Солдат : Солдат. Превратности судьбы. Возвращение

Виктор Мишин

Солдат: Солдат. Превратности судьбы. Возвращение

Солдат

«А-а-а! Вашу в транспорт. Какого хрена. Что со мной, а-а, сейчас сдохну. Блин, башка, наверное, лопнет сейчас. Что так гремит-то? Кто орет?»

– Синицын, чего с ним?

– Так танк взорвался рядом, товарищ лейтенант. Он рядом с той копной лежал, где Федоренко спрятался. Как его осколками не посекло, вообще непонятно. Там куда чего летело, в него ни хрена не попало.

– Отставить словоблудие, тащите его к санитарам. Пусть глянут, у нас бойцов почти не осталось, а он вроде не раненный, пусть посмотрят – живой или нет?

– Ясно, товарищ командир.

Какие в дупу командиры, товарищи? И блин, зачем они так орут? – я сжался в комок, но распрямился почти сразу и резко. Рвало меня, наверное, целую вечность.

«Кто я?» «Где я?» «На хрена я?»

Сколько прошло времени, не знаю. Меня постоянно куда-то волокли, лишь вздохнул свободно, когда ночью на что-то положили, после этого была лишь легкая тряска. Вот же ж какая засада, что же со мной все-таки? Ехал вроде на машине, куда… нет, не помню, очнулся – грохот и боль в голове. Люди какие-то странные вокруг. Кричат, ругаются, немцев матом кроют… так, стоп, походу, приехали. Точнее, я и приехал. Маму вашу в транспорт, в общественный. Я что, гребаным попаданцем заделался? Ё!.. Так, что-то тот, которого называли Синицыным, говорил про взрыв. Танк рядом со мной подбили, а меня не задело, голова раскалывается, наверное, контузия. Черт, а болит и правда очень сильно. Значит, буду считать, что я именно «попал». Причем туда, куда давно мечтал, не, ну а что?

Зовут меня Александром, фамилия моя, ага, самая что ни на есть русская, Иванов я. Мне двадцать восемь лет, в прошлой теперь уже жизни просто жил, не выделяясь и не мешая другим.

Сколько в той жизни сталкивался с людьми, мечтающими об Отечественной войне? Да очень часто. В том мире, мире без войны и особых проблем, люди жаждали приключений. По телевизору, в Интернете, одна сплошная фигня, прошу прощения – толерантность. Смартфоны-покемоны, Дом-2 или 5, не знаю, как правильно, какой по счету. Фильмов хороших нет, музыки нет, работы тоже почти нет, зато есть санкции и кризис. Последнее вообще штука заразная оказалась. На работе делаем то же, что и раньше, в тех же объемах, почти с неизменными ценами, а зарплата каждый месяц все меньше. Начальство в ответ на вопрос отвечает просто – а чего ж вы хотите-то, кризис в стране. Хоть смейся, хоть плачь.

Опять где-то что-то рвануло, значит, все-таки война. Веселуха, конечно, сомнительная, но что-то мне подсказывает, что мое место именно тут. Столько раз задумывался, а смог бы жить в эпоху Сталина, Берии и других членов группировки КПСС? А вот и посмотрим, если не грохнут, пока не встану на ноги, потом уж я постараюсь выжить. Что делать, пока не знаю, но здесь я задержусь. Я обычный русский мужик из средней полосы России. Никаких особых знаний или умений. Есть, правда, одно «но», читать люблю и делаю это с удовольствием. Работал на производстве, во время работы восемь часов в наушниках слушаю аудиокниги, вечером и в выходные читаю с экрана. Слышал частенько, как люди выделываются: читаю только на бумаге, настоящая книга только в бумаге. Ну а я попроще, читаю со смарта, с планшета, с ноута, да по хрену с чего, была бы книга интересной. Так вот, увлекся слегка, благодаря чтению имею неслабый багаж знаний, да, теория, но практика штука наживная. Знания, конечно, далеко не профессорские, но и не детский сад. Знаю многое, не раз друзья и знакомые удивлялись: откуда ты столько знаешь? Часто приходили за советом. Хотя, если честно, советы давать не люблю, считаю, что спрашивают совета для того, чтобы ему не следовать.

Двое суток мы едем куда-то на восток, определяю по встающему утром солнцу. Везут меня и еще четверых на телеге. Пробовал скосить глаза, разглядел только соседей справа и слева, те в кровище лежат, хоть и замотанные, как мумии, даже как-то стыдно. У меня уже и руки стали работать, но как будто не мои. Пытаюсь сжать кулак, а пальцы лишь скрючиваются, как у калеки. Ноги просто гудят, вставать не пробовал, да и никак. В повозке встанешь, тут и свалишься. Постоянно любуюсь только на конский хвост и на то, что периодически из-под этого хвоста валится, а вонища-то какая! Да, изнежен чересчур человечек из двадцать первого века. Что мы знаем там об этой войне? Как драпали сначала, потом «научились» наконец воевать, и айда, в Гейропу. Страшный сон бесноватого воплощать в реальность, баба рулит Германией, а коренных немцев в три раза меньше, чем турок! А война она вон какая, грязища, звиздец, не представляю, как тут вообще передвигаться можно. Бойцы, что идут вокруг нескольких телег с ранеными, просто тонут в грязи. Постоянно вижу и слышу, как, чертыхаясь, падает то один, то другой. Дождь только кончился, пару часов всего прошло, тучи не расходятся, может полить в любой момент. Лесов здесь нет, сплошные поля, не ровные, чувствую, как телега то вверх идет в гору, то чуть ускоряется, на спуске. По разговорам улавливаю суть, мы опять отступаем. Дали нам транды по-хорошему, вот и драпаем, узнать бы хоть, какой год-то сейчас.

Откуда-то появился нарастающий гул, непонятно на что похожий, но все как-то засуетились. Слух вроде приходит в норму, разговоры над головой не воспринимаются ором, поэтому прислушиваюсь.

– Воздух! – Как призывно-то, какой воздух?

Вокруг слышалась возня и редкие команды. Чуть поднимаю голову и вижу, как вся толпа, что шла с обозом, прыснула в разные стороны. Возница подстегивает старую клячу, что тянет нашу телегу, кнутом, и тут раздался он… Вой с неба был настолько громким и противным, что шея невольно втянулась в плечи. Так вот что такое «лаптежник», заходящий на бомбометание, бляха, страшно-то как… Перевалился через борт телеги прямо на ходу. Больно ударившись о землю, загребая руками и ногами, отползаю в сторону. В нескольких метрах виднелась расщелина, может овражек небольшой, туда я и двинул. От разрыва первой бомбы меня подкинуло на полметра. Грохнувшись, попытался оглядеться, но боясь не успеть доползти, бросил это занятие. Вот она, спасительная расщелина. Утрамбовался так, что не вижу ни хрена вокруг, в глазах песок, во рту грязь. Тьфу ты, хрен отплюешься теперь. Между тем грохот и взрывы продолжались, землю трясло так, что та передавала часть энергии взрывов на меня. Боль не такая, что не вынести, но приятного мало. Земля, казалось, летела отовсюду, даже горизонтально. Когда вокруг стихло, я не заметил, видимо опять отключался. Выполз из ямы, когда уже смеркалось. Вокруг была небольшая суета, соскребали убитых, перевязывали недобитых. С грустью отметил, что телег у нас больше нет. Разглядев бывшего возницу с «моей» телеги, поковылял к нему.

– Бать, есть закурить, – спросил первое, что пришло в голову.

– Держи, только спичек нет, – не поднимая головы, ответил водитель кобылы. Взяв у него кисет, развязал тесемку и заглянул внутрь. Хорошо, даже бумага заготовлена. Свернул «ножку» и закурил. Спички я давно в кармане нашел, а вот кисета не было, жить – хорошо!

– Дай «добью», – обратился возница. Я протянул ему с начала его же кисет, сделав пару затяжек, передал и самокрутку. Боец глубоко затянулся и крякнул от удовольствия.

– Хорошо пошла, – констатировал он.

– Точно. Куда идем-то, известно? – решил забросить удочку я.

– Теперь уж и не знаю, куда пойдем. Убило при бомбежке и командира, и старшину. Шли на восток.

– Понятно, что не на запад. Где мы хоть примерно-то, ни хрена не помню, что случилось. Очухался у тебя в повозке.

– Так Дон где-то недалеко на северо-восток. А приложило тебя еще под Лозовой. – Черт, ни фига не ясно, может, как сорок первый быть, так и сорок второй.

– Дед, а бумаги нет? А то неудобно курево у тебя «стрелять» постоянно, так хоть бумага своя будет. Разбогатею – отдам.

– Вон полстранички от газеты осталось, бери, табаку-то отсыпать?

– Спасибо. И так как попрошайка. Табак-то, может, у кого найду, а вот с бумагой труднее.

– Это точно, – кивнул возница и отдал мне газету. Меня интересовала только дата вверху. 21 мая 1942 года, вот так, значит, вышли из котла под Барвенково, ну хоть что-то теперь знаю. Неизвестно, сколько мы тут болтаемся, но думаю, что сейчас июнь, а может и июль, жарко уж больно.

Если и правда уже второй месяц лета, то фрицы сейчас будут жать нас за Дон и сразу двинут к Волге. Если раньше не хлопнут, значит, могу встретить своего деда в городе на Волге. Шучу, конечно, где я тут его встречу. Да и в госпиталь он попадет скоро, с первым ранением. А меня, наверное, с остатками роты, в которую я «попал», отправят на переформирование. Ну, это в идеале, конечно, скорее просто вольют в какую-нибудь часть, да и все. Возница сказал, что от роты осталось двенадцать человек. Теперь вот еще и оставшихся командиров выбило.

Так, рассуждая, я бродил среди убитых под бомбежкой. Пару раз рвало, даже не знаю и чем, ел-то последний раз, не знаю и когда. Блевал от вида растерзанных тел. После бомбежки вокруг одни фрагменты. От лейтехи вон одну изуродованную голову опознали с частью груди и левой рукой, где остальное – фиг его знает. Старшине вот повезло, целым похоронили, осколок в грудь, как санитар сказал: «Прямо в сердце, умер сразу».

Погибших похоронили по-человечески, в сторонке от полевой дороги. Разве что без гробов и сапогов. Отступали мы сборной солянкой, из трех разных частей были бойцы. Всего от бомбежки погибло восемнадцать человек, раненых куча, а таких как я, целых, всего трое. Нашел себе винтовку, патроны. Патроны были в подсумках на ремне, а сам ремень валялся просто на земле, чей он – неизвестно. Нашел сидор, в нем портянки, дойдем до воды, надо простирнуть. Фляжку ранее взял из кучи, что набралась после похорон павших. В сидоре был кисет, и в нем даже осталось немного табака. Каску взял, нашел неплохой перочинный ножик, вот в принципе и всё. Хотел еще наган взять, видно от лейтехи остался, так он с поврежденным стволом оказался. Вообще, такое впечатление было, что бомба прямо в командира попала, надо же так разорвать…

Ужас и страх царил в глазах этих голодных людей, что пережили сначала разгром на позициях, а теперь вынуждены дохнуть под бомбами. Брошены, именно брошены на произвол судьбы. Не пойдешь – дезертиром обзовут, придешь – трусом. Разговоры вокруг разные, я больше отмалчиваюсь, не больно хочется выдавать свое незнание реалий. Про людей говорю, а у самого наверняка такой же видок. Да, страшно, очень страшно, никогда не забуду ни трупы бойцов, ни звуки бомбежки. Не передать словами весь тот ужас, что царил вокруг. Понимаю, что скорее всего я еще нагляжусь на такое, а может, и похлеще что будет. Это еще хорошо, что сам-то целый, хоть и пришибленный.

Последний дождь был позавчера, а по полю мимо нас ветерок уже гонял пыльные шары. Ну, хоть грязища просохла, уже плюс. Пыль клубится под ногами, скрипит на зубах, голова чешется, да вообще все тело зудит. Да знаю я, что такое вши, знаю. Просто из двадцать первого века в эту грязь и антисанитарию, понятно, что война и все такое, естественно, привыкну, куда деваться-то. Но пока еще с трудом преодолеваю себя, заставляя вживаться в образ.

Портянки в стоптанных сапогах постоянно сбиваются, после трех остановок на перемотку, уже лень снова останавливаться, а все-таки надо, а то собью ноги, будет вообще жопа, идти-то еще хрен знает сколько.

Интересно было, когда при осмотре «своего» тела обнаружил, что оно здорово похоже на мое собственное, из той жизни. Глянул в красноармейскую книжку, увидел, что возраст почти совпадает, двадцать пять мне нынешнему. Нет только моих шрамов, ну и там, ниже пояса, но выше колен, немного другое. Памяти того, чье тело я занял, не обнаружил, будут еще с этим проблемы. В реалиях этого времени я ни бум-бум. Одно дело читать про эти времена, совсем другое здесь находиться. У местных в подкорку вбита приверженность курсу партии, а у меня что? Ладно, фиг с ним, надоело «гонять», будем жить, а как, это второй вопрос.

Идти надоело до жути. По пути попадаются еще не опустевшие деревеньки, но жратвы нигде нет, люди сами последнюю брюкву доедают. Бредем как бараны, куда, сколько еще и зачем, неизвестно. Конечно, цель-то одна, немец к Волге идет, тормозить пора, но нас тут всего взвод. Да, а сколько сейчас таких взводов так же, как и мы, пробираются на соединение? Многие побросали свою амуницию, кто-то даже винтовки выбросил, я не влезал до поры, но когда началась первая истерика, пришлось зубы показать. Особо выделываться не стали, винтовка у меня у одного заряжена, как бы ни тяжело было, но я ее упорно тащу, чую, хлебнут лиха те, кто бросил оружие.

Подобранная мной после бомбежки винтовка оказалась вполне исправной. Ложе чуть покоцано было, но я ножом затер, даже гладкое стало. Хрен ее знает, как она пристреляна, но по назначению ей пользовались давно. Нагар и налет ржавчины счищал долго, но теперь ствол изнутри аж блестит. Патронов всего десяток был, но мне, наверное, стрелять не скоро придется. К своим выйдем, наверняка ствол отнимут в пользу тех, кто будет убывать на передовую, а пока нас к кому-нибудь будут присоединять, оружие будет не нужно.

Через два дня, усталые как шахтеры после недельного забоя, наша пестрая компания выползла к реке. Дону радовались недолго, появившийся очень оперативно какой-то павлин в расшитой узорами гимнастерке и синих галифе быстро дал понять, что мы не солдаты, а по меньшей мере трусы поголовно, ладно хоть сразу во враги народа не списали. Мне, как одному из немногих, что сохранил винтовку, попало на удивление даже больше других. Те, кто потерял оружие, поголовно утверждали, что оружие пришло в негодность во время боя, и им верили! А мне и еще шестерым бойцам «не повезло». Оружие исправно, у меня еще и вычищено, заряжено и есть патроны, кто мы, как не трусы? Конечно, никто никого не сдавал. Мужики, что без оружия, смотрели в землю и молчали, ну и мы не стали докладывать, что оружие было просто выброшено. Зачем, кому мы сделаем легче? И так солдат нет, а еще и сами себе гадить будем? Политрук, а это был типичный представитель этого сословия, ну какими их рисовали в моем времени, орал в принципе недолго. Не дав людям даже помыться и постирать превратившуюся от пота и пыли в состояние древесной коры форму, быстренько построил и отправил к переправе. Оружие мы не сдали, хоть политрук и пыхтел, все семеро, словно сговорившись, решительно отказались от сдачи. Так как группы поддержки у политработника не было, то сильно настаивать тот не смог. Мы объявили ему, что переправимся на тот берег, найдем старших командиров и сдадим, если прикажут, а так как, по сути, предъявить нам было нечего, тот, еще поорав, ушел, но хоть сказал, какой сейчас день. Третье июля, ни хрена себе мы погуляли по родным просторам… Дружно выдохнули и решили все же не стираться, вдруг там такие же упыри попадутся, пусть лучше наш внешний вид наглядно покажет, через что мы прошли. Оказалось все с точностью до наоборот. Первый же старший командир с четырьмя шпалами на петлицах, к которому мы подошли доложиться о прибытии, отчитал нас за внешний вид.

– Что это за оборванцы? – обратился он к ординарцу, с которым они вместе подъехали на машине к переправе. Ординарец обвел нас взглядом и спросил у того, кто стоял к нему ближе:

– Кто такие, почему в таком виде? – Лейтеха в ординарцах ходит, а на передке командовать некому, пролетело у меня в голове.

– Сто шестьдесят девятая стрелковая дивизия, точнее то, что уцелело. Может, где-то еще кто пробрался, отходили разными группами. По пути вели бои, кто-то оставался, кто-то прорывался. Мы еще в мае в районе Славянска из кольца вышли, командиры так говорили, два месяца почти пробираемся, – ответил один боец.

– А что, трудно было в порядок себя привести? – это опять этот, у которого железная дорога на петлицах.

– Мы не ели ничего уже три дня, товарищ командир, сил нет совсем. Людям дух перевести некогда было. Если разрешите к реке дойти и привести себя в порядок, сейчас же выполним, – это я вылепил. Не удержался, накипело, а полкан вдруг изменил выражение лица и сменил гнев на милость.

– Сейчас направляетесь вон к тем домикам, что виднеются в километре отсюда. Там стоят кухни, я распоряжусь сейчас, вас покормят. Как отдохнете – приведете себя в порядок. Через три часа быть всем у третьего дома справа. Я пока доложу о вас, надо решить, что с вами делать. Только утром две группы такие же отправили.

– Разрешите вопрос, товарищ командир? – неуверенно спросил я. Полкан удивленно поднял брови, но спокойно кивнул.

– Оружие кому сдавать?

– Не понял? – искренне удивился командир.

– Да нам на том берегу политрук сказал все сдать.

– Ясно, – полковник взглянул на ординарца, – врага сподручней все-таки из винтовки бить, чем голой задницей. Все, приказ ясен?

– Да, разрешите выполнять? – рявкнул я.

– Вольно, – усмехнулся полкан и добавил: – Идите уже.

Козырнув, мы медленно направились в указанную сторону, а полкан с ординарцем прыгнули в машину и, обогнав нас, быстро умчались.

– Слышь, Счастливчик, чего думаешь, пронесло? – это меня так окрестили после бомбежки. Сказали, что меня ни танки, ни бомбы не берут.

– Да хрен его знает. Если правда пожрать и постираться дадут, то вряд ли будут трусость шить. Скорее сунут в какую-нибудь часть да отправят побыстрее на передок, да и баста.

– Думаешь, переформирования не будет? Отдохнуть не получится?

– В запасных сейчас не кормят почти, слышал, люди говорили. Да и чего там делать? – к нашему разговору присоединился еще боец.

– А ты, Счастливчик, куда хочешь? – взоры обратились ко мне.

– Так ведь не на гражданке, чтобы хотеть. Куды пошлют, туды и потопаем. А вообще, жрать охота да поспать бы чуток.

Я выразил общее желание. Мы уже реально падали от голода, даже внешне скоро на пленников из Бухенвальда станем похожи. Через полчаса, громыхая ложками, выскабливали из котелков перловку. Каша казалась шедевром кулинарии, жрали-то последние дни вообще траву, а то и вовсе ничего, а тут даже жирок какой-то присутствовал. Успев облизать ложку, уснул прямо, где сидел. Проснулся, когда ложка из руки выпала, оказалось, меня подтолкнули.

Ругаться и махать руками не стал, просто убрав ложку в сапог, поднял глаза. Над нашей сонной компанией стоял командир. Блин, аж цельных два кубаря в петлицы воткнули. Молодо-ой, словно пацан еще.

– Здравия желаем, товарищ командир, – бойцы медленно поднимались и сонно водили головами из стороны в сторону.

– Это вы сегодня в расположение вышли? Сто шестьдесят девятая стрелковая? Какой полк?

– Мы и есть пятьсот пятьдесят шестой стрелковый, а вы наш новый командир? – всю беседу у нас вел один из бойцов, что был пошустрее.

– Пока я. Лейтенант Нечаев. Мне приказано вас осмотреть и привести в порядок, пополнить по возможности боезапас и оружие и выдвигаться в указанное место на соединение с батальоном. Так как вас тут на взвод едва хватает, по пути приказано еще группу взять, соберем роту, отправят в батальон, ну и так далее. Ваша дивизия до сих пор частями выходит.

– Не секрет – куда? – спросил тот же шустрик.

– Могу только указать общее направление – юго-восток.

– Понятно, ближе к Сталинграду.

– Да, этот город действительно в том направлении. Но к нему ли мы пойдем – не известно.

Известно стало через шесть суток, когда мы, уставшие до охренения, остановились. Как, скажите на милость, эти люди смогли Там столько протопать по просторам Родины да еще и победить потом? В голове не укладывается. Приходилось раньше слышать рассказы фронтовиков, так ни один такое и не вспоминал почему-то, а ведь такое разве забудешь?

Переправились в районе Камышина через Волгу на левый берег, там и было расположение одного из полков нашей будущей дивизии. Как лейтенант объяснил, сейчас такая неразбериха, что никто не будет искать наш полк или дивизию, да и вообще неизвестно, осталось ли хоть что-то от той дивизии.

Практически не отдыхая, нас день за днем гоняли, как школьников на физкультуре. Людей набралось очень много, по моим меркам, в основном все были такие же, как и мы. Усталые, с той грустинкой в глазах, какая бывает у людей обреченных, мы учились воевать в запасном полку на переформировании.

На дворе уже был сентябрь, когда закончилось укомплектование дивизии. И нас погнали куда-то на север. Располагались мы буквально в километре от Волги, к этому времени я числился уже в составе батальона, пофигу, что в батальоне было сто двадцать семь человек, сказали батальон, значит, батальон. Тот лейтеха, что нас привел, стал командиром взвода, который собрали из тех, кто вышел со мной тогда к Дону. Оружие и боеприпасы и правда дали, десяток патронов к винтарю и две бутылки КС. Вот на фига это стекло нам здесь дали? Чтобы не дай бог кто-нибудь вспыхнул, разбив случайно этот фуфырик?

А вот еды у нас почти нет. Полмешка сухарей на взвод из двадцати человек и по банке тушенки. Это все, что дали за трое суток. Негусто. В поселке, в котором нас притормозили, была куча народа. Здесь формировались части для переброски на правый берег, тут были все, даже санбат и саперы с радистами. Вообще, как удалось узнать из разговоров с окружающими, такие пункты сбора и дислокации располагались чуть ли не от Куйбышева и до самого Сталинграда. Наш пункт располагался на левом берегу Волги километрах в шестидесяти от Камышина. Люди уже говорили, что нас скоро переправят на правый берег, дескать, оттуда и двинем пехом под Сталинград. Мне, если честно, было все равно. После попадания сюда я вообще малость охренел и выглядел несколько отстраненным. Ко мне давно уже никто не подходил с вопросами, как я, что думаю и вообще. Я просто плыл по течению. Сдаваться в руки НКВД с криками, что все знаю, даже не собирался. Да, возможно, так было бы лучше и для страны, да и для меня может быть. Но вот как-то после переноса, после того как я осознал, что – все, нет больше ни семьи, ни той жизни, к которой привык, я как-то замкнулся и потерял смысл что-либо делать. Да и что тут делать-то еще можно. Нужно воевать, поэтому буду воевать. Долго ли, лучше или хуже других, не знаю, но вот в том, что отдам жизнь за то, чтобы мои родные вообще появились на свет, я не сомневаюсь. Да и знания кое-какие есть, смогу с людьми поделиться.

А вот то, что попал я в знаменитую Родимцевскую дивизию, меня здорово порадовало. Даже несмотря на то, что предстоит делать этой дивизии, я ведь помню немного историю Битвы на Волге. Если я сейчас там, где я думаю, то не удивлюсь, если наша рота и отправится за Волгу, отбивать центр, а точнее вокзал, принимая во внимание свою «удачливость». Это в будущем даже в компьютерных играх было.

В районе Камышина мы опять доукомплектовывались, людей все прибывало, а вот оружия и продовольствия, казалось, становилось все меньше.

Через три или четыре дня, если честно, со счету сбился, пребывания на этой стороне Волги, нас, наконец, построили и объявили, что ночью будем переправляться обратно на восточный берег. Ночью, под отборный мат людей, осуществляющих перевозку, мы вновь оказались на левом берегу. Да, испокон веков, видимо, у нас в стране проблема с организацией. Как любят говорить, что в России две беды, но на самом деле лишь одна, первая. Не будь у нас дураков, и дороги бы появились.

Только успев собраться после переправы, нас, О ЧУДО, повезли на юг на машинах. Как же задолбался я уже пешком ходить, хоть какое-то разнообразие. Полуторки, казалось, были специально придуманы, чтобы лишить Красную Армию боеспособности. Ладно тряска, но ведь эти рыдваны ломаются просто каждые десять минут, или это просто нам, таким «везучим», попались именно эти дохлятины? Чуть не через каждый километр пути остановка. То в одной машине движок вскипел, то в другой бензошланг прохудился, то еще что-то, я только глаза к небу поднимал, чтобы не начать злиться.

Лейтеха вроде ничего, молодой, но довольно толковый командир. Лозунгами не бросается, говорит по делу. Даже опросил всех, когда прибыли в Ахтубу, узнал, кто какие воинские специальности имеет. Оказалось, что водить машину в этом времени считается чем-то значимым. Когда очередь дошла до меня и последовал вопрос, об управлении автомашиной, спокойно сказал, что да, вожу, на вопрос какую? – ответил, что без разницы, лишь бы ехать могла. Лейтенант, кстати, этому не обрадовался вообще. Это другие бойцы на меня смотрели открыв рты, а вот он расстроился. Позже он пояснил и попросил не афишировать.

– Понимаешь, там, – командир указал на город за Волгой, – твои умения не пригодятся и тебя оставят где-нибудь здесь. А мне еще один опытный, побывавший в боях солдат очень нужен. Ведь все остальные, кроме вашей компании, вышедшей из окружения, еще пороху не нюхали. Я сейчас разобью вас на отделения, чтобы в каждом были и новички, и бывалые. Пойми меня правильно, боец.