Марк, выходи!

***

– Эй, сивый, иди сюда! – Костян крикнул так, что вороны повзлетали с деревьев.

Мы сидели вчетвером в деревянном домике в нашем дворе. Домик этот строили для детей, чтобы они играли там, но у нас он был всегда занят пацанами постарше. Тут можно было покурить и поесть. Сейчас мы играли тут в карты. Таких домиков в нашем дворе было четыре.

Мимо через весь наш двор наискосок шел какой-то парень. Мы его ни разу не видели, он был не из наших. На крик Костяна парень не обратил никакого внимания и продолжал топать дальше. В руке у него был тяжелый пакет.

– Эй, чмошник, пойди сюда, – сипло, но очень громко проорал Костян.

На этот раз парень его услышал и повернулся.

– Пойди, пойди, – добавил Костян. – Покурим.

Парень закрутил головой, переложил пакет из одной руки в другую и решил подойти. Зря. Если бы сразу побежал, то и проблем бы не знал. Никто из пацанов за ним бы не погнался: слишком жарко было на улице.

Сам пацан с пакетом дурачком забитым не выглядел, очков не носил. На вид ему было лет тринадцать.

– Ты кто вообще? – спросил Костик. – Откуда?

– Да вот из магазина иду, – пацан кивнул на свой пакет.

– Ты новый, что ли? Я тебя тут не видел раньше, – Костян докурил свою сигарету, выбросил ее и хорошенько откашлялся.

– Я на лето. К бабушке.

– Сюда? В наш двор?

– Нет. Дальше еще на два двора. Там, где банк в доме.

– А зачем тогда через наш двор прешься?

– Да я просто из магазина… Ближе так.

Костян выпрыгнул из домика, сплюнул и затушил ногой свой бычок. Остальные пацаны − я, Таксист и Рома − остались внутри.

– Сядь-ка, – сказал Костян чужаку.

Сам он сел на корточки и пальцем показал пацану из другого двора, где ему надо сесть:

– Короче. Этот двор наш, и всякая шняга через него не ходит. Ты понял?

Костик на корточках сидел очень легко. Я знал, что он так может сидеть долго. Меня же в такой позе всегда шатало из стороны в сторону. Корточки не для меня. Да и родаки мои говорят, что от такого сидения кишка вылезет. Пусть Костян сидит, а я не буду.

– Почему? – спросил парень.

Ну точно, пацан был новеньким. Давно уже никто не спрашивал Костика, почему нельзя просто так чужакам ходить через наш двор.

– По кочану, балбес, – Костян опять гаркнул так, что только-только усевшиеся вороны снова взлетели. – Ты откуда приехал такой?

Парень съежился, немного дрожал, но не трусил.

– Из Москвы, – ответил он.

– Ха! Слышь, Таксист, из Москвы он. Давно мы столицу не рихтовали.

Таксист кивнул. Таксист всегда кивал и говорил очень редко. Он был старше Костика на год, выше его на голову и всегда ему поддакивал. Таксист был шнырем, шестеркой Костяна. Все это знали. Как на самом деле звали Таксиста, никто из местных пацанов не помнил.

– Что у тебя там? Давай сюда, – это уже спросил Рома, брат Костяна. Роме было тринадцать лет, а Костяну − четырнадцать или пятнадцать.

Рома вылез из домика, ткнул пальцем в пакет в руках чужака и приказал его передать.

– Давай, давай, – подбодрил он мнущегося парнишку. Тот протянул пакет Роме.

В пакете были: двухлитровая бутылка кока-колы, четыре стаканчика мороженого за рубль сорок и целлофановый пакет с десятком яиц. Яйца почему-то были не в коробке, а в пакете.

– Так, это мы заберем, – сказал Костик и передал Таксисту бутылку и морожки.

– Дай Маркуше одну морожку, а то сидит чего-то грустный, – сказал брату Рома.

– Но это мое мороженое! – завопил парень-чужак и протянул руки к своему пакету.

– Рот закрой! – рявкнул Рома.

У него пока не получалось орать так же страшно, как это делал его брат Костик, но чужаку и этого хватило. Чужак замолчал.

Таксист протянул мне стаканчик мороженого из пакета чужака. Я взял, отклеил бумажку и начал есть. Чужака мне было жалко, но ведь он сам поперся через наш двор. Никто его не звал. А таких Костян просто так не отпускает. Поэтому я помолчу и буду есть эту морожку. Рома тоже взял стаканчик, погрел его в руках и начал грызть.

Да, кстати, меня зовут Марк, но во дворе все меня называют Маркуша, потому что я − Марк и у меня торчат уши. Сначала мне это все очень не нравилось, и пару раз я даже подрался с дворовой мелкотой, которая и запустила эту кличку, но потом я смирился. Да и кличка уже успела прижиться у старших. А с ними не подерешься: мигом зубы посчитают. Тот же Костик или Рома. Поэтому теперь я для всех Маркуша. И для старшаков, и для мелких. Я привык.

Костик встал с корточек и пошел в сторону детской песочницы. Она была тут же, рядом с деревянным домиком, где мы сидели и играли в карты до появления чужака.

– Короче, мы вот что сейчас сделаем, – сказал он и зачерпнул пригоршню песка, – чтоб всякая шняга по нашему двору не мотала.

Костян подошел к пацану и толкнул его свободной рукой. Пацан плюхнулся на свой зад. На чужаке были летние светлые шорты и какая-то футболка, тоже светлая.

– Подержите, – сказал Костик Роме и Таксисту.

Оба они поставили на домик недоеденные стаканчики с мороженым, зашли чужаку за спину и вывернули ему руки. Чужак попробовал брыкнуться, но Таксист и Рома держали крепко.

– Раз ты ходишь через наш двор без спроса, значит, будешь жрать песок, – сказал Костик и размазал пригоршню песка по лицу пацана.

Недавно прошел дождь, песок в песочнице был еще влажным и очень хорошо прилип к лицу пацана. Таксист и Рома ухмыльнулись.

– Маркуша, достань пару яиц, – сказал мне Костик.

Я разорвал целлофан и протянул Костяну два яйца. Тот отряхнул от песка руку, взял яйца и с размаха стукнул ими о голову чужака. Яйца треснули. Костик осторожно, стараясь ничего не пролить на землю, начал размазывать яйца по лицу пацана. Яйца смешались с песком и скорлупой, и получилась как будто маска. Пацан все это время рычал и брыкался, но Таксист и Рома слабины не давали, а пинаться ногами ему было совсем неудобно. Еще бы! Попробуй кого-нибудь пнуть, когда тебя посадили на задницу.

На лице у парня появилась кровь. Видимо, скорлупой Костик что-то слегка расцарапал.

– Ладно, гони теперь отсюда и больше не показывайся. Понял?

Парень перестал брыкаться и начал всхлипывать. Он долго держался: обычно чужаки во время разговора с Костиком начинали пускать нюни намного раньше. Его отпустили, толкнули и пнули под зад. Пацан встал и медленно пошел из двора. Он пытался вытереть лицо своей светлой футболкой, но только сильнее все размазал.

– Яйца-то забери, чучело! – крикнул ему вдогонку Рома, но пацан даже не обернулся.

– Быстро учится, – сказал Костик, еще раз отряхнул руки и сделал хороший большой глоток из трофейной бутылки кока-колы.

– Нормально ты его, Костян, – сказал Таксист.

Я уже говорил, что Таксист открывал свою «варежку» редко и только для того, чтобы подмазаться к Костику. Во дворе его никто не любил. Даже Костик, которого Таксист чуть ли не целовал в зад, Таксиста не любил. Таксист был долговязый, сильно прыщавый и очень глупый. Но он был очень верен Костику. Костик это ценил.

Все четверо: Костян, Рома, Таксист и я − вернулись в деревянный детский домик и сели опять играть в карты. В дурака. Раздавал Рома. Было не то чтобы раннее утро, но никого, кроме нас, во дворе еще не было. Все мои друганы спали в своих кроватях. Мне же почему-то сегодня не спалось. Я вышел погулять, никого из своих не нашел, и поэтому пришлось играть в карты со старшими. Они сами меня позвали.

– Марик, домой! – голос моей мамы пролетел по всему двору.

У нас, как ни крикни, громко или тихо, все равно было везде слышно: наш двор – это три дома, которые стояли как буква П. Между домами − сквер с деревянными домиками и лавками. Как раз тут мы сейчас и сидели. Четвертого дома, чтобы из П получился квадрат, у нашего двора не было. На его месте проходила дорога, а за ней начинался другой двор − «Мадрид».

Мама всегда меня так звала. Открывала окно в зале и кричала: «Марик, домой!». Сегодня была суббота, поэтому мама была дома, а не на работе. Обычно-то ни утром, ни днем никто за мной из окон не следил.

Мы жили на третьем этаже большой четырехэтажки. Наш дом был старый: с высокими потолками, большими комнатами и деревянными полами, которые очень скрипели.

– О, Маркушку зовут, – сказал Рома. Он лыбился во все лицо: ему явно пришла куча козырей с раздачи.

– Пойду, – сказал я.

– Топай, малыш, – ответил Костик, – а то маман вон волнуется.

Я положил карты поверх колоды, встал и пошел домой. Обычно я злился, когда меня мама звала домой. Никакой я уже не малыш, чтобы меня так можно было звать, тем более перед старшими пацанами. Но сегодня я даже обрадовался этому маминому крику из окна: сидеть и играть в карты со старшаками, тем более такими, как отморозки Костик, Рома и Таксист, мне совсем-совсем не хотелось. Мы, конечно, из одного двора, но редко друг с другом вот прямо гуляем вместе. Хотя, ясен пень, если ты − «малыш» и тебя старшие позвали играть в карты в домике, то как ты им откажешь?

С Костиком и его пацанами никогда не знаешь, получишь ты в этот раз по зубам или нет. От настроения все зависит. Вон незнакомому пацану как попало: полдня теперь отмываться от песка будет. Хотя это еще ничего: умоется, царапины смажет и дальше побежит. А иногда Костик чужаков придушивал до потери сознания. Я сам видел. Он просто подзывал вот такого мелкого, который через двор, сажал перед собой и обещал показать фокус. Точнее, даже не фокус, а обещал показать другой мир. Так и говорил: «Хочешь, я тебе другой мир покажу?». Мелкий, понятно, брыкался типа «Мне домой надо!», но Костик не отставал. Да и его друганы уговаривали чужака не бояться и быть мужиком. Если мелкий продолжал пускать нюни, то Костян его просто «забарывал» и душил, пока у того пена изо рта не начинала идти. Потом отпускал. А иногда, когда Костян был особенно в настроении или под кайфом, он с Таксистом или еще каким-нибудь своим дружком разыгрывали перед малышом сценку: Костян брал Таксиста и не взаправду душил его. Секунд через десять отпускал, и Таксист закатывал глаза и вещал о том, как ему в «другом мире» классно. Еще секунд через десять «эффект» проходил, и Таксист типа возвращался в «обычный мир». Малыш всей этой разыгранной чепухе верил и соглашался сгонять в «другой мир». Там же классно. Домой он потом уходил шатаясь и хватая ртом воздух.

Обычно я гуляю со своими. С мелкими. С братьями Струковыми − Саньком и Диманом, с Жириком. Ну и с другими. Со старшими я общаюсь, только если никого во дворе больше нет и никто больше не выйдет. Или когда мы с «Мадридом» воюем, а это редко бывает. Обычно старшим не до меня. Дружить они со мной не дружат, но и не прогоняют. Мы все тут с одного двора, а значит, все друг другу свои. Так повелось.

Старшими у нас называют тех, кому тринадцать, четырнадцать и пятнадцать лет. Малышами – всех, кому меньше тринадцати, но уже больше десяти. Мне – одиннадцать.

Я зашел домой и спросил маму, почему она так рано позвала меня. На часах было лишь десять утра. Мама сказала, что видела меня с Костиком и Ромой и что нечего мне с ними связываться: наркоманы они. В общем-то, она права. Все у нас знают, что Костян с Ромой колются и нюхают. Хотя никто из нас, малышей, этого не видел. Только старшие. Нас на такие дела не зовут.

– Посиди пока дома. Вот твои дружки выйдут, тогда и пойдешь обратно гулять, – сказала мама.

Я согласился. Дома мне сидеть не хотелось, но и на улице одному все равно нечего делать. Я подошел к окну в своей комнате и стал смотреть, что там происходит и кто появляется.

Костика и других уже не было видно. Наверное, они доиграли ту партию и ушли чинить свои мотоциклы. Они постоянно что-то чинили: собирали, разбирали, заводили.

Костик и Рома жили в первом подъезде на первом этаже моего дома и всегда там, под своими окнами, устраивали мотомастерскую. Мы жили во втором подъезде и прекрасно слышали все тарахтения и скрежет их аппаратов. Особенно летом, когда окна широко открыты. Особенно по ночам, когда вся Костикова команда успевала чем-то наколоться и совсем с тормозов слетала: начинали орать, материться и заводить мотоциклы со снятыми глушителями прямо посреди ночи. С ними пытались ругаться все взрослые нашего дома, но толку от этого не было, ведь даже взрослые боялись Костика и его друзей. Взрослые знали не хуже мелких пацанов, что Костян − отморозок и наркоман, и потому боялись. Отец Костяна и Ромы вроде бы сидел в тюрьме. Я в этом не уверен, но мне так рассказывал Санек Струков. Мать у Костяна с Ромой вроде как была проституткой и давно где-то пропадала. Их дед пару лет назад умер, и осталась лишь бабушка. Бабушка у них была хорошая и добрая и потому ничего со своими внуками поделать не могла. Во дворе ее все уважали и жалели. Ее звали Надежда Ильинична.

Я увидел в окно, как через двор прошли два мелких пацана с длинными палками. Этими палками они наотмашь рубили листья на деревьях. Я их знаю, но, как зовут, не помню. Они – из «Мадрида». «Мадрид» − это соседний двор. Такое у него прозвище. Если наши дома – это буква П, внутри которой деревья, турники и детские домики между четырехэтажками, то «Мадрид» − это огромный угловой дом через дорогу от нас. Там тоже есть свой двор, свои деревья, лавки и детские домики. Двор «Мадрида» меньше нашего двора, потому что большую часть его занимает детская ортопедическая больница: туда постоянно привозят «поломышей» − калек, недоразвитых и переломанных. Частенько мы этих «инвалидов» поддразнивали.

С «Мадридом» у нас война. Постоянная и иногда с синяками и кровью. Там, конечно, живут точно такие же пацаны, как и мы: мелкие и постарше, − но почему-то так пошло, что мы «мадридских» не любили и постоянно с ними дрались. «Мадрид» тоже не зевал и любил отдубасить кого-то из наших. Поэтому и мы к ним, и они к нам по одному не ходили. Хотя бы вдвоем и с палками. А то того и гляди получишь пинка по жопе.

В «Мадриде» наш двор называли «Пиратским». Мы же себя называли «Тринадцатым городком» или просто «Тринадцатым». Других дворов поблизости не было, только одноэтажные частные хибары, куда никто из наших не совал даже носа: там, по слухам, жили бродяги, нищие и прочие чуханы, с которыми даже драться было противно. За «Мадридом» и нашим двором были гаражи, детский сад, футбольное поле и спуск к Уралу. К реке. Туда мы ходили очень часто: и в футбол поиграть, и искупаться.

Другие дворы начинались дальше. В минутах пятнадцати пешком от нас был «Париж», за ним – «Шанхай». Никого из «Парижа» и «Шанхая» я не знал, хотя наши старшие летом туда иногда ходили.

Были и другие важные места. Одно из них – Лётка, или бывшее летное училище. Сейчас, правда, летчиков там уже нет: все это заведение переделали под кадетский корпус, но название Лётка никуда не делось. Лётка − это десяток домов и большой плац для построений. Осенью и зимой по плацу постоянно носились кадеты. Весной и летом плац «зарастал» травой и мусором. Перед главным входом в училище на постаменте стоял истребитель. Худые пацаны с маленькой головой в него могли даже залезть через хвост. У меня это сделать не получилось ни разу: я всегда боялся застрять на полпути.

Лётка вся была огорожена забором, но мы туда знали много ходов. Выгоняли нас оттуда редко. Все кадетские начальники и генералы, думаю, просто смирились, что к ним лазают местные пацаны, и лишь изредка орали на нас и «советовали» убираться с территории «воинской части» подобру-поздорову. Но мы-то знали, что никакая это не воинская часть, а только учебка, и не обращали на эти оры никакого внимания. Просто прятались по кустам, а минут через пять выходили снова играть.

В Лётке рядом с плацем были большое баскетбольное поле и десантная вышка. В баскетбол из наших никто не играл, а вот на вышку мы взбираться любили. Для нас – малышей десяти-одиннадцати лет − она казалась огромной. Метров пятьдесят высотой. Иногда на ней тренировали прыжки с парашютом кадеты: их цепляли с уже раскрытым парашютом за кран, который стоял на самом верхнем уровне вышки, и отпускали. Смотрелось красиво. Но сам бы я так не прыгнул: страшно очень. Вышка состояла из железных балок и деревянных полов-этажей, ее продувал и раскачивал ветер. Она была чем-то похожа на огромный скелет. Особенно вечером. Даже просто взобраться на нее для малышей было подвигом.

С вышки были видны все наши дворы: «Тринадцатый», «Мадрид», кусок «Парижа», гаражи, река Урал. Был даже виден центр города – пешеходная улица Советская. Там, на Советской, была моя школа.

Еще в Лётке мы плавили свинец. Нас с пацанами плавить свинец научили старшие из двора. Это было в прошлом году. Помню, мы, как обычно, перелезли через забор, чтобы «поболтаться» в Лётке, а там уже сидели Рома, Таксист и еще пара их друганов. Они жгли костер. Мы хотели пройти мимо, но Рома заметил нас и позвал.

– Свинец никогда не плавили, щеглы? – спросил он.

Мы помотали головами. Нас было трое: я и братья Струковы – Санек и Диман − самые мои главные друзья.

– Найдите мне консервную банку, – распорядился Рома, и мы пошли на поиски.

Банка нашлась быстро. На плацу Лётки, когда у кадетов не было учебы, всегда валялось много всякого хлама. Мы отдали банку Роме, он загнул ее крышку кольцом и приделал к длинной палке. Получилось что-то похожее на половник. Потом Таксист откуда-то из кустов приволок аккумулятор и бросил его рядом с костром. Мы с Саньком по очереди попробовали его поднять: аккумулятор был очень тяжелый, килограммов на десять.

– Сначала находишь батарею, – начал говорить Рома, – их полно по гаражам валяется.

Рома выкинул сигарету, взялся за аккумулятор, поднял его и с размаху шарахнул об асфальт. Корпус аккумулятора треснул, из него полилась темная жидкость.

– Потом батарею надо расхреначить, – продолжил Рома.

Он еще раз поднял аккумулятор и снова шмякнул его о землю. На этот раз от корпуса откололось несколько кусков пластика. Жидкость потекла сильнее.

– Это электролит, – сказал Рома и наступил на жидкость, которая растекалась по асфальту. – Надо подождать, пока вытечет, а то он ядовитый.

После пяти минут таких упражнений с аккумулятором Рома и Таксист сбили с него пластиковый корпус. Внутри были пластины с ячейками. В ячейках было полно засохшего электролита или какой-то другой гадости. Старшие разломали блок аккумулятора на отдельные пластины и начали «выстукивать» из ячеек засохший электролит.

– Давай, Маркуша, присоединяйся, – сказал Рома и передал мне несколько пластин.

Братья Струковы тоже взяли себе по паре и принялись колотить ими по асфальту. Пластины были грязные, и мы испачкали себе все руки. Но это было даже здорово: чем грязнее руки, тем интереснее дело.

Потом Таксист собрал очищенные пластины, разделил их на кучки и засунул одну кучку в консервную банку на палке.

– Это свинец, – Рома ткнул пальцем в пластины. – Теперь нам нужен будет кирпич с выемками. Такой, чтобы с конусами. Метнитесь-ка и найдите, – приказал он нам троим.

Мы вновь пошли рыскать по плацу Лётки. Кирпич тоже нашелся. В нем, как и было нужно, на одной стороне были конусные выемки. Я не знал до той поры, что такое конусы, но Санек Струков сказал, что вот такая форма и есть конусы.

Мы с кирпичом вернулись к старшим. Рома, Таксист и остальные сняли футболки и сели вокруг горящего костра. Рома взял палку-«половник» и сунул банку со свинцом прямо в огонь. Мы со Струковыми расположились рядом на асфальте. Сидеть близко от костра летом было жарко. Мы все вспотели.

– Сейчас разольем, – сказал Рома и раскурил от костра новую сигарету. – Мелкие, у вас сигареты есть? – спросил он, смял пустую пачку «Мальборо» и бросил ее в костер.

Мы с братьями Струковыми помотали головами. В нашем курящем дворе никто из нас, малышей, не курил. Пробовать пробовали, но не курили. И мне, и Струковым дома за курение бы мигом влетело.

Свинец начал плавиться. Я не ожидал, что это будет так быстро. Прошло-то всего минуты три. Металл растекся красивой серебристой жидкостью с отливами по банке, которую Рома вытащил из костра. Он ловко разлил жидкий свинец в конусы кирпича. Кирпич зашипел.

– Пусть подсохнет минут пять, – сказал Рома и засунул в почерневшую банку новую кучку свинцовых пластин.

Вообще Рома был добрее своего отмороженного брата Костяна. Он не только курил, пил, ширялся и дрался, но иногда делал что-то интересное. Плавил свинец, например.

Вторая банка со свинцом расплавилась еще быстрее первой. Пот с лица мы вытирали футболками, но никто от костра не отходил, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного.

Рома достал было банку из костра с жидким свинцом, но понял, что кирпичная форма все еще занята предыдущей плавкой. Он окликнул Таксиста, который только что вернулся из кустов, где был по «отливному» делу, и сказал ему выбить свинец из кирпича. Нам, малышам, Рома этого не доверил.

Таксист взял кирпич и хлопнул им плашмя по асфальту. Свинцовые конусы выпали из кирпича. Сам кирпич раскололся, и маленький кусок от него отлетел прямо Роме в лоб. Рома дернулся, дернулась и его палка с консервной банкой, и весь расплавленный свинец полетел широкой дугой в нашу сторону. Как будто воду выплеснули из чашки. Все случилось так быстро, что я даже не знаю, как мы: я, Струковы и старшие − успели отпрыгнуть от серебряных брызг. Фух, пронесло. Только Таксиста не пронесло. Он был слишком длинный и совсем неуклюжий. Он тоже видел капли свинца, но все, что Таксист успел, это повернуться к этим каплям спиной. Спина была без футболки. Голая и мокрая от пота была спина у Таксиста. И не так много на нее попало свинца: всего несколько крупинок, − но его вопли я буду помнить всю жизнь.

Таксист забегал по плацу Лётки как ошпаренный. Хотя он и был ошпаренный. Что именно он орал, никто из нас не запомнил, но там точно не было ни одного приличного слова. Через секунд тридцать беготни Таксист остановился. В глазах его были слезы, лицо побледнело, а сам он дышал тяжело.

– Да ладно, не ной, – сказал Рома с расстроенным видом.

Рома явно больше жалел о расплесканном напрасно свинце, чем о спине своего друга Таксиста. Он сковырнул несколько свинцовых капель, которые застыли на асфальте, и закинул их обратно в банку.

– Пойди сюда, Таксист! И хватит орать, в самом деле, – позвал его другой пацан из компании старших – Даня. Нет, по-настоящему звали его не Даня, а Максим, но кличка у него была именно такая. Он был очень толстый, похожий на жабу.

Таксист подошел к Дане и повернулся спиной. Даня поплевал на ладонь и быстро ногтем большого пальца отковырнул от Таксистовой спины прилипшие к коже капли свинца. Таксист взвыл еще раз. Места попадания свинца покраснели и вспухли.

– Сука ты, Рома, – горько и негромко сказал Таксист, но Рома услышал.

Он резко развернулся, вытаращился на обожженного друга и с размаху дал ему по плечу палкой с консервной банкой, которую он продолжал держать в руках. Удар вышел сбоку, сильный, так что банка слетела с палки и покатилась по плацу. Таксист завопил от боли во второй раз.

– За базаром следи, – сказал ему Рома и отбросил палку. – Я же не специально на тебя плеснул.

Рома расстегнул штаны и отлил в костер. Видимо, после случая с Таксистом настроение плавить свинец у Ромы пропало. Он подобрал готовые свинцовые конусы, кинул один Саньку Струкову, махнул своим дружкам и пошел прочь из Лётки. Таксист потер спину, плечо и почапал за Ромой.

Мы же по очереди покрутили выплавленный свинец в руках. Он был очень тяжелый, сверкающий, красивый. Оставшиеся пластины из аккумулятора мы со Струковыми спрятали в ближние кусты и тоже полезли из Лётки обратно во двор. Я думал о Роме и о том, как он отделал Таксиста. Видимо, не такой уж он и добрый. Не добрее своего брата Костяна. Я бы ни за что ни Санька, ни Димана бить палкой не стал бы. Пинка дать можно, но это же в шутку, а палкой – нет.

А свинец мы потом еще много раз плавили. Тем летом это стало одним из самых любимых занятий всех мелких. Просто так жечь костры было уже неинтересно, а свинец в банке − то что надо.

***

Кто-то из наших сказал, что завтра мы бьемся с «Мадридом». Это значит, что следующим вечером мы стенка на стенку подеремся с пацанами из соседнего двора. Вечер должен быть не очень поздним, чтобы нашим родителям еще не захотелось звать нас домой.

Никто из пацанов не помнит, когда случилась первая битва с «Мадридом». Наверное, с самой постройки наших дворов. Я помню два года войны. Костян говорил, что помнит пять лет. Отец Струковых жил тут с самого детства и тоже воевал с соседним двором. В прошлом году было четыре сражения, и во всех наш «Тринадцатый» победил. Но этим летом все поменялось, и мы уже проигрывали три − ноль.

Воюем с «Мадридом» мы вот как: от нашего двора дерутся все старшие и несколько мелких на выбор Костика и Ромы. Старших у нас во дворе человек десять. Участвовать в битве они должны все. За отговорки у нас чмырят, причем даже старших. Но отговорок и сачков – тех, кто драться с «Мадридом» не хочет, − обычно и не бывает. Старшие все рвутся в бой.