Сказ столетнего степняка

Отвертеться было невозможно, оставить без ответа – опасно. И мы были вынуждены пригласить Халилю.

Младшая сестра Халиля была красавицей. Когда она заходила в юрту, казалось, вокруг становилось светлее. Юная, цветущая девушка виртуозно играла на домбре и соловьем заливалась, когда пела. Ее голос завораживал слушателей, а одухотворенное лицо очаровывало неземным светом. В моменты вдохновения Халиля играла на домбре пальцами ног.

В тот злополучный день мы пожелали, чтобы Халиля спела песни нашим непрошеным опасным гостям. Подчинились «просьбе» гостей, но, с другой стороны, хотелось показать царским офицерам – их благородию – нашу культуру, мы надеялись, что наши песни тронут их сердца, и они будут благосклонны к нашему роду.

Халиля сыграла несколько кюев – степных симфоний. Офицеры были в восторге. Она спела несколько песен, и в самом конце спела песню-реквием «Темиртас» нашего предка Биржан-сала. До сих пор помню ее голос и лицо, одухотворенное и прекрасное.

Капитан и Халиля начали петь поочередно, как бы соревнуясь; споет наша сестра одну казахскую песню, офицер отвечает ей русской песней.

Лица господ офицеров просветлели, в глазах заиграли добрые искорки. Они хором затянули такие песни, о существовании которых мы и не подозревали. На миг даже забыли о нашем смутном времени, о том, что поющие офицеры – наши враги, готовые в любой момент перестрелять весь аул.

Когда вдохновенная Халиля сыграла на домбре мелодию только что услышанной русской песни, офицеры закричали «браво!» во весь голос и выпили за ее здравие и талант. Особенно радовался красавец-капитан. Я заметил, как он смотрел на Халилю.

Песня – вестник любви. От любви рождается песня, но и песня может пробудить любовь.

Я переглянулся с Малай ата и понял, какую оплошность мы допустили. Надо было прятать свою красавицу от непрошеных вооруженных гостей! Раньше так и делали, а в этот раз что-то нашло на нас. Кажется, мы были наказаны за наше желание похвастаться перед иноземцами!

Отряд внезапно уехал ранним утром, не простившись ни с кем. Они забрали много еды, все, что им нужно было. Забрали они и младшую сестру Халилю!

Аул был в растерянности. Мать рыдала, обняв меня. Я, стиснув зубы, старался успокоить ее.

И тут в аул приехал Салим! Увидев его, я заволновался. Мать зарыдала пуще прежнего. Малай ата вкратце рассказал ему о случившемся. Салим вспыхнул, глаза загорелись гневным огнем.

Малай ата не смог нас отговорить от погони, только напутствовал не вступать в бой и решить вопрос переговорами.

– Не берите с собой оружия, это бесполезно! Поговорите по-человечески, пристыдите, если получится! Только совесть и справедливость может помочь вам!

По дороге Салим рассказал, что он приехал в аул, чтобы навестить мать и родных. Там, в алашордынском полку, пока все тихо, и он отпросился у своих командиров. Из рассказа Салима я понял, что дела у алашордынцев тоже не важны. И красные, и белые относились к ним с недоверием, временами даже враждебно. У алашордынцев военной силы было мало, испытывали острую нехватку оружия и боеприпасов. Свою винтовку Салим оставил боевому другу, так как у того вовсе не было ружья.

– Винтовка у меня – во! В бою нескольких беляков уничтожил из нее! Даже офицера-казаха убил!

Я закричал на брата:

– Как ты посмел стрелять в своих!?

Салим посмотрел на меня удивленно.

– Он не свой! Он белый офицер!

– Какой белый, какой красный? Он казах, наш брат!

– А по мне он был враг! У него в руках был револьвер, и он стрелял в меня! И если бы я не убил его, то он убил бы меня! Ты этого хочешь?

На это мне нечего было ответить. Эта философия навязана нам абсолютно чужой властью – царской тиранией и диктатурой пролетариата. Чужой путь, чужая революция привела к тому, что казахи начали уничтожать друг друга.

– Все казахи – братья! – тихо прошептал я сокрушенно. – У нас одна кровь, и это важнее цвета флагов! Не важно, красный или белый, богатый или бедный, какого рода или края, казах для казаха – всегда есть брат!

Воинственный Салим притих и сильно загрустил.

– Казахи редко убивали друг друга даже во времена межродовых стычек. В междоусобицах они в основном применяли соил и старались не бить по голове противника. Удары приходились по коленям, по щиколотке и предплечью. Этого было достаточно, чтобы противник слетал с коня.

Салим был истый казах и не возражал старшему брату. Он всегда неукоснительно соблюдал неписаный нравственный кодекс кочевников.

– Да, понимаю тебя, – смягчил я тон. – Время такое. Брат пошел на брата с оружием. Но нельзя же все валить на время. Нас ведь и так мало, и мы не должны стрелять друг в друга!

– Ты прав, Асанбай! – примирительным тоном произнес Салим. – Но не все зависит от нас!

Я промолчал, осознавая и его правоту.

Салим был феноменальным стрелком от природы – колмерген – верная, меткая рука. Он просто вскидывал винтовку или револьвер и, не целясь, попадал в ухо убегающей лисицы. Причем мог стрелять в любую сторону, не глядя, а его пуля, направленная верной рукой, как будто сама находила цель. Он был немного ниже среднего роста, сухой, жилистый и ужасно стремительный. Несмотря на маленький рост и легкий вес, обладал недюжинной силой. Его самым выдающимся качеством, после меткости, была, наверное, ловкость. На полном скаку вытворял такие трюки на коне, что им любовались даже враги. Его философия воина была страшной, но прагматичной. Он всегда говорил в духе своего кровавого времени, внося свои коррективы. «Кто не с нами, тот против нас. А врага надо уничтожать, иначе он уничтожит тебя. Надо всегда стрелять первым! Война есть война!» Он отлично ориентировался днем по солнцу, а ночью по звездам в степи, был мастером маскировки. «Если заблудился в степи ночью, доверься всегда интуиции и своему коню. Отпусти поводья, дай волю лошади, и она приведет тебя куда нужно. А самая верная звезда Темирказык – Полярная звезда, всегда указывает путь строго на север!»

Салим был предан идеям Алашорды и был бескомпромиссным максималистом.

Мы догнали отряд белых через день, утром, на берегу степной реки Силети. Капитан встретил нас довольно дружелюбно.

– Ты прости нас! – сказал он твердо. – Такова жизнь!

Я попытался объяснить ему, что они попрали нашу честь, осквернили законы гостеприимства, перешагнули через наш дастархан. Нигде в мире нет обычая делать гадости людям, принявшим тебя с хлебом-солью. Но белый офицер был невозмутим.

– Послушай! Мы не какой-нибудь сброд, банда. Мы офицеры Белого царя, и взяли от его подданных то, что нам необходимо! – чеканил каждое слово он. – Поэтому, возьми за свою сестру вознаграждение, по-вашему калым, и расстанемся с миром!

Только теперь я понял, что мы по молодости, в состоянии нервного возбуждения опрометчиво пустились в погоню. Думали, что сможем пристыдить их и вернуть сестру. Холодный блеск винтовок и лязг стальных сабель быстро отрезвили меня.

Он положил передо мной револьвер.

– Это, наверное, самый лучший калым в наше смутное время! – сказал он. – Патронов больше дать не могу, сами понимаете, в степи нет склада!

Я почувствовал, как кровь ударила в голову, и готов был растерзать капитана. Удерживало только численное превосходство и огнестрельное оружие.

– Значит, вы можете вот так запросто забирать и насиловать наших сестер?

– Нет, не так! Нравится мне твоя сестра, очень нравится. Боюсь, что влюбился в нее! И она меня, кажется, тоже любит!

Это было неожиданное заявление, и я растерялся.

Салим включился вовремя. Он незаметно ткнул меня в бок, и стал рассматривать револьвер. При этом он цокал языком и таращил глаза подобно вождю племени семинолов, обменивающего золото на оружие у бледнолицых. На своем ломаном русском он начал расспрашивать офицера об устройстве револьвера. Тот обрадовался наивности Салима и начал охотно объяснять ему азы обращения с шестизарядным револьвером системы наган – алтыатар и пятизарядной винтовкой – бесатар. Тому этого и нужно было, и Салим, превратившись из грозного мстителя в послушного юнца, внимал каждому слову офицера. Беляки, напряженно следившие за нами, наконец, расслабились и даже начали смеяться наивным вопросам простодушного степняка Салима о возможностях железной трубки – ствола и свинцового кумалака – бараньего помета – пули. Особый интерес вызвал его вопрос о том, сколько врагов можно нанизать на одну пулю и влияет ли на это толщина целей? То есть, кого легче прострелить насквозь – толстяка или худяка, богача или бедняка? Сначала офицеры захохотали, но затем начали жарко спорить. А действительно, скольких можно пристрелить одним выстрелом?!

Все шестеро беляков собрались возле Салима и начали, подтрунивая, объяснять хитрости стрелкового дела. Салим поддакивал им, одно за другим осматривая и примеряя их оружие.

Я попросил капитана дать мне поговорить с сестрой. Иного выхода не было.

Его благородие указал рукой в сторону реки.

Халиля встретила меня среди кустарника на берегу. Я не поверил своим глазам – она изменилась до неузнаваемости. От ее обаяния и следа не осталось.

Она категорически отказалась ехать обратно в аул.

– Оставьте меня с ним, или убейте! Как я, опозоренная, могу теперь показаться людям!

Она зарыдала, закрыв лицо руками. Обняв ее, я старался успокоить, говорил искренние братские слова.

И в это время прогремели выстрелы. Я даже не успел сообразить, что к чему, а выстрелы молниеносно следовали друг за другом. Когда наконец-то оглянулся, пятеро беляков лежали на земле. Они были убиты наповал меткими выстрелами верной руки Салима. В обеих руках он держал по револьверу, направленные на капитана. Тот стоял неподвижно ни живой, ни мертвый.

Мы с сестрой подбежали к ним. Салим был страшно бледен, скрипел зубами и сверлил налитыми кровью глазами офицера.

Халиля зарыдала.

– Это не честно! – проговорил капитан.

– А что, по-твоему, честно? – взорвался Салим. – То, что вы пришли в нашу страну, в наш дом с оружием? Вырезали целые роды, насиловали наших женщин, выжигали аулы, честно и справедливо, по-вашему, а? Так отвечай, собака!

– За такие слова мы вызывали на дуэль и стрелялись за свою честь! Но откуда вам, дикарям, понять этого? Наверное, у вас нет даже понятия чести?!

Салим резко приставил к голове капитана оба револьвера. Тот умолк, стал еще бледнее, но держался достойно. Я замер в ожидании выстрела. Но тут Халиля с душераздирающим криком бросилась к Салиму.

– Стой! Остановись, брат! Или убей меня вместе с ним!

Мы обомлели от ее слов.

– Что, объятие царского офицера дороже родного очага?! – диким голосом закричал Салим.

– Нет! Но у меня нет выбора! Либо стану его женой, либо…

Салим не дал ей договорить. Он закричал в ярости:

– Заткнись! Как ты смеешь говорить такое! Я не позволю чужеродцу забрать тебя!

Салим силой оттолкнул ее, и Халиля, отлетев на несколько метров, упала и застыла. Она рыдала, обнимая землю. Я не выдержал и направился было к ней, чтобы утешить, но слова Салима остановили меня.

– Ну, что же, ваше поганое благородие… Будем стреляться?

Салим злобно посмотрел на офицера и бросил ему револьвер. Тот налету схватил за рукоятку револьвер твердой рукой.

Салим повернулся и начал отчитывать шаги. Халиля вскочила и бросилась за ним, слезно умоляя остановиться.

– Зачем проливать кровь? Подставлять себя под пули? Лучше отпусти нас с миром, Салим!

Салим, не оборачиваясь, шагал дальше, продолжая громко считать. Сестра, всхлипывая, упала опять и осталась лежать на земле ничком. Отсчитав тридцать шагов, брат остановился и повернулся к нам. Офицер был уже готов к стрельбе.

– Махни шашкой! – крикнул мне Салим.

Я хотел что-то сказать, попытаться остановить брата, но по его виду понял, что ничего изменить нельзя.

Не по своей воле став секундантом, занял позицию между стрелками. Офицер, судя по стойке и выдержке, был хорошим дуэлянтом. А Салим никогда не участвовал в дуэлях.

Противники приготовились.

Я махнул офицерской шашкой.

Прозвучал выстрел.

Один выстрел.

Сначала я посмотрел в сторону брата. Он спокойно стоял на месте, держа револьвер на весу. Повернувшись в другую сторону, увидел капитана, лежащего на ковыльной земле. Когда мы подошли ближе, увидели, что его голова прострелена насквозь.

Халиля лежала неподвижно. Она была без сознания.

Мы наспех уложили тела беляков в кучу и кое-как присыпали их землей. Забрали все оружие – шесть винтовок и семь револьверов с патронами, шашки, кинжалы, все походные предметы, конские сбруи и прочие вещи.

С трудом нам удалось привести в чувства сестренку. Посадили ее на лошадь и тихо двинулись. Она не сопротивлялась, только всю дорогу тихо напевала грустные мелодии.

Вскоре наступила ночь, и мы остановились на ночлег. Перекусив остатками пищи в коржунах – кожаных сумах, мы крепко заснули.

Вдруг ночную тишину прорезал громкий выстрел. Мы вскочили и приготовились к обороне. И тут я еще раз убедился, что Салим настоящий степной волк. Пока я шарился в поисках винтовки, он уже лежал готовый к стрельбе. Но никакого врага не было видно и мы успокоились немного и стали искать сестру.

Халиля была мертва.

Да, она застрелилась, и до сих пор не нахожу объяснения ее поступку. Почему? Зачем она это сделала? То ли не выдержала ее юная, чистая душа насилия жестокого времени? Или решила смыть позор своей кровью? А может… Этого ответа я боялся. А может, она полюбила этого офицера, врага нашего народа? И не могла жить без него? Нет, нет, не может быть этого! Она же знает, что он уничтожал и унижал ее соплеменников! Не могла она полюбить его!

Или все же могла?

Весь наш род, вся округа оплакивала юную Халилю. Особенно тяжело переживала это горе наша мать. До сих пор звучит в моих ушах ее плач. Похоронив сестру, еще долгое время не могли прийти в себя. Половину трофейного оружия забрал с собой Салим для своих боевых друзей, а остальным мы вооружили пожилых мужчин и самых старших юнцов.

Это неспокойное время вынуждало Салима играть в жестокие и коварные игры, и воинственный, хитроумный брат вступал то в героическую схватку, то в сомнительный союз. Он не мог спокойно сидеть дома недельку-другую. Водоворот событий неумолимо втягивал его, а он даже не старался избежать столкновений, как, например, я, а наоборот, сам рвался в гущу кровавых событий. Он был одним из лучших стрелков казахского кавалерийского полка Алашорды. Вольный, гордый потомок кочевников – номадов терпеть не мог чьей бы то ни было власти над собой. Я сильно беспокоился за него, и как мог остерегал, а он только усмехался и отвечал:

– Берегите себя, ага – старший брат! А Салим за себя постоит!

Он все реже и реже стал навещать родной очаг, и наконец исчез бесследно!

Осенью двадцатого года погиб и Малай ата. Однажды я выехал в степь, чтобы пригнать скот поближе к аулу. Когда вернулся на следующий день, застал сородичей в трауре.

Женщины, рыдая, рассказывали, как все это произошло. Оказывается, отряд беляков нагрянул в аул неожиданно. Малай ата встретил их. Но они были сытыми и изрядно в подпитии, поэтому не приняли приглашения в юрту. Враждебно настроенные, пригрозили старцу и всем женщинам, что за укрывание красных или сочувствие им сожгут аул. Убедившись, что в юртах нет никого из красных, основательно выматерившись, собирались было уехать.

Но тут пьяный есаул, из местных казаков, станичник, гарцуя на коне, поспорил с царским офицером на бутылку водки. Вот, мол, посмотрите на точность и силу удара рубаки-удальца и оцените остроту казачьей шашки. И он велел старику Малаю бежать в степь. Ежели он, есаул, на полном скаку, догнав его, промахнется, то есть, с одного раза не рассечет надвое, то оставит старика и аул в покое. А если старец не согласится, то просто разрубит на месте и перебьет всех аульчан. Выхода не было, и семидесятидвухлетний Малай ата побежал, как мог, а есаул с гиком поскакал за ним. Догнав в два счета старца, он рубанул острой шашкой со всего размаха. Но старый кочевник, проведший в молодости немало боев на коне, в момент удара кувыркнулся по земле. Шашка просвистела по воздуху, и раздосадованный станичник еле развернул разгоряченного коня. Беляки зааплодировали белобородому старцу и начали подтрунивать над незадачливым есаулом. Все перевели дух с облегчением. Отряд уже отъезжал, и тут неожиданно для всех взбешенный есаул полоснул шашкой по седой голове Малай ата. Хлынула алая кровь, потекла по белой бороде. Старец упал замертво, не издав ни звука. Беляки осуждающе посмотрели на есаула, а тот, пришпорив коня, дико завизжал и понесся вовсю прыть. Женщины с воплем бросились к телу и начали громко оплакивать любимого всеми деда.

Похоронили Малай ата по обычаю наших предков.

Как же нам хотелось отомстить за смерть нашего любимого деда, но не было у нас таких возможностей.

Мы еще некоторое время, пока не завершилась гражданская война, жили в тех краях.

Однажды я собирал лошадей, коров, овец и коз нашего аула посреди койтасов. Вдруг из-за огромных камней выскочили несколько красноармейцев и направили на меня винтовки.

– Стой! Ни с места!

– Руки вверх!

Я был ошарашен и поднял руки. Моя покорность немного успокоила их.

– Так ты за белых или за красных? Бедняк или богач?

– Какой бедняк? – возразил второй. – Столько скота! Да он куркуль настоящий!

– За тех, за кого и вы! – попытался я выкрутиться.

– Ах ты, курва! Калбит окаянный! Мы должны тебя ликвидировать как классового врага!

И они расхохотались.

– Что вам нужно? Моя кровь или скот? – спросил я, пытаясь договориться, и указал на тихо удаляющихся животных. Но их интересовала не это.

– Не обижайся – время обязывает! Ну, выбирай сам свою участь!

Старший из них вытащил из кармана брюк медный пятак и предложил:

– Вот, сейчас брошу монетку вверх. Если выпадет орел, значит, ты ни за кого. Но отпустить тебя не можем. Сам понимаешь, время военное. Кто знает, побежишь и приведешь беляков, а? Мы тебя живого-невредимого привяжем к этому камню и оставим. Там пусть судьба решает! Может, подберут сородичи или разорвут волки и шакалы. А если выпадет решка, значит, ты – наш враг! Тогда не обессудь – расстреляем на месте!

Доказывать что-то, тем более спорить, было бесполезно. На душе было спокойно, чувствовал, что пока не пришло мое время. Про себя помолился Всевышнему и призвал на помощь аруахов – духов предков. Старшой демонстративно высоко кинул монетку. Она, красиво сверкнув на солнце, прокрутилась в воздухе и упала на траву. Мы с красноармейцем почти одновременно бросились к ней.

Решка!

Стало страшно.

– Ну, вот, сама судьба вынесла приговор! Мы тут ни при чем! Пошли! – сухо произнес старшой.

Они повели меня в центр койтасов – каменных баранов. Я еле переставлял ноги.

Красноармейцы рассказывали пошлые анекдоты и хохотали вовсю. Самоуверенных строителей новой жизни на обломках старого мира и на костях людских ничуть не волновало, что они ведут человека на смерть.

Вдруг краем глаз заметил, что в нашу сторону едут несколько всадников. «Может, наши? Или беляки?» – промелькнуло в голове. Но в следующий миг понял, что эти тоже красные.

Двое красноармейцев остановились, а двое отвели меня к каменной глыбе и хотели поставить на колени. Но я твердо решил умереть с достоинством, стоя и глядя на своих врагов. Вырвался из их рук, повернулся к ним лицом и поднял голову. Про себя помолился аллаху, прошептал калима – «Ля иляха илля аллах, Мухаммед расул аллах!» и стал ждать смерти.

Но умирать не хотелось, ведь жизнь только начиналась!

Всадники пустились галопом. «Наверное, не хотят упустить такое зрелище!» – подумал я.

Мои палачи переглянулись. Лица их посуровели, и стали они похожи на самых настоящих убийц. Тоненькая надежда на спасение вмиг оборвалась. Красноармейцы злились – стрелять в человека, смотрящего прямо на них, было делом неприятным. Они показывали жестом, мол, отвернись и опустись на колени. Но я продолжал стоять и смотреть им в глаза.

– Готовсь!

Команда прозвучала сухо и жестко. Трое быстро вскинули ружья и начали целиться. Глядя в отверстия нацеленных на меня стволов, я мысленно простился с белым светом.

И тут прозвучала резкая команда.

– Отставить!

Красноармейцы опустили винтовки и вытянулись в струнку.

Напряжение было столь велико, что я чуть не упал на землю, и только неимоверной силой воли удержался на ногах.

Отдал приказ всадник, прибывший первым. Он пристально посмотрел на меня и воскликнул:

– Асан! Асан! Ты же Асанбай, сын Аманжола! – Соскочив с коня, он обнял меня. – Ты че, Асанбай, тамыра не признаешь? Я же сын Майдайкина, Тимофей!

Мы обнялись. Это было спасение.

– Вы что, красноармейцы-комсомольцы? Друзей от врагов не отличаете? Это наш человек! Прошу любить и жаловать! – заявил Майдайкин тоном, не допускающим возражений.

Так неожиданно изменилась моя жизнь. Тимофей Майдайкин, командир Красной Армии, сын тамыра моего отца, не только спас от смерти, но и перетянул на сторону красных. У меня не оставалось иного выхода – волевое решение железного командира и стечение обстоятельств принудили примкнуть к советской власти.

Майдайкин, со свойственной командиру решимостью, отправил меня на учебу.

– Хватит воевать! Будь реалистом! Настало новое время! И надо дружить с новой властью! – говорил он резко и отрывисто. – Иначе… – Он многозначительно умолк и после паузы продолжил уже более спокойно: – Никому ни слова о своих мечтаниях и душевных волнениях! Советской власти нужны учителя. Вот, иди, учись и просвещай свой народ о справедливости социализма!

Я искренне поблагодарил его за все.

– Это вашему отцу спасибо! Мы помним добро! – Он улыбнулся на прощание. – Учить детей – дело благородное, тамыр! Запомни это на всю жизнь! Мы еще увидимся и будем вместе строить новую жизнь!

По его рекомендации я прошел краткий курс обучения в области и стал учителем. В то время профессия учителя ценилась очень высоко. Детей благословляли старшие: «Будь учителем!» Для нашего народа учителя были просто необходимы. А еще это было мое призвание. Учить детей грамоте и письму, просвещать свой народ было самым благородным делом того времени.

Потихоньку налаживалась мирная жизнь. Старое забывалось, новое манило вперед. И хотя я не очень-то разделял лозунги Советов, деваться было некуда. В эти относительно спокойные годы люди жили, трудились и растили новое советское поколение.

Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я женился. Вернее, меня женили. Звали мою жену Халима, она происходила из рода аргын, караул. Наши родители давным-давно, еще когда мне было семь лет, а моя будущая жена еще качалась в колыбели, посватались, и наша судьба была предрешена! Степной закон был суровым, но мудрым. Родители знали друг друга, знали род, происхождение, и по обоюдному согласию решили кровно породниться. Естественно, нас об этом даже не спросили.

Мой отец Аманжол отдал калым – выкуп за невесту полностью – сорок семь голов скота, как того требует обычай кочевников.

До сих пор вспоминается, как прекрасный сон, наше первое свидание с невестой. Было лето, степь расцвела, и аромат буйных трав и нежных цветов щекотали нос, с каждым вдохом наполняя грудь могучей энергетикой дикой природы, а трель птиц и песни кузнечиков ласкали слух. По обычаю, я с несколькими друзьями посетил аул невесты.

Вечером молодежь аула устроили в нашу честь алтыбакан – качели на шести шестах. Мы с Халимой сели на веревочные качели друг против друга, упершись ногами о веревку посередине, и нас стали раскачивать парень и девушка все сильнее и сильнее, а мы пели песни о любви и о верности, о счастливой жизни. Мы взлетали, как нам казалось, аж до луны и спускались так быстро вниз, что дух захватывало и слегка кружилась голова, то ли от качки, то ли от счастья! Когда совсем стемнело, объявили об игре аксуйек – белая кость! Суть игры была такова: заводила бросает ак суйек – белую кость животного как можно дальше. И вся молодежь бросается на поиски этой кости. Но все только делают вид, что ищут кость, а на самом деле это лишь повод для уединения влюбленных! Некоторые парочки иногда ищут белую кость до полуночи!

Мы с Халимой тоже долго искали аксуйек – белую кость, и «заблудились» надолго. Это было наше первое свидание…

А через неделю мы поженились. Шел тысяча девятьсот двадцать пятый год.

Мы тихо, мирно жили в городе Степняке.

Линия истребления

В середине двадцатых годов первым секретарем Краевого комитета коммунистической партии большевиков Казахстана стал Филипп Исаевич Голощекин. Первый секретарь практически был хозяином республики.

В народе ходили слухи, что он еврей, и его зовут на самом деле Шая Ицкович. И еще шептали друг другу на ухо, что он, Филипп Исаевич Голощекин – Шая Ицкович, застрелил русского царя Николая Второго.