Поиски в пути

– Ты же есть хочешь, милый.

Накормила и уложила спать в его комнате.

25.07.18. Лимере.

Снова вспоминаю его приход. Он тогда получил отпуск по ранению. Ранение не слишком тяжелое, перевязали прямо в батальоне, отправили в госпиталь, там через два дня отпустили домой. Он поехал не в кибуц, а ко мне. Теперь это был его дом. Ранение пустяковое, но отходил он от Газы еще неделю. Ничего не рассказывал мне, а я его и не расспрашивала. Наверное, воспринимала его в эту неделю, как ребенка, большого обиженного жизнью ребенка. Только позднее, когда мы снова стали спать вместе, он скупо рассказал о том, что видел, что ощущал, когда пришлось очищать от террористов развалины. Раненые и убитые из засады товарищи по взводу, трупы террористов, раненые арабские дети, озлобленные женщины, не желающие уходить из развалин своих домов, хотя они напичканы оставленными террористами взрывными устройствами. И все это непрерывно больше недели. Я только старалась не плакать, слушая его.

Но вместе мы пробыли только до конца января. Опять обращаюсь к дневнику.

29.01.09, пятница. Тель-Авив.

Сегодня мне на работу позвонил адвокат Франсуа мэтр Вилар. Необходимо мое присутствие при вскрытии завещания. Он не объяснил, почему его так долго не вскрывали. Но он знает, что я числюсь среди наследников. Поэтому должна прибыть в Париж не позже второго февраля. Не поняла, почему я среди наследников, ведь он должен бы все оставить Пьеру. Но придется ехать. Как я объясню это Игорю?

25.07.18. Лимере.

Да, объяснила, сказала, что это только на неделю и сразу вернусь. Рука у него зажила быстро. Эти дни Игорь ходил на перевязки амбулаторно. Войска уже были выведены из Газы, и ему пора было вернуться в батальон. Он захотел было вернуться в кибуц, но я попросила возвращаться при увольнениях в мою квартиру. Нехотя согласился. Все эти дни видела изменения в его поведении. Опасалась, что это связано со мной, но это был только результат ужасов войны. Даже неделя, если это неделя непрерывных ближних боев, оставляет слишком большое воздействие на психику, тем более на психику молодых парней.

26.07.18. Лимере.

Ничего за день не случилось, тихий летний день, вечером накормила Пьера, осталась одна и, как к наркотику, обратилась к дневнику.

03.02.09, вторник. Париж.

Вчера состоялось вскрытие завещания Франсуа. В основном он завещал все мне и Пьеру, родственникам первой его, умершей более двадцати лет назад жены, завещаны небольшие деньги и ее драгоценности, хранившиеся в Лимере все эти годы. А я и не знала о них. Я многое не знала, оказывается, Франсуа очень заботился о том, чтобы налоги были минимальны. Например, квартира в Париже на пятьдесят процентов принадлежала мне, поэтому налог платить нужно было только с половины ее стоимости, мне же принадлежала половина его вкладов в ценные бумаги. Программа для обеспечения образования Пьера облагалась минимальным налогом. Было предусмотрено много тонкостей для снижения налога на владение виноградником. И все равно налог, как сказал мне мэтр Вилар, будет значительный. Но на выплату его предоставляется отсрочка не менее шести месяцев, за которые можно без потерь продать часть ценных бумаг, – продать пришлось почти половину. Опекунство над Пьером автоматически предоставляется мне, как его матери. Мэтр Вилар объяснил, что, несмотря на налоги, мы с Пьером обеспечены, то есть намекнул на целесообразность отказаться от работы и целиком посвятить себя воспитанию Пьера. Мы с Пьером вернулись в свою, да, она опять моя, парижскую квартиру. Такое впечатление, что в ней ничего не изменилась за эти восемь лет. Потом был непростой разговор с Пьером.

26.07.18. Лимере.

Я хорошо помню этот разговор. Я уходила от Франсуа, когда Пьеру было пять лет. Естественно, просила Франсуа отдать мне Пьера. Но это был единственный случай, когда он отказал мне. Отказал жестко и безоговорочно: «Ты не сможешь в Израиле дать Пьеру то, что он имеет во Франции. Кроме того – он католик». Франсуа не запрещал мне общение с сыном, более того, на мой день рождения и на праздники звонил и передавал трубку Пьеру, чтобы тот поздравил мать. А с 2005 года, когда ему исполнилось десять лет, Пьер сам иногда звонил мне, делился своими нехитрыми новостями. Кажется, я оставалась для него матерью. Он недоумевал, почему мы живем порознь, но ни разу не упрекнул меня в этом. Франсуа так и не рассказал ему, что это я решилась на разрыв, на репатриацию в Израиль, когда созналась Франсуа, что изменяю ему. На самом деле, Франсуа догадывался обо всем, да и трудно было не догадаться, но терпел, надеясь, что мое «заблуждение», так он назвал это при нашем объяснении, пройдет, и я вернусь в семью. Возможно, если бы он рвал и метал, обзывал меня последними словами, которые я заслуживала, я бы смирилась, осталась с ним и Пьером. Но это «непротивление злу» возмутило меня тогда больше всего.

Когда Франсуа умер, Пьер учился в частном коллеже (не путайте с колледжами, это чисто французское наименование школы второго уровня). Последний год, в следующем году он должен был пойти в лицей, где получит степень бакалавра, необходимую для поступления в университет. Четырнадцать лет (ему исполнялось четырнадцать через две недели) – непростой возраст. В коллеже это старшеклассники, привыкшие чувствовать себя почти взрослыми, имеющие собственное мнение по любому вопросу. Пьер практически впервые встретил свою мать, не считать же встречами связь по интернету. Он был очень насторожен, пытался понять, что несет для него новая ситуация. Я старалась объяснить Пьеру, что почти ничего в его жизни не меняется. Он по-прежнему будет учиться в частной школе. Отец оставил ему программу для оплаты полного цикла образования, включая университет. Лето он будет проводить в Лимере, но, если захочет увидеть другие города и страны, я оплачу поездки. Буду стараться проводить летние каникулы вместе с ним в Лимере, но у меня собственная жизнь. Не знаю пока, вернусь ли во Францию, или останусь в Израиле. Но надеюсь, что мы теперь будем часто видеться.

Видела, что он колеблется, не знает, как называть меня, старалась прийти ему на помощь:

– Милый, я была и остаюсь твоей мамой, ты для меня самый дорогой. Я надеюсь, ты вырастешь, заведешь собственную семью, и я буду жить с вами.

– Мама, – решился, – у тебя сейчас другая семья?

– Нет, мой мальчик, у меня нет другой семьи, кроме тебя, но есть друг. Надеюсь познакомить вас. Он хороший человек.

Возможно, я немного исказила слова, забыла что-то из нашего разговора, но тональность была именно такой. И я рада, что удалось при первой встрече найти простые, понятные Пьеру слова.

Следующую запись я сделала уже в Лимере, куда поехала после Парижа.

07.02.09, суббота. Лимере.

Меня и Пьера еще не ввели в права наследования, но ситуация бесконфликтна, и в Лимере меня встретили благожелательно. Собственно, Мариус – фактически полностью распоряжавшийся виноградником и производством вина – великолепно помнит меня, ведь мы приезжали с Франсуа в Лимере каждое лето. Открыл мне дом, провел по винограднику, хотя смотреть там зимой нечего, завел в старинное подземное хранилище. Мне показалось, что там огромное количество бочек и бутылок. Мариус сказал, что продажи идут вяло, но он надеется к следующему урожаю немного освободить хранилище.

Я в этом ничего не понимаю, мне кажется, что и Франсуа ничего не смыслил в виноделии, предоставив Мариусу полную свободу действий. Сам он вино собственного производства не пил, предпочитая коньяк и более известные местные вина. Впрочем, он пил мало. А в делах производства вина его волновало только количество перечисляемых на наш счет денег. Наш счет – я так и осталась совладелицей счета, так что мэтр Вилар быстро договорился в банке, что счет переведут теперь только на меня.

26.07.18. Лимере.

Отложила дневник, вспоминаю. Правильно ли я тогда поступила? По существу, пустила все на самотек. С финансами разбирался мэтр Вилар, ему мы с Пьером доверили продажу ценных бумаг, оплату налогов. Все в Лимере оставили (реально, я оставила) на усмотрение Мариуса. Можно ли было поступить по-другому? Наверное, нет. Сами мы ничего не понимали в законах Франции, наделали бы ошибок. Помню, я позвонила Игорю, он должен был быть в увольнении, в очередной раз рассказала ему новости о Лимере. Он, правда, до этого ничего о моем винограднике не знал. Пожаловалась на свою беспомощность в финансовых делах. Он молчал. Но потом высказался просто:

– Лиза, ты жила без этого наследства. Тебе было очень плохо? Нет ведь. Ты уверенно работала, ни от кого не зависела. Зачем так переживаешь?

– Я не за себя, за Пьера переживаю.

– А что за него переживать? Учеба у него обеспечена. Ты сама на днях мне рассказывала – отец выделил на это деньги. Захочет – будет жить в Париже, ты же всегда разрешишь ему жить в твоей квартире, надеюсь, ты вернешься в Тель-Авив. А захочет заняться семейным бизнесом – виноделием, начальный капитал у него есть. Да и ты ему когда-нибудь что-то оставишь…

Последние слова резанули меня:

– Ты хочешь сказать, что я старая, что меня скоро на свалку нужно отправить?

Не знаю, почему я тогда так взбесилась, отключилась. Он пытался дозвониться, но я не ответила. То ли устала от напряженных дней, то ли опять возникло забытое чувство вины перед Франсуа, но неудачное замечание Игоря было последней каплей. И я бросилась на постель, разрыдалась. А ведь перед этим почти каждый день пыталась дозвониться до Игоря, временами мне это удавалось. И я чувствовала каждый раз облегчение, выслушав его спокойные слова. Мне и сейчас непонятно, почему в нем после операции «Литой свинец» что-то так изменилось. Был робкий «послушный» юноша – стал мужчиной. Неужели так на молодых парней действует даже несколько дней войны, опасностей?

Глава 4

31.07.18. Лимере.

Вечер, могу отдохнуть, пока Пьер с Жанной уехали в Тур. Правильно. Чего им, молодым, сидеть всю неделю в деревне? Для меня это была напряженная неделя: приехала Жанна, внесла в нашу тихую жизнь суматоху. Пьер забросил виноградник, весь день около Жанны. Мне добавилось работы на кухне. Но начиная с четверга ко мне подключилась Жанна. Понятно, хочет показать себя будущей хозяйкой, да и подучиться немного около меня. Но на две недели, столько они собираются пробыть здесь, я наняла помощницу – хоть убирать в доме не нужно. Мое отношение к Жанне двойственное: с одной стороны – она отбирает у меня Пьера, с другой стороны – я ведь желаю ему лучшего, а Жанна производит пока хорошее впечатление. Правда, подруга, невеста – это одно, неизвестно, какой она будет женой. Я тоже в первое время старалась быть идеальной подругой, верной любящей женой. А потом? Вспоминать не хочется. Не хочется вспоминать разрыв. Но начало блистало всеми цветами радуги.

1993 год.

Отчим расщедрился, оплачивает год учебы в университете, дал денег на съем жилья и жизнь. Университет выбирала я, сравнивала по всем параметрам. Самым дешевым и в то же время престижным оказался Парижский университет. Учеба стоит очень мало, он же государственный, главные траты – съем жилья и проживание. После всех подсчетов представила отчиму счет в новых франках – о евро тогда еще не помышляли. Отчим ничего не понял и потребовал сказать, сколько это в рублях или долларах. Почти сто тысяч новых франков за год при пересчете в деревянные рубли показались мне неподъемной суммой. Быстро перевела в доллары – счет стал значительно более симпатичным. Да я еще и поцеловала его в щечку, и отчим сдался. И вот я в Париже. На счету сумасшедшие деньги, никогда у меня таких не было. Париж еще не полон негров, в кафе, театрах молодежь всех стран Европы. Голова кругом идет. В университете признали мои документы, я определилась с изучаемыми курсами. И наконец учеба. Меня больше всего интересует французская литература, и я записалась в Университет Париж III на факультет латинской и французской литературы и лингвистики.

Одним из привлекавших меня курсов была «Французская литература XIX века». Вел ее вальяжный профессор с небольшой бородкой в стиле Генриха IV. Тогда только начиналась эта мода. Трехдневная щетина с короткой бородкой и короткими зачесанными на косой пробор волосами казались мне верхом совершенства. Буквально влюбилась в этого элегантного пятидесяти восьмилетнего мужчину. Нетрудно догадаться, что это был мой будущий муж Франсуа Дюкре. Постоянные вопросы после лекций, умильные взгляды и явное обожание растопили сердце вдовца. И Франсуа начал приглашать меня то в театр, то в ресторан на дружескую встречу лингвистов. Естественно, что в результате мы через месяц оказались в одной постели, а еще через два месяца, когда я почувствовала себя в положении, последовало официальное предложение руки и сердца. Потом три года любви, особенно мне нравилось, что Франсуа был без ума не только от меня, но и от маленького Пьера.

Но дальше вспоминать не захотелось. Открыла дневник, полистала страницы.

21.02.09, суббота. Тель-Авив.

Наконец могу отдохнуть, прошедшая неделя была слишком тяжелой – пришлось разбирать завалы задолженностей ателье. Заказов набрали слишком много, не смогли удовлетворить наших капризных клиенток. Не нравится им то одно, то другое. Пришлось срочно рисовать новые эскизы, уговаривать клиенток. Ну не могу я выдавать новые серии вариантов по десять штук в месяц. И Игорь появился у меня на квартире только вчера к вечеру. Я уже и забыла свою злость за неудачные слова. Явился с новостью. Оказывается, его «кабан» – военный врач-психолог, или как там называется его специальность, предлагал досрочно мобилизовать по статье. По-русски это называется «комиссовать». Считал, что после ранения у Игоря возникло психологическое отторжение военной службы. Возможно, он прав, мне тоже так показалось еще перед отъездом во Францию, но Игорь – на дыбы. Потребовал повторного рассмотрения. Ведь уйти с военной службы по такой статье – позор для мужчины. Не закончить полностью службу – фу. Тебя уважать не станут. По телефону мы с ним говорили на днях, но он мне об этом не сказал, стеснялся. И вот теперь с гордостью заявил, что дослужит до конца, то есть еще два месяца. Тоже мне, нашел чему радоваться. Мне нужно решать, уезжать во Францию, продав ателье, или оставить все на попечение опытной закройщицы. Оставаться в Израиле не хотелось. Правда, два месяца немного, продажа, возможно, затянулась бы на больший срок.

Обсуждали с Игорем. Он в раздумье, ведь он не имеет права жить во Франции больше трех месяцев. Я тоже размышляла об этом, но как-то вскользь, надеялась что-то придумать. Кстати, продать ателье – не просто. Не зря старая хозяйка была согласна на очень большие скидки и предлагала растянуть оплату на длительное время. Но все эти «деловые» мысли убежали прочь, когда Игорь, закончив рассказ о своей борьбе с «кабаном», обнял меня. Обнял, не дожидаясь молчаливого сигнала с моей стороны.

31.07.18. Лимере.

Да, помню, скучала я по нему. Скучала по его сильным рукам, по его горячему дыханию, вообще, просто по нему. Но вот, еще одна новость – он повел меня в спальню, отказавшись от душа, хотя я ему намекнула об этом, улыбаясь. И запах пропахшего потом мужского тела не был мне неприятен.

В дневнике я только мельком упомянула об обстоятельствах покупки ателье, на самом деле это была очень долгая процедура. В ателье я попала случайно. Уже с полгода не могла найти работу, правда, государство обеспечивало в это время меня на минимальном уровне. На периферии этих денег хватало бы, но жилье в Тель-Авиве очень дорогое. Я снимала комнату в трехкомнатной квартире, платила за нее почти все, что получала от государства. Предложение хозяина дома убирать подъезд и территорию рядом с домом было для меня как манна небесная. Но это мизерные деньги. Каждый раз, проходя по улицам, я искала глазами объявления в окнах магазинчиков, офисов, мелких бизнесов. Удалось найти работу уборщицы в этом самом ателье. Деньги небольшие, но меня это спасало. Убирала быстро, оставалось время посмотреть, что делают портнихи и закройщица. Ателье и тогда не бедствовало, состоятельные заказчицы во все времена одинаковы, требуют новых решений. Эскизы рисовала старая хозяйка. Она постоянно жаловалась, что глаза уже не те, что работать может только при дневном освещении.

Однажды, когда я убирала в комнате, где она всегда работает, хозяйка бросила карандаш в стенку, крепко выругалась и выскочила из комнаты. Я подошла к столу посмотреть на ее эскизы. Оказывается, она на всей серии сделала одну и ту же грубую ошибку. Двухдневная работа полетела к черту. Я взяла чистый лист и набросала один из ее вариантов без этой ошибки. Но мне все равно эскиз не понравился, стала рисовать другой. Через полчаса хозяйка вернулась. Оказывается, она ходила в соседнее кафе выпить кофе и успокоиться. На столе уже лежал новый вариант эскиза. После этого хозяйка стала разрешать мне рисовать свои варианты моделей. Через месяц она наняла другую уборщицу, а меня, не прибавив зарплату, стала привлекать к работе модельера. Рисовать эскизы нарядов я научилась еще в Париже, когда пыталась написать пьесу на мотивы средневековой Флоренции. Пьеса двигалась медленно, и я больше времени уделяла рисованию эскизов моих героев.

Впрочем, я, кажется, уже писала об этом. Франсуа не разрешал мне работать, и у меня оставалось много свободного времени. Я фантазировала, создавая на бумаге изысканные наряды. Один раз даже заказала подобный женский наряд в соседнем ателье. Франсуа долго смеялся над ним, так как в нем, конечно, никуда нельзя было пойти.

Хозяйка медленно знакомила меня с заказчицами. Все переговоры вела сама, а я только стояла рядом, выслушивая их пожелания. Нарисованные мной эскизы дамам показывала опять она. Через два года я полностью освободила от эскизов хозяйку. Она теперь занималась только финансами и хозяйственными вопросами. Хозяйка стала намекать, что ей пора отдохнуть, передав ателье кому-то другому. Я понимала, что главное в ателье не стены (помещение арендовалось), швейные машинки и запасы материи, а связь с заказчицами. Ведь стоили услуги ателье немало, значительно дешевле покупать готовое в универмаге, поэтому случайные заказы мы получали редко. Главный доход поступает от нескольких десятков постоянных клиентов. Мужские заказы были случайны. Заказчицы ориентируются на модельера. Уйдет модельер – дама к новому может и не пойти.

Сначала хозяйка вела разговор о двухстах пятидесяти тысячах шекелей, обещая длительную рассрочку. Я только пожимала плечами. Зарплату она мне подняла, на жизнь теперь хватало, но почти никаких сбережений сделать не удавалось. Не реагировала даже, когда она стала немного снижать цену. Только в 2002 году, когда умер отчим, ситуация изменилась. Я к тому времени сняла квартиру недалеко от Бограшева, где было ателье, пригласила в Израиль маму. Узнав о ее приезде, хозяйка зазвала нас к себе на чай. В Израиле редко приглашают чужих домой на ужин – только на чай. И когда хозяйка начала нахваливать меня, упомянув, что с удовольствием оставила бы на меня свое ателье, мама сказала, что могла бы немного помочь мне. Кончилось тем, что мама перевела мне десять тысяч долларов, хозяйка поручилась за меня в банке, и мне выдали ссуду. Ссуду и остаток стоимости ателье я выплачивала банку и хозяйке три года.

Пропустила мартовские и почти все апрельские страницы дневника – неинтересно. Привлекла внимание очередная запись.

22.04.09, среда. Тель-Авив.

Возвращалась с работы поздно, захожу в квартиру, а в углу салона брошены вещи Игоря. Не переодеваясь, пошла к нему в комнату – спит мой красавчик, дрыхнет без задних ног. И оружия нигде нет. Не стала будить его, прошла на кухню, села, задумалась. Все-таки нужно решать, куда склоняться. В Париже, вернее, в провинции недалеко от Парижа, учится мой ребенок. Здесь второй. Иногда я так называю Игоря про себя. Кого-то из них нужно выбирать. Или попробовать уговорить Игоря переехать во Францию? А с ателье… Что ж, или отдать дешево, или оставить прозябать без меня. На зарплату они наберут заказов, а я вполне могу теперь обойтись без доходов от ателье. Мэтр Вилар сообщал, что скоро все действия по введению меня и Пьера в права наследников завершатся.

Когда приготовила ужин и разбудила Игоря, поговорила с ним за столом очень серьезно. Он уныло согласился поехать со мной на несколько месяцев, а там, мол, видно будет.

31.07.18. Лимере.

Да, очень уныло соглашался. С армией он разделался окончательно – это не проблема. То есть разве что будут вызывать на милуим. Но перспектива жить на мои деньги его коробила. Ведь работать там он не сможет, продавать свои картины – да нет у него ничего товарного и не скоро будет, если вообще удастся сделать живопись профессией. Я напирала на то, что ему нужно учиться; учиться в Израиле трудно, ведь придется совмещать живопись и тяжелую работу. Как иначе он сможет прожить здесь? А в Париже или на Луаре не нужно будет думать о жилье, о пропитании. И армия выдала ему некоторые деньги, так что он не будет зависеть от меня в этом плане. И, в конце концов, обо мне он думает? Возможно, последний довод оказался решающим. Согласился, но оговорил себе недельный поход с парнями из бывшего взвода по Гола-нам и Галилее. Как будто я была против! Другие после армии удирают на полгода в Южную Америку или в Юго-Восточную Азию.

Следующее, что привлекло мое внимание, датировалось уже июлем.

02.07.09, четверг. Лимере.

Две недели мы с Игорем провели в Париже. Почти все время Игорь пропадал в музеях: понятно, ему интересно видеть вживую работы классиков в Лувре и импрессионистов в музее д’Орсе, современную живопись в Центре Помпиду. На Жё-де-Пом в Тюильри и музей Дали двух недель ему не хватило. Ничего, посетит в другой раз. Осмотреть все в Париже – нужны месяцы. Я когда-то, после того как пристроила Пьера в частный детский сад, две недели потратила только на Лувр. Франсуа стоически терпел мое отсутствие, когда у него не было днем лекций. Игорь случайно увидел мои записи в дневнике – оставила тетрадь раскрытой на столе в кабинете. Читать не стал, но вечером заинтересованно поинтересовался у меня, не собираюсь ли писать книгу? Пришлось немного рассказать, для чего я все это записываю. Вроде удовлетворился – больше меня не расспрашивал.

В Париже мы с Игорем дожидались возвращения Пьера из школы на каникулы. Потом я возилась с определением его в лицей. Наконец все дела переделаны, и мы втроем прибыли в Лимере. Меня очень волнуют отношения моих двух мальчиков. Ведь Пьеру четырнадцать лет, в Игоре он видит взрослого мужчину, отнявшего у него только что обретенную маму. И память о недавно скончавшемся отце… Они совсем не контактируют: Игорь не знает, о чем говорить с мальчиком, Пьер практически его игнорирует. Да и с языком проблема – Игорь не знает французского, а Пьер не хочет говорить с ним на английском. Встречаются они только во время совместных трапез. Не знаю, как хоть немного сблизить их. Игоря я, естественно, поместила в отдельную комнату, не хочется выставлять перед Пьером нашу близость. Утром Игорь бегает к нашим виноградникам, обегает все поля, возвращается взмыленный. Принимает душ и отправляется до завтрака «на этюды». Ему нравятся берега Луары. Да кому они не нравятся? После завтрака ходит по нашему поселку, садится где-нибудь в тени и рисует один за другим дома, некоторым из которых более двухсот лет. А Пьер валяется в кровати до самого завтрака. После завтрака сидит в интернете, связывается со школьными друзьями. Во двор выходит только перед ужином, когда становится прохладнее. Он вообще не очень любит наш Ламере, злится, что его затащили в такую глушь. И что делать с ним, я не представляю.

18.07.09, суббота. Лимере.

На днях нашла в нашем полуподвале спиннинги Франсуа.

Он иногда ходил на рыбалку. Однажды рассказал мне, что рыбалкой занимался еще его дед, передавший все хозяйство сыну.

И часто брал Франсуа с собой, когда тот приезжал на каникулы. Он перестал ходить с дедом на Луару только после перехода в последний класс лицея – стал интересоваться девушками.

А на каникулы приехала дочка соседа через дом. Вернулся к спиннингам только много лет спустя, когда приезжал со своей первой женой в Лимере. Деда уже не было в живых, отец рыбалку не одобрял. И все надеялся, что Франсуа вернется от своих книжек к настоящему мужскому делу – виноделию. Делать в Лимере было абсолютно нечего, и он вспомнил заветные места деда. Смеялся, что законы в то время были еще не так строги, он возвращался всегда с солидной добычей. Сейчас бы его, мол, по новым дурацким законам обвинили в браконьерстве.

Я полезла в интернет, прочитала все про эти самые «дурацкие» законы. Сплошные ограничения, но ловить-то можно. Посоветовалась с Игорем. Он безо всякого энтузиазма согласился попробовать наладить с Пьером отношения, сказал, что в Омске часто ездил с соседом на рыбалку. Я заказала в местном, в Амбуазе, рыбном хозяйстве «отловочные карты» (лицензии) на двоих, заодно попросила привезти хорошую приманку. Помню, что Франсуа много говорил о важности приманки. Помимо этого, парень из хозяйства привез и подборку положений об ограничениях, накладываемых на процесс рыбалки. Я перевела их Игорю. Пьер о рыбалке сначала не хотел и слушать, но я показала спиннинги, сказала, что отец любил рыбалку и, кажется, немного заинтересовала этим. По крайней мере, согласился сходить один раз. Лодку им достал Мариус. Старая лодка, с которой ходил на рыбалку Франсуа, совсем рассохлась на берегу без употребления. Заодно Мариус дал Пьеру подробную карту реки и указал место, где любил ловить рыбу Франсуа.