Сказки с окраин

– Я ни о чем не жалею, – тихо проговорил Феликс, перестав метаться и не сводя глаз с племянницы. – Она сама сделала свой выбор. Меня наказывают через нее за то, что я не нашел в себе сил прекратить все это раньше. Мне жить с этим. А ты, – он взглянул на Хитрикова. – Ты за все ответишь…

Огонь давно щипал кожу. Одежда медленно тлела. Еще немного, и Лия вспыхнет, как факел. И будет гореть. Долго. Медленно. В лапах адского пламени быстро не сгорают и не умирают. Пока огонь не насытится человеческой плотью, не насладится страданиями и мучениями жертвы и духи не решат, что тело очистилось, человек будет гореть.

– Ты ничего не сделаешь? – еле слышно спросила Агата, дотрагиваясь до плеча брата. – Она же спасла нас.

– Если бы не ее предки, то ничего этого и не было бы, – холодно заметил Агат, не сводя глаз с Лии.

– Это было давно, – Агата смотрела перед собой, словно переносясь мысленно в далекое прошлое. – Один человек ошибся, заставив страдать многих других. Другой испугался, подвергая опасности близких. В результате страдают целые династии, роды, поколения. Разве это справедливо?!

– Ошибки всегда тяжело исправлять.

– Ты считаешь, они не искупили своей вины? Живя в постоянном страхе перед этими колдунами?

– А мы? Мы недостаточно страдали? – вопросом на вопрос ответил Агат. – Лия только недавно обо всем узнала, – ни с того ни с сего заметил он.

– Тогда почему должна расплачиваться только она одна? – не унималась сестра, заметив колебания брата. – Хитриковы виноваты поболее ее и ее семьи. Их и надо карать.

– Она не должна… – словно самому себе сказал Агат.

Лия уже почти ничего не видела в дыму. Она задыхалась от гари и ужаса. Огонь почти вплотную приблизился к ней. Пощипывания пламени сделались больнее. В этот момент кто-то рывком поднял ее с колен. Из последних сил девушка открыла глаза. Агат. Он стоял в центре пентаграммы и держал ее в своих объятиях. Его зеленые глаза внимательно смотрели на Лию. Даже сейчас, находясь в одном шаге от смерти, она тонула в них, забывая о мучительной, неизбежной опасности.

– Выходи за меня, – быстро проговорил Агат.

– Что? – не поняла Лия. Может, она просто не расслышала, что он сказал? Или это пламя искажает звуки?

– Выходи за меня, – повторил Агат, более четко произнося слова. Он хотел добавить, что это единственный шанс для Лии остаться в живых, однако вовремя спохватился. Девушка сама должна принять решение. Ведь это означало стать такой же, как он и его семья.

– Странный момент ты для этого выбрал, – заметила она.

– Самый подходящий, – заверил ее Агат. – Так что? Согласна?

– Согласна, – тихо прошептала она.

Они стояли в центре зловещей огненной пентаграммы. Пламя остановилось и, ярко вспыхнув, вскинулось на высоту несколько метров. Затем огонь погас, оставив на ковре магический обугленный знак.

Агат прижимал к себе Лию. Испуганную, растрепанную, в тлевшей одежде, но отвечающую на его поцелуй…

* * *

Свет в зале задрожал. Несколько светильников погасло. Огонь в камине зашипел и приутих. Теплый, тяжелый воздух заполнил помещения. Пыльный ветер ворвался в замок, принеся с собой земляную пыль и старые опавшие листья.

Присутствующие устремили взоры в дальний конец зала. Там, из плотной шевелящейся мглы, пропитанной пеплом, землей и тленом, от которой веяло холодом и страхом, показалась человеческая фигура. Незнакомец в черном свободном одеянии, скрывающий лицо под глубоким капюшоном, был на порядок выше всех, кто находился в замке. Он словно парил над всеми в темном тумане и темноте, закручивающейся смертоносными спиралями вокруг его ног. На шее неизвестного висело колдовское ожерелье-оберег из костей и черепов, засушенных ягод и драгоценных камней. В руке пришелец держал длинный жезл, горящий на конце ярким живым огнем.

– Повелитель! – благоговейно воскликнула Вероника, падая ниц, приблизившись к темному мареву.

– Мой Повелитель! Мой Господин! – вторил жене Хитриков. – Меня предали! Меня, твоего самого верного слугу и ученика, предали эти люди!

– Они не предавали тебя, – послышался глухой, замогильный голос, словно разом говорили сотни мертвецов. – Обряд был прерван еще сотни лет назад, и твоя клятва была нарушена.

– Что? – не понял Игнат. – Как это? Не может быть! Оставался последний этап. Человеческая жертва. Жертва родного ребенка!

– Любой обряд имеет срок своего действия, – усмехнулся Демон. – И многие из них нельзя прерывать или затягивать, иначе они теряют свою силу. Тебе должно было быть это известно… ученик.

– Но…

– Без «но»! – перебил Демон. – Лидия не смогла умертвить свое дитя в отпущенный ей срок. Этим она нарушила ход обряда бессмертия. Гибель Агаты уже не смогла бы ничего изменить. Да и на тот момент Карчекина-Земникова не являлась женой Мирона, а значит, не являлась родственницей твоим предкам, – пришелец тяжело вздохнул. Жаль, что подобное приходилось объяснять потомственным колдунам! – Смерть твоего сына, посему, так же оказалась бессмысленной. Ведь обряд был прерван. Ты должен был заново пройти все этапы.

– На это ушли бы годы! – воскликнул Хитриков, негодуя.

– А ты думал, путь к бессмертию легок и прост? – хмыкнул Демон. – Это не так. Многие колдуны и маги за всю свою жизнь не успевают пройти и половину пути к заветной цели. Но тебя, похоже, не волнует напрасная смерть сына? – пришелец пошевелился, склонив голову на бок.

– А должна? – усмехнулся Игнат. – Я специально его для этого растил! Специально ждал этот проклятый лунный день! А теперь получается, напрасно…

Демон замолчал. Он раздумывал над дальнейшей судьбой Хитриковых, заглядывая в их прошлое, настоящее и будущее. Они потомственные колдуны, злые и алчные, жадные и жестокие, одержимые культом бессмертия и ненавистью ко всему живому, отличающиеся неуважением даже к мертвому. Сколько судеб погубил их род, сколько напрасных жертв они принесли духам и потусторонним силам, ни разу не раскаявшись ни перед кем за свои промахи и ошибки. Что могли заслужить такие маги? Разве что вечные адские мучения!

– Гореть вам в адском пламени вечно! – наконец произнес Демон.

Огонь на конце жезла вспыхнул и посыпал искрами. В тот же момент вокруг Игната и Вероники вспыхнуло пламя. Плотное горящее кольцо сжалось вокруг их тел. Языки огня безжалостно вгрызались в человеческую плоть, уродуя и корежа ее, обугливая до самых костей. Но плоть не думала сгорать, постоянно останавливаясь, чтобы сгореть заново. Хитриковы кричали и извивались в цепких лапах огня. Они умоляли о пощаде и молили о смерти, раскаивались в своих деяниях, но было уже слишком поздно. Демон не слушал их, вынеся свой приговор. По его молчаливому приказанию Игната и Веронику отволокли в преисподнюю липкие темные спирали.

– Данный твоими предками договор расторгнут, – обратился Демон к Феликсу Петровичу, когда вопли и крики Хитриковых стихли в небытии. – Ваш род освобожден от каких-либо обязательств и перед ними, и передо мной. Но Лия к тебе не вернется. Теперь она Карчекина-Земникова. Лия останется здесь, в замке, вместе с мужем и своей новой семьей, – предчувствуя вертевшийся на языке Феликса вопрос, пришелец добавил: – Это не означает, что вы не сможете видеться. В качестве исключения я, так и быть, допускаю подобную поблажку.

– Спасибо, – тихо повторял Феликс, утирая ладонью слезы со щек. Слезы щипали глаза, но он был рад, что все закончилось именно так…

* * *

С тех пор прошло несколько лет.

Для большинства замок оставался необитаем. Постепенно экскурсии по древним местам возобновились. Новый гид, Феликс Петрович, водил немногочисленные группы туристов по благоустроенным аллеям розового сада, показывал старую конюшню с проломанной крышей и отреставрированные залы, и комнаты замка. Особое внимание он уделял новой картине на втором этаже старого здания. На большом холсте в красивой и дорогой золотой раме с перламутровыми вставками, была изображена семья графа. Под картиной висела табличка;

«Граф Лев Валерьянович Карчакин-Земников с женой Марией Ивановной, средней дочерью Агатой Львовной, младшей дочерью Елизаветой, старшим сыном графом Агатом Львовичем и его женой графиней Лией Константиновной. Фамильный замок. Работа неизвестного художника».

Симфония

1

Тихая, спокойная река протекала по лесному извилистому руслу. Она неспешно несла свои чистые холодные воды мимо высоких вековых деревьев. Ее берега были пологи и невысоки. Самый крутой и высокий берег не превышал полутора метров.

По берегам росли могучие кудрявые клены и толстые ясени с черными влажными стволами. Гибкие, тонкие и изящные ивы склонялись над прохладными водами. Пушистые ели и корявые бронзоствольные сосны ярко выделялись своей изумрудной хвоей на фоне более светлой зелени прочих деревьев. Рябины преимущественно росли парами или тройками из одного ствола. Густые заросли орешника и бузины произрастали чуть в стороне от реки.

Русло было неровным, часто петляло, загибало в крутые повороты. Временами попадались невысокие пороги-перепады. Тогда течение реки заметно усиливалось. Соскользнув с перепада, вода слегка пенилась и недовольно журчала, чтобы потом вновь успокоиться и приостановиться.

В этом месте река текла особенно спокойно. Казалось, что здесь природа замирает сама по себе. Никаких посторонних шумов. Даже звери и птицы вели себя осторожнее и тише, словно боясь нарушить какую-то особенную природную гармонию.

Через реку был перекинут горбатый мост. Каменную основу покрывали толстые деревянные доски, неплохо сохранившиеся за свою столетнюю историю. Парапетом мосту служили тяжелые черные цепи, крепившиеся к каменным и деревянным столбикам. Переправа казалась прочной и надежной, но все же идти по ней было опасно. В любой момент доски могли не выдержать и треснуть.

На противоположном берегу между молодыми, но достаточно высокими лесными деревьями просматривался одичавший сад.

Мостик примыкал к небольшой площадке, вымощенной ровными гранитными плитами. Сквозь плиты уже давно пробились лесные травы и мхи, но это лишь придавало определенный шарм данному месту.

Несколько неровных коротких ступенек поднимались к прогулочной площадке, огороженной невысоким каменным ограждением. На парапете в каменных шарах с отверстием в центре виднелись засохшие растения. Это уцелевшие и одичавшие останки некогда прекрасных и пестрых клумб. Некоторые шары-вазоны были пусты. В их дырах поселились белки и летучие мыши, обустроив вазоны на свой лад.

Когда-то от прогулочной площадки шла ровная утоптанная тропинка, посыпанная гравием и гранитной крошкой. Но она давно заросла. Высокие поросли крапивы и пушистые пучки осоки, густой папоротник заполонили все в округе. Разросшиеся кусты шиповника, одичавшие яблони и груши, росшие вперемешку вишни и черноплодная рябина господствовали в заброшенном саду.

Но уже через несколько метров сад постепенно уступал место лесу. Плодоягодных деревьев и кустарников становилось меньше. Чаще попадались ели и березы, дубы, ясени и рябины.

В центре этого лесного сада стояло старое строение, некогда принадлежащее музыкальной школе. Оно служило подсобным помещением, где хранилась старая ненужная мебель и сломанные музыкальные инструменты, находились архивы нот музыкальных произведений и личные дела учащихся. В недрах подсобки валялись старые рваные полотна занавеса и грязные потерявшие вид ковры. Все, что приходило в негодность, несли и складировали сюда.

Сама музыкальная школа – величественное здание с вестибюлями, украшенными колоннами, и просторными классными комнатами, с вместительными концертными залами и широкими светлыми коридорами – была полностью разрушена в годы войны. От школы уцелел лишь цокольный этаж. Да и тот был уже практически полностью захвачен и уничтожен лесом.

А вот подсобка уцелела. Через битые стекла в окнах внутрь проникал свет и корявые ветки близрастущих деревьев и кустарников. Паркетный пол давно сгнил. На его месте росла трава, папоротник и невысокие кустики бузины. Обшарпанные стены зияли дырами с обгоревшими бревнами, просматривающимися сквозь отколотую каменную кладку. На некоторых кирпичах еще можно было найти следы старой штукатурки, затерявшейся среди мхов и лишайников.

В одном из дальних концов помещения стояли старые шкафы. В пыльных кожаных папках, потрепанных временем, лежали полуистлевшие листы нотной бумаги. Сотни музыкальных этюдов и зарисовок были запечатлены на нотных станах. Это и известные произведения великих музыкантов, и лучшие дипломные работы выпускников школы за всю историю ее существования, и просто интересные и красивые музыкальные композиции. Все это бесцельно оставалось лежать в шкафах, обреченных на медленное исчезновение.

В другом конце помещения, за годы потерявшего все межкомнатные перекрытия, стоял большой сундук. Толстый амбарный замок давно проржавел и валялся рядом. В сундуке лежали истлевшие ткани. Возможно, когда-то они служили занавесками или покрывалами-чехлами на стулья.

Но было здесь одно место, которое ничуть не изменилось со времен своего существования. В самом центре здания, куда проникали косые лучи солнца через большой провал в дряхлой крыше, на уцелевшем паркетном пятачке стоял красивый белоснежный рояль.

Паркет был словно новый. Он блестел и сверкал чистотой, будто его только что натерли. Яркий белый инструмент с клавишами из слоновой кости и позолоченными педалями сиял отполированной поверхностью. Крышка рояля всегда была открыта, а нотный стан всегда был пуст.

Светившие солнце и луна четко попадали именно на это место, освещая музыкальный инструмент и днем, и ночью. Рояль стоял словно в ожидании музыканта, который вот-вот должен выйти из леса, чтобы нарушить привычную тишину старинной нежной мелодией. Он стоял и ждал, но музыкант все никак не приходил, и тогда рояль сам начинал играть симфонию…

* * *

Степана всегда привлекали старые заброшенные здания. Чем древнее они были, тем лучше. И неважно, что это было когда-то: столовая или конюшня, церковь или усадьба, больница или постоялый двор. Ему нравилось ощущать время и историю, угадывать, какие события и деяния происходили в стенах зданий, как они повлияли на ход истории или в чьей судьбе сыграли ту или иную роль.

Степан любил слушать тишину. Ведь она могла так много рассказать о постройке. Скрип половицы или оконной рамы на ветру, хруст ветки и мусора под ногой, шорохи на крышах и в темных углах, писки мышей и крики сов. Царапанье суков о гнилые стены и осыпающаяся крошка каменных кладей, тяжелое звяканье цепей и глухой звон случайно задетого колокола. Все это отголоски времени, которое завораживало и заставляло мечтать, думая о вечном и нетленном.

Из своих путешествий Степан приносил не только множество красочных, ярких, а порой мрачных и ужасающих фотографий, рисунков и поэтических зарисовок, но и кучу интересной информации об изученном объекте. Его исторический сайт, посвященный этим заброшенным зданиям, пользовался большой популярностью и у студентов разных направлений, и у ученых, и у простых обывателей, ищущих вдохновения для своих работ или просто интересующихся мистическими феноменами. Каждый находил здесь что-то свое, что-то интересное.

Однако Степан не считал себя ни блогером, ни ученым. Он путешественник по времени. История, природа и загадки насыщали его сильной положительной энергетикой. А если удавалось еще и выяснить, что за объект он исследовал, то это граничило с состоянием легкой эйфории. Этой жизненной энергии и вдохновения Степану хватало на все рабочее время, проводимое в офисе. Ведь путешествовал он только во время отпуска…

* * *

Зима в этом году выдалась снежная, но теплая.

Снег блестел и переливался всеми цветами радуги под ранними лучами солнца, окутывая ветви деревьев. Из нетронутых сугробов и наносов чернели корявые суки кустов и засохшие стебли трав. Там, где летом петляли тропы, на снежном настиле виднелись звериные следы. Стайки птиц облепляли рябины, уничтожая богатый урожай. Другие пернатые лакомились остатками семян из замерзших растений.

На невысоких холмах и на склонах оврагов снег порой и вовсе отсутствовал. Серая замерзшая земля с остатками опавшей листвы и сухой травой, запахами почвы и тлена, тонкими и толстыми полосками просматривалась среди могучих и изящных деревьев.

Степан остановился возле горбатого мостика, перекинутого через неширокую спокойную речку. Егерь сказал, что вода здесь никогда не замерзает. Даже в самые лютые морозы! А сейчас стояла хорошая зимняя погода. Немного морозная, но приятная. Степан пожалел, что одел на прогулку слишком теплый свитер. В сочетании с хорошей зимней курткой он оказался излишним.

Дойдя до середины моста, путник посмотрел вниз. Темные воды не спеша текли по своему привычному пути. Изредка в реке можно было заметить упавший сук или соринку. У противоположного берега речка сильно мельчала. Подводные камни выступали на поверхность. Одни из них непрерывно омывались водой. Иные, особенно крупные, оказались припорошенными сверху снегом. Вода тихо журчала, сливаясь с гармоничной лесной тишиной.

Постояв некоторое время на мосту и сделав несколько фотографий, Степан прошел дальше. Перейдя мост, он снял лыжи, на которых сюда добрался, и, воткнув их в снег вместе с палками, поднялся по ступеням на прогулочную площадку.

Пройдя вдоль заснеженного парапета, не привлекшего его внимания, молодой человек перешел в лесной сад. Здесь снега было больше. При первом же шаге Степан по колено провалился в сугроб. Однако возвращаться за лыжами не стал. Впереди виднелось несколько невысоких бесснежных холмиков, и он надеялся, что дальше сугробы окажутся не такими глубокими.

Но он жестоко ошибался. Отойдя от первого же холмика всего на пару метров, Степан по пояс провалился в снег! Путник на какое-то мгновение даже не понял, что произошло. Он просто шагнул, а в следующее мгновение снежный наст оказался чуть ли не под носом. Испуганная белка, наблюдавшая за ним с низкой ветки березы, стремглав рванула на макушку дерева. Любопытная сорока молча склонила голову набок.

Степан рассмеялся, поражаясь своей наивности. Ведь егерь предупреждал его, что в лесу полно больших ям и оврагов, ныне хорошо замаскированных снегом. Как он мог об этом забыть?

Выбравшись из ловушки, Степан отряхнулся и, вооружившись длинной палкой, продолжил свой путь…

Наконец впереди показались серые стены старого здания. Путник остановился сделать несколько фотографий. Уж больно выигрышно смотрелась разрушенная подсобка на фоне темных деревьев, украшенных шапками снега и высохшими плодами.

Степан продолжал фотографировать лесной сад и подсобку, когда ему показалось, что он слышит музыку. Тихую, спокойную и гармоничную мелодию, безумно красивую и завораживающую. Он прислушался, опустив фотоаппарат и перестав щелкать затвором. Может, ему померещилось? Кто мог так красиво играть в лесу на рояле? В местах, настолько удаленных от жилых поселений, что сюда редко кто добирался даже из чистого любопытства?

Нет, мелодия слышалась отчетливо. И доносилась она из уцелевших стен подсобки! Не раздумывая, Степан поспешил на звук симфонии, сгораемый от любопытства увидеть, что же все-таки происходит…

Он остановился в проеме огромной дыры в стене, некогда оставленной боевым снарядом, угодившим в здание в годы войны. Его взору предстал яркий пятачок света, внутри которого стоял рояль. Покрытый тонким инеем паркет блестел в лучах полуденного солнца. Гладкую крышку инструмента покрывали опавшие сухие желто-коричневые листья, небольшие тонкие веточки и гроздочки черноплодной рябины. На табурете воздушной горкой покоился снег.

Степан прошел внутрь здания и приблизился к инструменту. Клавиши из слоновой кости и позолоченные педали опускались и поднимались сами собой, извлекая из рояля чарующие звуки. Нотный стан был пуст.

Околдованный симфонией, путник сел на табурет, стряхнув с него мокрый липкий снег. Он прикрыл глаза, наслаждаясь волшебной музыкой, не прерывающейся ни на мгновение.

Так шло время. Степан не заметил, как сгустились сумерки и наступила ночь. Как похолодало, и как посыпал снег крупными кружевными хлопьями. Как усилившийся ветер завывал в стенах здания. Он не видел, что луна, вышедшая из-за туч, осветила путь огромному серому волку, бродившему неподалеку. Волк неспешно прошествовал к роялю и лег рядом с путником, так же покорившись звучанию симфонии…

2

Его нашел егерь.

Обеспокоенный долгим отсутствием туриста, Борис на рассвете отправился на его поиски. За ночь навалило много снега. Все следы оказались заметены. Даже видавшие виды опытные псы не могли взять след. Единственное, что знал Борис, это то, куда именно хотел попасть его гость. Борис подробно объяснил маршрут Степану и снабдил его точной картой. Егерю оставалось надеяться только на то, что путешественник никуда не свернул с пути, ничего себе не сломал и на него не напали дикие звери…

Егерь нашел гостя в старой подсобке. Степан спал, свернувшись калачиком на заледенелом полу в обнимку с волком. Их обоих прилично припорошил снег.

Услышав лай собак, волк встрепенулся и навострил уши. Встречаться с еще одним человеком и его питомцами зверю совсем не хотелось. Потянувшись и сладко зевнув, волк отряхнулся, прогоняя остатки колдовского сна. Оглядевшись по сторонам, волк потрусил в чащу леса.

Борис придержал собак. Он знал этого волка.

Когда-то давно егерь спас его от браконьеров, устроивших подпольную охоту на диких зверей. Браконьерам было все равно, кого стрелять – волка или лисицу, зайца или косулю, белку или лося. Тогда Борис, заручившись поддержкой в верхах и призвав на помощь разные службы, денно и нощно прочесывал лес в поисках бандитов. Наследили те немало! Поломанные кусты и деревья, растерзанные туши животных, кровь, пепелища костров и горы мусора. Браконьеров нашли здесь же, в стенах подсобки музыкальной школы. Все они спали крепким сном. Никого из них разбудить не удалось. Спустя несколько месяцев бандиты скончались в больнице, не приходя в сознание. Какой вывод и заключение сделали правоохранительные органы, Борис не знал. Для него было важно только то, что браконьеры понесли наказание за содеянное.

А волка егерь тогда вытащил из капкана. Худого, изможденного и обессилевшего. Борис выходил зверя и отпустил на волю. Но волк часто захаживал к нему. В основном, чтоб поживиться в курятнике…

Егерь подошел к спящему Степану и попытался его разбудить. Он толкал и пинал путника, пока тот не открыл глаза.

Степан с удивлением смотрел на бородатое лицо егеря, не понимая, как тот здесь оказался. И где, собственно, это самое «здесь»? Почему он лежит на снегу? Он спал?

Борис помог путнику встать. Ноги Степана дрожали и подгибались от слабости. Он еле шел, поддерживаемый Борисом, ругающимся на чем свет стоит…

* * *

Первое, что сделал Степан, вернувшись в город, это кинулся к компьютеру, чтобы лучше рассмотреть и распечатать фотографии.

Все они были потрясающими! Четкие, красочные, насыщенные. Все! Кроме фотографий старого здания. Эти снимки были немного странными. Природа, животные и птицы, попавшие в кадр вблизи разрушенной подсобки, выглядели мрачно и зловеще. Деревья, получились более темными и корявыми, с кривыми стволами и сучьями, торчащими в разные стороны. Само здание скрывалось в плотном тумане. Его очертания не просматривались. Дневные и вечерние снимки ничем не отличались друг от друга по контрасту и четкости. Смазанные, размытые пятна и серый бледный фон присутствовали на каждой такой фотографии.

А еще оставалась симфония. При взгляде на туманное облако, окутывавшее древнюю постройку, в голове начинала играть мелодия. Но не та нежная и чарующая, которую смутно помнил Степан, а совсем иная – грубая, прерывистая, глухая и зловещая. Она проникала в сознание, вызывая панический ужас, заставляя внутри все сжиматься и трепетать, вздрагивать от малейшего шороха и пытаться забиться в какой-нибудь угол от беспричинного страха.

Придя в себя после подобной панической атаки, Степан обнаружил себя сидящим в шкафу. Он зарылся в старое постельное белье, которое давно хотел выбросить, но все забывал, потому и сложил его в это место. Выбравшись из своего укрытия, Степан прислушался.

Нет, никакой мелодии не было и в помине. Через приоткрытое окно в комнату проникал холодный зимний воздух. Где-то на улице через небольшой лесопарк шумела трасса. Ее даже можно увидеть, если выйти на балкон. Внизу у подъезда лаяли собаки. Это соседка Марина вывела своих питомцев на прогулку – трех красивых породистых хаски. Мимо окна пролетела ворона, приземлившись на соседнем балконе. Там тетя Глаша оставляла для этих птиц миску с угощением.

Степан закурил и вышел на балкон. Холодный воздух сотнями колючек пронзил его разгоряченное тело. Но это было даже приятно. Он не докурил, затушив сигарету о бортик. Сложив руки на груди, Степан устремил взгляд к закатному солнцу. Кроваво-красному, в обрамлении розовых и фиолетовых облаков, плавно меняющих цвет на бежевый и золотистый, на фоне нежно сиреневого постепенно темнеющего неба.