Тонечка Воробьева упиралась в плохо сваренные скрипящие ритмичной музыкой прутки арматурного ограждения. Когда она поворачивала голову с волнующимися пружинками кудряшек, маленький полуоткрытый ротик, со смазанной губной помадой, алел на белом, в вечернем сумраке, лице. Упрямо сжатые губки придавали этому лицу сосредоточенность и строгость.

Горизонт пылал фантастическим огнем. Старая антенна на длинном громоотводе восклицательным знаком возвышалась над нами, подчеркивая значимость бытия.

Предательская мысль в моей голове портила божественное действие: «Черт возьми, наверное, здорово это выглядит снизу!»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Женька, – сияла широко распахнутыми красивыми еврейскими глазами Тонечка Воробьева, – Исаев машину свою дает. Меня посылает в Центральный документы отвезти. Про тебя спрашивал. Поедешь?

– Не-а, – набивал я себе цену. – Смена кончается, чего я свой выходной тратить должен?

– Да нет же, – тараторила Тонечка возбужденно, – я его уговорила тебе потом отгул дать.

– Не-е, – торговался я, будто бы разговаривал с начальником, – мне здесь хорошо. Я же не нанимался в командировки ездить!

– Ну Женька, ну поехали… Он же говорил, что ты сам ему предлагал!

Тонечка Воробьева деланно надула губки, утрированно изображая сожаление, хотя оттенок растерянности проступил настоящий.

– …Ну, я не знаю… – перешел я на чистый женский язык.

– Поедем, а? – по-кошачьи заглядывая в глаза, тихо протянула она.

«Умеет, однако! Прелесть какая!» – в уме заметил я, делая длинную паузу, любуясь заметно возрастающей тревогой моей прелестной собеседницы.

– Ладно, уговорила, – деланно согласился я. – Только ради тебя!

Тонечка Воробьева совсем по-детски запрыгала, выказывая искреннюю радость.

– Но учти, – строгим тоном преподавателя воскликнул я, – это будет чисто деловая поездка!

После небольшой паузы, Тонечка неуверенно ответила:

– …Ну да, конечно… Мы же по делам.

Сколько разных эмоций было на лице Тонечки Воробьевой! Я читал это лицо, как удивительный по красоте роман, который, в своем длительном продолжении, обещал очень и очень много интересного!

– Мы прямо сейчас едем? – по-деловому поинтересовался я.

– Да. Исаев в СЭС с утра, к обеду только будет, Лешка на заправку поехал, сейчас будет.

Лешка, Водитель начальника, очень молодой парень, жил только своей работой, своей рабочей «Волгой». Часто заходил ко мне в мониторку. Мы дружили. Эта дружба была с обоюдным интересом. Лешка любил поговорить, собеседников не находил. Я притягивал его искусственным умение слушать. Он же невольно поставлял мне большое количество информации об устройстве нашего предприятия «наверху». Хотя не скрою, чувства мои к нему были действительно очень теплыми. Лешка был просто добрым и бесхитростным. Я ценил это и никогда этим не злоупотреблял.

Любуясь Тонечкиным лицом-романом, я не заметил, как подъехал Лешка. Он зашел в мониторку, внезапно заставив Тонечку вздрогнуть.

«Бедная, – искренне пожалел я ее, – зашугал ее начальник, всего боится!»

Лешка поздоровался, велел поторопиться.

Мы сели в «Волгу»: я – впереди, Тонечку сослали на заднее сидение (я предположил, что для конспирации сразу лучше вместе не садиться).

Лешка поправлял зеркало заднего вида. В нем на мгновение промелькнуло недовольное и даже немного обиженное личико Тонечки Воробьевой. Я обернулся к ней.

– Ну что, удобно? – заговорщицки подмигнув, спросил я.

– Ага! – поняла что-то свое Тонечка, делая вид, что рассматривает содержимое объемистой папки с бумагами.

– Мне еще в три места надо сгонять, – сетовал Лешка. – Сейчас решим, куда сначала.

– Чего решать – меня в последнюю очередь, – выгадывал я. – Как же я обратно добираться буду?

– Нет, так не получится, – погружал меня в реальность Лешка, – не успеем. Давай так: я вас с Тонькой по точкам раскину, потом по своим делам, потом вас всех соберу.

– Ага, – испугалась Тонечка Воробьева, – я быстро все сделаю, куда потом денусь? В офисе сидеть?

– Леша, – используя его легкую грубость как инструмент, слегка возмутился я, – не Тоньку, а Антонину, девушку интеллигентную во всех отношениях! Ладно, давай так: сначала отвезем документы – это не долго, я думаю, тебя минут десять не задержат, потом со мной в Центр связи. Там я не знаю, как получится. Но на меня особо не рассчитывай. Центр связи черт знает, в какой дыре, там заводы какие-то. Может статься, что я задержусь. Я от туда позвоню на твою мобилу.

Тонечка Воробьева сидела молча. Наверное, с видом, будто решается ее судьба – не знаю, не видел, но это предполагалось. И как-то я забыл про то, что эта поездка только для меня – приключение, что ей надо и о делах подумать.

Рациональный Лешка задумчиво произнес:

– М-да… Представляю, что будет, если я вернусь один.

Я понял, что стоит немного серьезнее отнестись к нашей поездке.

– Почему один? – отыгрывал я назад. – Просто может так получится, что мы выберемся куда-нибудь, где тебе проще нас забрать.

– Ну, давай так, – согласился Лешка. – В общем, посмотрим.

– Тоня, тебе самой как? – повернулся я к Тонечке Воробьевой. – Давай так?

Тонечка сидела в какой-то прострации, почему-то держа документы «вверх ногами».

– …Дам так… – отсутствующе протянула она. – …А? Что? Мальчики, да мне вообще все равно. Я на все согласная!

Последние слова Тонечка Воробьева произнесла театрально и напыщенно.

В этот момент Лешка завел двигатель, газанул пару раз, прислушиваясь к его, только ему понятной «музыке», мало замечая, что происходит вне поля его внимания.

* * *

Километров пятнадцать мы ехали неинтересно, болтая с Лешкой о том, что Исаев хочет «Газель» покупать, собирается строить гаражный бокс. Я сетовал на нерациональность некоторых решений начальника.

– Чего строить? Вон старые складские помещения просто так стоят. От говна и дохлых кошек очистим, ворота новые – и вот тебе, прекрасный гаражный бокс!

– Жень, с нами интеллигентная дама! – внезапно вернул мне мой же мяч, а может быть, просто проявил галантность Лешка.

– Да ладно, – как-то зло проговорила Тонечка со своего места.

– Извиняюсь, – противничал я, – от человеческих фекалий и трупов мелких не очень домашних животных.

С минуту мы молчали.

– Леш, я бы назад пересел, – раздраженно проговорил я, – не могу сидеть на месте Исаева. Такое ощущение, что он сзади сидит, и скрипит зубами по поводу того, что я его с переднего места прогнал.

– Это Антонина наша скрипит. Она любит на переднем сидеть!

– Черт возьми, – заревновал я, – ты так хорошо это знаешь!

Лешка ничего не ответил. Его внимание было занято сотрудниками ГАИ и их машиной известной расцветки, мимо которой мы проезжали.

– Чего, Тонь, – повернулся я, – пересядешь к Лешке?

– Боже упаси! Он там своей жопой сидел! – первым, что пришло в голову, подыграла мне интеллигентная во всех отношениях дама. – Я тоже здесь хочу…

Концовка последней фразы «…я здесь хочу…» в моей голове, помимо моей воли, интерпретировалась по-особому. Я очень ярко представил невозможную в реальной жизни сцену, в которой Лешка сосредоточенно крутил баранку, а я, в порыве необузданной страсти, сдирал со стонущей от нетерпения Тонечки Воробьевой ее одежду. Отравленное внезапным желанием сознание рисовало неестественные картины. Вот, всегда мешающие жить нормальным людям Гаишники, параллельно нашей «Волге» гонят на своих «Жигулях»; вот, один из них полосатым жезлом приказывает нам остановиться… не Лешке, приказывает, а нам с Тонечкой…

Я очнулся от резкого торможения. Лешка лихо припарковался на обочине.

– Пересаживайся быстрее, движение плотное, совсем времени нет, – торопил Лешка.

Я быстро перескочил к Тонечке Воробьевой, предвкушая более комфортные условия поездки. Впрочем, Тонечка Воробьева дипломатично положила папку с документами на середину сидения, обозначив виртуальную границу между нами.

Лешка резко тронулся, профессионально, сразу перестроился в левый ряд.

Какое-то время мы ехали молча. В зеркале заднего вида я несколько раз поймал его любопытный взгляд. Мы с Тонечкой Воробьевой почему-то сидели так, как будто находились в школьном классе, на первой парте, под неусыпном взглядом строгой учительницы.

Я начинал скучать. Чувствовалось, что и Тонечка скучала.

– Чего везешь в Центральный? – нейтрально спросил я?

– А, накопилось. Давно надо было.

– Дай посмотреть, если несекретно, – глянув Тонечке в глаза, безразличным тоном произнес я, протягивая руку над папкой к Тонечкиной коленке так, чтобы Лешка ничего не смог увидеть в свое подглядывательное зеркало.

Тонечка выпрямилась, как выпрямилась бы примерная ученица в классе, сидящая на первой парте, понимая, что строгая учительница посмотрела именно на нее, выбирая, кого вызвать к доске.

Несмотря на летнюю жару и неизбежную духоту в салоне, на ощупь Тонечкина коленка оказалась неестественно холодной. Инстинктивно Тонечка Воробьева сжала коленки, заключив мою руку в такой желанный плен. Я бросал взгляд на зеркало заднего вида, определяя, куда смотрит Лешка.

Пользуясь тем, что у Тонечки Воробьевой не было возможности сопротивляться, чтобы не выдать меня (и себя заодно), я наслаждался ее беспомощностью. Тонечка густо покраснела, низко склонилась над бумагами в папке. Своей ладошкой она попыталась стащить мою руку с коленки, изо всех сил впиваясь ноготком в мою кожу. Эта боль, причиняемая прелестным существом, мне понравилась. Почти без труда моя ладонь медленно завоевывала пространство межу Тоничкиных коленок.

– Тонь, – спросил, ничего не подозревающий Лешка, – Михалыч, вроде, опять корпоратив собирает. Ты не знаешь когда?

– Нет, – односложно хриплым голосом ответила Тонечка, на мгновение, ослабив силу сжатия коленок.

Я тут же воспользовался этим и весьма продвинулся вперед в своем намерении. Тонечка Воробьева так знакомо сжала губки, еще больше склонившись к спасительной папке.

– Так, что тут у нас такое интересное? – спросил я папку, нащупывая полоску Тонечкиных трусиков, и гоняя ее влево, вправо…

– Н-не-н-надо! – жалостным, и выдающим меня с головой голосом очень тихо проговорила Тонечка.

Лешка серьезно глянул из зеркала.

– Действительно, не надо, – испугал он меня.

Моя рука застыла, Тонечкин ноготок впился мне в кожу еще больнее.

– Не надо, – повторил Лешка. – Исаев не любит, когда его документы смотрят.

– Да ладно, – придав своему голосу нотки обиды, сказал я, очень медленно выдвигая свою руку из такого притягательного плена Тонечкиных коленок. И резко переменил тему.

– Лешь, смотри, баннер какой нелепый! – показав свободный рукой влево, воскликнул я.

Мы проезжали мимо огромного рекламного баннера, закрывающего безобразие какой-то стройки. На баннере была изображена сексапильная голубоглазая блондинка, со струящимися по плечам волнистыми волосами. На блондинке была форма капитана милиции. Нелепая крошечная форменная пилотка, явно декоративная, красивой заколкой с трудом удерживалась на голове. Неестественно большая грудь не позволяла даже теоретически застегнуть верхнюю пуговицу милицейского мундира. Полосатым жезлом, красавица показывала вверх на надпись «Счастливой дороги!»

«Блядь! Истинная Блядь! – восхитился я в душе. – Но до чего хороша, чертовка! И жезл в таких ручках уже и не совсем жезл…»

Я представил Тонечку Воробьеву в милицейском мундире, с пилоткой на голове и почему-то сразу с двумя жезлами в обеих руках. Одним жезлом Тонечка – милиционер указывала вверх на надпись «Хочу!», другим вниз на надпись « и могу!». Подхлестнутое физическими ощущениями воображение извращало картинку. У воображаемой Тонечки-милиционера на поясе висела непропорционально огромная кобура, больше похожая на декоративный замок верности, готовый упасть от легкого прикосновения. Такая Тонечка Воробьева мне не понравилась.

– Нет, – уверенно заявил я, – мундир тебе не пойдет.

– П-п-оч-чему?.. – почти мужским сухим голосом без интонации вопроса проговорила Тонечка. Мне показалось, что так должен говорить человек, у которого во рту целая горсть монпансье.

Лешка уже с каким-то страхом глянул из зеркала.

Я медленно выдвигал свою руку. Синхронно с этим расслаблялись Тонечкины коленки. Я решил провести эксперимент. На секунду задержав руку, я почувствовал, что так же задержалось и расслабление коленок. Я двинул руку обратно вглубь. Коленки пропорционально сжались. Проделав такие развратно-поступательные движения несколько раз, я понял, что моя рука и Тонечкины коленки – суть единое целое.

– Ладно, хрен с этими документами, – освободил я Тонечку Воробьеву. – Сколько еще ехать?

– Минут сорок, – ответил Лешка, – время есть.

* * *

Окончательно решили сначала ехать в Центр связи. Лешка укатил, оставив нас с Тонечкой у огромного серого здания с целым войском разномастных антенн на крыше.

– Смотри, какие классные антенны, – обратил я Тонечкино внимание на крышу серого здания Центра связи.

– Опять антенны… – испугалась Тонечка Воробьева. – На крышу не полезу!

– Ты что, радость моя, – искренне изумился я, – какие у тебя вульгарные фантазии!

Мне ярко представилась динамичная картина: по центру широкого двора здания Центра связи, обрамленного разношерстными легковушками, собралась толпа персонала. Головы у всех подняты вверх. Все наблюдают за действием странной пары на крыше. Дама в милицейской форме руками вцепилась в стальные ограждения, незнакомец интенсивно толкает ее сзади. Сначала, вертясь в воздухе, падает один полосатый жезл, издалека похожий на черно-белую осу, потом второй… Затем, похожая на большую бабочку, очень долго порхает декоративная милицейская пилотка, стараясь в полете своем дотянуться до ног наблюдающих. Внизу возбужденный людской ропот, вверху разномастные восклицательные знаки антенн…

Я стряхнул наваждение, взял Тонечку за руку, уверенно повел в здание Центра связи.

Я не раз бывал в нем, знал, что и где. Знал, что на первом этаже еще идет ремонт и почти никого не бывает. Знал про лестницу, ведущую в закрытый на замок подвал, про темное пространство под лестницей, пыльное и прохладное, заваленное всяким хламом…

– Куда ты меня ведешь? – испуганно вопрошала Тонечка Воробьева.

– Не пугайся так, – успокаивал я ее, – не на крышу это точно!

Тонечка Воробьева, прижатая спиной к металлическому стеллажу, с распахнутыми глазами, существовала явно не в этом мире. Стеллаж ритмично скрипел, с него валились какие-то провода, приборы, сыпались мелкие стеклянные шарики неизвестной природы и непонятного назначения, тягучей лужей растекалась вонючая побелка, подбираясь к Тонечкиным туфелькам. Воздух все больше и больше густел пылью…

– БляТь!.. БляТь!.. – через равные промежутки времени, с остервенением, то ли порицая себя, то ли выражая истинную суть наслаждения, низким упрямым голосом, сквозь сжатые зубы, резала Тонечка Воробьева.

* * *

Я созвонился с Лешкой. Оказалось, что у нас с Тонечкой было в запасе еще часа четыре свободного времени. Мои радиодела предполагали второй, а то и третий приезд. Мне было грустно от того, что в эти следующие приезды Тонечки Воробьевой со мной не будет. А так хотелось повторить эту романтическую командировку!

* * *

Мы до усталости нагулялись по парку на Воробьевых Горах, катались на фуникулере.

– А знаешь, Тонечка, радость моя, что Воробьевы горы названы в твою честь? – спросил я, нежно постукивая кончиками пальцев по содранной коленке?

– Конечно знаю, – улыбалась Тонечка, положив свою кудрявою голову мне на плечо.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Моя смена подходила к концу. Я скучал. Мониторы, вечно показывающие одно и то же, к концу смены воспринимались, как безликая мебель, хотя нет, хуже – они слегка гудели, не давая расслабиться полностью.

«Надо выключатель поставить» – изобретал я.

Проблема в том, что по правилам видео мониторинга, оператор был ограничен в правах. Вся проводка, все кабели были заделаны наглухо в коробах, никаких розеток, все опломбировано. Однако гудение этих ящиков здорово меня раздражало, и я объявил этой технике войну.

– Алексей, – встретил я Лешку, – а где Антонина наша? Услали куда?

– На больничном она. Исаев уже в курсе. Злой, как собака!

– Что с ней? – удивляясь своему равнодушному тону, спросил я.

– Да, просвистело где-то… говорит – гланды.

– Кому, говорит? – насторожился я.

– Исаев сказал. Она же у него отпрашивалась.

В моем полусонном сознании возникла необычная картинка: пустобрех Мишка, неестественно больших размеров, с болтающимся Исаевским полосатым галстуком и с Исаевской же физиономией, противным фальцетом гавкает на Тонечку Воробьеву. Испуганная Тонечка, с завязанным на шее ярко оранжевым шарфом, вжавшись в угол, хлопает испуганными глазками…

Стряхнув наваждение, вызванное хроническим пересыпанием на рабочем месте, я бессознательно проговорил:

– Навестить надо бы ее…

– Исаев меня хотел послать, потом передумал.

– А чего «Самого» нет? – заревновал я.

– В администрации он, – как-то торопливо успокоил меня Лешка, – к обеду будет.

– Ты, стало быть, свободен сейчас? – прощупывал я почву.

– Не-а, – не поддался Лешка, – ходовую надо посмотреть. Завтра в Новомосковск ехать.

– Ты один, что ли поедешь?

– Нет, – почему-то раздражаясь, ответил Лешка, – Ленка со мной, Антонина же болеет.

Леночка, наша лаборантка, устроилась к Исаеву гораздо позже всех нас. Маленького роста, худенькая девочка, испуганная по жизни, этакая «серая мышка», впрочем, не лишенная своеобразного очарования, еще не успела вписаться в наш коллектив (по крайней мере, пока ни разу не побывавшая на наших корпоративах), была небезразлична Лешке. Я «прочитал» это сразу, хотя очевидно было, что Лешка это всячески скрывал. Тут я понял, что раздражительность в голосе Алексея вовсе не была таковой. Стеснительный по натуре, он элементарно боялся ехать с ней в такую длинную командировку. Мне стало жаль моего друга, и я совсем не знал, как ему помочь.

* * *

Пока я шел домой, продумывал, стоит ли к больной Тонечке идти или стоит подождать ее выздоровления. Совесть и желание (в основном последнее) все больше и больше перевешивали чашу весов в сторону… Тонечку навестить. Аргументы возникали самые неожиданные!

Протоптанная за многие годы тропа шла через небольшой лес. Каждый куст приглашал в гости и не только меня одного. Я твердо решил осуществить две вещи: сходить к болезной Тонечке Воробьевой и, как-нибудь, сводить ее в эти самые… гости.

Я купил килограмм апельсинов (ох, уж эти апельсины, как тяжело они доставались в те времена!) и отправился по уже знакомому адресу.

Подожженная когда-то малолетними хулиганами кнопка звонка больно врезалась в подушечку пальца. Я позвонил раза три. За дверью послышался хриплый, мало несущий информацию, голос Тонечки Воробьевой, предположительно спрашивающий, кого это черт принес, хотя наверняка сказать не могу; после моего обозначения, слышалась долгая возня, что-то падало, что-то скрипело. В общем, активность была такова, будто бы во всей квартире решили срочно переставить всю мебель…

– Сейчас, подожди, – хрипело за дверью.

Дверь медленно открылась, и Тонечка Воробьева обозначилась в дверном проеме. Высунувшись наружу, она заговорщицки оглядела лестничную клетку.

– Заходи. Давай скорее!

Вид у нее был интересный: махровый халат, пушистые тапочки с мордами котят и… толстый оранжевый шарф на шее!

– Чего ты так на меня смотришь? – с укором прохрипела она. – Живая я!

– Правда? – неуверенно спросил я.

– Представь себе! – переходя с сипения на хрипение и обратно, на манер тирольских песен, утверждала Тонечка Воробьева.

– Вот… – растерявшись, проговорил я, – апельсины тебе принес… оранжевые…

– А чего, другие бывают? – насиловала больные связки бедная Тонечка Воробьева.

– …Ну, я в смысле, по-французски оранж – это апельсин.

– Мы чего, по-французски говорить будем? – как мне показалось с обидой, хрипло сипела Тонечка, пропуская меня в прихожую.

В прошлый, тот самый первый, телефонный раз, Тонечкина квартира жила родственниками. Направляясь к ней, я резонно полагал, что мне снова придется ловить их сладенькие все понимающие взгляды. Однако теперь в квартире была какая-то совсем неестественная тишина. Неестественная еще и потому, что Антонина действительно выглядела больной, всеми брошенной. Я вспомнил грохот передвигаемой мебели, и, чуть ли не на полном серьезе предположил: домочадцы попрятались в шкафы, а шкафы переставили дверцами к стенам. И вот они там сидят теперь и прислушиваются к каждому звуку…

Однако, проходя в Тонечкину комнату, я не заметил ни одного предмета мебели, стоявшим задом наперед.

– Тонечка, душа моя, – ласково и одновременно испуганно проворковал я, – а что ты делала только что? Что за шум такой я слышал за твоей дверью?

– А-а, – совершенно спокойно сипло хрипела Тонечка Воробьева, – я антресоль разбирала, а оттуда посыпалось…

Я ярко представил, как, стоя на мысочках на табуретке, Тонечка тянется вглубь антресоли… Вот слева и справа от нее сыплются всякие сверки, старые ботинки, кастрюли, вот примус грохнулся об пол… вот старая закопченная керосинка покатилась по кругу… Тонечка Воробьева машет элегантными ручками, ничего не может поймать… оранжевый шарф развивается…

– Ну и где это все? – недоуменно спросил я.

– Как где? – правдиво изумилась Тонечка. – Назад запихала все!

– Ну, а ты вроде как болеешь! – продолжал не понимать я. – Кстати, как болеется?

– Да нормально все, – хрипела и сипела Тонечка, – только глотать очень больно. Температура высокая.

– Ну ты даешь, радость моя! Разве так можно!

– Ну, не могу больше лежать. Надоело.

– А где все твои? – осторожно поинтересовался я.

– Одна я, – вдруг застеснялась Тонечка Воробьева и опустила глаза вниз.

Я следил за ее взглядом, подозревая, что она, хоть на мгновение, глянет на какой-нибудь шкаф.

– Ну, – неопределенно просипела Тонечка Воробьева, – так получилось.

– Тебя что, бросили? – ужаснулся я.– Тебя оставили умирать одну и некому, типа стакан воды подать?

Тонечка тепло так, совсем по-домашнему улыбнулась и почти без хрипа и сипения нежно произнесла

– Дурачок!

Слово – пароль! Слово – ключ! Слово – рубильник! Во мне что-то щелкнуло… включился какой-то мощный механизм!

– Немедленно в кровать! – почти прокричал я. – Это я тебе как доктор говорю!

К чему я это брякнул? До сих пор понять не могу.

Тонечка Воробьева стояла передо мной такая открытая, такая желанная! Раскрасневшееся лицо ее, то ли от температуры, то ли от желания было прекрасно! Красивые еврейские глаза блестели и излучали такую энергию, которой я противостоять не мог… да и зачем?

Апельсины, рассыпанные по полу в странном безобразии своем, яркий оранжевый шарф, наброшенный на телевизор, все это усиливало нашу страсть. Тонечка Воробьева, разметавшись на измятой постели, мотая своей чудной головкой из стороны в сторону стонала, и бормотала странные незнакомые мне слова на языке, чем-то похожим на немецкий.

– Какая же ты у меня горячая, – также бормотал я, почти не понимая, что бормочу.

– Тем-ах-тем-перату-ра… – перешла на русский Тонечка Воробьева.

Дыхание Тонечки было горячим. И пил я его, как пьют воду в горячей пустыне. И вкус у воды той был полынным, и пахла вода та медом и… фурацилином…

На секунду показалось мне, что из того самого угла на моей работе, побитой собакой, поджав хвост, в полосатом галстуке ринулся прочь Исаев Александр Николаевич.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Наш Главный инженер Постнов, который с пузом и в шляпе, отравил «паленой» водкой весь мужской персонал нашего предприятия и отравился сам. В то смутное время такая диверсия в отношении несчастных людей была вовсе не редка, если не сказать большее – в порядке вещей. Одним словом, очередной корпоратив не удался. Более жизнеспособными оказались наши милые девушки, они водку не пили, а вот нашему «сильному» полу не повезло. Мои сменщики (все как на подбор бывшие менты) как-то смогли разъехаться по домам. Я же, к ментам не относящийся, не смог.

Очнулся я в своей мониторке, на диване, хотя у меня должен был быть выходной. И это правильно: на посту должен быть часовой! А в каком он виде, дело второстепенное. Впрочем, оказалось, что я был не один. В моих слезящихся глазах каруселью слева направо и вниз поворачивалась комната, поворачивались стены, стол с мониторами и неузнаваемый пока человек, сидящий за этим столом.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4