Счастье ходит босиком

Тем временем Соня входила в новый образ. Ей нравилось быть спасительницей Ивана.

– Сонь, опять твой пришел, – хихикали девчонки на кухне.

– Га-га-га! – передразнивала их Соня. – И чего смешного нашли? Не видите? У человека семейное горе, жена не кормит.

– Так, может, она его еще чем-нибудь обделяет? – скабрезно шутили девчонки.

– Может, и так, – с надеждой говорила Соня.

– Так, может, там все к разводу идет? Ты бы узнала, – советовали добрые коллеги.

– Кто его знает, – глядя вдаль затуманенным вздором, печалилась Соня, – и такого мужчину не ценить…

Соня заранее готовила столик у окна для Ивана, собирая на нем салфетки в соблазнительный веер и убирая жесткую директивную табличку «Пальцами и яйцами в соль не лазить».

Иван всегда садился на одно и то же место, спиной к раздаче, поэтому не видел, как по-бабьи сострадательно, подперев рукой щеку, за ним наблюдает повариха Соня.

Но наблюдать Соне было мало.

– Ничего, если я рядом присяду? – однажды Иван услышал голос поварихи.

– Конечно, – машинально ответил он.

Соня присела и объяснила:

– Жарко там у нас, печка чисто мартена. А тут окошко приоткрыто, прямо как рай. Свежо, и мух нет.

И потупилась от избытка поэзии.

– Конечно, посидите, отдохните, – смутился Иван, окидывая взглядом пустые столики вокруг.

Повисла неловкая пауза.

– Да вы кушайте, а то остынет.

– Я кушаю.

– Кушайте-кушайте! А я тихонечко посижу. – И она привычным жестом подперла щеку рукой.

Ивану ничего не оставалось, как кушать свой борщ. Сначала он давился, стеснялся. Но Соня тихо сидеть не могла. Она начала рассказывать, почему у них печка «чисто мартена» – потому что ее по конверсии «из радиоактивных снарядов переделали». Иван сдержанно хохотнул. Потом Соня пожаловалась, что тараканы на кухне перестали от китайской потравы дохнуть, и теперь в рамках все той же конверсии «будут новую потраву из бактериологического оружия делать, чтобы сначала на тараканах попробовать, а потом на китайцах». Иван хохотнул смелее. И борщ как-то легче пошел.

– А вы, я смотрю, мужчина веселый. И аппетит у вас хороший, – похвалила Соня.

– Спасибо, стараюсь, – невпопад ответил Иван.

После таких комплиментов он, как честный человек, просто обязан был познакомиться:

– Вас как зовут?

– Соня. А вас?

– Иван.

– Ну вот и хорошо, вот и познакомились.

Ветерок теребил шторку. Соня плавно встала, и Иван оценил правильные пропорции ее тела, незнакомого с голодовкой. Всего много, но без перебора. Как борща в его тарелке – до краев, но не переливается.

– Пойду я, что ли? – тягуче спросила Соня.

Она спросила так, как будто проверяла Ивана на сообразительность. И ему захотелось доказать, что у него помимо чувства юмора и хорошего аппетита есть еще достоинства. Например, что он не тупой.

– Посидите еще, – сказал Иван.

Но, увидев искорку в глазах Сони, смутился и добавил:

– Пока я борщ доедаю.

Соня присела. И щедро улыбнулась ему. Иван машинально отметил, что зубы у нее хуже, чем у Тамарки, зато грудь высокая, как у Зыкиной. И сам удивился причудливости сравнения.

На следующий день Соня уже не спрашивала разрешения присесть рядом. Отныне это было ее место.

И Иван принял это как новый порядок вещей. Он привык и к нестандартной порции борща, и к щедрому куску мяса в тарелке, и к веселой болтовне приятной на внешность поварихи. Без нее ему уже было скучно ужинать.

Иван не хотел изменять жене, он строго решил, что границу борща их интимность не перейдет.

Но пришел черный день, когда командование объявило ему о сокращении в армии, потому что воевать стало не с кем, раз мы влились в братскую семью рыночно-ориентированных народов. Иван давно чувствовал, что к этому все идет, но до последнего надеялся остаться в редеющих рядах российской армии. Не вышло. Новость ударила его под дых. Хотелось выпить, и выпить много, чтобы утопить обиду, злость и растерянность.

Иван представил себе, как он принесет это известие домой. И как Вера скажет:

– Ну? Ты и теперь будешь за демократов глотку рвать?

Или:

– Что? Получил свободу? Освободили тебя от службы?

Или не скажет, но подумает. Обязательно подумает так. И восторжествует от осознания своей контрреволюционной правоты.

«Тошно-то как», – думал Иван, заруливая в столовую. К борщу он попросил стопочку водки, потом еще одну. После очередной стопочки Соня сказала, что столовая закрывается, но у нее дома тоже есть водка. На том и порешили.

Так вышло, что в один вечер Иван потерял и работу, и супружескую верность. Правда, печалился он больше по поводу армии.

* * *

Новая работа не сразу, но нашлась. Помогла Соня. Переговорила с братом, который удачно вписался в исторический вираж, о чем свидетельствовали золотая цепь и громоздкий мобильный телефон, напоминающий рацию.

По этому телефону-рации брат позвонил неведомому Толяну:

– Толян, ты мне человечка пристроить можешь?

В трубке затрещало.

– Не, Толян, он руками не очень может…

Треск повторился.

– Не, Толян, головой тоже, он военный.

Треск стал громче.

– Понял, Толян, без базара. Ну все, Толян, я твой должник.

Иван стоял рядом и стеснялся самого себя.

– Ну все! – бодро сказал брат. – Завтра иди оформляйся. Будешь линолеум на строительном рынке резать.

И Иван пошел. А что было делать? Вера с Наденькой привыкли питаться регулярно.

Кстати про Веру. Как только денег не стало, она завязала с похудением. Было в этом что-то вредительское. Она опустошала холодильник, как саранча, которая съедает больше своего веса. То ли соскучилась по еде, то ли хотела окончательно доказать Ивану свою политическую правоту и прозорливость, чтобы ему рынок медом не казался. Материальная сторона жизни стала напряженной и взрывоопасной. Иван резал линолеум, а Вера резала колбасу и делала это как-то сноровистее. Холодильник регулярно имел сиротское наполнение.

Но самое обидное, что в это время с другого фланга Ивана стала поддавливать Соня. Она решила, что борщ и брат сделали столько добра Ивану, что ему пора решиться на ответные действия, например жениться на ней. Другие добрые дела в зачет не принимались. Если прежде Соня смотрела на него, подперев рукой щеку, то теперь она все чаще упирала руки в боки, изображая вопрос «Когда?». Разве что ногой не топала от нетерпения. Соня поставила вопрос ребром:

– Ваня, ты одной ногой в семье стоишь, а другой на моей жилплощади. Спросить хочу.

– Спрашивай, – обреченно выдавил из себя Иван.

– И долго ты так враскорячку стоять будешь?

Иван подумал, что Соня права. Ему самому в последнее время было неудобно жить в этой позе. Одно дело интрижка офицера с поварихой – это все равно что барину с дворовой девкой согрешить – чисто для поднятия аппетита. И совсем другое – когда барин обанкротился.

Припертый к стенке, Иван недолго думал. Тут и думать, по правде говоря, было нечего. Он выбрал Веру с дочкой и убрал ногу с жилплощади Сони.

Неустойку он заплатил огромным фингалом от рук Сониного брата.

Но в остальном все складывалось хорошо.

* * *

Наденька пошла в выпускной класс, когда Вера решила выйти на работу. Страна со вздохом облегчения свернула с колдобистой дороги девяностых годов на столбовую дорогу стабильных двухтысячных. Экономика оживилась, появились рабочие места. Как будто экономика и политика были игрой с нулевой суммой: чем больше одного, тем меньше другого.

Вере повезло: какие-то старые приятели принесли весть, что знакомый их знакомого подыскивает надежного человека себе в офис. Вере исполнилось сорок лет, и она прекрасно понимала, что другой работы ей могут не предложить, поэтому согласилась. Правда, без особого энтузиазма. Что интересного в жизни офиса?

Оказалось, что она не права. В офисе может быть интересно все. Ей нравилось командовать принтером, резать бумагу в лапшу на шредере, покупать для шефа чай с бергамотом. Ее должность называлась «офис-менеджер». Пустячок, а приятно. Секретаршей она быть не хотела, а вот офис-менеджером вполне.

И еще ей нравился сам шеф, Сергей Дмитриевич. Всегда пунктуальный, корректный, подтянутый. Какой-то особенный, отличающийся от мужчин отечественного производства. Словно его сделали по лицензии. То есть сборка наша, а дизайн и проект импортные.

Шеф был примерно ровесником Ивана, но казалось, что они выходцы из разных эпох. Сергей Дмитриевич знал английский язык, играл в гольф и теннис, носил запонки и яркие носки. Иван же не имел ни одного из этих достоинств. Он носил клетчатые рубахи и играл в гараже с мужиками в домино. Про носки лучше вообще не вспоминать.

А главное, что у Сергея Дмитриевича был долгий и внимательный взгляд. Вера просто физически чувствовала, как он оглаживает ее этим взглядом.

Сергей Дмитриевич много зарабатывал и сильно уставал – козырная комбинация, против которой не может устоять ни одна женщина. Вера чувствовала, как ее сердце сжималось от сострадания при виде темных кругов под глазами Сергея Дмитриевича. Богатого мужчину нельзя унизить жалостью. Хотелось принести ему домашних пирогов. Она бы так и сделала, но не умела печь пироги, так уж вышло. А приносить жареную картошку, по ее мнению, как-то нескромно.

Вера летела в офис, словно на крыльях. Она развела там цветы, чтобы Сергей Дмитриевич дышал воздухом, обогащенным кислородом. Украсила стены картинами, рекомендованными психологами. И даже лично участвовала в выборе штор, целясь в цветовую гамму галстуков шефа.

Сергей Дмитриевич благодарил одними глазами. Он смотрел так, что при желании в этом взгляде можно было прочитать что угодно. И Вера уносила этот взгляд домой, отчего ночами не могла уснуть, долго ворочалась и мешала спать Ивану.

Она не знала, как намекнуть шефу о том, что… Ну, что она… Точнее, что они… Словом, что все возможно.

Ей казалось, что Сергей Дмитриевич скован джентльменскими предрассудками, ведь Вера замужем и он не может осквернить ее семейное ложе. Это не какой-то завклубом Федор, которому все по барабану. Это же целый Сергей Дмитриевич – идеал мужчины. Значит, надо ему помочь – самой расчистить завалы на пути к счастью.

Надвигалось 31 декабря. Вера решила, что это знак свыше. Что в новый год она должна войти в новом качестве, что их тайная страсть с Сергеем Дмитриевичем наконец-то должна материализоваться. Говоря проще, она мечтала ощутить поглаживание своего еще стройного тела не только взглядом, но и руками шефа.

– Вань, как думаешь, тетка в Саратове сильно скучает? – начала она готовить плацдарм новогоднего счастья.

– Тетка? В Саратове?

– Вань, не тупи. Кажется, ее Антониной зовут.

– Во-первых, не в Саратове, а в Самаре. А во-вторых, не Антониной, а Алевтиной.

– Не цепляйся к мелочам. Все равно же скучает.

– И? – Иван явно не понимал, к чему клонит Вера.

– Надо бы навестить.

– С чего это?

– Так сколько ей осталось-то? Не успеешь, будешь потом всю жизнь себя корить?

– Сомневаюсь, – чистосердечно признался Иван.

– Вань, ну трудно, что ли, съездить старого человека навестить?

Иван подумал, оценил душевный порыв жены и согласился:

– Думаешь? Ладно. Давай сразу после Нового года съездим.

– Нет, Ванечка, дорога ложка к обеду. Ты подумал, каково ей в одиночестве Новый год встречать?

– Так она вроде привыкшая…

– Это к хорошему быстро привыкают, а к одиночеству нельзя привыкнуть, можно только приноровиться.

Ивана охватило чувство гордости за жену, за ее большую душу, вмещающую даже тетку Антонину из Саратова. Тьфу ты, Алевтину из Самары. И Иван согласился. По правде говоря, дело было не только в большой душе Веры. Ивану захотелось хоть раз за последние много-много лет встретить Новый год как-то иначе. Без жирного гуся под шампанское, без новых носков и дезодоранта под елочкой. Чтобы ехать в поезде, ловить волну праздничной дурашливости, поздравлять незнакомых людей, а потом ловить такси, взбегать по лестнице, боясь, что не успеешь к курантам. И он, вздохнув для приличия, согласился.

А Вера начала готовить остальные фрагменты генерального сражения. На кону было ее женское счастье. Счастье быть любимой Сергеем Дмитриевичем, стирать его цветные носки и примерять вместо сережек его запонки.

И случай сам лег в ее подставленные ладошки. Шеф поручил Вере подумать над новогодним корпоративом. Говорить о том, что она все давно придумала, Вера, конечно, не стала. Она изобразила мыслительный процесс и вечером пришла в кабинет Сергея Дмитриевича с предложением провести корпоративный вечер у нее дома.

– Для фирмы это сплошная экономия, – скромно сказала Вера.

– Да, но… Насколько это удобно? Муж не будет против?

«Вот! Главное, что его интересует, – это мой муж», – возликовала Вера.

– Не волнуйтесь, он к тетке уедет, в Саратов или в Самару. До 2 января, – многозначительно информировала Вера.

– Я даже не подозревал в вас такой корпоративной лояльности. Принести свой дом в жертву фирме – это выдающийся поступок, не каждая сотрудница на такое решится, – сказал шеф, оглаживая Веру своим волнующим взглядом.

«Оценил! Не каждая… не каждая…», – звенело в ушах. Звон спускался в грудь и даже ниже, отчего ноги стали ватными и потными.

– Но вам это удобно? – деликатно уточнил шеф.

– Я давно мечтала об этом, – на выдохе призналась Вера.

– Что ж, мечты должны сбываться, хотя бы на Новый год.

«Мечты должны сбываться… Господи, зачем же так откровенно? Мы же на работе!» – и Вера стремительно вышла из кабинета.

Офис у них небольшой. Конечно, при достоинствах Сергея Дмитриевича ему можно поручить проект планетарного масштаба, но жизнь распорядилась иначе. Под его началом работало восемь человек, преимущественно женского пола. И Вера этому искренне радовалась, потому что в ее квартиру больше не поместилось бы.

И вот настало 31 декабря. Накануне Вера проводила Ивана, вручив ему завернутую в фольгу курицу и пакет с подарком для тети. «Не перепутай!» – напутствовала Вера. «Обижаешь», – весело ответил Иван. И было понятно, что обидеть его невозможно, он предвкушал радость, как солдат, получивший увольнительную.

Вера убрала квартиру, приготовила тазик оливье и несколько противней мяса по-французски, не считая десяти плошек селедки под шубой. Сделала торт «Наполеон», промазав коржи сгущенкой. Это неправильно, для «Наполеона» нужен заварной крем, но она выбилась из сил, поэтому позволила себе небольшое послабление. Алкоголь должны были принести коллеги.

Себя она тоже привела в порядок. Платье выгодно подчеркивало зрелость фигуры, делая явный акцент на зоне декольте. Из украшений Вера выбрала длинные сережки-висюльки в виде качающейся на цепочке крупной бусины. Сережки играли роль символа, скрытого послания Сергею Дмитриевичу. Длинная цепочка намекала на то, что она, конечно, не девочка и позади долгий путь, но впереди самый яркий и красивый, подобный бусине, период ее жизни.

Сотрудники должны были собраться в районе обеда. И разойтись часов в восемь-девять, чтобы успеть к праздничному столу в кругу семьи.

Вера была уверена, что один из гостей задержится. И что бой курантов перекроет стук их сердец. И что они напишут желания на бумажке, которую сожгут и бросят пепел в шампанское. А потом возьмут бокалы, не разбирая, где чей. Какая разница? Ведь в обоих бокалах будет плавать одно и то же желание. Это же ясно.

И вот гости стали подтягиваться. Женщины неприятно хорошо выглядели. Особенно молоденькая Леночка, заведующая рекламой. Она надела бескомпромиссное мини, чего в офисе себе не позволяла. Но хуже всего то, что под мини были стройные ноги. Веру это задело. Ей показалось, что это как-то бестактно. Надо выбирать – или мини, или стройные ноги, а вместе – какой-то перебор.

Мужчины оставались обычными, без особых перемен к лучшему. Лишь Сергей Дмитриевич сиял ярче прежнего. Казалось бы, куда уж ярче! Но у такого мужчины всегда есть резервы. Он сменил офисный костюм на джинсы и джемпер, и Вера физически ощутила, как шерсть будет щекотать ей нос. Буквально через несколько часов.

А пока все шло по обычному праздничному протоколу: «прекрасный тост!», «передайте мне салатик», «у меня теща оливье лучше делает» и прочая словесная шелуха. Сергей Дмитриевич был само очарование, остроумно шутил и обещал всем премии. Вера смотрела на часы и гнала стрелки вперед.

Наконец все наелись. И даже, похоже, напились. По крайней мере, смеяться стали чаще и громче, то есть дошли до кондиции, при которой сдвигают стол к стене и начинают танцевать. Быстрая и энергичная музыка расставила сотрудников в круг, в середину которого вышла Леночка в своем откровенном мини. Вера отметила, что она хорошо танцует, извиваясь на стройных ногах. Ну ничего, недолго ей осталось извиваться. Время шло вперед, приближая Верину мечту.

Чтобы не видеть Лену, Вера вышла на кухню. И тут же за ней следом поспешил Серей Дмитриевич. «Господи, ну потерпи, люди же кругом!» – подумала Вера.

– Верочка, вы хозяйка, музыка подчиняется только вам, – ласково сказал шеф. – Могу я попросить?

«Да! Повелевай мной», – подумала Вера и сама испугалась своей патетики.

– Кажется, мы выдохлись. Хотелось бы медленную музыку, что-то типа Шарля Азнавура. Или Джо Дассена. Простите, я старомоден.

«Я тоже», – хотела сказать Вера. Но зачем сейчас? Вот начнут танцевать, она и скажет.

– Конечно. Разве вам можно отказать? – многозначительно согласилась Вера.

И поставила музыку.

Звуки плыли по комнате, делая мир еще прекраснее. Мелодия Шарля Азнавура исполнялась на струнах души, а музыкальные инструменты лишь изображали свое участие. Франция могла ограничиться одной этой мелодией, чтобы остаться в мировой истории.

Вера думала об этом, настраиваясь на главный танец уходящего года. Танец, который перекинет мостик в следующий год, где будет новое счастье и новое чувство… Она даже отвернулась лицом к стене, чтобы лучше сконцентрироваться на этом моменте, запомнить его во всех деталях.

– Можно вас пригласить? – услышала она мягкий голос Сергея Дмитриевича.

Сколько же в нем было интимности, бархатности и сладких авансов! Отвечать было глупо. Все ясно без слов. Неизбежное становилось явью. Вера с тихой улыбкой плавно повернулась, чтобы одарить Сергея – долой отчество! – благосклонным согласием. И замерла. Шеф танцевал с Леной.

И как-то незаметно было, чтобы он сильно этому огорчался. Он шептал на ушко партнерши что-то такое, отчего Леночка улыбалась и пожимала плечиками. Рука шефа лежала на ее талии как-то по-хозяйски. И Вере показалось, что спускается все ниже и ниже, по направлению к стройным ногам.

Вера выбежала на кухню, широко хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Мир треснул пополам. На одном берегу были все сотрудники их фирмы, на другом – танцующий с Леной шеф. А Вера свалилась в образовавшийся проем.

Ей было так горько, что она схватила открытую банку со сгущенкой, оставшейся от приготовления «Наполеона», и начала есть эту приторную массу большой ложкой. Горечь не проходила, она засела где-то внутри. Вера проталкивала в себя сгущенку, роняя в банку нескупые слезы. Где-то на околице сознания подняла голову тревога: «Сладкое портит фигуру». И Вера с мстительным удовольствием надавала этой мысли по щекам: «Фигура? Кому нужна моя фигура? Пусть я стану толстой! Безобразной! Безразмерной! И пусть!»

Плакать было стыдно, в любой момент кто-нибудь мог зайти на кухню и неправильно все понять. Или правильно, что еще хуже. Вера тихо сняла с вешалки цигейковую шубейку и выскользнула в дверь. В спину ей неслись звуки волшебной музыки, что было почти издевательством.

Когда 2 января Иван вернулся от тетки, он застал Веру похудевшей и какой-то притихшей. И то и другое ей шло. Он соскучился и, сам не ожидая от себя такого порыва, с чувством сказал:

– Верочка, как хорошо дома!

Вера благодарно посмотрела на него. Потом вдруг всплакнула и спросила:

– Ваня, ты меня любишь?

Иван засмущался, словно его вынуждали сказать что-то неприличное.

– А то… – ответил он и притянул Веру к себе.

В ее глазах стояли слезы, но на губах начала распускаться улыбка. Похоже на грибной летний дождь, когда сквозь капельки влаги проглядывает солнце. Вера была такой красивой, что Ивану захотелось сказать ей что-то очень-очень хорошее, признаться в любви.

– Вот настанет лето, за грибами пойдем, – нежно сказал муж.

И Вера счастливо прижалась к Ивану, потому что впереди и правда лето, потом осень, зима… Карусель жизни не остановить. И Вера едет на этой карусели, поддерживаемая надежным Иваном. Она последний раз всхлипнула и послала к черту запонки и цветные носки.

* * *

– Просто мы разводимся, – резко сказала дочь.

Повисла пауза.

Старики молчали со скорбными лицами.

– Господи, как мне это надоело! – Надя зло посмотрела на родителей. – Ну что? Мне еще вас утешать? Вы всю жизнь вместе, вы даже представить себе не можете, как в жизни все не просто… как сложно… вы… вы будто всю жизнь в пионерском лагере прожили…

Старики устыженно молчали.

Надя ушла в комнату, а они продолжали нерешительно топтаться на пороге.

Первой не выдержала Вера Семеновна:

– Вань, как же это? Сделай хоть что-нибудь. Как же она одна-то? А детки? Как деток жалко… Господи, ну что же это? – И она тихо заплакала, стараясь, чтобы дочь не услышала.

– А что тут скажешь? – насупился Иван Петрович. – Чужой головы не приставишь, раз своей нет.

Но дочь то ли прислушивалась, то ли просто сообразила, что неспроста родители остались за порогом, сама вышла им навстречу.

– Чего стоим?

Она с раздражением осмотрела сморщенное в плаче лицо матери и протянула:

– А-а, понятно. Траур начинается? Как же вы меня бесите! Привыкли за ручку всю жизнь ходить! Вы можете понять своими старорежимными мозгами, что в жизни разное случается? Что на свете есть соблазны, страсти? Что люди иногда разводятся? Да что с вами говорить! У вас просто идеальный брак, один на тысячу, так практически не бывает.

– Случилось-то что?

– Муж мне изменил! Довольны? Прояснили ситуацию? – И Надя сорвалась с крика в плач.

Родители переглянулись. Вера Семеновна вытерла слезы, как будто беда уменьшилась в размере. Иван Петрович неопределенно крякнул.

– Что замолчали? Слов таких не знаете? Да! Изменил! Нужны подробности?

– Подробности не нужны, – жестко отбрил Иван Петрович.

Он обнял жену, поцеловал ее в мокрые глаза и по-хозяйски распорядился:

– Пойдем, мать, чай заваривать. Обмоем наш идеальный брак. Варенье-то еще осталось?

– Прошлогоднее только. В этом году совсем ягоды нет, долгоносик завязи побил, – засуетилась Вера Семеновна.

И родители ушли в дом.

Дочь присела на крыльцо. Она умирала от жалости к себе и завидовала родителям, которым досталась другая жизнь, в которой все было просто, как в букваре. Без соблазнов и страстей. Как в пионерском лагере.

Изнанка

По улице брели две подруги. Хотя «брели» – это усреднение картинки. Их походки были не просто разными, но контрастными. Одна мерила путь волевым шагом, каким в советском кино ходили чекисты, а в постсоветском – бандиты. Другая поспевала, чуть прихрамывая, отставая на полкорпуса. И, пользуясь дистанцией, распределяла внимание между подругой и картинкой вокруг. Подруге, кажется, доставалось меньше.

– Нет хуже несчастья, чем родиться с золотой ложкой во рту, – чеканила шаг и фразу Алла, наступая волевой пяткой на ватные уши собеседницы. Она говорила, как и ходила, будто забивала гвозди. – Вот нас взять, хоть жопой деньги ешь, а дочери мы строго сказали: вот тебе квартира в Милане, вот тебе машина, а остальное давай сама. А что? Пусть теперь сама карьеру делает. Мы с ее отцом сами всего в жизни добились.

Упоминание Милана было неслучайным. Алла только что отвезла в столицу моды свою единственную дочь Яну. Пожила там с недельку, помогла обжиться и вернулась загорелая и переполненная впечатлениями. Еще бы, не каждый день дочку в Милан отселяешь. Ей требовался слушатель, свидетель радости. В этом качестве традиционно использовалась Женя – подруга со студенческих лет. Она-то и плелась сзади, проклиная новые туфли и оплакивая натертые ноги. Алла таких деталей не замечала.

– Мы свои миллионы заработали и успокоились. Муж правильно говорит: прогресс делают только бедные люди. Я как услышала, меня прямо торкнуло от этой мысли.

Алла любила жесткие и доходчивые слова: не просто потрясло, а торкнуло. Вообще ее речь была смачной, громкой и бесконечной. Особенно в присутствии Жени, которая молчала как-то правильно, вдохновляюще, как зритель, который своим безмолвным присутствием придает актеру силы на сцене. На этот раз Женя хранила тишину еще более старательно – все ее мысли ушли в ноги, страдающие от новых туфель. Ей даже лень было возразить Алле, что та работала так давно и так недолго, что можно про это и не вспоминать.