«Орфей спускается в ад…». Листы скорби художника Доброва

Так, переговариваясь о том о сём, мы рисовались уже несколько дней, как вдруг смотрю – гипса нет. «А где твой гипс, Инночка?» – «Я ездила в Москву, и там сказали, что рука уже зажила. Гипс сняли и выбросили в туалет». Я забыл совсем, что имею дело с больной девочкой, и говорю ей: «Покажи мне, куда гипс выбросили врачи? Я его ещё не нарисовал. Я возьму, приставлю его к твоей руке и нарисую». – «Нет! – закричала Инночка, – не хочу я грязный гипс снова одевать». А так как я рисовал Инну в смотровом кабинете, где нет дверей, то сразу же прибежали медсёстры и стали ругать Инну за то, что она сняла и выбросила свой гипс. Стали ей ставить на руку новую лангетку и привязывать её бинтами к руке, но тут Инна стала вырываться, кричать, плакать. «Я на крыле самолёта летала в Москву, там мне сказали, что рука зажила уже и что гипс не нужен», – заливалась она горючими слезами и вырывалась от трёх навалившихся на неё медсестёр, как кошка, царапаясь, кусаясь и рыдая громко на всё отделение.

«Зачем, – ругал я сам себя, – зачем я сказал ей об этом гипсе. Нарисовал бы потом как-нибудь».

Гипс наконец наложили. Сделали ей успокаивающий укол, и она ушла в свою палату, утирая слёзы. Работа была сорвана. Я сидел, рисуя второстепенные детали.

Инна пришла молча и села позировать. Я молчал тоже. Вдруг она говорит: «Да что, дед, с ума ты сошёл, что ли, морозить меня. Тут 50 градусов холода». И она тут же убежала.

Через 15 минут пришла снова, села. Я стал её рисовать. Она увидела, что я рисую её слёзы, и говорит: «Ты предал меня, ты не заступился за меня, когда меня скрутили, не буду я тебе больше позировать, уйду». И ушла.

Потом снова пришла, снова села, молчит. Я ей говорю: «Последний день сегодня, Инночка, заканчиваем». – «И что, ты больше не будешь меня рисовать? Никогда-никогда?» – «Нет, Инночка, я завтра утром уезжаю в Благовещенск, а потом – в Москву».

Она задумалась. Я работал молча. В комнате постепенно темнело. «Всё, – сказал я и стал совать ей конфеты и сигареты в карманы. – Спасибо тебе, дорогая». «Тебе спасибо», – тихо сказала Инночка, обняла меня и поцеловала чистым детским поцелуем прямо в губы.

Инна ушла по длинному тёмному коридору к себе в наблюдательную палату. Я стал собирать свои вещи, чтобы тоже уйти.

Возвращаясь тёмным морозным вечером в отделение, где я жил, думая об Инне, я вдруг неожиданно для себя проговорил вслух строки из песни христиан-молокан:

Не тужи, душа родная,Не пугайся доли злой.Будет время – двери РаяБог откроет пред тобой.Слёзы сострадания| Благовещенская психиатрическая больница, 2002 г. |

– У нас тут лежит Олег Кошевой, правда, он отзывается на имя Ванечка, – сказали мне в Благовещенской психбольнице, когда я туда через 6 суток наконец добрался из Москвы.

Естественное любопытство: кто он? Руководитель «Молодой гвардии» из Краснодона? Но тогда он должен быть стариком. А Ванечке лет 40–50, не больше.

С большим нетерпением сел я рисовать Ванечку. У него был статус помощника по кухне, по хозяйству. Он таскал из прожарки в отделение простыни, подушки и матрацы, ходил в магазин за мелкими покупками. Причём на каждой пачке купленных сигарет или чая он старался выгадать кое-что для себя. «Да, это, конечно, не борец с фашизмом, даже не его сын», – убедился я, глядя на Ванечку. Потом он вдруг совсем отказался мне позировать, ожидая, видимо, что я стану его привлекать деньгами. Но он, потеряв ореол героя, стал совсем мне не интересен.

Но рисунок был уже начат. Ванечка по-прежнему не появлялся, и я пошёл по отделению, вглядываясь в лица больных. «Я пришёл на эту землю, чтоб скорей её покинуть», – услышал я голос плачущего человека. Он-то и стал главным героем рисунка. Хроническое уныние было у Сашеньки. Он плакал целыми днями: «А теперь я в жизни ничего не значу, под чужие песни и пою и плачу».

– Геннадий Михайлович, миленький, я люблю, всех люблю, а меня бьют в палате пяткой прямо в глаз, по голове. А я им отвечаю, мол, ребятки, миленькие, я люблю вас, люблю Господа, люблю мать его Богородицу, она мне во сне сказала, дева Мария: «Сашенька, никого не обижай и ни на кого не обижайся». Я проснулся в слезах – как хорошо она сказала. Миленький мой, рисуйте, рисуйте, я, сколько хотите, буду вам позировать. Художники такие умные, такие талантливые. Господи, как я всех люблю. Всех – и вас, и ребят. Ведь наш Спаситель сказал: «Не удивительно, что вы любите любящих вас, надо врагов полюбить, это будет настоящая любовь». Так ведь, Геннадий Михайлович? Вот и мне в палате надо этих ребят молодых любить, весь мир любить надо. Мне соседка по квартире сказала: «Что-то, Сашенька, ты плакать много стал, пойди, полежи в психбольнице». А я плачу от любви ко всем людям, мне жалко всех. Как посмотрю на них – так плачу. А как послушаю, что они говорят, как им всем тяжело живётся, – плачу ещё сильнее.

Таблетка от страха| Биробиджанская психиатрическая больница, 2003 г. |

В начале работы замысел рисунка был иным, но на другой же день за моим натурщиком Мишей в Биробиджанскую психбольницу приехала его жена Надя и забрала его домой.

– А как же мне быть? Ведь я только-только начал рисовать.

– Приезжайте к нам домой, там закончите, – сказал Миша бледными дрожащими губами.

По лбу его стекали капельки пота, а сам он еле стоял на ногах от слабости.

– Что с ним? – спросил я Татьяну Викторовну, его лечащего врача.

Она ответила:

– Приступ страха.

И дальше рассказала мне, как Мише вдруг показалось, что его соседи сверху, справа и слева перестукиваются между собой и громко включают музыку, кричат, стучат им в дверь: всё делают, чтобы его убить или выгнать из только что купленной квартиры. В сумеречном состоянии, со светящимся, как ему стало казаться, огромным, похожим на пламя ножом в руке он хотел уже обороняться – но тут приехали санитары и отвезли Мишу в психбольницу. Жена, на 15 лет моложе его, переживая за Мишу, почувствовала себя так же тяжело, хотела повеситься, но потом занялась ремонтом новой квартиры, и страх отступил.

Эта пара, спасаясь от неприязненного отношения к их союзу всех родственников и с её, и с его стороны, сбежала из приволжского городка на собственной машине. Пьяный отец Нади пригрозил Мише: «Ты пришёл к нам через дверь, а выйдешь через форточку». Атмосфера в доме постоянно пьяного жестокого марийца была такой тяжёлой, что однажды Миша писал, писал дневник, потом поставил точку, хлопнул кулаком по столу и выпрыгнул в форточку со второго этажа, как говорят, «рыбкой», даже не разбив ни одного стекла. Надя проснулась от шума, когда он уже шёл обратно к ней с переломанными рёбрами и весь в крови. Это был первый приступ страха.

После этого молодые супруги решили уехать как можно дальше от своих родных. Так они оказались в Биробиджане.

– Я думаю, он ещё вернётся к нам, – закончила свой рассказ Татьяна Викторовна, задумчиво глядя перед собой.

Приехав на квартиру молодых супругов и наблюдая за бледным Мишей, всё ещё пугающимся звуков соседей, я вспомнил другую историю, моей тётки, о её жизни с мужем – работником ЧК в Москве в 30-х годах.

– Однажды, – вспоминала тётя Феня, показывая на большой портрет красивого усатого мужчины в военной форме, стянутой перекрещивающимися на груди ремнями, и с кобурой на правом боку, – я пришла домой, а мой Ванечка сидит в углу, обложился подушками и одеялами, собрал все ножи и вилки и смотрит безумными глазами на дверь. «Что с тобой, Ванечка?» – спрашиваю его. А он: «Вон они, вон они, все они нападают на меня». – «Кто нападает? Тут нет никого». – «Да нет, есть. Те, кого я расстреливал. Вот, протягивают ко мне руки – кто просит о пощаде, кто грозит… Неужели ты не видишь? Страшно мне, Феня, страшно». Я, – продолжала тётя Феня, – крепко прижала его к своей груди, глажу его по голове, успокаиваю, ласковые слова ему говорю, таблетку дала успокаивающую…

– От страха? – спросил я её в шутку.

– Да, от страха, – ответила она мне очень серьёзно.

Так появился на свет рисунок «Таблетка от страха».

Лёшенька, поцелуй свою маму ещё раз| Туберкулёзное отделение Биробиджанской психиатрической больницы, 2003 г. |

Туберкулёзное отделение есть почти в каждой городской психбольнице.

Когда Сергей Генрихович Иванов, главный психиатр ЕАО, знакомил меня с психбольницей в Биробиджане, то вид мальчика в туберкулёзном отделении, беспомощно сидящего в кресле-коляске и привязанного к ней простынёй, вызвал у меня величайшее чувство жалости. Он держал в одной ручке край простыни, который время от времени прикладывал к своему рту и вытирал отравленную болезнью слюну. Мальчик жил в женской палате, а по коридору ходили все вместе – и мужчины, и женщины.

Лёшеньку все любили. Родители давно бросили и забыли своего ребёнка. Он поступил сюда из детского дома-интерната. В палатах не было дверей. Больные надрывались от кашля. Из других палат тоже доносились долгие затяжные звуки кашля.

Целыми днями Лёшенька сидел в своей коляске и смотрел на этот мир больных женщин ясными голубыми глазами. Одна из них, Валя, вдруг наклонилась над ним и поцеловала его в губы. «Господи, – подумал я, – да возможно ли это? Ведь они тут все больные, открытая форма туберкулёза, им надо бежать друг от друга, а они целуются! Парадокс жизни. Но, видимо, так устроена жизнь Любви, – продолжал я рассуждать про себя, – она побеждает всё и всех, никакие болезни ей не преграда. Любовь торжествует над всем миром – и здоровым, и больным».

Целует Лёшеньку молодая женщина Валя, тоже из детского дома-интерната. Её судьба печальна. Жила в деревне, в семье. Умер отец, похороны. Все – ничего, а она плачет и плачет, жалко отца. Стали опускать гроб в могилу, Валя кидается следом. Потом не могли оторвать её от могильного холмика, так и лежала на нём. Вызвали врачей, да прямо с кладбища – в психбольницу. Так и живёт здесь. Сначала в детском отделении, теперь во взрослом. Потом заразилась где-то туберкулёзом. Горе.

Но здесь с Лёшенькой Валя расцвела: и укладывает его, и раздевает и укрывает, и моет его, и кормит – ведь он совсем беспомощный, парализованный, не разговаривает, не двигается. Но Валя как мать ухаживает за ним, и обоим хорошо и радостно. Так и тянутся друг к другу губами. Это ли не счастье?

Приятные галлюцинации| Биробиджанская психиатрическая больница, 2003 г. |

Переполненная палата в больнице для психохроников. У окна инвалид без обеих ног с высохшей левой рукой. Чтобы он удержался и не упал, ему к кровати привязали доску. Совсем беспомощен Николай. Когда он хотел курить, я поднимал его, перетаскивал через доску и усаживал в коляску.

– Надо прикрыть «хозяйство», – шутил он, подкладывая цветную тряпку между култышками бывших ног.

Потом я отвозил его в курилку к другим инвалидам, таким же беспомощным, как он. Слепой Виктор с катетером, привязанным длинным бинтом к шее, всё время скулил: «Никому я не нужен. Никто не приходит уже полгода. Что сделала, сука… Никто и не вспомнит. Курить хочется, а сигарет нет».

Николай же в этом «отделении постоянного сестринского ухода» чувствовал себя совсем не уныло.

– Нина, – обращается он к полной санитарке, – иди ко мне.

– Да я у тебя не помещусь, – отшучивается толстая Нина, ловко меняя «утки» у лежачих стариков.

Я начал его рисовать.

Он шутит со всеми и обращается ко мне, хитро прищуриваясь:

– О чём это я? Чего не могут сделать две женщины, а три мужика запросто?

Или:

– А вот ещё анекдот. Учительница спрашивает Вовочку: «Почему ты позавчера не был в школе?» – «Трусы стирал». – «А вчера почему не был?» – «Помогал отцу, корову к быку водил». – «А отец один не мог?» – «Отец мог, но бык лучше».

Хохот стоит в палате.

А Николай:

– А вот ещё…

Не унывает человек, несмотря на все свои невзгоды.

На другой день:

– Вчера ночью приходила ко мне моя жена. Вышла из стены и села возле меня. Я её глажу и говорю, мол, что ты во мне нашла, ведь за тобой весь автопарк шофёров ухаживал. А она: «Как мы увидели, что ты зубы у себя плоскогубцами выдираешь, сын со страху из дома сбежал, а я поняла, что лучше тебя-баламута никого мне не нужно». А я ей: «Я тебе не рассказывал, как наш начальник умер? Поехал с любовницей в тайгу, чтобы никто их не увидел и не узнал, а медведь подошёл, хлоп по капоту лапой, хлоп по крыше жигулей – и смял всю машину вместе с ними. Вот так и погуляли. А ему памятник потом поставили в Ангарске, возле самой плотины. Говорят, самый порядочный, лучший человек был из всех на стройке». – «Баламут ты, Николай, креста на тебе нет». – «Да вот он». Вытащил крест, показываю ей. А она то крест целует, то меня… плачет, плачет, просит: «Приходи ко мне скорее». А я ей: «А где ты, далеко?» – «На звезде Альфа-Центавра. Вон она, посмотри в окно». – «Хорошо, теперь каждую ночь буду на тебя смотреть». И поцеловал её. Тут уж и светать стало.

Так и живёт убогий Николай с улыбкой на красивом стареющем лице.

Мартовское солнце. Прогулочный дворик для преступников| Биробиджанская психиатрическая больница, 2003 г. |

Рисовать дворики и закоулки – любимое занятие для 99 % художников всего мира. Ну и я такой же. Увидел в Биробиджане тюремный больничный дворик, весь в решётках и замках, и сразу вспомнил «Московский дворик» Поленова. А был март, последний снег таял под ярким солнцем. «Март» – встала перед глазами картина Левитана. «Ну что ж, – думаю, – каждое время диктует свои нюансы вечной темы двориков, переулков и закоулков. В наше время пусть будет и такой зарешечённый дворик с курящими внутри него под замками всего 15 минут душевнобольными преступниками».

А солнце и март всегда останутся такими, какими были и сто, и двести, и триста лет назад.

Ночное дежурство. Изолятор| Тюремное отделение Биробиджанской психиатрической больницы, 2003 г. |

Ночью в «отделении интенсивного наблюдения» Биробиджанской психбольницы какая-то особенная тревожная тишина. Охранники и санитары разговаривают с медсёстрами тихо, приглушёнными голосами. И смеётся ночью молодёжь, работающая в этом отделении, тоже тихо. Так происходит в психбольнице. На зоне в колонии – другие порядки, тут за больными преступниками постоянно подглядывают… ухаживают, как в детском садике.

– Для чего вы за ними наблюдаете? – спросил я удивлённо, рисуя ночной изолятор.

– Смотрим, чтобы одеяло на голову кто-нибудь не натянул. Под одеялом не видно, что человек делает. А бывает – раз! – и прокусил вену, и лежит кровью истекает всю ночь, а к утру – труп. А нам отвечать. Вот и смотрим всю ночь, не спим, – рассказали мне охранники.

Чтение Евангелия в камере «обиженных» психохроников| Тюремная туберкулёзная психиатрическая больница, 2003 г. |

Из 1200 больных туберкулёзом преступников, собранных в тюремной больнице «Бира» со всех колоний Хабаровского края и ЕАО, – психохроников всего одно отделение, 4 камеры. А из них только одна камера – 14 человек – «обиженные». По тюремной иерархии, заведённой ещё с незапамятных времён самими преступниками, главные в тюрьмах – это «чёрные», «воры в законе» и просто воры. Они «смотрят» за зоной, знают всех и вершат свой воровской «суд». Они никогда в жизни – ни на воле, ни в тюрьме – не работают. «Отрицаловка» во всём, никакого контакта с властью. Сидят от звонка до звонка, снисхождения к себе не просят и не признают никакой власти над собой.

Потом идут «мужики» – работяги. Эти выполняют все хозяйственные работы: строят, пилят лес, ремонтируют, красят, белят. В отличие от «чёрных» воров, «мужиков» называют «красными» за их общение с лагерным начальством. «Мужики» всеми силами стараются получить благодарность от начальства, чтобы скорее освободиться и уехать домой из зоны. Они на зоне – случайные люди.

Но самую грязную, самую унизительную работу в тюрьме выполняют «обиженные». Это люди со слабой волей, со слабыми нервами, часто больные или психохроники. Их используют «воры» и «блатные» как слуг и как женщин, давая им после этого женские имена: Машка, Наташка, Пелагея и т. д. Эти люди, не способные к борьбе за своё человеческое достоинство, давно смирились со своим унизительным, в глазах «тюрьмы», положением. Всякий, общающийся с ними, в глазах «воров» автоматически превращается сам в «обиженного». У «обиженного» нельзя ничего брать, нельзя с ним разговаривать, нельзя садиться на его кровать – можно оскверниться. Нельзя пить из его кружки, есть из его тарелки, нельзя заходить в их камеру. Ими только помыкают или командуют, ни на час не оставляя их в покое. Пока я рисовал их 4 дня, все эти дни с утра до сумерек приходили «гонцы» от воров и требовали – то вынести вёдра, то мусор на помойку, то постирать бельё «ворам», то заштопать, то зашить им рубахи, то умерших отнести в морг. И в самом морге тоже работают «обиженные».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.