Абсолютное Зло и другие парадоксы объективной этики

В принципе, это не удивительно. Само желание направить, обьяснить человеку его долг, есть не что иное как лишение его выбора – этика парадоксальна в самой своей основе! Как впрочем и сам разум, который жаждет свободного и одновременно правильного выбора. И тем не менее, обосновывать надо. Как же этика может достучаться до разума? Как конкретно она может связать добро и счастье? Ведь идеал, совершенство, очевидно, недостижимы?

По идее, этика, в отличие от религий или идеологий, не должна запугивать или обманывать, она должна разьяснять, опираться на правдоподобие, на логику и здравый смысл, использовать знания добытые наукой и искусством. Первые ее попытки были наивны – античная философия просто отождествляла мораль и счастье, обещая последнее в виде награды за правильное поведение. Неясно было только, что правильно – гедонизм с обилием удовольствий или стоицизм с отказом от оных. Постепенно пришло понимание, что счастье несовместимо с моралью, ибо опыт показывает, что быстрее и лучше животное счастье достигается отказом от морали. На какое-то время победила религия – люди стали запугивать друг друга. С победой научного знания, верх взял другой подход – если мораль как следует описать, обьяснить ее связь с природой, ее внутреннюю логику, она сама обоснуется. То есть, скажем, если доказать, что этика полезна для общества, что она, например, вытекает из эволюции, люди захотят стать моральными и наступит счастье.

Как ни странно, этот подход популярен и сейчас. Разумеется, нельзя путать обоснование этики и ее обьяснение. В этом необычность этики. Как мы говорили, этическая «теория» влечет прямые практические выводы. А тогда получается, что если этика не тронула человека, не изменила его поведения – она неверна, как бы логична и доказательна она ни казалась. Логика бессильна против свободы. Обстоятельно описанный источник морали – будь то Высший Закон, природа, эволюция, социальный договор или общая польза – еще не повод считать мораль обоснованной. После всех описаний и обьяснений человек вправе спросить – а зачем мне следовать этой вашей морали? Обосновать мораль значит показать, что мораль нужна лично ему, что без нее нельзя. Как вы думаете, если вместо доходчивых, проникновенных слов, философ завалит человека скучными рассуждениями, поможет это? Выходит, не только постулаты морали должны быть правдоподобны, а выводы логически безупречны, но и их предьявление – эмоционально безотказным и психологически неотразимым.

Именно это я пытался сделать по мере сил, пусть и не слишком удачно! В свое оправдание замечу, что без таланта рассказчика, да и без вашего участия, это трудно. И все же я показал, как стремление к свободе побеждает зло, делает общество лучше, а жизнь счастливее? Надеюсь, это было вполне логично, хоть и немного парадоксально. Но даже парадоксальность этики выглядит, по-моему, вполне правдоподобно. Как и любое фундаментальное знание, постулаты этики невозможно строго обосновать. Реальность свободы и моральное равенство свободных людей, на мой взгляд, самоочевидны, а значит принятие этих постулатов служит вполне обьективным критерием разумного человека. Поэтому я и не тратил время на убеждение. Разумные люди сами воспринимают новые идеи, их не надо убеждать, а убеждать тех, кому свобода чужда, бессмысленно. Отсюда и форма бесед – я хотел быть с вами на равных, ждал ваших вопросов, даже возражений. В конце концов, я тоже могу ошибаться. Это лучше еще одной из бесчисленных книг, чьи авторы вещают неизвестно кому. Мое желание – не писательская прихоть. Сама этика руководит нами, вовлекает нас в договор, ведь как легко догадаться, обсуждая, одобряя или критикуя этические идеи, мы ищем консенсус, а найдя – удостоверяем их истинность.

Что касается эмоциональности и психологичности – тут вопрос хитрый. Во-первых, в отличие от повествовательного искусства (литературы или кино) ориентированного на личные отношения, на конкретные примеры добра и зла, этика имеет дело с абстракциями едва ли способными вызвать эмоциональный отклик. Во-вторых, что важнее, доводы этики взывают к чувству свободы, которому претит эмоциональное или психологическое давление. Этика не может приказывать, уговаривать, воздействовать на инстинкты. Обращаясь к моральной интуиции человека, она полагается на имманентно присущие им притягательность добра и отвратительность зла. Она может вдохновлять, делать идеалы привлекательными. Признайтесь, разве нравственное чувство не подсказывает вам, что свобода – это действительно правильный идеал? И она может отвращать. Согласитесь, быть животным противно даже если животные – все вокруг. Опираясь на сущее, беспокоя совесть, разьясняя что есть зло и что есть добро, этика подсказывает должное, пробуждает моральные чувства, мотивирует. Да, логика универсальна и обьективна, а чувства непостоянны и субьективны, но иного выхода нет. Чувство свободы нельзя игнорировать, именно оно в конечном итоге решает – принять моральные доводы или отвергнуть. И, кстати, чувство свободы – особенное в этом плане. Оно, как и свобода, имеет черты и субьективности, и обьективности.

И так же люди будут обосновывать моральные идеи всегда, поскольку таков единственный правильный способ обоснования. Этичная аргументация не сводится к сухим рациональным построениям, призванным доказать, что долг необходим потому что так положено природой, что он полезен обществу, вытекает из реальности или заложен в структурах разума и прагматиках языка. Свободная цель человека выше, важнее его самого – рационально обосновать подобную цель нельзя. Но как же эта цель связана с личным счастьем? Оно – результат, итог. Парадокс счастья в том, что если целенаправленно стремиться к нему, если мыслить его как личное благо, оно ускользает. Выражаясь кратко – нельзя быть этичным для того, чтобы быть счастливым, но нельзя стать счастливым, если не быть этичным. Потому что стать счастливым можно только став самим собой, а стать собой можно только став свободным. Стремление к свободе, выраженное в творчестве, в сотрудничестве, в преобразовании мира – это нравственный мотив противоположный рациональному интересу.

Свобода создала человека не случайно, у него есть предназначение и оно отрицает всякое иное счастье. Иное «счастье» – животное, эгоистичное, счастье насилия или прозябания – возможно только за счет других: один побеждает остальные проигрывают, один счастлив остальные – как получится. Но и победа не заполняет пустоты, она бессмысленна, она всегда временна. Поражение – суд истории, позор и насмешки потомков – придет, пусть после смерти. Так разум преодолевает рациональность – он осознает бренность существования и побеждает ее в идеале и совершенстве. Он жаждет красоты.

Да, этика не чужда и прекрасного. Красота – вполне законное средство обоснования моральных доводов, ибо свобода красива. Соответственно, красиво истинное счастье – служение высокой цели, расцвет личности, реализация творческого потенциала, признание и благодарность общества. Не в этой ли полезности, сводящей воедино общее и личное благо, призвание человека? Найти себя создав нужное другим, найти способ стать собой творя добро – вот в чем сущность свободного выбора, которого якобы лишает нас свобода – а вовсе не в простом предпочтении «добра» «злу». Творчество – та искомая с античных времен добродетель, что ведет к счастью, и которая, весьма вероятно, сделала счастливыми незаметно для них самих первых философов. Человек-творец творит и собственное счастье, никому больше это не под силу. Творя, он привносит в мир совершенство, ибо идеал обязательно должен воплощаться в реальность – а иначе зачем он нужен? В этом воплощении, в достижении идеала и заключается счастье Человека. Оно возвышенно и прекрасно. А иное стоит ли усилий?

35 В поисках морального закона

Не умея обосновать мораль но интуитивно ощущая ее обьективность, люди издавна пытались найти ее правила, сформулировать некие «глубинные законы человеческого бытия». Так появились божественные заповеди, «золотые» правила морали и единственно-верные учения. В наше время тоже полно идей о том, как должен выглядеть высший моральный закон. То говорят, что главное – терпимость и плюрализм, то – демократия и права человека, то – гуманизм и социальная справедливость. Пытаясь упростить себе задачу, философы даже придумали особую «социальную» философию, дабы изучить общество научно и найти наконец загадочные законы общественного устройства. Но разумеется, они ищут все те же моральные законы, пусть и выраженные иначе. Чтобы лучше понимать место обьективной этики среди множества ошибочных идей, давайте вкратце рассмотрим самые известные из них, и заодно дополним наши беседы небольшой критикой.

Ветхие христианские заповеди и иные религии пропустим. Несмотря на почтенный возраст и авторитет, они слишком просты и практически неприменимы в обычной жизни. То же относится к гуманизму – светской версии христианства. Примитивны и первые философские осмысления правильного поведения, например правило «золотой середины» Аристотеля, «умеренность и благоразумие» стоиков или «духовное блаженство» эвдемонистов.

Давайте начнем с «золотого» правила, которое все еще пользуется популярностью: «поступай так, как бы ты хотел чтоб поступали с тобой» или, в негативном виде, «не поступай». Легко видеть, что это правило чисто формально – оно не говорит как поступать, оставляя это на усмотрение человека. Естественно поэтому, что уникальность личности обессмысливает его, сводит к нулю. Мало ли что взбредет человеку в голову?

Иной вариант формулировки можно найти у философа Канта: «поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы иметь также и силу принципа всеобщего законодательства». Однако это тоже только форма, не ясно в чем содержание, как практически надлежит поступать. Формулировка лишь подчеркивает очевидное – моральный закон должен быть абсолютно универсален. Другая попытка философа тоже неудачна: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели и никогда только как к средству». Но у человека не может быть множества взаимоисключающих целей! Кроме того, неясно как быть с плохими людьми. Принимать такими какие они есть?

Практика вызвала к жизни учение утилитаризма: «поступай так чтобы принести максимальную пользу максимальному числу людей». Тут уже есть осмысленное указание на пользу. Однако опять таки, каждый понимает пользу по своему. Кроме того возникает вопрос о тех, кто не попадает в «максимальное число» – можно ли ради пользы остальным нанести им вред? Утилитаризм фактически говорит – да, цель оправдывает средства. Пусть кому-то плохо, зато другим хорошо!

Несмотря на явную аморальность подхода, он оказался популярен, что видимо обьясняется преобладанием гомо-сапиенсов с их прагматичным отношением к сородичам. Свою правоту они любят подкреплять задачами такого рода – можно ли убить одного невиновного чтобы спасти миллион? Для утилитаристов кристально ясно – можно и нужно. Однако писатель Достоевский сомневается – стоит ли слезинка ребенка всего счастья мира? Этика однозначна – нельзя. Во-первых, это насилие. Во-вторых, если хоть один человек против, договора не будет, в-третьих, никакие подсчеты в ценности человека неуместны. С утилитарной точки зрения люди конечно не одинаковы – кто-то приносит больше пользы, кто-то меньше, но морально один равен всем и все равны одному. Достоинство членов общества, хоть и подобно математическому равенству, не складывается и не делится. Да и с пользой не все так просто. Польза видна в конце, в итоге, ведь творчество непредсказуемо. Каждый человек уникален, а потому один с точки зрения свободы вполне может стоить и миллиона, и миллиарда. Таков абсолют свободы.

Вы, возможно, возразите – но ведь спасти это моральный долг! Да, но не для этики. Героическая мораль не только требует жертвовать собой, она также подсказывает, что можно пожертвовать меньшим ради большего, ибо такова арифметика победы. Но даже мораль подчиняется этике – ее требования остаются на усмотрение человека, его свобода первична. Можно порицать человека не желающего выполнить свой жертвенный долг, но его нельзя принуждать к этому!

Упомянутую задачу не следует путать с похожей – кого спасать, если спасти всех нельзя. Тут в дело вступает относительная ценность людей. Однако внешнее сходство задач не должно скрывать сути. Подсчет ценности вторичен, он не оправдывает утилитаризм, поскольку в данном случае свободы выбора нет. Выбор «кого спасать» несвободен, поэтому не будет беды, если человек вообще откажется выбирать и спасет кого сможет.

Утилитаризм изрядно запутал проблему целей и средств. Можно ли ради благой цели немножко схитрить, подвинуть людей в сторону? Можно ли чуть-чуть применить насилие? Можно ли сначала лишить человека чего-то, а потом одарить и тем сделать гораздо счастливее чем раньше? Как мы уже говорили, этика дает ясный ответ – нельзя добиваться правильной цели неправильными средствами. Такие средства компрометируют цель. Все правильные цели уходят корнями в свободу, которая является общим благом. Соответственно, насилие в отношении даже одного человека делает цель благом уже не общим.

Еще одна практичная идея – демократия: «выбирай власть и следуй ее установлениям». По задумке, выборная власть стремится угодить максимальному числу избирателей, а значит демократия есть не что иное как вариант практической реализации утилитаризма – вместо того, чтобы самому решать как поступать на благо максимального числа людей, человек поручает это власти. Поэтому, хотя установления выборной власти и отражают нечто напоминающее общее благо, демократия противоречит этике. Голосование – это победа большинства, но истина не получается в результате голосования, она требует учета каждого мнения. Во-вторых, хотя демократия выглядит шагом вперед по сравнению с деспотией, это – узаконенное насилие, а значит реальная власть выражает мнение не большинства, а тех, кто имеет влияние, будь оно идеологическое, финансовое, административное или любое другое. Т.е. демократия – лишь закамуфлированная форма той же деспотии. В-третьих, демократия неприложима к гомо-сапиенсу, который не способен иметь собственное мнение. Он всегда ошибается, поддается лжи и манипуляции. Иметь свое продуманное мнение, да еще близкое к истине, способны лишь свободные люди. В-четвертых, власть даже выборная антагонистична свободе.

Демократия выглядит как договор, как возможность выявить и согласовать общие предпочтения, и тем создает иллюзию свободы – каждый может жить как хочет, достаточно время от времени высказывать предпочтения голосованием. Так идея демократии способствовала распространению идеи либерализма: «поступай как хочешь, но не мешай равной свободе поступать другого». Где тут недостатки? Во-первых, мы все еще не имеем практического указания как поступать. Увы, слово «свобода» ожидаемо вскружило многим голову и в итоге их предпочтения свелись к эгоизму – именно так стали трактовать либеральную свободу. Во-вторых, формула содержит очевидную неясность – как отмерить равную свободу? Уточнение формулы привело к правам человека. Но сведя свободу к правам, либерализм говорит уже не о ней, а о чем-то ином – о равенстве прав, равноправии. Но откуда взялись эти права, кто был тот гений, что сумел измерить свободу? Разумеется, подмена уничтожила свободу. Почему у одних есть право обладать миллиардами, а у других – право на жалкое пособие? Почему у одних есть право вершить судьбы мира, а у других – служить удобрением для истории? Почему одни вечно кривляются в телевизоре и разглагольствуют в газетах, а другие молча терпят?

Непродуманные, не обеспеченные ресурсами права человека – это моральное насилие, изначально ошибочная, а ныне откровенно ложная концепция. Право есть притязание на что-то, когда остальное запрещено. В свободном обществе, где напротив разрешено все что не запрещено, прав нет, поскольку все обладают любыми мыслимыми правами, за исключением права на насилие. Либерализм подменяет настоящий договор суррогатом «социального» договора. Отсутствие необходимости договариваться приводит к насилию, к тому, что люди перестают принимать во внимание чужое мнение и чужую свободу.

Ужасы либеральной демократии породили идеал коммунизма: «от каждого по способностям, каждому – по потребностям». Тут, во-первых, неясно, кто определяет способности и потребности. Одно дело когда сам человек, другое – когда надсмотрщик с кнутом. Во-вторых, идеал не указывает в чем цель, в чем смысл прикладывать способности. Похоже – как раз ради потребностей, отчего идеал выглядит как праздное изобилие, мечта гомо-сапиенса. Или – как сыр в мышеловке, который на практике сам собой сводится к казарменному равенству.

Глобализация родила этику дискурса: «поступай так, чтобы принципы твоего поведения были приемлемы для всех кого оно касается, и чтобы убедиться в этом спроси их». Здесь мы вплотную подходим к договору. Однако у нас не только остается старая неясность «где взять принципы», но и появляется новая – «что делать, если они отвергаются?» Этика дискурса не обьясняет как переубедить несогласных. Она полагается на рациональность, но мы знаем, что так согласия не получится, ибо самое рациональное – личные интересы. Этика дискурса остается чисто формальной, она требует согласия, но не говорит на основе чего, ради чего и благодаря чему оно возможно. Все, что ясно – участники договора должны быть свободны, но что это значит, откуда берется свобода и куда она ведет, остается загадкой.

Приведенные попытки найти моральный закон показывают, что дело это нелегкое. Поэтому были философы отрицавшие закон, видевшие свободу в отказе от него. Дескать, свобода – это право самому ставить себе законы, таков главный закон!

Каково же решение? Можно ли выразить обьективную этику в виде краткого, но емкого правила? Мне лично нравится формула «преодолевайте детерминизм, уничтожайте насилие», но она слишком расплывчата, поэтому лучше сказать, что нет никакого раз и навсегда данного морального закона. Есть свобода, ведущая нас к договору, и есть договор ведущий нас к свободе. И есть договорные правила, которым надо подчиняться. Причем эти правила, парадоксально, и изменчивы, и постоянны. Ибо мы хотим найти наиболее правильные, совершенные законы, которые никогда не придется менять. И одновременно наш долг – идти дальше, творить новое, преодолевать насилие в его бесконечном многообразии, а значит – придумывать новые законы, которые неизбежно будут отменять или улучшать старые.

Закон – форма существования этики, это будущее ставшее настоящим. Способность следовать правилам идет наперекор животной природе. Животное импульсивно, подвержено моменту, оно все настороже и не знает что будет делать через минуту. Человек, заключая договор, ручается за то, что сможет преодолеть препятствия, что его воля сильнее детерминизма, он гарантирует будущее. В верности слову проявляется его достоинство. На достойного человека можно положиться, на его гарантиях основано общество, и чем прочнее его слово, тем прочнее общество.

Вы знаете, что в законах проявляется негативность этики. Вы также знаете, что свобода едина, что она не делится на негативную и позитивную. Стало быть негативность не бывает без позитивности? Да, иначе законы не могли бы ни возникнуть, ни меняться! Однако этика не требует действий прямо, выбор всегда остается за человеком, ведь его цель – свобода. Так, если человек настолько плох, что от него всем только хуже, этика предпочтет чтобы он бездействовал! Обьясняя генезис законов, этика дает их сущностное наполнение – она не ограничивается формой закона, но и раскрывает его смысл, его содержание. Позитивное начало этики указывает на свободу, на преодоление детерминизма, социального – запретами, природного – новыми ресурсами (включая знания). Отсюда и содержание. Если закон запрещает – он запрещает насилие. Если требует воздаяния – он требует эквивалентности обмена, адекватного возмещение как принесенной пользы, так и нанесенного вреда. Ну а в сумме получается что-то типа «от каждого по совести, каждому по справедливости». :)

36 Итоги

Темы, которые я собирался обсудить, исчерпались, хорошо бы подвести кое-какие итоги. А то я столько наговорил, вы наверное уже забыли с чего все началось!

Итак, что же такое обьективная этика? Совокупность идей, управляющих разумом. Цель управления? Обрести бытие. Бытие возможно только через «смысл», ибо разум нематериален. Смысл бытия – это опять идеи, из чего можно заключить что этика – это уже идеи об идеях, «метаидеи». :) О чем же идеи разума? О том, как преодолеть необходимость и сделать шаг к идеалу, к улучшенной версии реальности – разум творит себя меняя мир. Но идеал не может взяться с потолка! Этика подводит под идеал основу – добро, которое указывает разуму путь и придает всему сущему смысл.

Важная особенность идей этики – практичность, они применимы всегда, когда есть выбор, а он есть практически всегда. Даже в условиях отсутствия договора можно руководствоваться требованием отказа от насилия, что, с одной стороны, не равнозначно жертве, к которой призывают иные виды морали, а с другой – не оправдывает произвол, к которому подталкивают идеологии. Но, конечно, окончательная правильность идеалов невозможна без согласования мнений всех разумных людей, ибо добро непознаваемо и парадоксально – мы можем точно знать лишь что такое зло. Именно в этом причина решающей роли консенсуса. Неправильное, плохое действие то, которое признает таковым хоть один человек, а соответственно хорошее – когда таких мнений нет. В этом и причина запретов. Этика не предписывает поступков – она запрещает, но тем добивается удивительного эффекта. Запреты подталкивают к познанию реальности, к поиску способов избежать насилие и преодолеть необходимость, к творчеству и труду на общее благо. Так этика заставляет человека творить новый мир – мир добра, красоты и справедливости – но проявляя собственную свободу, делая собственный выбор, создавая и выражая собственную уникальную личность.

Тут-то и выясняется, что за добром «скрывается» свобода. Несмотря на все ее странности, несмотря на антагонизм привычному, несмотря на все сложности с ее определением и существованием, свобода не является чем-то сверхьестественным и это отлично ощущается в жизни. Наша воля – ее естественное следствие, мы обладаем волей поскольку являемся частичкой материи, которой присуще это загадочное свойство. Свобода проявляется всегда одинаково – как творчество, создание чего-то нового – благодаря чему мы можем ее осознать, и одновременно всегда по разному – благодаря чему наше знание о ней и о мире ею порожденном никогда не будет полным. Свобода и детерминизм – две главные «силы» мироздания. Первая нацелена на изменения, на создание нового, вторая – на сохранение, постоянство. В этом парадокс существования свободы. Существовать – значит повторять себя, но как может существовать то, что никогда не повторяется, что проявляется созданием всего остального, а по сути – созданием самого себя? Свобода создает себя и этот процесс не имеет конца, а потому не имеет ответа и вопрос о ее существовании.

Однако, хотя мы не можем утверждать, что свобода существует, мы можем уверенно сказать, что существует этика, основанная на свободе. Этика призывает идти наперекор природе, противостоять ей. Разумеется, под той природой, которой надо противостоять, имеется в виду не только окружающая среда, которая пожалуй больше помогает нам, чем мешает. Речь идет прежде всего о животной природе человека. Этика начинается с себя. Труднее всего справиться с собой, преодолеть свои инстинкты, потребности, желания. И хотя нам в этом иногда помогает общество, это не оно формирует нас, заставляет стать лучше, избегать насилия и лжи. Напротив, в конечном итоге это сами люди формируют общество таким, каким хотят его видеть.

Благодаря этике разум обретает бытие, а человек превращается из животного в свободную личность. Этика – тоже благо, а потому полезно лишний раз уточнить вопрос о ее полезности. Этика бесполезна – это условие ее правильности. Если бы она была полезна, мы бы не заморачивались ее сложностями, а просто следовали своей выгоде. Но как благо может быть бесполезно? Так, что она полезна абсолютно всем, но при этом – никому в отдельности, в точности как свобода. Можно сказать, польза обьективной этики тоже обьективна. И этика, и свобода – это действительно общее благо. Ведь общее слагается из личного, а не подавляет его. Свободный человек не может жить как для себя одного, так и только для других, ибо свобода озабочена и всем обществом в целом, и каждым из нас в отдельности. Она требует баланса своих и чужих интересов, без чего невозможен честный договор. Поэтому отказ от своих интересов ради общего блага, как иногда трактуют «общее благо» – ошибка. Не бывает общего блага за счет кого-то. Но как найти баланс между «я» и «мы»? Нетривиальными, творческими усилиями. Абстракции «общего блага» и стоящей за ним свободы каждый должен найти, придумать конкретную форму, удовлетворяющую условиям общности и практичности. Таков «личный» интерес свободного человека, такова его цель – общее благо, но в конкретной форме. А в достижении такой цели – истинное счастье творца.