Стая воронов

В израненной голове Ньяла что-то вспыхнуло. Он поднял голову, выловив из мешанины воспоминаний нужное имя: Бьярки Полудан.

– Англия, – произнес он. – Он отправился в Англию.

Ньял Рыжий, сын Хьялмара, убийца принца Эотреда из Вэрхэма и Бич Эксетера, поднял с земли длинную деревянную щепку и встал. Одеяло упало с его плеч. Он знал, что скрелинг размозжил кость над его правым глазом; знал, что, скорее всего, больше никогда не взглянет им на мир. Но еще он знал, что он человек Одина. Эта жертва была уместна.

– Всеотец! Взгляни на меня, великий Один! Направь мою месть! Вверяюсь в твои руки! Один!

Сжав зубы, Ньял вытянул руку и воткнул щепку в свой правый глаз.

Пронесшийся по пещере на пути к Роскилле рев был ревом раненого дракона.

Глава 10

Лодка двигалась по-другому – и это разбудило Этайн. Со смутным волнением она поняла, что лодка больше не баюкает ее тихим покачиванием, и теперь они подпрыгивают на воде вверх-вниз, словно поплавок. О борта лодки била волна. Этайн открыла глаза.

Она все еще лежала на дне, у передней банки, а одеяло из парусины было таким же плотным и теплым. До рассвета оставалось совсем немного: воздух был спокоен и холоден, он пах снегом. Этайн подняла голову, ожидая увидеть темный контур спины Гримнира на фоне звездного неба. Но его скамейка была пуста. Девушка оглянулась и с испугом поняла, что она в лодке одна. Она откинула парус и встала.

Лодку прибило к берегу, ее фалинь был небрежно привязан к ветке дерева, которое клонилось вниз с крутого каменистого склона. Ее тюремщика поблизости не оказалось, а, наспех обыскав лодку, девушка обнаружила, что исчезла и его сумка.

Это какая-то злая шутка, или он правда меня бросил? Этайн поняла, что ей все равно. Это было дело рук Господа. Какова бы ни была причина, но Гримнир ее покинул, и Этайн не собиралась задерживаться тут и выяснять, почему. Подхватив сумку с остатками своих вещей, она спрыгнула с края лодки и начала карабкаться по склону – вниз посыпались, с плеском падая в воду, камни. Она найдет Ньяла, они вернутся на дорогу в Роскилле, и там Этайн притворится молодым монахом, и никто ни о чем не догадается.

Но когда она выбралась на траву, вдалеке послышались звуки горна. Звук испугал ее; она развернулась на пятках и сквозь спускавшиеся к самому берегу деревья увидела датские лодки.

– Вон там! – закричал стоявший на носу мужчина, снимая с пояса топор.

За ним поднялись еще трое; на последнем, том, что сидел на румпеле, была вышитая рубаха цвета сырого лосося. Тот старик из деревни.

– Найти его след и убить ублюдка! – рыкнул он.

Хотя Этайн не чувствовала за собой никакой вины, она не решилась остаться на месте и попытаться образумить мужчин. Они хотели крови – крови вора. Этайн стрелой помчалась вперед. Это внезапное движение привлекло внимание старого дана, его хриплый голос подстегнул девушку переставлять затекшие ноги быстрее.

– Господь милосердный! Вон! За ним!

Этайн петляла меж деревьев, держась нечеткой охотничьей тропы. Она слышала голоса своих преследователей; голос старика подгонял их. Безуспешно пытаясь не оставлять очевидных даже слепцу следов, девушка бежала в предрассветном сумраке, и монашеская роба развевалась вокруг ее ног.

Тропа расширилась и вывела ее на поляну, посреди которой стояли обугленные останки чьего-то жилья. Все вокруг заросло ежевикой, потрескавшиеся камни покрыл ковер палых листьев, а с центрального столба – оставшегося стоять, словно мачта затонувшего на мелководье корабля, – свисали забытые фрагменты жизни бывших обитателей: оплавленная утварь, оленьи рога – на целебные порошки, пучки сушеного дикого чеснока, которые не тронул пожар. С темного неба посыпали крупные хлопья снега, и отголоски оборванной трагедией жизни зазвучали еще печальнее.

У Этайн закололо в боку. Она начала спотыкаться. Ей было не сбежать от погони; она не знала этой земли, и ее шансы на спасение таяли: в любой момент она могла наткнуться на скрытое от глаз укрепление. Но она была свободна – и умна: может быть, там, где не справилась Этайн, преуспеет юный ревнитель веры брат Эйдан.

Этайн обошла руины, глубоко дыша и пытаясь успокоиться. Снегопад усилился; снежинки приставали к коричневой шерстяной сутане, которую было не отличить по крою от облачения бенедиктинского монаха. Девушка подняла капюшон, скрывая под ним худое лицо, и спрятала ладони в широкие рукава. Шаг стал медленным и размеренным, будто она прогуливалась по своей родной обители.

Пройдя через возможный вход дома, Этайн подняла взгляд. Прорвавшийся вдруг сквозь тучи свет утреннего солнца озарил центральный столб и прибитую к нему перемычку, сотворив подобие священного распятия. Этайн остановилась. В ее сердце вспыхнула надежда. Девушка перекрестилась, опустилась коленями на поднявшийся в воздух снежный пух и начала молиться.

В этой позе и нашли ее даны.

Они вышли с охотничьей тропы на поляну и разошлись: старик повел за собой трех своих родичей в грубых домотканых рубахах коричневого и желтого цвета. Двое держали в руках топоры, а самый молодой, если судить по жиденькой светлой бороде, нес лук с широко натянутой тетивой. Они ждали, что след вора поведет их дальше, что он станет искать себе убежища. Но не думали, что найдут молившегося на листве монаха…

Молодые воины вопросительно переглянулись, а затем посмотрели на старика. Седобородый вытащил меч и положил его плашмя себе на плечо. Он сделал остальным знак не двигаться и медленно приблизился к коленопреклоненной фигуре.

– Эй, ты, – окликнул он. – Я видел, как ты убегаешь прочь от моей лодки. Ты богопротивный вор?

К чести Этайн, в ее голосе прозвучала уверенность праведника – того, чья христианская вера служит ему надежным доспехом. Она подняла взгляд, смахнула с ресниц налипшие снежинки.

– Я лишь бедный сын Христа, брат мой. Я заблудился в этой глуши и ищу путь в Роскилле.

– А я говорю, что ты лживый вор, – ответил дан. – Мои глаза еще меня не подводят, и я видел, как ты убегал с побережья. Бросив лодку, которую украл из моей деревни на том берегу. Я никому не позволю у меня красть! Не у Хрольфа, сына Асгримма!

Этайн кивнула.

– Ты видел меня, Хрольф, сын Асгримма. Но твоей лодки я не крал. Ее разбили?

– Нет.

Раздался шелест одежды – Этайн встала и оправила сутану.

– Тогда вместо того чтобы искать мести, добрый Хрольф, может быть, вознесем хвалу Всевышнему, что он благополучно вернул тебе твою лодку?

– Не верю я ему, – пробормотал другой дан. – Слишком ласковый, даже для монаха!

– Помолчи, Эгил. – Старик пожевал губу. Когда он открыл уже было рот, по поляне, погрузив ее в хаос, пролетел оглушительный крик. Кричал самый младший дан, юноша с луком. Его сородичи обернулись и увидели, как он роняет оружие и хватается за лезвие, вышедшее из его груди, будто нечестивый кровавый цветок. Клинок исчез, и дан закричал бы снова, но захлебнулся собственной кровью; его ноги подкосились, и стоявшая перед ним Этайн увидела за его спиной зловещую фигуру скрелинга.

– Гримнир! Нет!

Ее крик повис в морозном воздухе. Секунды текли, словно изысканная летаргия, – вся человеческая жизнь уместилась в нескольких лихорадочных ударах сердец. Юноша рухнул. Его щека еще не успела коснуться холодной земли, а Гримнир уже рванулся вперед.

Понеслось вниз блеснувшее лезвие топора. Но ему не суждено было достигнуть своей цели. Дерево наткнулось на плоть – Гримнир остановил удар, схватившись за древко и удержав занесенную руку дана. Когда мужчина всмотрелся в лицо убийцы своего сородича, его глаза ошарашено расширились, в них отразился страх, а через мгновение сакс Гримнира вспорол ему живот. Следующий удар пришелся на незащищенную подмышку. Гримнир вырвал топор из слабеющей хватки противника.

Хрольф, сын Асгримма, повернулся к Этайн; в его испещренном морщинами лице она увидела некое сходство с Ньялом: тот же момент узнавания, тот же ошеломленный взгляд, та же искра глубокой потомственной ненависти. Его седая борода встала дыбом, а натруженные руки вцепились в ткань сутаны.

– Что это за дьявольщина? Что за зло ты привел к моему порогу?

Их взгляды встретились. Она взмолилась – не о себе, а о нем.

– Прошу тебя… беги отсюда!

Из-за его плеча Этайн увидела, как Гримнир набросился на третьего дана, того, что звали Эгилом. Мужчина обуздал смятение и неверие: он воззвал к Всевышнему и кинулся в бой, метя Гримниру в голову. С громким лязгом скрестились рукоятки топоров. Эта неожиданная защита, пусть неуклюжая и несбалансированная, поразила дана своей силой. Воспользовавшись его секундным замешательством, Гримнир сделал выпад и змееподобным ударом проткнул Эгилу глотку.

Дан пошатнулся, упал и испустил дух, заливаясь кровью.

Хлопья снега, кружась, опускались на лица мертвецов. Грудь Гримнира тяжело вздымалась, от дыхания в ледяной утренний воздух поднимались клубы пара. Он отбросил топор. Когтистая ладонь сжалась на рукояти сакса. Гримнир метнул на Хрольфа, сына Асгримма, злой взгляд.

– Она сказала тебе бежать, жалкий богомолец.

Хрольф с ненавистью оскалился и отшвырнул от себя Этайн. Он вытащил из-под туники крестик из кованого серебра, рванул его с шеи и бросил к ногам девушки.

– Оставь себе свои молитвы, ведьма, – сказал он, медленно отступая.

Хрольф и Гримнир закружили по поляне, как два ощерившихся волка, бьющихся за территорию и власть.

– Я знаю, что ты за тварь, скрелинг!

– И ты все еще здесь, – прошипел Гримнир. – А ты упертый, старый дурень.

– Норны определили мою судьбу. Зачем мне бежать? Чтобы умереть с клинком в спине, как какой-то трус? – Хрольф сплюнул. – Слишком долго меня морочили лживыми обещаниями Белого Христа. Что мне толку от искупления? Я хочу, чтобы надо мной рыдали валькирии! Подаришь мне такую смерть?

Этайн увидела в бешеных красных глазах Гримнира невольное уважение. Он остановился.

– Так зови их.

– Один! – Хрольф, сын Асгримма, вскинул руку с мечом. – Посмотри вниз, Всеотец! Пошли сюда своих отважных дев, пусть они решат, кому из нас жить, а кому умереть! Я отдаю тебе свою жизнь, если такова твоя воля!

Порыв ветра сорвал с деревьев последние листья, закружил вихрем снег; где-то на севере глухо заворчал гром, а восточное небо все продолжало сиять золотым светом.

– Пошлет Сын человеческий ангелов Своих, – глядя на них, пробормотала Этайн слова Евангелия. – И пожнут они.

Гримнир дернул головой, будто услышав то, чего не дано было слышать смертным.

– Они идут, – сказал он сквозь зубы. – Идут за своей добычей.

И в этот момент волки схлестнулись. Потрясенная, Этайн наблюдала за ними; она думала, что голова Хрольфа скатится к ее ногам, но старик наносил Гримниру удар за ударом. Меч с лязгом опускался на сакс. Оба тяжело дышали. И кружили. Поворот – и выпад, удар – и прыжок. Словно танец двух искусных мастеров.

Но необычайная выносливость Гримнира должна была вскоре положить схватке конец. Дан тоже это понимал. Он поднырнул и вложил все свои слабеющие силы в широкий удар, которым можно было расщепить череп и быку; Гримнир уклонился – лишь на волосок – и с победным криком по рукоятку воткнул сакс меж ребер Хрольфа, сына Асгримма. Землю сотрясли звуки грозы, погас свет на востоке.

Мужчина закашлялся, и на губах его выступила красная пена. Он отвернулся от Гримнира и сделал несколько шагов к своим убитым сородичам, волоча за собой меч. Его рука намертво сжимала рукоять.

Хрольф поднял голову к мрачному небу… и расхохотался.

Этайн хотела кинуться к старику, облегчить его уход или вымолить прощение, но Гримнир отогнал ее взмахом руки. Он сам подхватил пошатнувшегося Хрольфа и медленно опустил его на землю.

– Я их вижу, – пробормотал Хрольф. Его борода стала мокрой от крови. – Валькирии… Они… П-перед ними воины с крестами… Мы еще увидимся, скрелинг.

– Да, дан. Мы еще сойдемся в битве при конце времен, – ответил Гримнир. С яростной гримасой он вонзил в сердце Хрольфа острие сакса и опять вынул его.

Гримнир вновь сел на корточки. Очистил запачканный кровью сакс полой туники Хрольфа и, поднявшись, убрал его в ножны.

Этайн наклонилась и подняла крестик, который отбросил дан. Посмотрела на него – и глаза застлала пелена слез. Она подумала о малыше, который выбежал прошлой ночью навстречу деду. Его отец и братья тоже умерли на этой поляне? Сколько женщин остались вдовами из-за этой лодки? Сколько детей осиротели? Этайн закрыла глаза и произнесла над серебряным крестиком молитву. По щекам потекли слезы.

– Они же хотели просто уйти, – произнесла она тихо.

Ее тюремщик только громко фыркнул.

– Ты погубил их зазря, – Этайн открыла глаза. Гримнир сидел у тел погибших. Сына Асгримма он не тронул, но с удовольствием покопался в вещах других убитых им людей, забрав пару витых браслетов из золота и меди, мешочек серебряных обрезков – их срезали с кубков или украшений и использовали вместо денег – и новый точильный камень. – Как и бедного Ньяла.

– Погубил? – расхохотался Гримнир, пряча находки. – Правда? Вы, грязные христоверы, все такие. Зовете смерть убийством, когда она вам не на руку. А когда удобно, говорите, что это воля вашего загнившего божка.

– И кому на руку была смерть этих людей?

– Мне, подкидыш. Я беру, что хочу, и плачу железом, – Гримнир хлопнул по рукояти сакса. – Если кто-то хочет свое добро обратно, им надо лишь сойтись со мной в цене. Тот человек, – он кивнул на старика, – это понимал. Поэтому пошел за тобой со сталью вместо речей. А ты… хорошо сыграла свою роль.

– Роль?

Гримнир усмехнулся на ходу. Он дошел до края поляны, подхватил свою сумку и вернулся к Этайн.

– Ты же не рассчитывала, что я сбегу и оставлю тебя одну?

Ее щеки вспыхнули.

– Ты сделал из меня приманку!

– Да, и стоило мне отвернуться, как ты сделала то, чего я от тебя и ждал, – пустилась наутек. Обещала пойти по доброй воле, да? А я убил двух зайцев. Избавился от этих дурней и проверил, насколько крепка твоя клятва.

– Если я дала клятву, это не значит, что я буду сидеть смирно, как агнец на заклание, – ответила Этайн. – А добрая воля – в том, что я не попытаюсь убить тебя во сне и не стану постоянно думать о том, как бы сбежать. Я здесь по Божьей воле. Когда ситуация изменится, я покину тебя, хочешь ты того или нет. И если выбор будет за мной, то я пойду своим путем.

– Понятно, – Гримнир поднял голову к серому небу. Снегопад утих, сверху срывались последние снежинки. – Мы потеряли много времени. Идем.

Он толчком велел ей идти вперед первой. Но Этайн вывернулась и встала напротив.

– Куда идем? Если ты все еще лелеешь безумную надежду попасть в Британию до зимы, значит, нам нужно идти на запад, на побережье. Может, там еще стоят корабли…

– Ну да – корабли, полные данов, уверенных, что мой народ – это демоны, которых послали сжить их со свету, – прошипел Гримнир. – Может, когда-то эти разбойники и рады были меня видеть, но те времена прошли. Как там назвал меня этот дан Христа? Бич его народа? Вот только это его народ стал бичом для моего. Люди заполонили землю, словно блохи, а я последний из каунар. Мир меняется, подкидыш. Над Старшим Народом сгущаются сумерки, и скоро… уже скоро протрубят рога Рагнарека.

Прежде чем Этайн успела раскрыть рот, он схватил ее за руку, развернул и пихнул в нужном ему направлении. Она неуклюже побрела вперед, все еще сжимая в кулаке серебряный крестик. И все же рискнула оглянуться.

Гримнир тоже обернулся на поляну, на почерневшие руины и распластанные на земле тела. На высокий центральный столб дома приземлились два ворона: огромные черные птицы с блестящими клювами и стеклянными глазами, которые светились недобрым умом; Гримнир отвесил им шутливый поклон.

– Летите к своему хозяину, – пробормотал он чуть слышно. – Летите и скажите ему, что сын Балегира еще жив ему на беду!

Будто в ответ на его слова, вороны поднялись в воздух, и над поляной прокатилось громкое карканье.

Глава 11

Два дня кряду Гримнир вел ее на юго-запад – под холодным небом, впустившим в мир зиму. Знакомые северные фьорды Зеландии сменили дикие южные земли – земли болот, торфяников и глухих лесов. Питались тем, что осталось: черствым хлебом, солониной и яблоками, запас которых совсем оскудел, – пили из чистых горных ручьев. Но ночам становилось гораздо холоднее, срывался снег, и Гримнир неохотно разводил небольшой костер. Этайн ежилась около него в попытках согреться, но молчаливому скрелингу мороз был нипочем. Он сидел вдали от огня, бормоча что-то на родном наречии или фальшиво напевая мелодии, в которых слышались барабаны, воинские рога и отзвуки битвы; когда Этайн проваливалась в сон, он еще не спал, когда выбиралась, промерзшая, из-под одеяла – он уже не спал. Она гадала, ложится ли он вообще.

Ее первое впечатление о Гримнире оказалось верным. Он был таким же нечестивым безбожником, как и любой северный язычник. Когда она молилась по утрам и в полдень, он фыркал, когда возносила хвалу Господу за пищу, – насмехался. У него не было времени на Христа. Один лишь вид маленького серебряного креста Хрольфа приводил его в ярость. Однако он не забывал останавливаться у каждого поросшего мхом рунического камня и усердно изучать его поверхность, будто священник – Евангелие. Прочитанное им могло изменить не только направление их пути, но и его настроение. Упоминания о павших в битвах воинах его безмерно радовали, а после записей об обращении каких-то безвестных данов к истинной вере он разражался ругательствами.

– Предатели и клятвопреступники! – ворчал он. – Чтоб вам Волк кишки выпустил!

После полудня третьего дня под завывание северного ветра они спустились в низину и вошли в густой лес, древнее которого Этайн видеть еще не приходилось. Кривые деревья клонились к земле, словно уснувшие великаны. На разросшихся сучьях еще сохранилось, пусть и поредевшее, осеннее убранство. Идти под ним было, как по нефу огромного собора; тусклый свет тихо лился сквозь ветви, словно сквозь высокие окна над их головами, окрашиваясь то красным, то золотым.

Чем дальше они заходили, тем отчетливее Этайн чувствовала чей-то пристальный и недобрый взгляд, словно нечто скрытое от человеческого глаза наблюдало, как она углубляется в его владения – островок прошлого, не знавшего христианства, мир листьев и ветвей, – и это нечто решало, жить ей или умереть. Девушка взглянула на Гримнира; если тот что и чувствовал, то виду не подавал. Возможно, он знал, что скрывается среди деревьев. От этих мыслей рука крепче сжалась на крохотном серебряном крестике…

– Здесь, – произнес Гримнир еще через час.

За это время тени выросли, потемнели, и Этайн могла только гадать, что впереди. Посреди леса пряталось озеро с водой чернее безлунного неба; в его центре возвышался поросший деревьями островок. Боярышник, береза, ясень, дуб и тис росли так близко друг к другу, что их стволы переплелись и сцепились, превратившись в неприступный крепостной частокол.

– Господь Всемогущий, что это за место такое? – произнеся это вслух, Этайн тут же почувствовала, как встали дыбом волосы на затылке; она поспешно обернулась и заглянула в темноту. Деревья вокруг сочились угрозой, что-то древнее, дикое и обреченное ревностно следило за каждым ее вздохом.

– Место, где не рады твоему Распятому Богу, – ответил Гримнир. – Так что следи за языком, маленькая тупица.

Этайн кивнула, округлив от страха глаза.

Гримнир подвел ее к оставленному кем-то на берегу узкому ялику. Этайн посмотрела на шлюпку с сомнением. Она выглядела такой же старой, как лес, ее борта за много лет работы и заброшенности истерлись и почернели. Рядом лежал и багор.

– Залезай, – произнес Гримнир.

– Нам нужно уходить отсюда, – ответила Этайн, пятясь от воды. – Это место… плохое. Здесь живет зло. Я чувствую.

– Зло, да? Да что ты знаешь о зле. Залезай в лодку. Мы уже близко.

Этайн замотала головой и сцепила перед собой дрожащие руки. В этом лесу обитало что-то враждебное, непонятное, что-то, чьи ненависть и злоба вгрызались в само лоно земли. И этот остров…

– Забирайся в проклятую лодку, тупица маленькая! – зарычал Гримнир. Эхо его голоса осквернило тишину. Закачались, как от ветра, сучья; Этайн показалось, что она слышит чей-то отдаленный смех, словно скрывшееся за ветвями зло наслаждалось ее ужасом. Девушка попятилась. Она уже была готова лететь назад сквозь проклятую чащу, но тут Гримнир бросился вперед.

Этайн закричала. Оскалились желтые клыки, вспыхнули, словно уголья, глаза – и его кулак впечатался ей в челюсть, лишив ее сознания.

Глава 12

Когда Этайн проснулась, рядом горел костер: высокое ревущее пламя наполняло поляну светом и теплом. Она лежала, опершись спиной о поваленное бревно, руки были связаны сзади. Челюсть после удара пульсировала тупой болью. Звенело в ушах. Она проморгалась, оглянулась вокруг и попыталась вспомнить, как здесь оказалась – где бы ни было это «здесь».

Место, которое она приняла за поляну, оказалось проплешиной в живой изгороди обрамляющих островок деревьев, поросшим травой уголком, большую часть которого занимало обложенное камнями кострище. Уже полностью стемнело, но Этайн видела вдалеке черное озеро – его поверхность поблескивала, словно темный лед. Падал снег, крупные снежинки с шипением таяли в поднимавшихся к небу красновато-оранжевых языках огня.

Девушка изогнулась в попытке посмотреть, что творится у нее за спиной. На стволах деревьев плясали тени пламени; над головой смыкались пологом сучья, растерявшие под напором зимы большую часть листьев. В дальней части этого пятачка сплелись стволами и кронами ясень и могучий тис, основания деревьев друг с другом не соприкасались. Между ними как раз хватало места для прохода сквозь живой частокол – зловещих черных врат к сердцу острова. Девушка увидела в паре шагов от себя Гримнира. Он тоже смотрел на темный проем.

– Почему ты связал мне руки? – невнятно пробормотала Этайн. Ее челюсть опухла, а серебряный крестик Хрольфа исчез; Гримнир, без сомнения, утопил его на дне черного озера.

Он не шелохнулся. Глубоко вдохнул – так, что поднялась грудь, помедлил, выдохнул. Когда он наконец обернулся, его выпуклый лоб прорезала морщина.

– Даже здесь воняет тебе подобными, – сказал он. И подошел ближе.

– Развяжи.

Негромко рыкнув, Гримнир усадил ее прямо и убедился в крепости узлов на ее запястьях.

– Пока посидишь так.

– Что? Почему?

– Для твоего же блага, – Гримнир обошел костер и сел на пень дуба. Его глаза встревоженно и ярко поблескивали в темноте.

Этайн поелозила, устраиваясь поудобнее. Хотя Гримнир не затягивал веревки, они удерживали руки девушки под неудачным углом. Он так ее наказывал? Хотел проучить за то, что пыталась сбежать?

– И какую часть Англии облюбовали даны?

Этайн подняла глаза. Вопрос застал ее врасплох. Она потрясла головой.

– Я не была там уже больше года, – ответила она. – Но некоторые, случалось, разбивали лагерь на острове Уайт, совсем рядом с побережьем Уэссекса.

– Там и надо искать этого жалкого ублюдка. Полудан, слизняк несчастный! Дан он по матери – спрячется среди них и назовется господином серебра и властелином схватки. Ха! Проклятый клятвопреступник, вот он кто! – Гримнир поднялся и принялся ходить кругами, словно запертый в клетку волк. – Он тоже хорошо знает свою роль. Пару лет назад он убедил короля Норвегии, этого дурня Хакона, что он великий годи. Болван и шагу не мог ступить, пока его драгоценный жрец руны не подкинет, – и это в то время, когда сыновья Эйрика Кровавой Секиры восстали и обдумывают, как бы потеснить его задницу с трона. Что ж, я-то чуял, откуда ветер дует – почти всех их загнал вглубь страны, в этот вонючий сортир Растаркалв, – Гримнир сплюнул в огонь.

– Но Хакон был прозорлив. Знал, что мятежники близко. Он провел сыновей Кровавой Секиры, убедил, что его отряды превзошли их числом. Глупцы повелись, бросились наутек, и псы Хакона вдоволь ими попировали. Я в этом не участвовал, я обошел лагерь и зашел с севера. Вот там-то я и нашел Полудана – он скрючился над рунами, словно что-то в них понимал, – от мысли об этом Гримнир расхохотался. – Он меня не ждал. Свинья! Руны ясно указывали на мой приход, но он все равно этого не заметил. Ну, песка в животе у него достаточно, парочку ударов он выдержал, но когда пришлось совсем тяжко, дал деру, будто заяц в гоне. Я его почти поймал, но мы наткнулись на Хакина и его стражников, – Гримнир замер, посмотрел куда-то во тьму за спиной Этайн, и взгляд его стал колючим и жестоким. – В этот раз ему не спрятаться за спинами поганых норвежцев.

– Растаркалв? – помедлив, переспросила Этайн. И наморщила лоб. – Это же было много лет назад. За Хакона Доброго еще дед Ньяла сражался. Но… Если Бьярки Полудан бился с тобой в Растаркалве, а потом ходил по морю с Ньялом и Олафом, сыном Триггва, разве он уже не дряхлый старик?