Волшебный стакан, или Пушкин и Кошкин. Петербургские бывалые и небывалые истории

Охота

Пошел раз Пушкин на охоту, ружьецо у Тургенева напрокат подзанял, рюкзачек со съестным припасом заготовил – все как охотнику и полагается.

– Подстрелю-ка, думает, пару каплунов или может и бекасов, а если нет, то и просто отдохну на лоне натуры.

Кошкин на сей раз с ним не пошел, он такой-то охоты с пальбой вообще не уважал: он привык совсем уж тихо, на цыпочках, охотиться, а с ружьем оно совсем как на войне выходит: бах, да ба-бах, да трах-тарарах, просто уши даже отваливаются. Только шум один, а никакого тебе спокойного охотничьего творчества.

Прилег Кошкин во дворе на газончик и в небеса уставился. Хорошо там в небесах, голубизна, а в голубизне тучки-облачки белые плавают и птицы туда сюда меж ними снуют, как рыбки все равно в аквариуме. Смотрит Кошкин на птиц и думает:

– Вот они-то вот летают, хвостатые, а мы почему не можем? Потому что крылья у нас не растут. С крыльями-то и любой жук полетит, а без крыльев разве только шарики воздушные летать умудряются.

И решил Кошкин и себе крылья устроить. Часа три чего-то мастерил, почти тридцать три вехотки извел, но крылья просто на удивленье какие отменные получились – любой орел позавидует, только вот баней сильно уж пахнут, потому как из вехоток сделаны, а так ничего – очень даже аэродинамичные.

Влез Кошкин поскорей на крышу – крылья опробовать. Нацепил их на загорбок, да с крыши прямо вниз и сиганул. Зрители там, конечно, разные собрались, ждали что разобьется Кошкин. Однако ничего, не разбился, а воспарил в выси небесные прямо, что твой селезень, будто бы и всю жизнь только и делал, что летал.

– Ой, батюшки, ей Богу полетел ведь Кошкин-то! – радовались некоторые, а другие напротив едко возражали:

– Да уж чего там, подумаешь, птицы тоже вон летают, не падают.

А третьи опять же по своему на событие это смотрели:

– Поглядим-ка, говорят, как он щас падать да разбиваться будет! Потому это полное нарушение природных порядков, поскольку котам летать отнюдь не свойственно!

А Кошкин падать да разбиваться вовсе и не собирался, а разлетался вовсю по небу и чего там про него говорят или думают, так ему на то сверху и чихать-то даже охоты нет.

Птиц шугает, стрекоз опережает, просто не крылья получились, а чудо техники. Сам Леонардо, в сем предмете мастер весьма искусный, от таких бы, пожалуй, не отказался, а может быть втайне даже несколько и позавидовал. На таких-то крыльях хоть в Париж, хоть в Лондон хоть и куда захочешь лети – не стыдно. А до Москвы так вообще только пару раз крылом взмахнуть и на Красную Площадь хоть садись хоть ложись. Просто прелесть небывалая, а не крылья!

А Пушкин пробродил весь день по лесу, да по полю, и все без толку, только костюм свой новый охотничий пооптрепал да испачкал да еще и шляпу с пером потерял. И ни одной птицы, как назло, в небесах не видать, будто они все по заграницам поразлетелись.

Одни воробьи только и чирикают по кустам. Не станешь же воробьев стрелять! Ну да на нет – и суда, говорят, нет. Вышел на полянку, сел на пенечек, фляжку-баклажку спиртоносную достал, огурчики соленые, да пирожки с грибочками, да с лучком с яйцом.

Глотнул из фляжки настоечки смородинной, огурчик к ней присовокупил и хорошо стало будто целую кучу всякой птицы понастрелял. Не жизнь, а просто рай сплошной небесный! И стрелять уж больше не хочется, и и в душе так тепло и мирно, что хочется даже и весь мир поскорей обнять.

Обнял Пушкин молодую сосенку, очень уж обнять хоть чего-нибудь хотелось, и совсем смирился. Ну не получилась охота и ладно, да и Бог с ней, в другой раз может получится! И глотнул и в другой раз из фляжки заветной, тут ему еще и того лучше стало. Развернул коврик, лег под кустик да и расслабился во всю ивановскую, пушкинскую то есть. И пошел выводить носом такие рулады, что и птицы сперва приумолкли, а потом и подпевать стали.

Но хоть и расслабился Пушкин казалось основательно, но инстинкт-то охотничий в нем все же не дремал. Только было хлопанье крыльев в небесах заслышалось, как уж охотник и ружьецо свое сцапал и стрелять изготовился.

Только вот солнышко тут из облаков выглянуло и целить мешало: прямо в самые глаза охотнику светило, так что и не поймешь совсем, что там по небу летит – журавль или дирижабль.

А птица если по шуму крыльев судить крупна и увесиста была. Может куропатка какая сверхоткормленная заморская, а то и страус целый африканский вдруг летать выучился.

Пушкин не стал долго и целиться, в такое-то и с закрытыми глазами не промахнешься, и пальнул наугад дробью такой крупной, какая и медведя да и слона запросто с ног свалит.

Птица и крякнуть не успела, как уж в кусты камнем грохнулась. Поскакал и Пушкин вослед по кочкам да кустам – добычу разыскивать. Рыскал, рыскал да вдруг глядит – друг сердечный Кошкин на пенёчке одиноко посиживает, да крылышки из вехоточки сплетенные исправляет.

– Фу ты, мать честная, – смекнулось тут вдруг Пушкину, что это за птица-то такая была, – Вот же черт, чуть было Кошкина не укокошил!

– Мне-то оно и ничего, – Кошкин грустно ответствует, – а вот крылушки-то так совершенно уж испортились. Теперь и летать уж вряд ли возможно будет. Экий ты все же варвар, Пушкин!

– Да ты не сердись, брат Кошкин, – Пушкин говорит, – я же не нарочно. Я и не знал вовсе, что это ты летишь. Ты уж прости, брат – недоразумение просто вышло. Да и только крылья ведь повредились, а ты-то сам-то, слава Богу, жив здоров! Пойдем-ка теперь лучше домой чай пить да ужинать.

– Чай пить, чай пить, – проворчал недовольно Кошкин, – а сам Кошкина чуть было не прикончил. Друг тоже мне называется! Каин просто и Иуда вместе взятые!

– Да я думал, что это птица летит, – заоправдывался снова Пушкин.

– Птица, птица, – снова ворчит Кошкин, но уже не так сердито, – смотреть лучше надо, а не думать. Индюк вот тоже, как говорят, думал, думал, да в известные мокрые места попал.

– Ох, и ворчун же ты Кошкин, – отвечал совсем расстроенный Пушкин, – таких ворчунов еще поискать надо.

– От ворчуна и слышу, – умело возразил Кошкин, – хорошо еще стрелок-то из тебя не ахти какой! – но тут вдруг перешел на совсем иные мысли: – Мы вот всё думаем, что птицы-то поют, а они быть может и не поют вовсе, а ругаются, мычат да ворчат? Вот и я может не ворчу вовсе, а пою.

– Скажешь тоже! – усмехнулся Пушкин, – пение оно для уха приятно, а ворчание все ж утомительно.

– Ну это уж для кого как, надо бы у самих птиц спросить.

И так препираются они почти всю дорогу до самого дома. А там и самоварчик уже на столе булькает и винцо да закусон по местам расставлены. Уселись брат Кошкин да брат Пушкин за стол да и за еду скорым методом и принялись, потому что за день-то преизряднейший аппетит нагуляли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.