Контролер. Порвали парус

Она сказала обидчиво:

– Не глупи! А еще умный. Разве я не могла заехать к тебе просто так?

– Не могла, – ответил я честно.

– Почему?

– Во-первых, – сказал я и загнул палец, – знаешь, что скажу то, что уже сказал. Во-вторых, тебе в самом деле посоветовали воздействовать на меня, а ты им сказала, что я упрям, как осел, и презренную науку не променяю на блестящие лычки фельдфебеля. Но ты все-таки приняла их настойчивое предложение поехать, так как это старое мудачье еще верит, что вязка между мужчиной и женщиной до сих пор что-то значит в этом мире.

Он поморщилась.

– Так не думают даже они.

– А самое главное, – закончил я, – потому что тебе поручили сообщить о некоторых подвижках в Управлении Генштаба.

На этот раз она в неподдельном изумлении распахнула глаза, и без того огромные, а сейчас так и вовсе.

– Откуда знаешь? Это было принято в секрете!

– Логика ученого, – ответил я скромно. – Создание нового подразделения не могло остаться незамеченным. А когда оно вдруг прекращает работу и там начинаются какие-то перемены, это не могло не привлечь внимания тех, кто стоит повыше того Скалозада.

– Скалозуба, – поправила она. – Что ж, ты угадал.

– Не угадал, – поправил я ее в свою очередь. – Для умного человека это оскорбление. Ученые не угадывают, они получают запланированный результат, это называется успехом. Заслуженным успехом. В то время как удача заслуженной не может быть по определению…

– Какой ты занудный, – сказала она, морщась. – Может, сходим попьем кофе?

Я покачал головой.

– Не могу. Мышки. Можешь вон тех покормить, им уже пока кушать.

– У тебя все по расписанию?

– Да, – ответил я, посмотрел на нее и уточнил: – Почти.

– А почему не всегда?

– А ты как думаешь?

Она сдвинула плечами.

– Мешают. Тебе всегда мешают.

– Почти всегда, – согласился я. – Хуже того, всегда уверены, что помогают! Никогда таким, как я, такой замечательный, не социализироваться в их сраном обществе мудаков и дебилов.

– Ты груб, – сказала она с достоинством. – А эту морковку они едят? Можно им дать?

Я смотрел, как она опасливо начала кормить мышек, они сразу сбежались к ее руке, Ингрид исхитрялась даже поглаживать их по спинкам, но вдруг вскрикнула:

– Ой, она меня грызанула за палец!

– Какая? – спросил я. – Ах эта… Ну все, теперь мутантный вирус в твоем теле. Интересно, во что превратишься.

Она отпрыгнула от клетки.

– Ты что?

Я печально развел руками.

– В науке такое случается. Но еще можно спастись… Нужно побыстрее отрезать поврежденный палец.

Она вскрикнула:

– Ты что?.. Я им жму на спусковую скобу!

– Если промедлить больше пяти минут, – сказал я, – придется отрезать кисть. Вирус по крови распространяется быстро. Быстрее, чем змеиный яд. Через полчаса придется отрезать по локоть…. А через час уже по плечо. Ну, если не отрезать, то с интересом посмотрим, что мутация сделает с тобой… Наука требует жертв больше, чем какое-то гребаное искусство, продукт уходящих времен.

– Ну ты и свинья, – сказала она с сердцем.

– Так режем? – спросил я кровожадно и поискал взглядом тесак побольше. – Спасая самое ценное для демократа… Покажи палец!

Она спрятала руки за спину.

– Не покажу.

– Ага, – сказал я. – Никто тебя не кусал!.. Да и как Машка могла укусить даже тебя, хотя и нужно бы?.. Это же добрейшее на свете существо!.. Не то что ты! Была бы ты такой Машкой…

– Ладно, – сказала она, – я пойду. Новости тебе сказала.

Я сдвинул плечами.

– А что мне от того?

– Подвижки, – пояснила она, – означают, что будут приняты какие-то решения. Какие, еще неизвестно. Знаю только, что твоя концепция насчет предотвращения глобальных катастроф заинтересовала лиц на самом верху. Президент в курсе.

– Извини, – ответил я в подчеркнутом нетерпении, – но я не могу пойти с тобой пить кофе. Работы много.

Она поняла, кивнула и отступила к двери.

– Увидимся.

– Я-то не прочь, – пробормотал я. – Еще как не прочь. Но человек предполагает, а Бог располагает…

Дверь на нею закрылась, я некоторое время тупо смотрел вслед. Хреновое ощущение, как ни называй ее капитаном, но мое тело помнит жар ее тела, ничего не могу с собой поделать, я не только двуногое с прекрасно развитым головным мозгом, но и примитивный самец с его мощными природными позывами, а в самца намертво впечатан один из самых мощных наказов: беречь и защищать самку, а то как бы вообще зря живешь.

С другой стороны, если по уму, в Управлении сейчас идут брожения, перестановки. Всегда нужен серьезный толчок или скандал, чтобы начались изменения, применительно к быстро меняющейся реальности.

И хотя я уже все просчитал и примерно понимаю, чем все закончится, но здесь, в корпорации Мацанюка, в самом деле жизнь намного интереснее. Здесь будущее, ростки постчеловечества, а в том мире, где совсем недавно стрелял и кувыркался, – грубое и дикое прошлое. Нет уж, там должны действовать люди попроще.

Хотя, с другой стороны, сейчас будущее слишком хрупкое, а эти простые все переломают, если над ними не поставить умного. Жизнь амбивалентна, хотя при чем здесь жизнь, мы сами амбивалентны уже потому, что всажены в тела диких животных с их примитивными чувствами и стремлениями…

Раздался звонок, я так углубился в не свойственные мне размышлизмы и мерехлюндии, что лишь через четверть секунды опознал сигнал вызова от Катеньки.

Ее бесконечно милое личико показалось опечаленным, хотя светло и чисто улыбнулась мне и сказала тихо:

– Привет…

Я окинул взглядом панораму за ее спиной.

– Это Тульсипур в Непале?

– Угадал, – сказала она крохотным голоском, – а я думала, в такую глушь закарабкалась, что никто и никогда…

– Там в самом деле глушь, – заверил я. – Даже чересчур. Зачем ты забралась так далеко?

Она пропищала:

– Не знаю… Что-то как-то стало совсем страшно жить. Не знаю, я потерялась в большом городе! Может, думаю, не зря буддисты перебираются в пустыни?

– Они не совсем в пустынях, – уточнил я, – хотя раньше пустынями называлось все, где нет людей. В России были люди, что уходили в леса, их называли пустынниками.

– Я тоже пустынник?

– Да, моя пустынница, – подтвердил я. – Вообще-то от людей можно уйти и в большом городе, но это очень трудно. А как твоя туристическая группа? Ты же всегда была в группах?

Она сказала печально:

– Пошли высоко в гору смотреть на развалины какого-то древнего храма.

– А ты?

– Не пошла, – ответила она.

– Почему?

– Не знаю, – сказала она потерянным голоском. – Как будто спросила сама себя, а зачем это мне? Потому что все идут?.. И не пошла.

Я сказал с неловкостью:

– Взрослеешь. А я думал, останешься на всю жизнь очаровательным ребенком. Даже и не знаю, хорошо ли такое взросление… В мире взрослых не всегда все… гм… радостно.

– Ты меня защитишь, – заявила она с той женской уверенностью, перед которой мужская, что пар перед слитком из высокопрочной стали. – Ты почему-то такой надежный!.. Ниоткуда меня не спасал, но я знаю, спасешь, если куда-то попаду!

– Или апокалипсис начнется, – ответил я шутливо.

Она вздохнула.

– Вот поговорила с тобой и сразу стало легче. Как ты это делаешь?.. Ой, наши возвращаются. Пока, целую!

Экран потемнел, я тяжело вздохнул. Вроде бы я весь из себя чистый и светлый мозг, да еще могучий, но почему-то самки так сильно меняют нам настроение, а оно, в свою очередь, сказывается на результатах работ, меняющих мир.

– Авто к подъезду, – велел я. – Буду через две минуты.

Смартфон довольно пискнул, обожает, когда часто отдаю распоряжения. Так и обучается моим привычкам и запросам быстрее, и траффик расходуется, что так важно для провайдеров.

Нужно только фильтр поставить посложнее, чтобы как-то отсеивал звонки, а то я совсем продукт эпохи: мне звонят, отвечаю, сам звоню, опять принимаю звонки.

Глава 8

Еще два дня руководил отделом, не покидая своего уютного домика, а также работал и в лаборатории, откуда с высоты открывается прекрасный, как говорят, вид на окрестности и на победно вздымающиеся небоскребы Москвы на окраине города.

Наконец раздался ожидаемый вызов, я отсчитал несколько секунд и сказал уже подготовленным голосом:

– Связь… А, это ты Ингрид. Хорошо выглядишь.

– Спасибо, – ответила она. – Я у ворот твоего поселка.

– Хочешь заехать? – спросил я. – У меня, правда, не убрано… но ладно, раз уж ты рядом… да и вообще почти свой человек, хоть и женщина… вроде бы… судя по вторичным признакам…

Она фыркнула, на лице явное неудовольствие, другой бы дал постоянный допуск, а вот так приходится каждый раз запрашивать разрешение на въезд в поселок. Словно опасаюсь, что застанет в постели с другой женщиной, чего боялись в древние времена не то царизма, не то сталинизма.

И все же, войдя в дом, она критически огляделась еще с порога.

– Что-то женским присутствием и не пахнет.

– А должно?

– А ты разве не самец?

– У меня мышками пахнет, – заявил я. – Здорово, правда?.. Нет, здесь не слышно, пойдем в их жилище.

– Нет уж, – отрезала она. – Но ты смотри, увлекаться мастурбацией не так уж и полезно, как уверяют психологи. Или хотя бы руки меняй, чтобы бицепсы на обеих руках накачивались равномерно.

– Я вообще-то ничем не увлекаюсь, – напомнил я. – Такой вот скучный человек в футляре и сублимарист. Ты, конечно, хочешь есть…

– Хочу, – согласилась она. – А говоришь, не знаешь женщин!

– Не знаю, – ответил я. – Просто вы все всегда есть хотите. Топай сразу на кухню.

– Это вы всегда хотите накормить, – пояснила она. – А мы идем навстречу. Едим и толстеем. Потом стараемся похудеть… Но вы все равно при каждой встрече стараетесь подсунуть к мордочке блюдце с молочком, чтобы умиляться, смотрите, ест, ест!

– Тогда ничего не дам, – ответил я. – Хотя что это я?.. Сразу в постель?.. Нет, я какой-то старомодный местами. Тогда хотя бы поговорить, раз есть не хочешь.

– Не хочу, – согласилась она, – но не отказываюсь. Только будь понастойчивее.

– Бить надо?

– Обойдешься без такого счастья. Все равно тебе в какой-то небольшой мере плюсик, тоже маленький: выпить не предлагаешь. А то этот ритуал никак не искоренить среди дураков и зажатеньких.

Я потащился за нею на кухню, она там по-хозяйски прошлась вдоль длинного стола с аппаратурой, начиная от кофейного и тостера, до замыкающих ряд непонятно зачем придуманных овощерезок, мясомололок и всяких болталок-взбивалок, которыми никогда не пользовался.

Понятно, что между нами пробежала черная кошка, но мы оба старательно делаем вид, что ничего не пробегало, даже черной мыши, хотя, конечно, я больше разыгрываю обиду, чем обижен на самом деле, но ей пока знать о таком рано.

– Рай, – сказала она со вздохом.

– Да ну? – переспросил я. – Тебе в самом деле нравится?

– Еще как, – ответила она. – Это не значит, что стала бы заниматься, но что-то в каждой женщине есть такое… иногда на кухню тянет очень сильно. И хочется готовить…

– Но потом эта дурь проходит?

– И достаточно быстро, – согласилась она. – Хотя иногда и не совсем быстро… Ну что задумался? Корми женщину!

– Блин, – сказал я с огорчением. – И ты, оказывается, женщина… А как же насчет боевого товарищества и взаимовыручки во всех делах, включая интим, что уже давно не интим? Ладно-ладно, кормлю… Садись вот там, повяжи салфетку. Но сперва приготовь че-нить, а то у меня вволю корма только для мышей… Будешь? Представим, что ты мышь…

– Нет, – отрезала она. – Мышью быть вообще-то неплохо, но только не у тебя, ты на них опыты ставишь!

– Зато какие у меня мыши умные, – возразил я. – Я на них отрабатываю усиление интеллекта, а на другой группе – долгожительство. Ты что предпочитаешь?

– А нельзя то и другое?

– Нет, – отрезал я.

– А какую бы ты сам выбрал?

Я ответил, не задумываясь:

– Ту, у которой крупнее сиськи. А что, есть варианты?

– Нет, – призналась она, – в этом случае нет. Ладно… ты хоть знаешь, что у нас в Управлении творится?

– Насколько понимаю теорию эволюции, – ответил я скромно, – особо гадать не приходится. Это мы, ученые, поступаем, как надо, а в бюрократических структурах действует закон биологической целесообразности.

Она потрясла головой.

– Ничего не поняла. А можно по-человечьи?

– А я как сказал?

– Тогда по-женски, – сказала она сердито и, увидев выражение моего лица, уточнила с тяжелым сарказмом: – Для женского ума и понимания!

– А-а, – протянул я, – понял-понял… в общем, в вашем болоте никто ни о чем не заботится, как и всегда, но, когда надвигается катастрофа, все начинают бегать, как муравьи по горячему песку и… что-то да выбегивается. В данном случае сообразили, что дважды два не стеариновая свеча и даже не семь с половиной, и что нужно работать, иначе всем кирдык. А так как работать там разучились, то нужно вернуть меня обратно.

Она слушала внимательно, морщилась, дергалась, даже вздрагивала, но не перебивала, а когда я закончил, сказала угрюмо:

– И что ответишь?

– А ничего, – сказал я хладнокровно. – Здесь я с удовольствием подчиняюсь Остапу Шухевовичу, это же гений, а какого хрена буду подчиняться меднолобым идиотам?

Она напомнила сухо:

– Мещерский не идиот.

– Над Мещерским, – ответил я, – стоят те, у кого звезд на погонах больше.

Она сказала раздельно:

– За это время принято важное решение, Мещерский отныне будет отчитываться только перед президентом. Напрямую. Даже минуя Генеральный штаб. Доволен?

– Разумно, – ответил я как можно более равнодушно.

– Когда возвращаешься?

– А кто сказал, – поинтересовался я, – что возвращаюсь?.. Скажу тебе без ложной скромности, что я не просто доктор наук, но у меня в лаборатории зреет важное открытие… Да-да, буду не просто научным светилом, но и нобелевку получу, вообще подниму всю нейрофизиологию на ступеньку выше! Всю мировую нейрофизиологию, понимаешь!.. Меня в учебники введут, а во всех университетах мира в коридорах портреты будут рядом с Менделеевым, Ньютоном, Эйнштейном и даже Лобачевским.

Она слушала, лицо медленно мрачнело. Молчание затянулось, я уже думал, что окончательно раздавил ее такой перспективой, с какой стати звезде мировой величины идти руководить каким-то отделом, о котором так никогда никому и не станет известно, но она вздохнула и сказала тихо:

– А ты помнишь, что сказал Стельмах насчет своей одаренности музыканта?

Я сдвинул плечами.

– Пример некорректен.

– Чего вдруг?

– Тогда шли войны, – напомнил я, – а сейчас Россия уже поднялась и снова на буржуев смотрит свысока.

– Сейчас весь мир Россия, – сказала она.

Я посмотрел на нее искоса, не упуская из виду ни очень серьезного лица, ни собранности всей фигуры.

– Фашистка, – сказал я.

Она поморщилась.

– Не ерничай, дело серьезное. Стельмах отказался от карьеры музыканта, где мог быть первым в мире, и стал одним из многих директоров военных заводов, потому что стране позарез нужны были танки, без которых война была бы проиграна. А сейчас во всем мире разрабатывается оружие, что может погубить всех людей на свете. Ты сам это утверждал, я только возвращаю тебе твои же слова!

– Это не только оружие, – уточнил я, – на самом деле оружия разрабатывается как раз мало, но и то, что не оружие, тоже погубить может.

Она посмотрела в упор.

– Так чего ты тогда? Гордость свою хочешь показать? Фанаберию? Скажи, чего ты хочешь?

Я проговорил медленно:

– Естественности…

– Чего-чего?

– Было бы естественнее, – сказал я, – если бы в мире правили умные люди. Не так ли? Но мы этого не видим. Природа еще не поняла, что доминировать должны теперь не самые нахрапистые, что было важно раньше, а уже умные.

Она сказала резко:

– В мире это будет, хоть и нескоро, а в твоем Центре тебе уже дают карт-бланш! И никакие генералы не смогут лезть в твои дела!.. Руководство будет осуществляться в теневом режиме, а в своем отделе будешь полным хозяином. С правом принимать любые решения!.. Ну?

Я подумал для виду, хотя все идет точно так, как и рассчитал, однако эти двуногие непредсказуемы, все-таки человеческого в них мало, все еще на девяносто девять питекантропы, только шерсть потеряли.

– Хорошо, – сказал я с тяжелым вздохом. – Уговорила. Ну-ка сиськи покажи… Ну вот, а говоришь, будешь подчиняться.

– Зараза, – сказала она с сердцем. – На, смотри!.. Ну?

Я осмотрел, кивнул.

– Да, мощный аргумент. Уговорила, когда вот такие, тогда да, возвращаюсь. Надеюсь, имплантаты?.. Что, естественные?.. Ну, это неинтересно. Как дикарка какая-то допещерная. Весь интеллектуальный народ готовится имплантировать всякое-разное даже в череп, а ты в сиськи не можешь!..

– А что, – спросила она язвительно, – надо?

– Можно на размер больше, – сказал я рассудительно, – хотя бы для того, чтобы приобщиться к миру людей будущего. Это же здорово, не понимаешь?

– Что размер сисек?

– Чем больше имплантатов, – сообщил я, ловко уклоняясь от прямого ответа, – тем ближе к сингулярной сингулярности!.. Имплантаты – единственное, в чем женщины бесспорно опередили мужчин, и, более того, мужчины это признают, хоть и сквозь зубы… Ладно, только нужно зафиксировать на бумаге. Я имею в виду свои полномочия, а не размер имплантатов.

– Машина у подъезда твоего дома, – сказала она. – Пойдем, убедишься.

– А гарантии?

Она покачала головой.

– Мы разведка, забыл? Тем более военная. Никаких записей! Но слово у нас держат твердо. Потому что с теми, кто не держит…

– Знаю, – прервал я. – Не рассказывай, я нежный и трепетный, ночь спать не буду… хотя все равно спать не дашь, чувствую.

– Чего-чего?

– Можешь сделать себе еще чашку кофе, – сообщил я со вздохом, – я сегодня не жадный. Наверное, к перемене погоды. Или потепление климата сказывается… Что там МАГАТЭ прогнозирует, не знаешь?.. В холодильнике парочка пирожных, ты еще не видела, я хорошо спрятал. Можешь оприходовать, а я пока отдам кое-какие распоряжения в свою лабораторию, раз уж могу завтра не появиться с утра.

– Ах да, – сказала она язвительно, – у тебя и там мышки!.. Ты весь какой омышенный…

– Вот-вот, – сказал я, – распоряжусь насчет мышек и всего научного потенциала… Ладно, для тебя опасно знать секреты науки.

– Почему? – спросила она быстро, предсказуемо среагировав на слово «секреты».

– Мозг не выдержит, – ответил я с ехидцей. – Для такой нагрузки его нужно тренировать годами в лабораториях, а не в тренажерных залах.

Она проводила меня взглядом, я вышел в другую комнату, откуда в самом деле заглянул как в лабораторию, так и с помощью видеокамер в кабинеты Мещерского, Бондаренко, генерала Кремнева и прочих, на чью поддержку рассчитываю.

У всех настроение приподнятое, удалось отстоять от поползновений Генерального штаба захапать этот отдел и объявить своим. Уже знают, что там сдались, а вот насчет моего согласия вернуться и продолжить работу вообще не сомневаются…

Когда я появился на кухне, Ингрид пирожные уже долопала, а сейчас, присев, заглядывает на нижние полки в холодильнике. Когда бросила на меня взгляд искоса, лицо вроде бы не изменилось, но я уловил, как с облегчением перевела дух.

Все верно, побаивается, что передумаю и останусь в своем мире ученых, где все умные, вежливые, понимающие, все занимаются благороднейшим делом на свете, а не возжелаю заниматься дерьмом, с каким приходится сталкиваться в составе силовых структур.

– Утром идем в отдел Глобальных рисков, – сказал я. – А сейчас топай в койку. Ты где ляжешь, с краю или к стенке?

Она округлила глаза в несказанном изумлении.

– Ты такой добрый?.. У меня в самом деле есть выбор?

– Вообще-то нет, – ответил я по-мужски прямо. – Только погоны не снимай.

– Где ты видишь погоны?

– У меня хорошее воображение.

Глава 9

Утром, когда мы быстро завтракали, над столом мелодично звякнуло, прозвучал милый голосок Сири:

– На связи первый канал.

– Давай, – сказал я.

На экране появилось лицо Мещерского, он мягко улыбнулся при виде Ингрид, его доверенное лицо на месте, все-таки я не их работник, а всего лишь сотрудничающий с силовыми службами в некоторых мало понятных военным вопросах, потому за мной нужен глаз да глаз.

– Владимир Алексеевич, – произнес он, – вы сможете прибыть на совещание нашего высшего эшелона? Для самого узкого круга? О, я вижу капитана Волкову…

– Драсьте, Аркадий Валентинович, – сказала Ингрид.

– Доброе утро, – ответил он, не меняя выражения лица. – Думаю, вы сможете доставить доктора Лавронова в Управление…

– С удовольствием, – ответила она кровожадно. – Можно, в наручниках? И побить в дороге ногами?

– Только если он сам тоже пожелает, – предупредил Мещерский. – Хотя нет, не стоит бросать тень на Управление. И так нами пугают детей.

– Только либералы, – возразила она с пренебрежением. – А кто их слушает теперь? Их царствование кончилось.

Я послушал, распоряжаются мною хоть и в шуточной форме, но ученые тоже попадаются с самолюбием, ответил мирно:

– Жаль, но, увы, как бы нет. У меня, в смысле, работа в самом процессе. Работа – это когда работа, а не, ну вы поняли. Увы, как-нибудь в другой раз. Когда работы не будет.

Он сказал с укором:

– Владимир Алексеевич…

Я развел руками.

– Вы же понимаете, Аркадий Валентинович, здесь наука. Даже у меня дома. Единственное, чем человеку нужно заниматься, если уж начистоту. А будучи доктором наук и профессором, я по табели о рангах равен тайному советнику или генерал-лейтенанту. Думаю, дальше объяснять не нужно.

– Не нужно, – ответил он. – Но у нас ЧП. И наконец-то те подвижки, которые вас устраивают.

– Это не лично меня, – ответил я, защищаясь. – Вы говорите, как будто это у меня каприз такой! Вожжа под хвост попала. Или шлея, не помню. Не-е-ет, это требования новых реалий в условиях все ускоряющегося прогресса.

– Да, – сказал он. – Вы формулируете точнее.

– У вас все еще по старинке, – поинтересовался я, – нужно присутствовать лично?

Он кивнул.

– Старые генералы не очень верят новым технологиям.

– Дикари, – сказал я с чувством. – Хорошо, через полчаса буду, если не застряну в пробках… Нет-нет, с мигалкой позориться не стану.

Он кивнул.

– Вы правы. Тогда пусть капитан Волкова позорится. Вы не против?

– Она пусть, – согласился я. – Все равно на вас всех собак вешают.

– Одной больше, – сказал он, – одной меньше… Ждем вас, Владимир Алексеевич.

Ингрид уже нервно притопывает у входной двери, но я дождался, когда Мещерский прервал связь, и только тогда сдвинулся с места.

Автомобиль послушно подкатил к крыльцу, дверца распахнулась с едва слышным чмокающим звуком, словно внутри салона вакуум, но это, конечно, всего лишь указание на полную герметичность, гэрэушники должны быть готовы к разным ситуациям.

Ингрид усадила меня заботливо, как парализованного, обошла автомобиль спереди и, сев за руль, предупредила:

– Пристегнись!.. А то гаишники остановят. Ты же, конечно, начнешь вопить, что тебя похищают.

– А разве не так? – спросил я настороженно. – Тогда ладно, хотя все равно страшно.

– Музыку? – спросила она. – Успокаивающую?

– Обойдешься, – сказал я. – Нет, мигалку не врубай, здесь пока что дороги свободные.

– А для форса? – спросила она.

– Ученые форсят еще меньше гэрэушниц.

– А если впереди пробка?

– Тогда врубай и сирену, – разрешил я. – Горит сарай, гори и хата!

Мозг уже с утра шарит по всем новостным каналам, это у нас утро, а на той стороне планеты день к вечеру, многое чего стряслось, у нас из новостей главная та, что книгоиздатели, писатели, критики и все-все, причастные к книжному бизнесу, наконец-то достучались до правительства, где их приняли с помпой и два часа выслушивали ламентции на тему, что литературу нужно спасать.

Я поморщился, словно заныли зубы. Снова старая и неумная песня, что это пираты виноваты, а как только удастся их задавить, все снова наладится. Не наладится. Литература, как и вообще письменность, отжила свое. И так эти значки, придуманные еще финикийцами, жили так долго, и все еще на удивление существуют в век высоких технологий, хотя и видно, как уходят в прошлое.

Когда-то все, знатные и простолюдины, знали Шекспира, да что там Шекспир, Пушкин или Толстой, мой отец застал такие громкие имена, как Евтушенко, Шукшин, Симонов, но тогда была эпоха без интернета, компьютеров и смартфонов, а сейчас весь мир знает имена Стива Джобса, Цукенберга, Илона Макса, причем действительно весь мир! – но мало кто сможет назвать писателей.

Не будем притворяться, но имена великих художников, будь это зарубежные Веласкес, Рембрандт, Гоген и десятки других громких имен или наши Репин, Айвазовский, Серов, Левитан и прочие-прочие, все они жили и действовали в эпоху безфотоаппаратья. А сейчас, когда у каждого в мобильнике могучая камера, кто знает имена современных художников? Да их попросту нет.