Флирт с одиночеством. Роман

Олесю разбудил стук. Она протерла глаза. Немного болела голова. В коридоре ходил проводник и стучал в купе, объявляя, что скоро санитарная зона и поезд подъезжает к Москве. В купе никого не было, и Олесе на секунду показалось, что Рита ей приснилась, и что не было никакой попутчицы. На столе по-прежнему позвякивал стакан, но что-то было не так.

И только когда она стала расплачиваться с таксистом-частником у подъезда своего дома, она обнаружила, что денег в кошельке нет.

– О, черт! – выругалась женщина. – Вы меня подождите, меня обокрали, я сейчас Вам принесу.

Олесе было так неудобно, и таксист, увидев ее растерянность и униженность, выругался тоже, но более грубо и даже нецензурно.

– Ладно, девушка, знаю я такое «кидалово»!

Его рука грубо схватила Олесю за волосы, и ее лицо уткнулось в его колени. В этой тупой тесноте девушка с ужасом услышала, как расстегивается ширинка на его брюках.

– Я так не могу! – успела выкрикнуть она.

Машина отъехала, оставляя за собой клуб выхлопных газов. Олеся стояла у родного подъезда в каком-то оцепенении. Кажется, при падении она сильно ушибла колено. Все еще спали, лишь в некоторых окнах зажегся свет, а ведь кому-то сейчас на работу.

Она на цыпочках подошла к детской кровати. В голове по-прежнему эхом стучали колеса, поезд продолжал движение, также мелькали огни безымянных станций, на столе по-прежнему позвякивал стакан. Олеся положила рядом куклу и тихо заплакала. И словно ей в такт за окном заморосил дождик.

Сказочник и мальчик

– Мама, проснись…

Лаура очнулась оттого, что кто-то тихонько тронул ее за руку. Она не могла говорить и лишь с трудом попыталась сжать пальцы. Сознание пробуждалось с усилиями, словно сквозь густой тягучий туман.

– Мама…, пожалуйста, проснись. Мне так плохо…

Детский голос доносился каким-то эхом, через пелену бинтов и ноющей боли.

«Что это за мальчик? Почему он назвал меня мамой?»

Потом наступила тишина. Лаура внимательно вслушивалась еще долгое время, но кроме скрипа работающего кондиционера так и ничего не услышала.

«Наверно, показалось, – подумала она и снова провалилась в сон.

После ужасной аварии, конечно, у Лауры могли возникнуть галлюцинации и частичные провалы в памяти. Она находилась в отделении реанимации уже больше недели и почти все время без движения, общаясь с медицинским персоналом только с помощью условных знаков.

Спустя несколько дней, когда женщине стало лучше, она решила спросить у старшей медсестры:

– Ну, мальчик! совсем маленький, кажется не больше пяти лет. Может, все-таки из соседней палаты пришел?

Медсестра сконфузилась, залила физраствор в капельницу и попыталась успокоить больную.

– Да, это наверно, Ванечка! Ох уж этот сорванец, не сидит на месте! Вы уж его простите, он у нас тут без присмотра должного, скоро его отправят уже.

– А что с ним случилось? У него такой жалобный голос…

– Я не должна Вас напрасно волновать. Тем более, это врачебная тайна. Меня могут наказать.

– Расскажите, умоляю. Я никому не скажу, обещаю.

– Хорошо, деточка, – вздохнула тяжело медсестра. – Этого мальчика привезли к нам в очень тяжелом состоянии, кажется, из Южной Осетии, направили к нам, пока не определятся, что с ним делать. Он сильно пострадал. В трансформаторную будку залез, и там его, бедолагу, током и шарахнуло!

– О, Боже! Зачем же так?

– Говорят, за котенком полез… Тот в проводах запутался и жалобно мяукал. Ну Вы же знаете этих мальчишек, возомнят себя героями… Вот и результат… Семьдесят процентов ожогов! Еле спасли, а лучше бы, прости меня Господи, – и набожная женщина перекрестилась, – и не спасали… Каково ему таким уродцем дальше жить! Сейчас он маленький ничего не понимает, а как взрослеть начнет, вот тогда намучается… – Медсестра перевела дух и надрывным голосом продолжила. Видно было, что она воспринимает все близко к сердцу. – Представляете, полностью выгоревшее лицо, ни носика, ни ротика, ни ушей, ни волос. Боже, да за что его так! Один единственный пальчик на руке, да и тот наполовину. Я даже рада прости Господи, что ты его, деточка, не видела, а только слышала. Я обязательно прослежу, чтобы он больше не тревожил тебя понапрасну.

– Нет, что Вы! Пусть заходит, мне и так скучно.

– Только доктору не говори, а то и мне попадет.

– Хорошо. Молчок! А как же его родители?

– Никто его не навещает, говорят, по выздоровлению в детский дом определять будут.

– Отказались что ли?

– Я этого Вам не говорила, но, может, и правильно сделали. А с другой стороны мне трудно понять, они же его любили, это даже не новорожденный. Вот если, дорогуша, будешь рожать детишек, желаю тебе, чтобы у тебя девочка была. Эти мальчики такая шантрапа.

Лаура хотела что-то возразить, но медсестра сделала успокаивающий укол и ушла.

– Деточка, засыпай… Мне еще обход делать. И мой тебе совет, не говори доктору, что тебе лучше становится, тут все-таки реанимация, спокойно и тихо, как в раю.

«Боже, когда приедет муж? Медсестра сказала, что он приходил пару раз, когда я спала, молча садился на кровать и плакал. Наверно, врет медсестра, им так в инструкции написано: не говорить правду. Ведь у меня такой замечательный муж! Может, он погиб в аварии? Да, что я такое говорю! Нет, в тот день я ехала не с ним».

На следующее утро Лаура опять почувствовала, как кто-то тронул ее нежно за ладонь.

– Мама…

Она попыталась улыбнуться, но дверь в коридор вдруг приоткрылась и раздались недовольные крики медсестры.

– А, ну брысь отсюда, малявка! Я же тебе вчера запретила шататься тут. Иди к себе. Скоро мультфильмы будут показывать по первой программе. Иди, иди…

Лаура не могла видеть, ее лицо было перевязано бинтами. Она только слышала, как захныкал ребенок, и сердце ее жалобно защемило, особенно когда хлопнула дверь.

– Ну как поживает, наша красавица? – подошла медсестра.

Лаура сжала кулак.

– Вот и славненько. Доктор сказал, что на последнем рентгене видно, что кости срастаются правильно.

Дни тянулись медленно. Лауре хотелось, чтобы пришел муж, может мама, но в реанимацию никого не пускали.

«Боже, когда закончатся эти уколы, капельницы, все эти унизительные процедуры? Как неудобно, когда кто-то чужой, посторонний заботится о тебе…».

Через несколько дней она увидела солнце, которое пробилось сквозь давно немытые стекла больницы. Наконец, ей сняли с глаз повязки, и больная с удивлением для себя разглядывала палату, в которой она находилась все эти бесконечные недели. Смотреть было тяжело и даже болезненно, и она быстро устала, предпочитая легкую дремоту, в которой она могла немного помечтать. Мечтала она почему-то об Адаме, бывшем муже. Слово «бывший» еще не приелось ей, и чувства к нему совсем не остыли. Напротив, она думала поговорить с ним, встретиться где-нибудь в Москве, в центре, пройтись за руку, как в старые долгие времена и поцеловаться.

«Боже, как я соскучилась по его поцелуям, – думала с тоской в сердце она. – Да, я непременно скажу ему, что после всего этого хочу от него ребенка, пусть родится мальчик, он всегда мечтал о сыне… Все обиды пройдут. Мы простим друг друга… Ну а он, как же он…?» – она вдруг закусила губу, вспомнив, что у нее есть любовник, которому она обещала тоже самое…

– Мама, не прогоняй меня. – Детский голос раздался над самым ухом. Женщина открыла глаза и увидела смутные очертания ребенка.

– Мама, как ты? – шмыгнул ребенок носом и осторожно сел на кровать.

– Спасибо, – улыбнулась она, немного удивившись. – Как тебя зовут, малыш?

– Я так и знал, что ты меня не узнаешь, мама. Это же я, Ваня! Мама, я так скучал… – мальчик склонил голову ей на живот.

Лаура, преодолевая боль, попыталась погладить его по голове, но руки ее еще не слушались.

– Мама, как хорошо, когда ты рядом. Дяденька доктор говорит, что ты уехала на Северный полюс.

– Зачем?

– На пингвинов смотреть…

– На пингвинов? – удивилась она опять. – Зачем на них смотреть? Меня они никогда не интересовали.

– Не знаю. Меня все обманывают. Не оставляй меня больше никогда! Тем более, я сейчас сам похож на пингвина.

– Ну что ты такое говоришь!

– Нет, нет, это нестрашно, мама! Ведь у маленьких детей все быстро заживает, и у меня вырастут новые пальчики…

Лаура сглотнула слюну, на душе было ужасно тяжело. «Боже, он верит, что у него вырастут новые пальчики!». Ребенок почувствовал это.

– Мама, ты не переживай! – и малыш перевел дыхание и приблизившись к самому уху женщины, прошептал:

– Я везучий, потому что у меня с рождения были густые волосы. У кого густые волосы, тот будет счастливым… Помнишь, мама, ты сама так говорила? А сейчас их нет! Потрогай, – и он взял ее невесомую руку и приложил к своей голове.

Лаура вдруг почувствовала его горячую кожу с углублениями от ожогов, и ей стало дурно.

– Ваня, я не твоя мама, – вдруг решилась она. – У меня есть дочь, муж, но сына не было никогда…

Лауре было не по себе. Она не хотела это говорить, но все это вырвалось, и так в ее жизни было много лжи. «А может, и правда у меня был сын. Может, и правда он мой сын», – промелькнули сомнения.

– Он сказал, что ты моя мама, и тебе сейчас плохо. И я пришел к тебе.

«Что за дурацкая шутка! Какая ужасная шутка!» – возмутилась в душе Лаура.

– А еще он сказал, что мама меня очень любит. Ведь это так, мама? Что с тобой, мама? Прости, что расстроил тебя…

Он вдруг отпрянул от нее и побежал в сторону коридора. У Лауры по щекам потекли слезы.

Глубокая ночь. Ветки деревьев отбрасывают подвижные тени. За окном идет дождь, как бывает поздней осенью. Воды на улице так много, что кажется, она течет по подоконнику, скатывается вниз и затапливает пол в палате. Но Ваня не может дотронуться до нее, зачерпнуть своей обожженной ладошкой хотя бы немножко живительных капель. Он лежит неподвижно в специальной кроватке, поддерживающей невесомость, и словно парит над водой. Хочется пить и то, что осталось от губ, молит: «пи-и-и-ть». Пот выступает на его лбу. В больничных коридорах кто-то шуршит тапочками, видимо в туалет. Пахнет микстурами и лекарствами, а еще иногда сквозь стены палаты стонет какой-то больной. Ему, наверно, еще тяжелее, чем Ване. Ваня не стонет. Он вообще никому не показывает, как ему тяжело. Чтобы не думать о боли, он смотрит на свой единственный пальчик и водит им по воздуху, как будто пишет письмо. «Мама, я тебя люблю, мама…», – выводит он вот уже несколько раз. В этот момент раздается шепот. Прямо над головой. И этот шепот пугает его, ибо никого в палате нет, никого… этой одинокой жестокой ночью.

– Привет, малыш… какая холодная ночь, не правда ли? – прошептал кто-то.

Мальчик накрылся одеялом, ему стало страшно. Но голос, прозвучавший в темноте, был искренне добр и мягок. Чьи-то длинные руки осторожно коснулись одеяла и потянули на себя.

– Не бойся, дай посмотреть на тебя, малыш.

Последнее «ш-ш-ш» эхом растянулась по больничной палате, точно ветер в лесу зашуршал опавшими листьями. В последнее время к Ване никто не заходил… никто, кроме пожилой медсестры, которая то и дело причитала и плакала, когда делала перевязки, и он, Ваня, боялся спросить причину ее слез, боялся, пожалуй, сильнее, чем узнать ответ на вопрос, почему в его палате нет зеркала или где его мама.

– Не надо… – испугался мальчик, – ты пугаешь меня, лучше уйди туда, откуда пришел. Я весь горю, горю…

Ваня почувствовал, как острая дрожь мелкой дробью бежит по его изуродованной коже, огибая участки, где этой кожи вовсе нет. Он прижал к себе тряпичную куклу, оставленную кем-то из предыдущих пациентов. «Ведь нельзя же ничего забывать в таких местах. Ведь плохая примета, плохая…». Мальчик часто прижимал близко к сердцу это создание, и одиночество капельку отступало. Но ночной призрак не отступал.

– Ну, вот ты боишься, малыш, – печально вздохнул призрак. – Ай-ай-ай. Мальчики должны быть смелыми. И слышишь, никогда ничего и никого не бойся, кроме того, чьи грустные сказки сбываются…

Этот загадочный шепот начинал успокаивать ребенка, и невольно культяпки разжались, и простыня сама сползла вниз. От неожиданности мальчик закрыл глаза, боясь увидеть что-то ужасное, но перед тем как зажмуриться, он все же уловил светлый образ призрака, и не было в этом образе чего-то пугающего, а, наоборот, над Ваней склонилось доброе лицо, вытянутое как у лошади. Это был бородатый мужчина средних лет, с длинными волосами, в сияющих тусклым серебром просторных одеждах. Мальчик прищурился, словно привыкая к сиянию, но потом осмелел и полностью открыл глаза. Загадочный свет исходил от лика призрака, словно это существо откололось от луны и спустилось к нему в палату. Призрак улыбался своей бесконечно доброй улыбкой, и мальчик отметил, что он совсем не боится.

– Мне совсем не больно, когда я смотрю на твою улыбку, – признался Ваня. – Ты улыбаешься, как ангел!

– Т-ш-ш, – приложил длинный палец к своим губам незнакомец. – Я открою тебе маленькую тайну, малыш: сейчас все ангелы спят, – и он опять улыбнулся все той же чистой улыбкой.

Ваня понимающе кивнул и поджал под себя ноги. Светящийся призрак приблизился и осторожно дотронулся влажными пальцами до лица ребенка. Это были очень длинные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, и эти пальцы прохладные и пахнущие осенними листьями напомнили мальчику о приближающейся зиме.

«И все-таки он пришел с улицы», – подумал Ваня, на секунды закрыв глаза.

Жажда удивительным образом оставила его. Подушечки пальцев касались ласково его чувствительной, болезненной кожи, останавливаясь на подолгу не заживающих ранах и рубцах, и в этот миг Ваня слышал, как тяжело вздыхает ночной посетитель.

– У-у-у-ух… – словно весь воздух в палате прошел через эти легкие… – Я проходил мимо, я всегда прохожу мимо, потому что меня никто не ждет. Я услышал, как ты тихо плачешь, а мне не безразличны слезы, тем более слезы ребенка.

– Я не ребенок, я уже взрослый! – возразил Ваня, скорчив обиженный вид, и загадочный посетитель наклонился ближе, словно был близоруким и пытался действительно рассмотреть, кто перед ним мальчик или взрослый. От его бороды пахло такой же осенью и мокрыми листьями.

– Да, может быть, ты уже и взрослый, – прошептал он, словно еще сомневаясь в этом, – но только для меня все люди – это маленькие дети, верящие в мои сказки.

– В сказки? Ты рассказываешь сказки? – удивился малыш.

– У-у-у-ух – почему-то с грустью ответили ему. – Только люди не хотят слушать их. Стоит мне начать рассказывать, как они зевают, кладут ладошку под голову. Они слушают и почти всегда не до конца, обычно где-то на середине они засыпают сладким, сладким сном.

На тумбе в палате Сказочник увидел кусочек пластилина. Он взял его в руки и печально спросил мальчика:

– Что это?

– Это бродячая Элли.

– Элли? – переспросил Сказочник, сдвинув брови.

– Элли… – подтвердил мальчик и немного смутился. – Правда, она не совсем похожа на Элли. Элли коричневая, а пластилин зеленый. Мне надобно было слепить лягушку… Но лягушку сложнее… – И он показал Сказочнику свой единственно уцелевший пальчик.

– Ты классно лепишь, малыш! – похвалили его.

– На самом деле Элли была с белой грудкой и белыми лапками. Раньше перед сном мы с мамой прогуливались, присаживались на холме и любовались закатом, а бродячая Элли была рядом, тоже садилась с нами и долго смотрела вдаль, словно ждала кого-то.

– Очень похоже, очень похоже, – вертел близко перед глазами пластилиновый зеленый комочек Сказочник.

Ваня захлюпал носом и с грустью добавил:

– Прошлым летом из нее сделали шапку….

– У-у-у-ух… – выдохнул призрак, и в палате еще больше запахло осенней сыростью.

Мальчик перевернулся набок и положил ладошку под щеку. Сказочник накрыл его заботливо одеялом.

– У-у-у-ух… – пронеслось по палате.

И хотя Ване очень хотелось спать, он твердо сказал:

– Я обязательно дослушаю твою сказку до конца…

Глаза малыша слипались. Он закрыл их на миг, надеясь не заснуть.

– А как тебя зовут, Лунная Борода? – спросил он, приятно позевывая в полудреме.

– Увы, не знаю… Ты можешь называть меня, как хочешь…

– Я буду звать тебя Сказочником. Ты теперь мой лучший друг, лучший.

– У-у-у-ух… – словно весь воздух в палате прошел через эти легкие.

– Эту сказку я еще никому не рассказывал… У-у-у-ух…

Любовница своего мужа

– Идиотка! Боже! Какая я идиотка! – сказала она вслух, снимая с ушей серьги.

Затем она смыла макияж. Ей хотелось зарыться с головой в одеяло и никого не видеть. Хорошо, что дедушка и бабушка уехали на дачу. А еще Рите было стыдно, стыдно за то, что она в поезде напоила и обворовала свою попутчицу. В голове настойчиво стучалась мысль, что такие, как она, никчемные люди не должны жить…

На следующее утро в субботу она поехала на дачу и пошла в лес за опятами. Женщина долго бродила по лесу и даже заблудилась.

«Странно, тут кругом дачные поселки! Сколько раз я тут собирала грибы, когда была маленькой, и всегда знала дорогу домой…» – подумала Рита.

Она прислушалась, и было непонятно, где именно находится дорога. Вскоре женщина вышла на небольшую тропинку и остановилась, раздумывая в какую сторону идти.

«И спросить не у кого, кроме белок».

Вдруг она увидела здоровенного мужчину с топором в руке, выходящего из зарослей ельника. У незнакомца, как ей показалось в начале, лицо было просто зверское, и она сильно испугалась, но потом решила, что будет к лучшему, если он ее этим топором же и шарахнет…

– Вот иду за сосной, – словно оправдывался он, добродушно улыбаясь. – Выстругаю для дочки попугая. Она у меня болеет, врачи говорят… – она не расслышала болезнь. – Жена сникла… А дочка просит большого деревянного попугая. И я иду и верю, что не все еще потеряно.

Рита как стояла, так и осталась стоять на месте. Она даже дорогу спросить не успела, а он исчез в зарослях, словно растворился в них. Вот это несчастье, а я дура раскисла из-за ерунды. Всю дорогу она молилась Богу, выпрашивая сил и здоровья для этой бедной девочки, пока не вышла в поле и вскоре не увидела знакомые очертания дачного поселка.

За вечер она с бабушкой намариновала аж шесть литровых банок опят, а когда вернулась домой в город, то посмотрела, что на ее мобильном шесть не отвеченных вызовов от Наймонда.

«Вот дура, мобильник дома оставила!»

Сердце снова заколотилось. Она набрала ему, но никто не ответил. Потом Рита включила телевизор, а там какая-то женщина с заплаканными глазами воскликнула:

– И это все, что ты можешь сделать?!

Рита вздрогнула, словно эти слова была адресованы ей. Фраза проняла ее насквозь. И в этот момент затрещал мобильный. Рита выключила телевизор и подбежала к трубке.

– Рита, когда ты садилась в такси, из твоего кармана выпал пропуск. Думаю, он тебе нужен…

Рита услышала родной и близкий голос и вновь заплакала.

– Это все? – еле слышно спросила она.

– Да, – сухо ответил Наймонд, а через час он подъехал к ее подъезду.

Рита спустилась, молча взяла пропуск, зашла в подъезд и поднялась на шестой этаж. На душе было пусто. Потом она почему-то бросила взгляд в подъездное окно. Его машина еще стояла.

– Господи! Дай мне силы, – взмолилась Рита и вдруг бросилась вниз по лестнице.

Она выбежала из подъезда, сломала каблук, и с ужасом наблюдала как его машина начинает трогаться.

– Наймонд! Наймонд! – попыталась закричать женщина, но голос ее дрожал, и ничего не получилось.

Но мужчина заметил ее в последнюю минуту и остановился. Рита села к нему в машину и на одном дыхании выпалила:

– Я тебя люблю, давай жить вместе, а все остальное меня не волнует!

Ей вдруг стало удивительно легко, было уже даже неважно, что он ответит. Я смогла сказать это, – мелькнула мысль, – я смогла убить в себе гордость. Наймонд словно был готов к этому. Он притянул Риту к себе и со словами «милая моя» поцеловал. Мужчина хотел ее прямо там, в машине, при свете фонаря, но в самый последний момент Рита вспомнила его новую жену, сына и ей стало противно. Она почувствовала такую ненависть к ним и к нему, что оттолкнула Наймонда.

– Скотина! Какая же ты скотина! – выругалась она.

Наймонд застегнул ширинку.

– Ну и ладно! – спокойно сказал он и печально посмотрел на женщину.

Рита снова почувствовала себя идиоткой, заплакала, а он обнял ее нежно и сказал, что понимает. А потом они долго говорили о том, как живут и что им делать дальше. Он сказал, что ее по-прежнему любит, но ради сына готов терпеть Анну. Она пыталась доказать ему, что Ване нужен счастливый отец. Он кивал головой, а потом вдруг заплакал – первый раз в жизни она увидела его слезы.

– Я хочу просто с тобой встречаться, ты согласна?

И Рита кивнула.

«Быть любовницей собственного мужа! Это аморально, но я его люблю, он мой. И пусть пока он со мной будет лишь иногда, мне больно, но я не променяю даже эти краткие минуты на полное счастье с другим».

«Господи, как же я счастлива, я счастлива… Я хочу петь, летать, это так чудесно, так волшебно! Как прекрасно, Господи, что ты придумал любовь… Врут те, кто говорят, что любви нет! Они просто никогда не встречали ее, они никогда не встречали того единственного, того самого замечательного и неповторимого… Боже! Как же он не похож на всех… Он не такой, как остальные мужчины, которым нужно только одно… Он особенный. Он самый нежный и самый ласковый…»

Сказка про Глиняных Богов

Поведано Сказочником бедному мальчику Ване одной бессонной ночью

Очень давно, когда время не имело значения, а Полярная Звезда только зарождалась в бесконечном океане звезд, на одном из островков Вселенной стоял одинокий домик с соломенной крышей. И когда шел дождь, особенно ночью под вой холодного ветра, крыша давала течь, и старый моряк, сетуя постоянно на боли в спине, кряхтя и покашливая, подставлял под струйку воды собачью миску с отбитыми эмалированными краями. И хотя собака давно умерла, на стене по-прежнему висел ее потертый ошейник с маленькими хрустальными колокольчиками, которые мелодично позвякивали, наполняя пространство приятной музыкой Прошлого.

Обычно старый моряк в такие часы усаживался поудобней в кресло-качалку и что-то подпевал себе под нос, попыхивая своей любимой трубкой. Он пел о том, как быстро пронеслась его молодость и восхвалял море, в котором провел большую часть своей жизни. По комнате плыли седые кольца дыма и медленно растворялись в тусклом свете мерцающей лампы.

Этот старик жил не один. При нем был маленький внук, который целыми днями проводил на пляже, вылепливая забавные фигурки из мокрого песка и глины. В основном это были разнообразные ящеры-драконы, которые трескались под лучами солнца и со временем рассыпались. В хорошую погоду кресло-качалку удавалось вынести на порог домика, и там, в тени дырявых рыбацких сетей, старый моряк нежился на солнце, тихонько покачиваясь.

– Смотри, дедушка, что я слепил! – хвастался радостно мальчик, показывая глиняную фигурку.

– Какая прелестная безделушка! – говорил бывалый моряк, одобрительно гладя внука по голове. – Когда-то давно я тоже лепил нечто подобное…

И тогда малыш нежно ластился к пледу, покрывавшему озябшие колени старика, и слушал удивительные истории из жизни своего дедушки.

– Мой юнга, когда-нибудь ты откроешь секрет живой глины, и все твои фигурки чудесным образом оживут и наполнятся разумом, – приговаривал старик и с какой-то тоской прислушивался к звону колокольчиков, словно ожидая, что его любимая собака вот-вот появится на пороге дома с радостным лаем.

Однажды, когда малыш играл на пляже, а дедушка по привычке пыхтел трубкой в доме и пел старые рыбацкие песенки, над островом нависла тень. Эта тень была такой большой, что даже закрыла солнце, и мальчику показалось, что наступила ночь. Он уже хотел идти домой и сварить дедушке на ужин манную кашу, как заметил корабль с черными парусами. Чайки садились на высокую мачту, кружили над ней и беспокойно кричали. Малыш вспомнил, как когда-то давно их любимая собака Элли забежала на палубу похожего корабля и долго выла, пока судно не скрылось за горизонтом.

На мостике за штурвалом стоял капитан в черном плаще с капюшоном, закрывающем ему лицо. Он поднял свою руку с неестественно длинными пальцами и приветливо помахал малышу.

– Приветствую тебя, Глиняный Мастер! – лестным эхом пронеслось из уст капитана, и мальчик вздрогнул.