Полная версия
Дышать вместе с ней
Дышать вместе с ней
Александр Наумов
© Александр Наумов, 2020
ISBN 978-5-4493-5779-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРОЛОГ
Бывают же такие дни, когда холод лезет под кожу. Так настойчиво и неприветливо. И ему все равно, что ты его не звал.
Она сидела в кафе, и вроде бы внутри помещения была комфортная температура, но только не для нее. Наверное, этот холод шел изнутри. Это было состояние, когда снаружи все хорошо, а внутри тебя буря эмоций, непониманий и нежелания уже что-то менять.
«Почему?» – это единственное, что заполняло ее голову сейчас. «Почему он так со мной поступает?» Каждая мысль о нем, будто лезвие, оголяла то, что могло быть ее реальностью, но не стало ей.
И этот настойчивый запах корицы, созданный Вселенной, чтобы наполнять тебя теплотой и уютом, сегодня для нее не работал. Такое ощущение, что в ее жизни многое сломалось.
Предатель телефон молчал, хотя его кармической задачей было звонить. Он нарушал закон, и ему было все равно. Своим черным экраном он доказывал ей, что все здесь пахнет безысходностью, а ведь там, за этим экраном, вся ее жизнь. Хотя что это за жизнь? Полная смайликов от тех, кто разучился улыбаться в реальности. Записанная в памяти телефонных книг людей, которым ты нужен только тогда, когда им что-то нужно от тебя. Жизнь между переключением с одной социальной сети на другую. И каждый день скорость переключения все быстрее и быстрее. Как бы все успеть? Прожить еще немного, хоть маленький кусочек, нереальной и такой притягательной жизни, размазанной лайками в инстаграме.
Так тоскливо ей стало сейчас. Она не понимала, почему так. Почему такое чувство нахлынуло на нее. Совсем недавно все было по-другому…
«Он смотрел в мои глаза, не боясь утонуть в них, и там, в его взгляде, было все, все манило, привлекало и поглощало. А сегодня – где его серо-голубые глаза, где та обворожительная улыбка? Он так и не появился. Сама виновата. Сама придумала эту игру. Ставки были высоки, но, видимо, я проиграла».
Снова вернулось ее привычное состояние: внутри нее было пасмурно и дождливо, она промокла, став свидетелем того, как разбиваются мечты. Мечты, которые слегка только проклюнули сквозь почву перемен, и уже кто-то, не замечая важности их и не веря в то, что однажды они будут украшать этот мир, кто-то просто взял и наступил. Растоптал.
Рядом менялись картины из прохожих, их судьбы, их мысли, все проносилось мимо. Слегка оторвав глаза от чашки горячего имбирного напитка с медом и лимоном и взглянув на небо, она увидела, как два самолета пролетели очень рядом, их следы пересеклись на мгновенье. Самолеты уже улетели, а след их пересечения еще долгое время оставался в небе, медленно превращая настоящее в прошлое и растворяясь в нем.
«Интересно, а, пересекаясь в небе, суждено ли пересечься в жизни?» – подумала она. Летит, к примеру, один молодой приятный юноша в Рим, а очаровательная девушка – в Милан. И два самолета, две судьбы, два города, но небо-то одно, и оно на один лишь миг соединило два разных пути, следы от самолетов сошлись в одной точке. Кто знает, подарит ли им жизнь еще раз такой шанс?! Вдруг милой особе наскучит шопинг Милана, или уверенному юноше станет скучен Колизей. Вдруг что-то непонятное для них сподвигнет сменить маршрут своей жизни и изменить вектор своей судьбы. Вдруг однажды он войдет в самолет, в котором сидит она…
Глава 1
«Зачем слова»
– Милая моя, кто пьян? Ты о чем? Просто немного нетрезв… Да не переживай ты так. Я знаю, вам, стюардессам, надо быть строгими, особенно с такими, как я. Но я тебе обещаю, что все будет хорошо. Сейчас просто пройду на место, упаду вон в то уютное кресло, и ты забудешь обо мне. И встретимся с тобой уже дома, на родине. Обещаю тебе, родная. Ой, что-то я каламбурить начал.
Эти крики нарушили ее внутреннюю тишину. Да ладно если бы только ее, показалось, что весь салон самолета немного напрягся.
Если попробовать описать это образами, то она даже не знала, как это состояние идентифицировать. Ну, пожалуй, так: еще несколько минут назад на небе не было ни тучки, и весь мир со всех сторон тебе говорил, что он рядом, птицы пели, кузнечики стрекотали, трава шелестела, – и в один миг все затянуло такими вязкими и темными массами, которые так и норовят тебя придавить собой. При этом еще не грохочет, но ты понимаешь, что гроза близко и она неизбежна. Показалось, что в самолет вместилось все грозовое облако мира и скоро бабахнет.
И похоже эта «родная» стюардесса не станет громоотводом, в сегодняшнем прогнозе погоды дождливо, как, впрочем, и у нее. Она недавно поняла, что эта внутренняя морось незаметно стала спутником ее жизни. Она уже и зонтик сушить перестала. Какие-то реки печали и уныния текли внутри нее, а может, ее кровь поступала из депрессионных каналов, брала свое начало где-то в Венеции и там, набирая мощь, плавно перемещаясь средь муранских зеркал, тягуче и монотонно тянулась к ней. Такая субстанция, которая укутывает в туман неизбежности и просто парализует. Все становится бесцветным, тусклым и неинтересным, все как-будто из пенопласта, такое искусственное, безжизненное и одинаковое.
Теряешь счет минутам, дням. Какая разница, какие сегодня число или год, главное – рядом это милое болото стагнации, там тепло и уютно, и в то же время сыро и вязко. Там сидишь и жалеешь себя до бесконечности. Почему же это со мной, почему опять я, почему я такая несчастная.
«Зачем я на этом концентрируюсь? – задалась внутренним вопросом она. – Сколько раз себе говорила: чему уделяешь внимание, то с тобой и происходит. Важно понимать не то, чего я не хочу, а что я желаю. Конечно, чтобы понять, чего я действительно хочу, надо сначала понять, чего я не желаю».
Она это все знала и помнила, но часто почему-то, как и многие, зависала на том, чего бы ей не хотелось. И начинала это подпитывать образами своего впечатлительного воображения. Хотя что может быть проще: поняла, что не нравится, осознала, чего хочешь, и думай об этом. Хоть весь полет. Тем более, вроде, все, что она задумала в эту поездку, складывается, у нее была цель, надо было многое успеть сделать.
Она летела в Южную Америку – с двух сторон два мощнейших океана, и этот фрагмент суши в центре – как песчинка. Он может быть поглощен ими в любую минуту, но этого не происходит. Как будто рано еще. Континент продолжает жить между ними, как сердце двух океанов, и не дает им слиться воедино.
«Аргентина, я еду вновь к тебе! – ликовала внутри себя она. – Еду в твои солнечные дни и южные ночи. Мчусь к тебе, чтобы высушить свою морось и сжечь обиды в страсти танго. И ничто не сможет мне помешать».
– Бабах! Извините, если вдруг помешал.
«Ну почему, почему все так? Ведь я поняла, чего не хочу, я думала о том, куда я поеду. Я уже визуализировала все это в лучшем виде, упаковав свою цель в красивую оберточку и завязав, для большей красоты, бантиком посередине, – и вдруг это ужасное «бабах». Это «слега нетрезвое» тело падает около меня. В самолете не нашлось больше места?!
Такого не может быть, это не со мной. Пять часов до Мадрида. И еще двенадцать до Буэноса. Я не вынесу этого. Есть, конечно, надежда, что все ограничится только пятью часами, но даже эти часы для меня превратятся в вечность и кошмар. Больше ста мест в салоне самолета, но он оказался рядом именно со мной. Спасибо, жизнь, я оценила твою шутку!»
– Что грустим?
«О нет, только не надо со мной говорить. Так, хорошо. Я придумала. Я просто сделаю вид, что не понимаю его. Ведь я могу же быть иностранкой. Мне, кстати, многие говорили, что во мне есть что-то заморское или цыганское, не помню точно. Да какая разница. В общем, я – иностранка: «не понимать по—вашему».
И поэтому я просто молчу, отворачиваюсь, и тишина – мой спутник на этот полет. Он понимает, что я не «бе—ме», заносчивая гражданка какой-то заграницы, ездила смотреть на Кремль, топтала своими ножками, очень даже стройными, Красную площадь, всю жизнь мечтала о колорите, медведях и блинах с икрой. Кто, кстати, придумал это несочетаемое сочетать? Что в этом вкусного? По мне так лучше в блинчик положить ягоду или сгущенку, ветчину с сыром, на крайний случай, но не икру. Хотя о вкусах не спорят, да я и вообще молчу.
Такая довольная, насмотревшаяся и налопавшаяся русской экзотики лечу домой. Поэтому его «что грустим?» растворилось в моем молчании и потонуло там, шансов выжить не имея изначально. Захлебнулось в неизбежности его коротенького монолога, который, по его, видимо, детской наивности, он собирался превратить в диалог двух случайно встретившихся сердец. О, боже, какой бред! Это не со мной».
– Do you speak English?
«Вот это да! Не ожидала от него. Хотя что необычного. Подумаешь, каждый второй вылетающий за границу как минимум знает „сенкью“, „хеллоу“ и, конечно, „ду ю ду“. Поэтому продолжаем молчать. Теперь я не просто иностранка, я еще и глухонемая. Для него точно. Пусть мне бананы в уши поставили еще в детстве и забыли о них, я ничего не слышу и слышать не хочу, смотрю себе в окно и жду, когда все это счастье, свалившиеся пусть не на меня, но рядом со мной, закончится».
– Мадемуазель, вы так прекрасны, что вам даже не надо ничего говорить. Вы можете молчать всю вечность, и я, остановив свое дыхание, не посмею вдохнуть вновь, потому что побоюсь, что эта вечность в ту секунду оборвется. А вместе с ее окончанием не станет и меня. Поэтому просто молчите и разбавьте тишину своей красотой.
«Даже если у меня сейчас в ушах и были бананы, они просто вылетели как пружины, слегка задев вон ту милую семейную пару за шестьдесят через два ряда сидений. Такого быть не может. Он произнес фразу на трех языках, начав с французского, перейдя на испанский и закончив итальянским. Я не поняла и половины, но, клянусь небесами, самолет не должен взлететь, пока он мне не переведет все здесь и сейчас. Остановите эту минуту, я хочу знать, что он сказал».
– Я знаю, ты русская. Только у русской девушки может быть такой вовлеченный и глубокий взгляд. Но твои глаза – они особенные, тебе это, наверное, сто, двести, нет – миллион раз говорили. И не подумай, что это сейчас пустая болтовня пьяницы-соседа. Я впервые встречаю такие глаза, я мог бы в них утонуть, если б ты позволила. Они настолько затягивают, что нет ни вчера, ни завтра, есть только этот взгляд и настоящее рядом с тобой.
«Этого не может быть, он что, поэт или правнук Пушкина? Так в России мужчины не говорят. Обычно это выглядит так: «Привет, подруга, я – Вася, я крутой. Ты мне подходишь. Как там тебя зовут? Хотя это неважно. Поехали сегодня со мной, потусим. И разбежимся завтра. Да ладно, чего ломаешься, таких, как ты, сотни. Не ты, так другая. Любовь? Что это? Верность – на что ее надеть? Мне некогда быть ответственным, крошка». Обычно так бывает.
А тут заметили мои глаза. Это сон. Я поняла, вся эта встреча – во сне, я просто еще не проснулась. И мне снится, что сегодня с утра я лечу в Аргентину, там меня ждет Франко. Я проснусь, и все будет как всегда. Я встану, выпью натощак стакан теплой воды, сделаю себе кашу из киноа с финиками и, взяв свои чемоданы, спущусь в метро.
Там меня немного потолкают, похамят мне, помнут – в общем, поставят на рельсы современного мира, затем меня вытолкнут на нужной станции из поезда, и я поплыву в толпе на кольцевую, пронесусь, как белка, по кругу, и не страшно, если даже засну, ведь эта наша жизнь, детка.
Выйду на Белорусском, вдохну запах пирожков и трелью услышу, что «сим-карты недорого можно купить здесь». Перепорхнув, как бабочка, в вагон аэроэкспресса и там разгладив свои примятые бытом крылья, я постараюсь не заводиться, когда прекрасная проводница Маша будет катить свою тележку с водами и соками и чуть не отдавит мне правую ногу, видимо, посчитав, что с ластами-ногами два в одном мне будет легче жить.
Чтобы успокоиться, среди ее газированных напитков, способных растопить все стабилизаторы и глюконаты этого еще короткого, но уже непростого дня, я найду нектар для бабочки, ну или хотя бы просто бутылочку негазированной воды, выпив которую, я, полная сил, пронесусь вдоль рельсов в здание аэропорта и, срочно найдя свой рейс на табло, уже окрыленная предвкушением полета, я войду в салон самолета, сяду в уютное кресло около окна и буду готова открыть новую страницу своей еще небольшой, но увлекательной жизни.
И в этот момент сон закончится словами: «Пристегните ремни, мы готовы к взлету»».
– Это твоя половина ремня? У меня не соединяются, одно не входит в другое. Ты мне поможешь?
«Это был не сон! Он еще здесь, еще пьян и еще говорит со мной. Не просто говорит, а нахально тычет мне. Самоуверенный самец, типичный вид. Стюардесса тебе в помощь».
– Твои глаза не просто красивые, они еще и очень любопытные! Взглянув в них, я понял, что ты хочешь узнать, что я тебе сказал. Знаешь, я мало за что могу его поблагодарить, вообще я не хочу ему говорить «спасибо», но вот что ОН дал мне, так это образование. В лучших школах страны и мира. Эти языки сложно учить, только когда ходишь пешком под стол. Первый иностранный язык сложно, второй чуть легче, а дальше уже не замечаешь.
Мои родители с самого раннего детства говорили дома на двух языках: русском и английском. В двенадцать лет ОН решил, что надо бы улучшить мои знания во французском, и у нас в доме появилась милая такая француженка в возрасте за шестьдесят, она пахла утренними круассанами, носила на себе все оттенки Прованса, и ее сердце было наполнено любовью к детям.
Своих она потеряла в молодости, и поэтому выбор его был конкретен – и моей второй мамой стала французская няня. С ней я учил культуру Франции, мурлыкал «оревуар» и получил прозвище «эйфеленок». Она так звала меня за длинные ноги и руки, которыми я мог дотянуться, по ее словам, до самой верхушки Эйфелевой башни. Она даже часто шутила: «Ты можешь подрабатывать там. Будешь несколько раз в месяц протирать сверкающие огоньки, которые включаются каждый вечер и дарят башне необыкновенный шарм и легкость. Если вдруг не найдешь себя в этой жизни, то станешь, мой милый месье, почетным протиральщиком этих лампочек. И даже со временем там, может, повесят табличку: „Всю свою жизнь Андрэ посвятил красоте, правда, не столько внутренней, сколько внешней“. Жители Франции и все гости столицы будут преблагодарны тебе».
Так мы развлекались вечерами, особенно зимними и суровыми, когда у нас в Сибири минус сорок и трещит за ушами, а у нее в это время слегка прохладно и нужно надеть межсезонное пальто, чтобы прогуляться вдоль Сены.
Уплетая вишневое варенье с сушками, она погружала меня в этот мир французского изыска, романтики и культуры. Она делала это так легко, что я даже не понимал, что все время она меня чему-то обучает, меняет меня, превращает из маленького дикаря Андрея в своего Андрэ.
«Милый мальчик, – говорила она мне, – как тебе тяжело, ты грубеешь на глазах. Ты должен вырасти уверенным, ты – мужчина. Но больше некому в минуты передышек тебе принести сливки маминой любви. Я никогда не смогу тебе заменить маму, она вечно останется в твоем сердце, да я и не должна этого делать, – продолжала она. – Мы с тобой стоим по разные стороны реки жизни.
Я потеряла своих детей очень рано, ты потерял маму. Река мчится стремительно и забирает близких нам людей, унося их навсегда, но мы можем помочь друг другу пережить и справиться с этим. Я поделюсь с тобой своей нерастраченной материнской любовью, а ты хоть на мгновенье впустишь меня в свое сердце и в свой мир, показав, как может измениться жизнь, когда есть для кого просыпаться с утра и вдыхать этот новый день».
Вот только за нее и за образование я могу сказать ему «спасибо», больше мне благодарить отца не за что. Прости, когда я пьяный, несу полный бред. Выливаю на тебя ушат своих личных психоклубков, перепутанных жизнью. А я не хочу ассоциироваться у тебя с тяжестью, поэтому прекращаю.
Начнем сначала? Я – Андрей! Как тебя звать и на какой язык мира ты готова реагировать? Если я его не знаю, то начну учить прямо сейчас.
«Как хорошо, что я села у окна!» – она смотрела в иллюминатор, видела, как плачет небо, как причудливо, словно наперегонки, стекают капли дождя, и понимала, что параллельно с ними стекает и слеза по ее щеке.
Такое ощущение, что с этой водой выходило все его горе, которое он смог уложить в несколько минут своего монолога в салоне самолета, который вот – вот наполнится новыми лицами, судьбами и словами. Но сейчас салон был полон его тяжести.
Она не случайно почувствовала это состояние грозы и грома. Она вообще несколько лет назад поймала себя на мысли, что очень хорошо чувствует людей. Интуитивно их воспринимает. Только взглянув на человека, уже знает, будет ли с ним дальше общаться или нет.
Она воспринимала всех людей образами, и если этот образ ей подходил, если он вливался в ее картину мира, то и человеку, его носящему, там также было всегда место. Но так как ее картина мира была очень противоречива и не понятна до конца еще ей самой, то в ее жизни находилось место очень немногим людям.
Одно из мест там всегда было, есть и будет для любимого папы. Который для нее сумел открыть этот мир, который помог ей поверить, что она может все. Каждое утро он будил ее такими словами: «Вставай, милая, пришел новый день, самый лучший день в твоей жизни. У тебя все всегда получается, вставай, моя красавица. Тебя ждет самый счастливый день. Я верю в тебя, ты у меня очень талантливая, я очень сильно тебя люблю».
Такие слова встречали ее каждое утро, и каждое утро ждал новый самый лучший день. Так было до тех пор, пока она сама, перейдя в подростковый возраст, не обрубила это. Мол, ну что за глупости, что за «ми-ми-ми». «Я уже взрослая!» — заявила она тогда.
И она помнила, как папа, ее мудрый папа, даже в этот момент почувствовал ее и, без всяких нотаций, просто сказал: «Конечно, дорогая, ты с каждым днем становишься все взрослее, и поэтому все больше я ценю те моменты, когда я тебе еще нужен. Совсем скоро ты станешь самостоятельной во всем, и моя задача помочь тебе в этом. Не прожить за тебя твою жизнь, а научить тебя быть счастливой в каждом мгновенье настоящего, помочь тебе понять, для чего ты родилась, раскрыть весь твой потенциал, зажечь твою внутреннею звезду».
После этих слов он ее больше ни разу не будил, так как раньше. Как горяча молодость в своих поступках и суждениях, она так скучала по этим папиным словам. За еще одно такое утро сейчас она готова была отдать многое.
Именно поэтому, имея такое солнце внутри своего мира в виде папы, она не хотела принимать картину из грозовых туч. Этот образ ей явно не нравился и был не ее.
Как можно так относиться к отцу и так его не любить? Хотя с чего я взяла, что он его не любит, он просто сказал, что ему почти не за что его благодарить, сказал это с раздражением, злостью и неприятием, замешав это все громовыми тучами. Но он пьян и, возможно, погорячился.
Вообще, зачем я об этом думаю, сейчас самолет взлетит, пролетит положенное ему расстояние и сядет в нужной точке в наилучшее для всех нас время. Мы расстанемся, даже не начавшись.
Но что-то подсказывало ей, что она может обмануть кого угодно, но только не себя. Впервые она ошиблась, впервые в ее мир интуиции вошел образ, которому, на первый взгляд, там не было места и не должно оказаться в будущем, но он вошел. Так медленно и нежно, что ей стало ясно, что она хочет продолжения. И она решилась…
– София.
– Что ты сказала?
– Меня зовут София, – повторила она.
– Быть такого не может! – закричал в ответ он. – Ты понимаешь, как это интересно и удивительно?!
– Что удивительного?
– Ну, ты помнишь, я рассказывал тебе несколько минут назад о своей няне? – он продолжал возбужденно говорить.
– Да, помню, – спокойно ответила ему девушка, не понимая, что это он так разволновался.
– Это знак!
– Какой знак? О чем вы?
– Соф и Я.
– Вы решили меня снова удивить. Мне хватит сюрпризов. Не надо мое имя раскладывать по буквам. Я с детства не люблю буквенный анализ, он у меня все время пробуксовывал, и за него я получала тройку по русскому до четвертого класса, – сказала София.
– Я не об этом. Хотя не могу поверить, что ты была троечницей, – тут же нашелся Андрей.
– Я не сказала так, – ее возмущению не было предела, – я сказала, что до четвертого класса у меня была тройка по русскому, это не то же самое, что «троечница», – возмущенно продолжила она.
– Ух ты, а мы не только обладаем завораживающими и любопытными глазами, в которых утонуть не страшно, мы еще и очень строптивы. Мне это нравится.
– Мне кажется, сейчас речь не о вас, Андрей. Вы меня оскорбили. Вам не кажется, что человеку, знающему пять языков в совершенстве и коротавшему вечера своей молодости за историей Франции, не помешало бы извиниться?
– Прости.
«Такое емкое и лаконичное „прости“. Ну а дальше? Дальше, не молчи! Ау, мой полиглот, ну хотя бы добавь „пардон“, спаси же скорей себя в моих глазах, иначе ты там потонешь раз и навсегда. В ответ – тишина. Ну да, чего я еще ждала. Я вроде не вчера родилась, с принцем на белом коне последний раз встречалась в сказке лет так „…цать“ назад. Это была моя иллюзия. И я ей позволила случиться. Винить некого. „Прости“ – уже неплохо».
– Прощаю. Хорошего полета, – ответила София.
– Подожди, не обижайся, не замолкай, пожалуйста. Знак, это знак.
– В чем ваш знак? – ей уже стало интересно.
– У меня была няня, ее звали Софи, и был Я. Для меня это долгое время было целым миром. Это было спасательным кругом, позволяющим не разбиться о скалы реальности и не потонуть в правде жизни. Каким я стал сегодня, это все благодаря присутствию в моей жизни моей няни. Понимаешь?
– Нет!
– Няню звали Софи, и был Я, – не сдавался Андрей. – Получается вместе: Софи… и… Я. Няни давно нет, мой мир далек от того идеального, но вдруг неожиданно появляешься ты, и в твоем имени мое прошлое, настоящее и, возможно, будущее, там вся моя Вселенная – СОФИ и Я. Как будто пазл сложился. В твоем имени есть мой мир, и есть Я. Это чудо! Такого не может быть!
– Так, все, хватит, я и так слишком многое себе позволила. Я поняла, вы пьяны. Вернее, я знала это с того момента, как вы ворвались в самолет и мою жизнь. Но сейчас я осознала, что это все это бред сумасшедшего, совсем скоро мы взлетим, вы заснете, мы приземлимся, я выйду из самолета, и мы больше никогда не встретимся.
Ваш мир и вся ваша Вселенная останутся с вами, приберегите их для студенток первого курса, там вам проходу не дадут, там ваши речи, Андрэ, будут иметь колоссальный успех. Только успевай выбирать из готовых открывать вам свое сердце и не только. Мы немного позволили себе пересечься, хотя изначально понимаем, что это встреча двух параллелей. Нам не суждено оставить след в сердцах друг друга. Я искренне надеюсь, что моя затянувшаяся до неприличия речь вернула вас на землю, нисколько вас не обидела и позволила вам остановить каскад ваших будущих монологов, которые еще случились только на уровне мысли. Пусть лишь мыслями, известными только вам, они и останутся.
«Вот так! Так ему и надо!» – ликовал разум.
А я и не знала, что так могу. Выпалить ему такое и не заикнуться, не сбиться и даже совсем не раскраснеться. София, да ты – талант. Где там собирают спикеров мира и проводят конкурс на лучшего оратора? Там твой приз. Лучший оратор-одиночка, двадцать три года, и даже не ищу никого. Зачем пускать кого-то в свой мир. Ведь кто-то другой мужского пола всегда приносит с собой горечь и боль, он пахнет разочарованьем. Даже если это случится не сразу, то это только вопрос времени, они все как будто прячут эту горькую пилюлю в потайном кармане.
Сначала все карамельно и ванильно, а потому все сменяет резкая грусть и печаль. Не надо ни с кем знакомиться, ты все правильно сделала, девочка, отшила и забыла. Да, грубо, но он сам лез на рожон, сам виноват. Протрезвев, что он там вспомнит. К тому же пока мы мило пересекались в болтовне, самолет давно уже начал задевать пузом облака, а это значит, что совсем скоро стюардессы предложат пить, есть – и нам некогда и нечем будет говорить. А потом он заснет, и все закончится».
