Книга темной воды (сборник)

– Что же будет дальше?

– Признаться, мой друг, я и представить не могу, как будут развиваться события. И к чему они хотят привести людей. Я вам больше скажу. Мне это не очень интересно. Как вы могли заметить, я очень стар. К тому же, совсем недавно врачи обнаружили у меня неоперабельную опухоль. Так что меня ничто не волнует и не пугает. Даже эта безмолвная толпа под окнами здания конгресса. Если бы у меня были дети, я волновался бы за их будущее, но у меня нет детей.

– У меня тоже, – буркнул Жигалин. Ему вспомнилось лицо Елены, какой она стала после отправки в резервацию, и сердце защемило. Последнее время он часто думал о детях. Какими они могли бы быть.

– Вам повезло, – сказал премьер-министр. – Впрочем, не берусь утверждать. Возможно, все, что я вам сейчас говорю, измышления больного старика. Не представляю, что с нами сделают эти толпы нелюдей, но полагаю, они обойдутся без крови. Обратите внимание, они пришли без оружия. И, судя по всему, в ближайшее время не собираются идти на штурм. Возможно, вообще не собираются идти на штурм.

– Что вы предлагаете?! – хмуро поинтересовался Жигалин. Его охватили самые дурные предчувствия.

– Предлагаю?! – премьер-министр улыбнулся. – Лично я пущу себе пулю в лоб. Сегодня же. Только добью бутылку коньяка, припрятанную у меня в кабинете.

– А как же борьба до победного конца? Я слышал вашу речь по радио, когда вы призывали защищать здание конгресса. Вы были полны надежд на победу.

– Разве для вас не очевидно, что мы уже проиграли?

– Я так не думаю.

– А вы упрямец. Впрочем, вы человек действия. Помню-помню, как вы усердствовали, чтобы поймать контрабандиста… Хотя для нас уже тогда было ясно, что ничего у вас не выйдет. Во всяком случае, силами одного небольшого отряда. Не ваша вина, полковник, что наш противник оказался так силен и коварен. Знаете, почему я хочу уйти из жизни сегодня? Дальше ничего интересного уже не будет. Взгляните на эти лица внизу. Всегда неприятно наблюдать агонию, как отдельного человека, так и всего человечества. Хотите совет? Когда меня не станет, отдайте им здание. Вы здесь будете за главного. Вы же старший по званию. Вам подчиняются солдаты.

– Мы будем драться до последнего! – твердо сказал Жигалин.

– И умрете от жажды? Не работает даже канализация. Борьба закончена. Как вы не понимаете?! А впрочем, как знать, – премьер-министр поднялся, тяжело оперся на трость и сделался вдруг очень старым и усталым, – мне пора, полковник, прощайте…

– Подумайте еще раз, – попытался удержать его от фатального шага Жигалин.

– Не мешайте мне, молодой человек, – резко проговорил премьер-министр. – Это будет очень благородно с вашей стороны, дать мне уйти спокойно…

После ухода премьер-министра Жигалин долго сидел в кресле, размышлял. Потом ему показалось, что он услышал выстрел. Слух не обманул полковника. Камского он нашел на полу, в его кабинете. Удивительно, но даже после смерти голубые глаза сохранили ясность.

«Теперь почти не встретишь таких глаз», – подумал Жигалин. Ему мучительно захотелось выпить, он вспомнил, что видел в шкафу в зале заседаний бутылку водки.

– Сначала сделаем дело, потом выпьем, – пробормотал полковник.

Он спустился на пару этажей по темной лестнице. В здании царил хаос и паника. Военных насчитывалось человек тридцать-сорок. Их удалось собрать далеко не сразу. Жигалин сообщил, что премьер-министр застрелился, убедился, что они готовы подчиняться его командам, и отдал приказ стрелять по толпе. Благо оружия имелось в избытке. Согласились далеко не все. Кое-кто проявил неповиновение.

– Дело ваше, – пожал плечами Жигалин. – Трибунала не будет. Но лично я буду защищать здание до последнего. Что нам еще остается?

Он первым взялся за автомат, выбил окно и принялся палить по безмолвной толпе.

К нему присоединились другие.

В ответ не прозвучало ни единого выстрела. Людей даже не удалось разогнать. Они просто вскрикивали едва слышно и ложились под пулями. Настоящее кровавое побоище. Без всякой цели.

Гоба видно не было. Как только началась стрельба, он в очередной раз исчез.

Взамен убитых осаждающих подходили новые, шли плотными рядами, по бездыханным телам, оскальзывались на лужах темной крови. Одного из них Жигалин с содроганием узнал. Калач. Всего мгновение, и точным выстрелом ему снесло пол головы.

Через пару часов здание конгресса оказалось завалено трупами.

У некоторых особенно впечатлительных началась истерика.

– Не останавливаться! – орал Жигалин. – Огонь! Огонь! Огонь!

Стреляли из ружей, пулеметов, пистолетов и гранатометов до поздней ночи, пока не израсходовали все боеприпасы. Метали гранаты – осколочные и со слезоточивым газом.

Кольцо оставалось таким же плотным, как и днем.

После полуночи выстрелы стихли. Над площадью повисла оглушительная тишина. Все фонари были разбиты. Под светом Луны выделялись почти неподвижные силуэты людей, стоящих на мертвецах.

Жигалин чувствовал себя убийцей. Походкой смертельно усталого человека он поднялся в зал заседаний, достал из шкафа бутылку водки, налил стакан до краев и опрокинул в себя.

«Камской прав, – думал он. – Гобы уже победили. Контрабандист? Как бы не так. Диверсант вражеской армии. Только взорвал он не штаб противника, а все человечество. Что мешает этому существу перенестись в здание конгресса, перебить всех защитников цивилизации? Но зачем ему это? Нет. Он никого не убивает, но действует хладнокровно и методично, не проявляя при этом и тени агрессии. Напротив, он делает вид, что олицетворяет добро и любовь. Любовь и сострадание – вот, что отнимает у человека жизнь, само право на существование». Жигалин ужаснулся. В этих измышлениях было нечто извращенное. После второго стакана родилась крамольная мысль: «Может, этот гоб – не такое уж и зло. Может быть, зло – это я?» Рано или поздно придется открыть дверь. И принять любовь и сострадание такими, какие они есть. «Мы и есть зло, – понял Жигалин, – человечество. Каждый из нас. И все мы в целом».

На полу он заметил лежащие россыпью лиловые таблетки. Ничего удивительного. Бутанадиол был повсюду. Жигалин подобрал одну и, думая о любимой жене, которой давно уже нет рядом, положил бутанадиол на язык.

«Самоубийство можно совершить разными способами, – пронеслось в голове, – некоторые предпочитают убивать себя медленно».

Кречмар передавал сигнал: «Любовь пришла к людям. Любовь пришла…»

Теперь может явиться Божество во всем многообразии единого разума существ, по образу и подобию которых сотворен и он сам.

Кречмар физически ощутил ответ.

Трехпалая конечность дрогнула на сенсоре. Брюшко и грудь гоба с треском лопнули, выплескивая гемолимфу. Трубчатое сердце, продолжая сокращаться, вывалилось из разорванного тела. Жизнь миссионера закончилась.

***

Мелодия льется из окон второго этажа. Кто-то выставил на подоконник старый дисковый магнитофон.

В голове колыхнулись воспоминания, и почти сразу исчезли, словно их никогда и не было. А существовала одна только иная реальность, расцвеченная дивными красками, насыщенная сладостными ощущениями. Он садится на бордюр, стараясь воскресить в памяти хоть что-то… Не получается. Прошлое сгинуло навсегда.

Через некоторое время мелодия смолкает. Появляются тени в темных балахонах. Между ними, суетливо оглядываясь, бежит, подгоняемый электрошокером, человек.

– Эй, – кричит он, – вы слышали? Скажите мне только одно, слышали?..

Георгий Жигалин поднимает на незнакомца пустой взгляд. Лишь на мгновение его охватывает удивление и что-то еще, похожее на сожаление о собственной слабости. Затем краски реальности смазываются, и он забывает о странных ощущениях. Приходит давно ожидаемая эйфория. Его опьяняет безграничная любовь, хочется рыдать от восторга и восславлять великое божество – гоба всего сущего.

Ячейка

У нее были те же шелковистые волосы, тот же ласковый, нежный взгляд.

усадил Аришу в кресло, а сам присел рядом, на корточки, и стал гладить ее ладонь. Она смотрела на меня так, как может смотреть только любящая жена, с которой прожил не один год.

Мы просто сидели и молчали в тишине. Из открытого окна пахло весной, дул свежий ветер, трепал занавески…

Прошло почти полчаса.

– Ну, все, – я поднялся, – мне пора.

– Не уходи, – попросила она.

– Пора! Я приду к тебе завтра.

– Я умру без тебя до завтра.

– С тобой все будет в порядке…

– Нет.

– Я приду завтра, – мягко сказал я. – И послезавтра. Я буду приходить каждый день. Обещаю.

– Нет. Не уходи, – она со стоном упала из кресла, обвила мои ноги.

– Ну что ты? – я тронул ее волосы. – Я же вернусь, глупенькая моя…

В прихожей висело серое от старости, все в блестящих крупинках серебра, зеркало в тяжелой раме. Глянув в него, я нашел себя окривевшим на один глаз. Нос расплылся уродливым пятном, сросся со щекой…

– Ну и урод, – сказал я сам себе, – и зачем ты такой на свет уродился?!..

Пару кварталов под моросящим дождем я пробежал, как совсем молодой человек. Давно уже так не бегал. Отомкнул дверь, вошел в квартиру. Здесь давно было пусто, серо и неуютно. Прохладный климат однажды явился в этот дом много лет назад, и поселился здесь навсегда.

Я медленно размотал шарф, вспоминая, как всего десять минут назад на меня смотрела Ариша, как она целовала меня. Снял пальто, устроил на вешалке. Прошел на кухню, заварил крепкий чай, и уселся к окну. Так я проводил все вечера, с самого лета.

Что за немыслимая благодать, когда на душе так пусто, ничего не делать, просто наблюдать, как медленно садится за горизонт солнце, и свежая весенняя зелень чернеет, становится пеплом. Пусть весна погружается в сумерки, а я все глубже ухожу в себя. Меня нет, как нет всего, что когда-то было живо во мне…

Настоящая, живая Ариша пришла почти в полночь. К этому времени весь наш неуютный, холодный дом сгинул во мраке. А мои чувства клубились, будто пар, заставляли меня захлебываться от свежего, ароматного чувства и думать о том, что вот – наступит завтра, и я опять буду там. А не здесь. В пустоте.

– Ау, – крикнула моя жена с порога, – ты где?

Я молчал. Мне вспоминалась та, другая, которую я оставил в пустой комнате, в старом кресле, у голой облупившейся стены. Блеклая желтая краска сползала целыми пластами, обнажая старые газеты. Но, несмотря на убогую обстановку, там мне было тепло. А здесь – нет.

Что она делает сейчас?! Наверное, думает обо мне. Если только она умеет думать, когда меня нет. А может, чувствует желание поскорее оказаться рядом со мной. Если только она умеет чувствовать, когда я не рядом…

– Ты что это? – Ириша включила свет. – Опять сидишь в темноте?

– Просто размышлял, – ответил я, поднялся, подошел к ней и поцеловал в лоб, – как работа?

– Так себе. Представляешь, а Яншина, все-таки, уволили.

– Бедный Яншин, – задумчиво отозвался я. – Бедный, бедный Яншин.

– И вовсе он не бедный, – рассердилась Ариша, – Яншин – личность. Он Токмакову так и сказал…

– Слушай, мне все равно, – перебил я ее, – мне абсолютно все равно, что там сказал Токмакову твой унылый Яншин.

– Ты что… – рассердилась она. – Пил сегодня?

– Нет. Просто скучно…

– Как прошел день? – в ее голосе зазвучали нотки раздражения.

– Нормально… – я отвернулся, теперь я смотрел и поражался, как причудливо выглядит тень от комнатной пальмы на стене – листики – глаза и рот, стебель – длинный кривой нос. Похоже на смешную рожицу.

– Я звонила, никто не подходил.

– Я выходил. Пройтись.

– Прошелся?!

– Да.

Она нахмурилась, отвернулась, вышла из комнаты. Потом появилась в дверях:

– Игорь, давай разведемся.

– Давай лучше помолчим, – предложил я…

О разводе она говорила уже лет пять. Еще до этого лета ее слова, быть может, и подействовали бы на меня, но не сейчас, когда у меня была другая Ариша. Та, которая меня любила. Та, которая меня ждала… И у которой в прихожей такое кривое зеркало, что живи я по ту сторону зеркального стекла, мне только и осталось бы – стать экспонатом кунст-камеры.

А начиналось все банально. Так же, как это случается во многих семьях, проживших вместе долгие десятилетия. Со временем юные чувства обретают налет привычки, затем стареют и, наконец, сменяются извечной раздражительностью. И тогда ты начинаешь требовать от человека, живущего с тобой бок о бок, все то, чего ты сам не в состоянии ему дать. Ты желаешь внимания, тепла, заботы, любви… А любви уже нет.

И времени не хватает даже на то, чтобы поговорить. Уходит близость. А вместе с ней и понимание…

Поначалу ты еще пытаешься что-то исправить, но одряхлевший брак рушится независимо от твоих желаний и поступков.

Мне часто становилось горько от безысходности, и я искал выходы душевной маете – погружался в работу, уходил в многодневные загулы, даже ухаживал небезуспешно за другими женщинами. Но все это было не то…

Гнетущее начало разрушало не только мои отношения с женой, оно разрушало меня самого. Мне требовался выплеск тому, что поселилось внутри меня. Моей неудовлетворенности, моей боли…

Я совсем не помню, как пришел в Центр дупликации. Такое чувство, что я оказался там не по своей воле. Словно меня туда привели. Впрочем, в тот период жизни все вокруг напоминало странный морок. Я жил, словно в тумане. С утра и до вечера пребывая в жестокой депрессии, я существовал во мгле.

В Центре дупликации ко мне отнеслись с пониманием. Уверили, что с подобными проблемами сталкиваются многие семьи, чьи отношения перевалили столетний рубеж.

– Это слухи, что со временем отношения крепнут, – заверила меня женщина-психолог, – предубеждения. Я многое повидала. Люди устают друг от друга… Им хочется новых ощущений. Особенно мужчинам.

Я посмотрел на нее внимательнее. На вид лет сто семьдесят. Ухоженное лицо, почти без морщин. Возраст всегда читается у старухи в глазах, да еще в складках возле губ. Как не разглаживай, не подвергай лицо гормональной прокачке, эти самые складки непременно проявятся с годами, и будут свидетельствовать об истинном возрасте.

– А почему вы решили пойти на столь серьезный шаг? – поинтересовалась она, глядя на меня пристально, с вежливой полуулыбкой. – Почему именно дубль-б?

– Потому что люблю свою жену! – я помрачнел: неужели такие вещи я должен говорить здесь, чужому человеку.

– А она вас?

– И она меня. Но жить вместе мы больше не можем. Для нас это очевидно…

Я замолчал. Она не спешила прерывать паузу в разговоре.

– Что ж, мне все ясно, вам предстоит последний тест. Это, скорее, простая формальность. Пожалуйста, пройдите сюда.

В углу стоял высокий агрегат.

– Что это за штука? – поинтересовался

– Агметр. Замеряет уровень вашей личной агрессии.

– Вот как, хорошо, я ничего не имею против.

Я пересек кабинет и встал на черный круг. Над головой у меня повис блестящий, металлический шар.

Прошла пара секунд…

– Хорошо, – неожиданно сообщила она. – Я напишу в заключении, что против дублирования не возражаю…

– Все? – удивился я. – Ну, спасибо.

– Ваш уровень агрессии в норме.

– Не сомневался в этом. Большую часть жизни я был мирным обывателем.

– Большую часть?

– Все записано в анкете. Правда, в молодости я участвовал в путче. В две тысячи двадцатом. Хотя теперь это уже неважно.

– Теперь да, – кивнула она и улыбнулась, – торжество партократии, за которую вы тогда выступали, к счастью, давно наступило.

– Я выступал против партократии, – уточнил я, и буквально кожей ощутил, как она настраивается против меня. – Но это было в молодости, – сообщил я. – Сейчас я, разумеется, придерживаюсь совсем иных позиций…

– Надеюсь, вы понимаете, какую ответственность на себя берете? – холодно поинтересовалась она, намеренно устраняясь от скользкой темы.

– Да, понимаю…

– Дубль-б – не живое существо. Он требует специального ухода.

– Я буду ухаживать за ним… за ней, – поправился я. – Протирать тряпочкой, смазывать машинным маслом. Что там еще от меня потребуется?

– Юмор, – констатировала психолог, – очень хорошо… – Она взяла стилус, поставила размашистую подпись на электронном заключении и передала его мне. – Постарайтесь и в будущем относится ко всему с юмором.

– Спасибо…

Я был уже в дверях, когда она окликнула меня.

– Постойте. Вы, конечно, знаете, что мы соблюдаем анонимность. Даже если клиент решил создать дубль-б того или иного человека при жизни. И я не скажу никому ни слова. Но хочу, чтобы вы знали. Я считаю ваш поступок аморальным.

– Замечательно, – я кивнул и помахал заключением. – Осознание этого скрасит мне тихие, спокойные вечера.

Она вспыхнула возмущением. Я же развернулся и вышел, очень тихо прикрыв за собой дверь.

– Плохое начало! – услышал я ее неуместно громкий голос.

Когда Ариша вышла ко мне, я буквально онемел. То есть я, конечно, ожидал сходства. Чего-то такого во внешности дубль-б, что будет хотя бы иногда напоминать мне прежнюю Аришу. Ту молоденькую девушку, которую я встретил когда-то давно и полюбил. Но передо мной предстал вовсе не ожидаемый мною суррогат, а вполне реальная женщина. И даже более того. Она была женщиной, которую я любил.

Где-то за спиной дубль-б маячил главный инженер, справа стояла с синей папкой в руках психолог, и еще техники толпились позади, собирая сложные инструменты, складывая механизмы сборки.

Я почти не видел их, весь погруженный в свое чувство, в прежнюю Аришу, которую я помнил и знал. Им не было до моего счастья никакого дела, а мне не было никакого дела до них.

Позади вспыхнул яркий свет, на миг высветив ее силуэт. Ариша вдруг заморгала, затрясла головой, и, захихикав мелко, словно персонаж детского мультфильма, рухнула на пол. Там она продолжала шевелиться, выкручивая руки и трясясь всем телом.

– Проклятье! – выдохнул инженер, кидаясь к своему созданию. За ним к телу моей возлюбленной уже бежали техники.

Психолог тянула меня за рукав, призывая отвернуться. Но я не слушал ее, я все смотрел и смотрел на конвульсивно содрогавшееся на полу тело. Я испытывал такой ужас, какого мне не приходилось испытывать больше никогда в жизни. Я не мог поверить, что все это происходит со мной…

Наверное, именно в этот момент мной овладело осознание, что именно я должен делать.

Я никогда не верил в мгновенное прозрение. Зато я всегда был убежден, что человек может прийти к откровению со временем. Выглядит это примерно так. Вспышка яснее белого света в мозгу, и затем долгие вечера для размышления, обдумывания всех деталей, того, что приведет тебя к единственно правильному выводу, и единственно возможному действию.

Другая она, такая, какой ее представили мне ровно через неделю, была ничуть не хуже первой. И такой же похожей на живую, настоящую Аришу.

На этот раз все прошло гладко. Я взял свою жену под руку и увел из Центра дупликации в дешевую съемную квартирку – временное пристанище, которое я приготовил для нее…

Удивительно, но я почти не помню этот день. Помню только, что мы много смеялись. Она звала меня «любимый», гладила по волосам, как когда-то моя юная жена, целовала в губы. Потом мы пили вино. И хотя из мебели в единственной комнате было только старое кресло и облезлая софа, она сказала, что обстановка шикарная. Она сообщила мне, что счастлива. И еще, что она любит меня больше жизни. Она была теплой, и хотя я знал, что это только синтетический материал, для меня ее ласка была лаской любимой женщины…

Я уходил от нее счастливый, забыл про низкую притолоку в подъезде и так стукнулся головой, что потом пришлось прикладывать холодный компресс.

У меня болела голова, так что все кругом расплывалось. Я ощущал дикое раздражение и даже слышал голоса. Мне показалось, что какая-то женщина выкрикнула:

– Вот оно, вот оно начинается…

Когда живешь на свете столько лет, поневоле начинаешь задумываться о многих вещах, которые прежде тебя не заботили. Ценность человеческой жизни уже не кажется абсолютной, если большинство окружающих страдает от глубокой депрессии и желает смерти.

Ежедневно и ежечасно люди сходят с ума.

Партократия принесла людям избавление от многих бед и ошибок. Алкоголь и наркотики запрещены, как страшное зло. В нашем обществе человеку дарованы все свободы, кроме свободы медленно себя убивать. Медицина растит клонированные органы и пересаживает их в тела людей, делая нас почти бессмертными.

Общественная мораль, которая поначалу относилась к приоритету большинства, приобрела странные, причудливые формы. Иногда мне кажется, что теперь у каждого своя мораль. Так же, как и у меня…

Я накинул веревку ей на шею, и рванул изо всех сил на себя. Она опрокинулась на спину, так что я едва удержал ее сильное, живое тело, бившееся в моих руках в попытке освободиться. Ее волосы были повсюду, их словно трепало ветром, швыряло мне в лицо, а скрюченные наманикюренные ногти тянулись, тянулись, тянулись ко мне. Так продолжалось, наверное, целую вечность… Затем я ощутил, как вся она надломилась, и повисла у меня на запястьях. Я размотал веревку и отпустил ее. Она упала на пол, ее лоб с глухим стуком соприкоснулся с паркетом…

Тело я завернул в байковое одеяло, замотал веревкой.

И только теперь осознал, что все то время, что я проделывал страшное, мне представлялась Ариша. Только не эта, мертвая. А та, что любит меня. Та, что сидит в темноте, в разбитой квартире, ожидая встречи. Я представлял, как она ступит на порог этой квартиры, и останется здесь со мной навсегда…

Черный кадр кинопленки вырвал меня из действительности… Один пустой кадр и меня вынесло куда-то в иную реальность.

– Где я?! – я оглядывал незнакомое помещение.

– Вы в Центре дубликации, – холодно заметила женщина в белом халате. И я вдруг понял, что это та самая старуха в белом халате, что много лет назад назвала мой поступок создания дубль-б еще живой жены аморальным.

– Я вас узнал, – я ощутил тяжесть в макушке и посмотрел наверх. Над моей головой висел блестящий металлический шар. Я перевел взгляд вниз. Под ногами находилась черная платформа Агметра.

– Ваш уровень агрессивности слишком высок, – сообщила психолог, – вам отказано в создании дубль-б. Более того, – она нахмурилась, – я бы рекомендовала вам пройти курс лечения. У вас имеются скрытые наклонности, которые в будущем могут проявиться и негативно сказаться на вашем…

– Идите к черту! – заорал я, и выбежал из кабинета, хлопнув дверью. Я припал к стене и долго стоял, тяжело дыша. Я никак не мог прийти в себя. Меня лихорадило, пережитое накатывало смутными волнами.

Значит, все, что я чувствовал, было видением, вызванным этим прибором – Агметром. Не было никакой механической куклы, которую я любил. Не было жестокого убийства, совершенного мной…

Не оглядываясь, я пошел прочь по коридору.

За раздвижными дверями хлестнул в лицо ледяной дождь. Он шел в этом холодном, сумрачном городе многие дни, он никогда не прекращался. Фигурки одиноких прохожих пропадали в сером мареве. Колонны небоскребов подпирали черное небо, в котором не было ни единого просвета.

И в моей душе, душе старого усталого человека, тоже не было ни единого просвета…

– Как успехи? – поинтересовался старший лейтенант Шаповалов.

– Все в порядке, – сообщила психолог, – процедуру он прошел успешно.

– Направление…

– На лечение был направлен в марте в ходе проверки социальной лояльности. Недовольство действиями правительства. Недовольство своей ячейкой. С последующим развитием склонности к суициду и, как теперь это стало очевидным, насилию.

– Как он?

– Все, как обычно. Уверен, что ему отказано в создании дубль-б. В результате пережитого стресса вернется к активной позиции в ячейке…

Отповедь социопата

Семь долгих лет я провел в заключении. Я был изолирован от общества, потому что однажды некая умная машина объявила меня социопатом. Мне было всего пятнадцать, когда меня отбраковали, забрали у родителей и поместили в специнтернат для потенциальных преступников.

Впоследствии тесты подтвердили, что я склонен к асоциальному поведению, а значит, вряд ли когда-нибудь смогу стать полноценным членом общества.

С тех пор минуло семь лет. Я проходил тесты каждые полгода, но ни один из них не выявил положительных тенденций. Точнее, тех тенденций в изменении личности, которые считали положительными они.

Я давно уже разделил весь мир на «они» и «мы». И был уверен, что наступит такой день, когда мы выйдем на свободу. И тогда они пожалеют. Все они. И те, что нас определили сюда. И те, с чьего молчаливого согласия творилась несправедливость.

После две тысячи десятого года компьютерные технологии прочно срослись с социологией, регулируя общественные и политические процессы. Такие, как я, ненавидели любую из этих высокоточных и умных машин. С холодным расчетом компьютеры ставили на нас клеймо, и вышвыривали на свалку, словно ненужные модули в их совершенной комплектации – машины строили общество абсолютно счастливых и здоровых людей.