Тайный умысел

Часть первая

Глава 1

Жила – была девочка. Звали её Лёлька. Когда она вырастет, её станут называть Олей, Ольгой, а потом будут величать и по отчеству. А пока она пацанка, мальчишница, потому что все друзья у неё – мальчишки, и Лёлька не хуже них лазает по деревьям, плетням, рыбалит на озере. А ещё она – «Савраска» – так зовёт её дедушка Пантелей. Правда, Лёлька не понимает, почему он так называет её: савраска – это же лошадь, а она-то девочка! Лёлька из-за этого слова сердится на дедушку, а тот, знай себе, посмеивается в ковыльные с рыжинкой усы.

Ещё у Лёльки есть мама – Евдокия Пантелеевна, папа – Яков Петрович, бабушка Фрося и бабушкина сестра – баба Груня. Это самые близкие для неё люди.

По стечению обстоятельств и к её радости живёт она у бабы Груни. У бабушки Фроси много детей (аж целых двадцать: двое – двоень, трое – троень, и семеро по одиночке! – так она их пересчитывает), и ей некогда заниматься Лёлькой. Лёлькин папа – военный, и поэтому он вместе с мамой переезжает с места на место.

Чтобы Лёлька не моталась с родителями по городам и весям, баба Груня забрала её к себе. Баба Груня бездетная, но безумно любит детей, и в Лёльке – отчаянной сорви – голове души не чает. Вообще-то, родственников у Лёльки очень даже много, прямо-таки уйма! Какие-то живут на хуторе, какие-то в других местах. Голод-то не тётка, сидеть не велит, вот и разъехались они кто – куда в поисках лучшей жизни.

В двадцать пятом на хутор пришла беда: власть взялась за раскулачивание. Раскулачили и дедушку Пантелея. При большой семье у них с бабой Фросей было два дома, лошади и много всяких других животных и птиц. Отобрали у дедушки один дом, всю живность, да порешили ещё и детей забрать с собой, а самому младшему в тот год было не больше восьми лет.

Всё происходило на глазах у Лёльки. Младшие ребята цеплялись за бабушку, кричали, плакали, а здоровенные дядьки не могли оторвать их от неё. Лёлька тоже кричала, кусалась, царапала дядек, защищая бабушку и ребят. Дядьки отпихивали девочку, стегали хворостиной и орали:

– Уберите эту малявку, или зашибём её!

И зашибли бы, если бы не оттащила внучку баба Груня. Баба Фрося тогда поехала вместе с ребятами, наказав дедушке не горевать, а ждать их возвращения. Дедушка всё равно расстроился, да так, что слёг. Баба Груня с Лёлькой каждый день топтались у него, старались подбодрить. А дед, с красными от слёз глазами, всё высказывал Лёльке обиду на её отца:

– Вот, Лёлька, твой папка воевал- воевал за энту советску власть, сам умотался, бог знаеть куда, а энта власть-то и даёть нам прикурить! Я за свою жизнь таких безобразиев больше нигде не слыхивал и не видывал! Это ж какие дурьи головы надо иметь, чтобы детей у родителев отымать?! И кого без куска хлеба оставлять? – Свой же народ!

– Ну, чевой-то ты, Пантелей, на ребятёнка накинулся? – заступалась баба Груня. – Ребятёнок тут причём! Да и Яша за правую власть страдал. А олухов всегда хватало. Потерпи: вернётся Фрося с детями!

Лёльке, пяти лет от роду, пока было не понять, что такое «советска власть». Но девочка видела, как деда с бабушкой обидели, ребят увезли, а она с ними вместе играла и в «казаков – разбойников», и в «красных и белых», где Лёлька всегда была «красной», как папа, который на войне был красным казаком. Она гордилась папой, заступалась за него, с горячностью и упорством повторяя вновь и вновь:

– Враки, деда! Враки! Папа скоро приедет, и ты увидишь – он хороший, он лучше всех!

– Правильно, Лёлюшка, правильно! Твой папа лучше всех, – ободряла её баба Груня. – А чево тут олухи натворили – то он не виноват. Ну, ничево: в станице надають им по шапке орехов, на весь век хватить поминать!

Через какое-то время баба Фрося приехала с младшими ребятами, а старших всё ж таки увезли, как сказали, на стройку какого-то завода. Дед малость повеселел. А жизнь теперь пошла полуголодная. Поначалу питались картошкой да соленьями из погреба, да выручало ещё козье молоко, которое приносила им баба Груня. Её-то не раскулачивали: что с неё взять – одинокой старухи?

Зимой стало тяжелее: запасы картофеля иссякли, перешли на картофельные очистки, которые оставляли для посадки весной. Но их старались беречь. Еле дотянули до весенней травки. С её появлением баба Груня повела ребят на луга, показывая, что можно есть. А там пошли ягоды, грибы, рыба из озера, которое летом сильно мелело, превращаясь в болото. Озеро было богато на рыбу, птиц. Лёлька и раньше ходила с мальчишками рыбалить на озеро, а теперь и подавно – рыба всё же вкуснее, чем лебеда. Баба Груня каждый раз ахала, удивляясь и восхищаясь Лёлькиным уловом и внучкой:

– Ай, да, Лёлюшка! Ай, да, рыбачка! Кормилица ты моя! Сейчас мы с тобой такую юшку сварганим, какую и цари не едали!

И она действительно варила вкуснейшую юшку с раздобытым где-то пшеном и ароматными травами. Из очисток вырастили в тот год неплохой урожай картофеля, которого хватило на зиму, на еду, да и на весеннюю посадку.

Жизнь постепенно налаживалась. Лёлька начала учиться в школе. Ей понравилось учиться, но она как дома, так и в школе оставалась сорванцом в юбке, и частенько получала «неуды» по поведению. С девочками Лёлька не водилась, а с мальчишками привычно вела себя как атаманша. Была затейницей игр, приключений, а то и проказ, за что её и наказывали.

Девочкой она была смышлёной, всё «схватывала на лету», как говорила учительница бабе Груне, и советовала отправить её на дальнейшее обучение в город. Баба Груня рассказала об этом приехавшим родителям Лёльки. Отдохнув на хуторе, повидавшись со всеми родными, родители отправились в город вместе с дочкой.

В городе всё устроилось удачно и со школой, и с проживанием. Лёльку взяла к себе мамина сестра – тётя Ганя. Мама с папой вскоре уехали, а у Лёльки началась новая жизнь.

У тёти Гани был муж дядя Митя, и дочка Люба, младше Лёльки на два года. Они быстро подружились, вместе играли, вместе помогали тёте Гане. Тётя Ганя была невысокого роста, подвижная, шустрая в работе, всё вокруг неё «вертелось колесом». Она и девочек подгоняла всё делать быстро, но толково. Лёлька от бабы Груни успела научиться многому, и поэтому легко поспевала за тётей Ганей, хотя бабушка всё делала не спеша, основательно. Люба же была копуша, но Лёлька её жалела, так как та была младше неё. Но иногда Лёлькиного терпения не хватало смотреть, как сестрёнка долго возится то ли с прополкой грядок на огороде, то ли с чисткой картошки для супа. Тогда она брала второй нож и тоже принималась чистить картошку. Но тётя Ганя одёргивала её:

– Ну-кось, помощница, геть отсюда! Ты собралась до женихов чистить за неё картошку? Пусть сама старается! Больше пользы будеть!

В школе Лёльку посадили на последнюю парту рядом с высокой худенькой девочкой. Её звали Мара. Она стала помогать Лёльке в подготовке к урокам, которые Лёлька основательно забыла за прошедшее лето. Девочки подружились. Для Лёльки это было необычно. До сих пор друзьями у неё были только мальчишки, девчонок она считала капризулями и плаксами, поэтому держалась от них в стороне.

Мара оказалась не такой. Она очень любила читать, чем и подкупила Лёльку. Поначалу Мара пересказывала ей прочитанные рассказы, а то и книжки, а потом стала давать почитать их. Она привела Лёльку к себе домой, где та немало удивилась количеству книг в специальном книжном шкапе. Но для семьи Мары книги были самым обычным делом, и в то же время – самой большой драгоценностью. Её родители были учителями. Лёлька втянулась в чтение, забыв об играх и проказах.

Городская жизнь дала ей новые увлечения, интересы, но всё же бабы Груни девочке не хватало: она очень скучала по ней. С бабой Груней никогда не бывало скучно: та и сказку могла рассказать, а попутно травки какие-то показать и объяснить, почему они так называются, и зачем нужны людям. Она же научила Лёльку и на машинке шить, и крючком вязать, спицами, приговаривая, что любое умение пригодится, надо только не лениться.

Однако ездить на хутор Лёльке доводилось редко. Далековато, да и с транспортом были проблемы. Приходилось ждать, когда кто-то из хутора приедет в город по делам и заберёт её с собой.

Только летом на все каникулы Лёлька уезжала к бабушкам.

***

Пробежали, остались позади годы учёбы в школе. Повзрослевшие подружки надумали ехать в Москву, учиться на учительниц, и потому поездка на хутор в это лето не предвидится. Лето стоит знойное, сухое. От безводья и пекла извелись и люди и животные. На потрескавшейся земле пожелтевшая сухая трава, зелёную поросль можно встретить лишь у водоёмов да на огородах, поливаемых хозяевами.

Лёлька сидит на качели в тени виноградной листвы, укрывшей кружевным пологом двор и дом тёти Гани. Над Лёлькиной головой свисают длинные плети с гроздьями ещё не созревшего винограда. Полог подпирают деревянные столбцы, опутанные лозой.

Хорошо в тени полога!

Лёлька читает книгу, пекло клонит её в сон, она упорно сопротивляется. С улицы, из-за плетня, слышится звонкий девичий оклик:

– Лёлька! Айда купаться!

Лёлька, встрепенувшись, кричит в ответ:

– Иду! Подожди!

Переодевшись в новый купальник и платье, она выбегает на улицу. Мара терпеливо поджидает её на скамейке в тени ветвей старой яблони, щедро раскинувшей их из-за плетня. Вместе они бегут, загребая ногами пыль, доходящую до середины голени, к озеру на окраине города.

По берегам его высятся старые вербы и гордо смотрятся в его зеркальную гладь. У самой воды – заросли тальника. Много тальника и на илистом дне озера. Оно глубокое, вода в нём чистая, прозрачная, пока кто-нибудь из мальчишек – смельчаков не нырнёт в глубину и не взбаламутит ил. Пытающихся добраться до его дна охватывает страх запутаться в скопище веток, скользких, неприятных на ощупь.

Ребятня и взрослые купаются, в основном, у берега. Редко находятся желающие переплыть озеро. Вода в нём даже в самую жару остаётся холодной. Старожилы рассказывают о подводных родниках на дне, наполняющих озеро водой. В ширину оно саженей пятьдесят, а вот в длину вытянулось на несколько сот метров, так что его вполне можно принять за речку.

Подружки частенько бегают туда освежиться прохладной водой, позагорать.

Рядом с озером простираются бахчевые плантации близкого к городу совхоза. В прежние годы девочки вместе с мальчишками срывали ближайшие к озеру арбузы и кидали их в воду, завидев сторожа – бахчевника, скачущего на лошади. Сами они тоже сигали в воду вслед за арбузами, потому что знали: тот будет стрелять им вслед солью из ружья. В воде они прикрывались арбузами и переплывали иной раз на другой берег, если сторож бывал очень уж сердит. Когда-то соль дробила арбузы, а когда-то попадала и в мягкое тело. Вода озера была спасением в любом случае.

Повзрослев, девочки потеряли интерес к такому рискованному развлечению. А вот плавать на противоположный берег они продолжали, причём зачастую – наперегонки. Иногда к их соревнованию присоединялись и ровесники – мальчишки. Подружки плавали хорошо, и им доставляло огромное удовольствие оставлять соперников далеко позади себя.

Прибежав к озеру, девочки обнаружили своё любимое местечко под вербой занятым незнакомыми ребятами. Их было трое.

– Ну вот…, – расстроилась Мара, – остались мы без места!

– Озеро большое. Найдём другое, – успокоила её Лёлька.

– Девчата, располагайтесь рядом с нами! Веселее будет. У нас мяч есть, карты. Не уходите! – остановил их кучерявый парень.

– Вот ещё! Мы в карты не играем! А, вообще-то, вы заняли наше место! – вызывающе ответила Мара.

– Миль пардон! Просим прощения! Мы же не местные. Откуда нам знать, что это ваше место?! – воскликнул худощавый парнишка невысокого роста с серым ёжиком волос на голове.

– Мы так и поняли, – ответила Лёлька. – Своих местных мы знаем.

– Неужели? – спросил кучерявый. – Но меня-то вы не знаете. А я тут жил раньше. А почему бы нам сейчас не познакомиться! Карпушин Иван, – представился он.

– Мара, – покраснев, сказала Мара.

– Лёлька. Ой! Оля, – смутилась Лёлька.

– Иван Белобров, – протянул руку высокий парень.

Ему по руке хлопнул третий, с ёжиком на голове:

– Девушкам руку не подают, когда здороваются и знакомятся! Иван третий – Наливайко! – он весело приподнял шляпу из газеты и шаркнул ногой по сыпучей земле.

– О как! Три Ивана! Вот здорово! А вы не шутите? – блеснула карими, слегка навыкате, глазами Мара.

– Нисколько, – сказал кучерявый. – Какие могут быть шутки? Вам наши паспорта показать?

– Не надо. Поверим на слово. А как люди обращаются к вам: по фамилиям?

– Когда как…

– А можно, мы будем звать вас – Ваня, Ванечка и Ванище?

В глазах ребят побежали смешинки.

– И кто же будет кто? – вытирая слёзы смеха, спросил Наливайко.

– Ты – само собой – Ванище, Иван Белобров – Ванечка…

– Ну, уж не-е-т! – возмутился Наливайко. – Ванище – это же прозвище какое-то! Я не согласен!

– А кто тебя спрашивать-то будет? – закатились хохотом друзья. – Прилипнет – не оторвёшь!

– Эх, девчонки! Обидели вы меня! Всё. Ухожу, прощайте!

Подобрав брюки и рубашку, он театрально изобразил уходящего обиженного человека. Девочки расхохотались.

– Ваня, прости нас! Мы не нарочно! Так получилось! – так же театрально раскаиваясь, умоляюще попросила Мара. – Мы сами уйдём!

Испытывая всё же стеснение и смущение в обществе новых знакомых, они прошли дальше и вскоре нашли удобное тенистое место. Скинув платья у вербы, спустились к воде. Немного поплескавшись у берега, поплыли через озеро. Сначала плыли не спеша. Но холодная вода невольно заставляла двигаться быстрее, подстёгивая к соревнованию. Плывущих следом за ними парней заметили не сразу.

– Лёлька! Прибавь скорость! – крикнула Мара немного отставшей подруге. – Сзади противник!

Лёлька оглянулась, и, увидев ребят, крикнула:

– Вперёд! Знай наших! – и поплыла быстрее, прикладывая все свои силы.

Ребята оставались далеко позади, когда девочки добрались до берега. Ощутив под ногами землю, они повернулись к соперникам лицом, чтобы крикнуть: «Ура! Мы победили!», но вдруг увидели, что плывущий последним как будто тонет. Девочки закричали:

– Спасите друга! – Он тонет!

Ребята оглянулись, и, увидев тонущего товарища, рванулись выручать его. Как оказалось, чуть не утонул «Ванище». Вытащив друга на берег, Ванечка согнул его через колено лицом вниз, и надавил ему на спину. У того изо рта хлынула вода, он закашлялся.

– Вот чудо! Как это тебя угораздило нахлебаться воды?! Ты же всегда хорошо плавал! – удивился Ванечка.

– Да ногу свело, и я не успел сообразить, что делать! – прокашлявшись, ответил «Ванище».

– Что делать? – Кричать: «Спасите!». Если бы не девчонки, кормил бы ты теперь рыбок на дне озера! Запомни на всю жизнь – ты их вечный должник! Они твои спасительницы, – лукаво подмигнул девочкам Ваня Карпушин.

– Вот и неправда! Мы тут ни при чём! Это они тебя спасли! – воскликнула Мара.

– Слава Богу! Чудеса ещё случаются на земле! Никто не спасал, а я живой. Спасибо тебе, Господи! Спасибо и вам всем на всякий случай! – то ли в шутку, то ли всерьёз воскликнул «Ванище».

– Ты чего это, брат? О каком боге ты говоришь? Его нет! Есть люди, которые спасли тебя. Чему только тебя учили в школе? Не вздумай ещё где сказать такое! Никакого института тебе тогда не видать, как своих ушей! – разволновался Ванечка.

– А вы в институт собрались поступать? – спросила Мара.

– Да, – ответил за всех Ваня, – хотим в медицинский. У нас в Сталинграде его открыли совсем недавно – в позапрошлом году.

– Вот здорово! – восхитилась Лёлька. – Будете работать докторами?

– Не докторами, а врачами. А вы? Тоже поедете учиться?

– Да, – грустно ответила Мара.

– Так это же хорошо! Зачем грустить?

– Ехать далеко от дома. Скучать будем.

– В какой город?

– В Москву.

– Ничего вы замахнулись! А почему не в Сталинград? Всё поближе.

– В Москве у нас есть родственники. Будет, где жить.

– На кого хотите учиться?

– На учительниц, – ответила Мара.

– Я так и подумал, – сказал «Ванище», – вы очень похожи на учительниц.

– Это чем же? – заинтересовалась Лёлька.

– Вы обе такие … «строгие», что боишься чего-то лишнего сказать, спросить, – подковырнул он.

– Да уж! Ты у нас завсегда был таким «стеснительным», что палец в рот не клади! – урезонил его Ванечка. – Сколько учительниц от тебя плакали? – Не считал?

– И правда, девчата: не лучше ли вам пойти в медицинский? Врач – это тоже неплохо! – предложил Ваня.

– Мы как-то и не думали об этой профессии. И не готовы туда поступать. У нас в школе не было уроков по химии и биологии.

– В институте есть рабфак, где можно пройти подготовку по всем предметам, которые нужны для учёбы в медицинском. К тому же там есть общежитие. Это точно.

– Хорошо. Мы подумаем. А пока нам пора возвращаться. Нас дома, наверное, уже потеряли, – сказала Лёлька, и попрощалась: – До свидания, мальчики!

– До свидания! Приходите завтра на озеро! Мы будем ждать вас!

Слова ребят летели девочкам уже вслед, те спускались к воде. Отдохнув на берегу, они с новой энергией поплыли в обратный путь. Ребята с интересом провожали их взглядами до конца заплыва.

Домой девочки шли неторопливо, окольными тропинками, сторонясь пыльной дороги. Может быть, впервые за годы дружбы шли молча, им ни о чём не хотелось говорить. Каждая думала о своём, но мысли их, в общем-то, были схожи. Куда-то исчезла их всегдашняя лёгкость, беззаботная весёлость. Пришла пора серьёзных перемен. Перед ними открылся выбор. Они призадумались …

Тропинка привела к задворкам огорода тёти Гани. Лёлька собралась было попрощаться с подружкой и привычно перемахнуть через плетень, но тут Мара вдруг спросила:

– Лёль! Тебе кто-нибудь из ребят глянулся?

Лёлька от неожиданного вопроса ничуть не растерялась:

– По мне – все хороши. Один – как дуб могучий, другой – как стройный тополь, а третий …, может, как крыжовник? Небольшой, но колючий.

Мара хохотнула:

– Вот-вот! Но, всё-таки, сладкий? Да?

– Как бы не подавиться, да заноз не насажать!

– Да уж … Да он и не про нас – многовато колючек!

– Маруля! Ой – ой! Так он тебе понравился?

Мара кивнула головой:

– Он такой малесенький! Мне его сразу так жалко стало …

– Марульчик! Только не влюбляйся! Он же тебе по плечо! Пусть подрастёт ещё маленько. У нас с тобой первое дело – учёба. Значит, в Сталинград ехать нельзя. Только в Москву!

– В Москву разгонять тоску, за песнями?

– Всё бы тебе – за песнями! Учиться, и никаких гвоздей, как сказал товарищ Маяковский. Пока! До завтра!

– А завтра на озеро пойдём?

– Обязательно!

Лёлька по-мальчишески перемахнула через плетень. По краям картофельного поля золотым кантом цвели подсолнухи, а за ними вдоль плетня почти сплошным забором – крыжовник. Созревшие крупные ягоды уже осыпались. Пришла пора собирать их. Лёлька набрала горсть ягод и отправила в рот. Вкусно! Набрав ещё горсть, пошла по тропке через поле. Ближе к дому шли грядки огорода, и, вперемешку, яблони и чёрные груши – «дули». Завершали сад – огород кусты смородины и виноградник, укрывавший сенью весь двор. Двор был обустроен уютно: тут и печка, и обеденный стол со скамьями, и душевая летняя кабина с бочкой наверху, и топчаны для ночлега на свежем воздухе. Здесь же дядя Митя соорудил баню, а рядом – голубятню. В глубине двора – погреб – ледник для зимних заготовок и молочных продуктов.

В летнее время жизнь людей, живущих в собственных домах, протекала, практически круглосуточно, во дворах. Лёлька, проходя по участку, уже издали слышала голоса со стороны двора. Подходя ближе, она, наконец, разглядела приехавших маму и папу. Рванулась к ним бежать, но тут из-за кустов смородины выскочили мальчишки: её младший брат Виталик, которого мама родила вдалеке отсюда, и которого она не видела почти три года, и младший сынишка тёти Гани, Гриша. Мальчики были погодками: Виталику шесть лет, а Грише – пять. С радостным криком они бросились к Лёльке и повисли у неё на руках. Она закружила их, подхватив руками, и с ними подбежала к родителям запыхавшаяся, на седьмом небе от счастья. Лёлька и не догадывалась, что так соскучилась по ним.

Мама и папа, обычно сдержанные в выражении своих чувств, в этот раз не скрывали слёз радости, обнимая и целуя её.

– Лёлька, как же ты выросла! – удивилась мама.

– Уже не пацанка, а невеста на выданье! – подхватил отец.

– Мои женихи ещё не подросли! – засмеялась Лёлька. – Пока они подрастут, я поеду учиться.

– Слышали – слышали уже! В Москву собралась ехать? – спросил отец.

– Да. Мы с Марой поедем, подругой.

– А где там жить собираетесь?

– Мара у своих родных, я – у наших. Ты же, мама, говорила, что там живёт дядя Паша.

– Дядя Паша живёт не в самой Москве, а в рабочем посёлке около Москвы. Это далековато. Ты что, собираешься каждый день ездить туда и обратно? И времени будет много уходить, и денег на поездки придётся много тратить.

– Так, может, если поступим, нам общежитие дадут?!

– Если бы да кабы, выросли бы во рту грибы! – сказал отец. – Поеду-ка я вместе с вами. У меня там живут друзья – сослуживцы. Глядишь, что-то и получится с жильём.

– Лёлька, а ты помнишь, какой сегодня день? – вдруг спросила мама.

– Какой? Самый лучший, потому что вы, наконец-то, приехали! А если бы ещё и баба Груня приехала, я была бы самая рассчастливая на свете!

– Так баба Груня приехала, и баба Фрося – тоже. Они в доме прилегли отдохнуть с дороги, – притомились. Ты пока не беспокой их – пускай малость подремлют.

Лёлька аж подпрыгнула от такой новости. В восторге снова ухватила мальчишек и закружила с ними волчком.

– Угомонись, чадунюшка! Число-то, нынче, какое? – остановила её мама.

– Ой! И правда, – совсем забыла! Сегодня же у меня день рождения! – прижав ладони к зардевшимся щекам, спохватилась Лёлька.

– Ну, слава Богу, вспомнила! Мы с отцом решили: надо бы к твоему рождению подгадать приехать. Вдруг укатишь куда? – Свищи ветра в поле… – погрустнев, сказала мама.

– Вы надолго приехали? В отпуск?

– Нет, не в отпуск. Меня с военной службы списали по здоровью, – ответил отец. – Пока здесь поживём, а там – видно будет. Снимем для жилья дом, а потом, глядишь, или купим, или сами построим новый. Как построим, будем жить – поживать, добра наживать.

– Ай, да сказочник! – усмехнулась мама. – Тараканы, вошки, да на кошках блошки – вот и всё наше богатство всегда было.

– Не греши, Дуня! Куда нам с тобой это богатство? Мы же полстраны исколесили, переезжая с места на место. В дорогу много не возьмёшь, и в тряпках ли счастье? А голому даже проще: подпоясался – и дальше топай, в путь – дорогу. Но руки-то всегда при мне были?! Где бы ни жили, везде обустраивались, хозяйством каким – никаким обзаводились. Грех, Евдокия Пантелеевна, жаловаться!

– Господь с тобой, Яша! Я не жалюсь! Просто мне смешно стало от твоего «добра наживать». Ты, конечно, прав: на что оно – богатство? Будешь трястись над ним, а его – раз, и отымуть, как у моих родителей. Да у них и богатства-то никогда не было! Только самое малое, что для жизни нужно.

– Ну, будет тебе, Дуня! Разошлась! Ни к чему эти разговоры! Незачем впустую воздух сотрясать, ничего уже не исправить. Такими мыслями и словами только хуже сделаешь себе и детям. Лучше стол поживее накрывайте, все давно проголодались.

Прибежала с трудовой отработки сестра Люба, всплеснула руками:

– Ой, сколько гостей у нас! Дядя Яша, тётя Дуня, с приездом!

– Любаня! – раздался звонкий голос вышедшей из дома тёти Гани. – Пришла? Нарви-ка огурцов, луку, помидор! Вымой и на стол принеси!

Гриша с Виталиком кинулись помогать Любе, но больше мешали, путаясь под ногами. Она, однако, не сердилась на них. Хотя командным голосом временами останавливала их излишнее рвение, результатом которого были потоптанные грядки.

Тётя Ганя выставила на стол свежеиспечённый хлеб, печёную картошку и долму в чугунках. Получился настоящий пир, хотя бы потому что на столе было мясо. А его здесь давно не едали.

Проснулись и вышли из дома бабушки. Лёлька бросилась к ним с объятьями. Баба Груня, обнимая её, восхищалась и удивлялась:

– Лёлька! Тебя совсем не узнать! Косы-то, косы каки длиннющи да толстющи выросли! А сама-то вымахала – выше отца свово! Ну-кось, встань рядышком с ним, примерься!

– Да, нет, баба Груня! – смущённо отвечала Лёлька. – Пока ещё не доросла до папы!

– Да уж! Подросла, так подросла! Не узнать. Трудно будет тебе жениха сыскать, чтобы выше тебя был! Теперь видно: ты, ясное дело, отцовской породы, не материной. У нас в породе нет таких высоких, – обнимая Лёльку, любовно ворчала баба Фрося.