Колыбель за дверью

– Чем собираешься заняться на неделе, Аким? – интересовался Картузов.

– Отдохну, денёк и засяду за учбуки. Нужно хвосты подтягивать.

– А таковые имеются? – Максим нарочито удивлённо смотрел на собеседника, как бы говоря: «Уж от кого, от кого, а от тебя я хвостов не ожидал».

– А у кого их нет, Максим Андреевич? Да ничего страшного, купирую.

– Может, помощь нужна? Ты скажи …

– Справлюсь! – беспечно махнул рукой Аким и смутившись, добавил. – Спасибо за предложение.

– Пустое, – отмахнулся Картузов. – А чем душа живёт, в каких краях гуляет?

– Над пропастью во ржи, – улыбнулся Аким.

– Даже так… – протянул Картузов. – И глубоко она гуляет в этой самой пропасти?

– Да как сказать, – Аким задумчиво мешал ложечкой чай, не издавая шума. – Идея понятна: спасаем детей от цинизма взрослых, учим гармонии добра и добродетели… Но вот, как хотите, а не моё это. Идёт со скрипом. И дети «не наши» и проблемы внутренние какие-то «ненашенские». Таким вот образом воспринимается, тут уж от меня не зависит.

– Да так, так и так, – спокойно отвечал Картузов. – Готовые рецепты только у врачей и те не помогают. Но понял ты идею верно, а сердцу не прикажешь.

– Вот кстати, о сердце. Вчера заходила, вскользь о вас спрашивала, – «не заболел ли Максим Андреевич»?

– Кто заходил? – неожиданно для себя Картузов вскочил, почувствовал, что краснеет. Аким тактично этого не заметил.

– Ну, Сокольская, конечно. Наталья Сокольская. Вы ещё говорили, вкус у неё безукоризненный.

– Господи, слава тебе, жива, – пробормотал Максим. – Прости, о чём ты спрашивал, Аким?

– Я о ваших словах по поводу Сокольской, что она обладает безукоризненным вкусом.

– Я говорил? – деланно удивился Картузов.

– Не я же, – пожал плечами Аким. – У меня своя «безукоризненная» есть – Татьянка. Помните, забегала на прошлой пересменке? Чёрненькая, такая, высокая, с короткой стрижкой… У нас с ней полная гармония. На прошлой неделе концерт ДДТ в СКК слушали вместе. Шевчук – просто отпад!

– Шевчук?.. Да, отпад, вообще, человек – умница… И что там Сокольская?

Аким внимательно посмотрел на Картузова. Его беспокоил, последнее время, душевный настрой учителя. Чувствовался некий надрыв, перетянутая струна. Да и потом: где Сокольская и где Картузов? На ней одни туалеты стоят дороже всего проката.

– Так что, Сокольская: узнавала, когда будете, здоровьем вашим интересовалась, взяла смотреть «Король – рыбак», попрощалась и ушла. Взволнованная была какая-то. Мне показалось.

– Взволнованная? – встрепенулся Картузов. – Может у неё случилось что?

– Может и случилось, не знаю. Выглядела как-то расстроено и немного нервничала. Я ей фильм советую, а она словно и не слушает особо. Взяла кассету не глядя и на выход. Возможно, сегодня сдавать придёт?

Картузов наконец понял, что излишними вопросами выдаёт себя с головой. Он невпопад переключился на тему осенних пейзажей Куинджи, пространно рассуждая о нынешней необыкновенной золотой невесте и сравнивая ленинградскую природу с малоизвестным полотном «Осень», чем окончательно убедил Акима в своём небезразличном отношении к Наташе. Сам это понимая, Картузов в душе злился на себя, но остановиться уже не мог.

Они ещё немного посидели, обсудили повышение цен на курятину, исчезновение из продажи конфет «Мишка на севере» и удачи футбольного клуба «Зенит», но разговор не клеился. Картузов ускользал мыслью, а Аким, чувствуя это, жалел его. Вскоре он попрощался и оставил Максима на «боевом посту», пообещав «заскочить, если будет рядом». Дверь за Акимом закрылась, проводив колокольчиком, и Картузов остался один. Нахлынули воспоминания.

Глава 3

Наташа – Знакомство

Познакомились они с Наташей случайно, при обстоятельствах, достойных рыцарского романа. Картузов шёл прогулочным шагом на работу в прокат, размышляя, по обыкновению, о судьбах поэтов. На этот раз он вспоминал жизнь Гумилёва, его любовь к Лизе Дмитриевой и нелепую дуэль с Волошиным. Кто знает, не случись тогда две осечки у пистолета, из которого стрелял Волошин, возможно, мы никогда не увидели бы ни «Шатра», ни «Огненного столпа». Не занял бы он столь высокого места на российском пьедестале поэзии, и большевикам не пришлось бы казнить гениального поэта в 1921 году, орошая свои руки кровью гения. И было ему лишь тридцать пять – всего на три года старше самого Максима. А сколько он уже успел, сколько увидел… «А вот я ничего не успел. Да и не успею уже», – помрачнев, думал Картузов. – «Жизнь прошла мимо – по моей вине, никто меня не гнобил, не унижал. Сам себя загнал ниже плинтуса – нечего на зеркало пенять. Пусть бог не наградил талантом творца, но ведь большим учителем мог бы стать? Ученики, вон, из первых были, до сих пор звонят, удивляются нынешней моей жизни. А Сашенька уже помощь предлагала – далеко шагнула, умница».

От таких мыслей Картузов сник и брел, не глядя по сторонам, бередя всё больше душу, истязая память. Неожиданно в его внутренний раздрай ворвался громкий крик:

– Оставь в покое меня, слышишь? Оставь, что нужно тебе?

Именно это «что нужно тебе», привлекло внимание словесника. Необычная расстановка слов, лёгкий, едва уловимый прибалтийский акцент в звонком, красивом голосе, остановили Картузова.

Он огляделся, увидел невдалеке, у низенькой оградки сквера, девушку необыкновенной красоты: высокая, почти с Картузова ростом, стройная, но далеко не худышка – узкую талию снизу дополняли умеренно широкие бёдра и длинные красивые ноги, а сверху развитая спина и пышная грудь, волосы цвета спелой ржи ниже плеч едва вились, живя на воле, белоснежная кожа лица, пухлые губы, правильный ровный носик,.. а глаза – огромные, синие, гневные, мечущие молнии… Одета она была в стрейчевые голубые джинсы и белую футболку-облипушку. На ногах дорогие кроссовки Пума. На вид ей было двадцать-двадцать три, не больше. Девушка упираясь, отталкивала крепкого парня, тащившего её куда-то за руку. Прохожие оглядывались и стыдливо отводя глаза в сторону, шли мимо, – «Лучше не связываться».

Картузов понимал, ничего хорошего из его вмешательства не выйдет, но просто мимо пройти уже не мог.

– Эй, молодой человек, отпустите девушку! Так приличные люди себя не ведут, – вмешался в конфликт его голос, прежде, чем он успел даже подумать.

– Тебе чего надо, а фраер? По рогам давно не огребал? – тут же зло взъелся парень. – Давай, копытами шевели отсюда, пока я добрый, что б потом не огорчаться. Догоняешь?

Картузов поморщился: его коробило, когда коробили «великий, могучий».

– Мужчина, пожалуйста, помогите! Не знаю я, что нужно от меня ему. Пристал листом банным! – девушка умоляюще глядела на Картузова, хлопая длинными, густыми ресницами.

– Ну, вот что, юноша, – решительно сказал Картузов, приближаясь вплотную. – Либо вы отпускаете девушку и извиняетесь за своё безобразное поведение, либо будете наказаны! Думайте!

– Да что тут думать, лось сохатый, – процедил парень, буравя Картузова маленькими водянистыми глазками, не отпуская руки девушки, неожиданно размахнулся другой рукой. И тут же, не успев даже ойкнуть, поплыл в сторону и завалился навзничь прямо на траву сквера, перевернувшись через низкую оградку, где остался лежать недвижимый. А Картузов, смущённо улыбаясь, потирал костяшки пальцев. Девушка всхлипнула и огляделась. Никто к ним не подходил, все спешили по своим делам, старательно ничего не замечая.

– Как вы быстро его, а? Здоровый ведь он и драться умеет. – девушка непонимающе и благодарно смотрела, ожидая ответа.

– Да это не сложно, … имени вашего не знаю, простите?..

– Наташа. Наташа Сокольская я.

– Картузов Максим Андреевич! Очень приятно… Это не сложно, Наташа, я ведь в юности боксом занимался и довольно успешно.

Максим действительно занимался боксом. В четырнадцать лет он сам, минуя советы отца, записался в секцию бокса спортивного общества «Динамо», где и тренировался целых шесть лет. Пошёл он в бокс, чтобы пресечь школьные дразнилки-приставалки и «укрепить дух и тело», по его собственному выражению. Ребёнком он был субтильным, слабым, характера робкого и по этой причине долго служил в школе объектом для издёвок со стороны сверстников.

Перед тем, как прийти в секцию, Максим взял в школьной библиотеке книгу «Атлетическая гимнастика» и полгода усиленно по ней занимался дома, съедая много мяса и рыбы, чем радовал папу – аппетит у сына был не ахти какой. Кроме этого он начал бегать по утрам: вначале, задыхаясь, километр, а через шесть месяцев уже спокойно пробегал по пять километров каждый день. Когда пришёл записываться, то поначалу тренер неохотно его оглядывал, сомневаясь брать Максима или нет – «старый и нескладный какой-то». Но когда Максим подтянулся двадцать раз на перекладине, всё же взял. А через три года Максим стал чемпионом города в своей весовой категории – не было ещё у тренера такого старательного воспитанника. Оставил бокс Картузов уже, будучи двадцатилетним, не желая дальше подвергать свою голову динамическим испытаниям.

Наташа внимательно оглядывала Картузова: высокий, плечистый, сухощавый – про таких ещё говорят «двужильный», лицо открытое, приятное, чистое. Серые, добрые глаза. Черты не мелкие, правильные, ресницы и брови белёсые, волосы светло-светло русые, словно выгоревшие, коротко пострижены. Одет просто, недорого, но со вкусом и опрятно. Улыбка открытая, светлая, широкая… Картузов вызывал симпатию и доверие.

– Давайте уйдём скорее, Наташа. Мне бы не хотелось продолжать конфликт, а из нокаута этот юноша скоро выйдет. Ещё и милиция привяжется… Пойдёмте, правда, если хотите, я вас чаем угощу – я работаю буквально рядом. Вы успокоитесь…

– Пойдёмте, Максим Андреевич, – отвечала Наташа. После всего пережитого ее, похоже, потряхивало.

– Позвольте предложить вам руку, барышня, – Максим согнул правую руку в локте. – Думаю, это будет для вас не лишним. И можете называть меня просто Максим – не так уж велика разница лет между нами.

Наташа с благодарностью опёрлась на руку Картузова и он ощутил её тепло и лёгкую дрожь.

– Вы говорите церемонно так, Максим. Так необычно. Кто вы?

– Я был учителем словесности, а ныне тружусь на ниве кинопроката, – улыбнулся Картузов. – Сейчас вы всё увидите сами.

Они шли к прокату, оставалось ещё метров пятьсот. Картузов искоса поглядывал на Наташу. Никогда ещё его руку не держала настолько красивая девушка. Чем больше он смотрел на неё, тем сильнее ныло предчувствие: «Не к добру это, Макс, ой, не к добру!».

Когда Картузов, достав ключи, начал отпирать прокат, Наташа весело расхохоталась:

– Так вот она, нива кинопроката, о которой вы говорили.

– Она, кормилица, она. Что бы делал без неё, даже не знаю.

– Ваш прокат? А фильмов много у вас тут? – поинтересовалась Наташа.

– Нет, Наташенька, прокат не мой, что вы. Это и дорого очень, и хлопотно с властями диалог вести, да и жилки коммерсанта у меня никакой, – объяснял Картузов, проходя в помещение и включая свет. – Тут одних кассет семьсот штук, имущество, помещение, ремонт… Откуда у простого учителя такие финансы? Я человек не богатый и вольный. А работа… времена нынче сложные, голодные, сами понимаете.

Наташе, похоже, стало неловко за свои вопросы, но Картузов, заметив это, постарался её успокоить:

– Да вы не смущайтесь, Наташа, я своей работы не стыжусь. «Стыдной» работы вообще не бывает, если она не несёт людям зла. В конце концов, не место красит человека. Вот сменщик мой – замечательный парень, кстати – студент университета, будущий юрист… Сейчас мы чайку заварим свежего.

Разговаривая, Картузов ловко наполнил электрочайник покупной водой из канистры, засыпал в заварочник три ложки с горкой цейлонского чая из жестяной банки, выставил на небольшой столик тарелку с печеньем, сахар и чашки.

Наташа с интересом разглядывала стеллажи с рядами кассет, карточки с аннотациями к фильмам, плакаты, стенды с объявлениями о новинках уже поступивших и ожидаемых. Прокат был сделан добротно, уютно и дорого. Хозяева даже обустроили крохотный туалет с раковиной и на микроволнушку с чайником для приёмщиков денег не пожалели.

– Хорошо тут у вас, спокойно, чисто, – заметила она. – Только скучновато, наверное, да?

– Да как вам сказать, – улыбнулся Картузов. – Человеку мыслящему скучно не бывает. Я очень люблю читать, общаться с разными людьми, наблюдать характеры. Тут этого вволю. Да и посетителей немало. Сейчас утро, а вот уже часов с двенадцати плотно пойдут, к вечеру даже очередь будет.

– А что читаете сейчас?

– Я не оригинален. Короля Лира пытаюсь переосмыслить в очередной раз. «Плохие, стало быть, не так уж плохи, когда есть хуже. Кто не хуже всех, ещё хорош», – процитировал Картузов.

– Хороший вы, Максим, человек, – серьёзно сказала Наташа. – Я думаю так, правда.

Максим смутился и понял, что краснеет. Он всегда очень неловко себя чувствовал, если его начинали хвалить. А Наташин лёгкий акцент, слегка протяжный говор и такие милые огрехи расстановки слов в предложениях, приводили его в волнение, и сердце начинало чаще биться, напоминая о своём присутствии.

– Вы меня плохо знаете, Наташа. У меня много недостатков, с которыми даже самому мириться сложно.

– А вы не миритесь. Вы прячьте их в шкаф, а потом на помойку! – рассмеялась Наташа.

– А ведь вы правы, – задумчиво отвечал Картузов. – Там им самое место. На помойке в мусорном контейнере.

– Вот видите, Максим, как решение найти просто. Главное – желание. Вы расскажите о себе немного, да?

Картузов, тем временем, разлил заварившийся чай и они сели с Наташей за столик друг против друга. Ему стало удивительно хорошо рядом с этой девушкой, как не было уже давным-давно. Она была очень непосредственна, не пыталась кокетничать, «казаться» и «выглядеть», а просто вела себя естественно, как дышала, и от этого веяло старым добрым другом.

– Да жизнь моя обычна, тривиальна и скучна, если хотите. Пошёл по папиному пути – окончил ЛГУ и стал словесником. Преподавал в школе. Потом, в силу обстоятельств, из школы ушёл, а тут и плоды перестройки дозрели: страна распалась, пришла другая формация, для которой люди – мусор. Хваткие рвут своё, а я стою в стороне и наблюдаю.

– Говорите вы ёмко, Максим, но слова не вытянешь из вас! – улыбнулась Наташа. – А жена ваша кто? Тоже, учитель?

Картузову стало неуютно. Воспоминания опыта своей семейной жизни всегда вызывали у него досаду.

– Жена… была учительницей, да. Через год ушла к другому. Вторая жена – врач – студентка; как выяснилось, ей нужна была лишь прописка в Ленинграде и площадь. Тоже полтора года и финал: получила распределение в ленинградскую поликлинику и пошла своей дорогой. И, наконец, была жена-проводница: с ней мы мало понимали друг друга – как она случилась моей женой, понять не дано. Проводница, через год покинула, немного обескровив. Вот таково моё резюме в браке, Наташа. На трёх жён три с половиной года семейного стажа, – пошутил Максим. – Сейчас один. Ребёнком жёны меня одарить не сподобились. Папа умер, а маму я не знал совсем – видно это проклятье рода такое, что от наших мужчин жёны уходят.

Картузов сам не ожидал от себя подобной откровенности. Мог бы просто отшутиться или обойти вопрос, сказав – «да, учительница, как вы догадались?», что, по сути, не было бы ложью. Однако Наташе он не мог так ответить. Вот не мог и всё тут, без всяких психоанализов.

– Вы простите, Максим, я не предполагала, что всё так печально,.. в жизнь вашу полезла… – Наташа сочувственно смотрела, не отводя своих синих глаз, а Картузов тонул в них, не взывая о помощи и осознавая свою погибель.

– А почему вы решили, что я женат, Наташа? – спросил Картузов, чтобы соскочить со щекотливой темы.

– Вы так одеты аккуратно, чисто, думала, жена ваша заботится. Мужчины обычно не всегда так опрятны, по мелочам видно.

– Вы наблюдательны, – улыбнулся Максим.

– Я же журналист, положено мне, – Наташа тоже улыбнулась.

– А вот, кстати, о вас? Теперь ваша очередь: расскажите о себе, откуда вы, с таким говором и такая неземная?

– Неземная? – удивилась Наташа. – Да я самая земная, что есть, вы меня ещё не знаете. Думаете, я такая карамель сладкая, да?.. Внешность? Ну, такой мама родила, спасибо ей, но лучше бы, всего было меньше, жизнь бы легче шла. Пристают всё время, тоже надоедает.

Она это сказала просто, не кокетничая и не гордясь. Как факт.

– Их тоже можно понять, – улыбнулся Картузов.

– Можно, – вздохнула Наташа. – Но если девушка говорит «нет», это значит, нет. Или я не права?

– Правы. Безусловно, правы, Наташа. Но не во всех, увы, прослеживаются следы хорошего воспитания. Такова жизнь.

– Плохая жизнь, – с неожиданным ожесточением сказала девушка.

– Мы, однако, опять свернули с повествовательного пути. Так всё же, Наташа, откуда вы и кто? Расскажите?

– Расскажу, да. Только чаю попрошу взамен. Нальёте?

– Ох, простите, нерадивый я хозяин, не предлагаю. Одну минутку, чайник согрею.

– Ну, интересно если знать обо мне, так слушайте. Родилась я в Латвии, в Даугавпилсе, небольшой такой город. Наверняка знаете о нём.

– И даже бывал, – улыбнулся Картузов. – Ещё в СССР. Очень чисто, уютно и кафешки там отличные.

– Правда? – обрадовалась Наташа. – Это здорово, значит видели мою родину… Ну вот, папа лётчиком военным был. Русский, мама его любила сильно. Он из Воронежа родом. А мама – латышка, красивая очень, имя у неё Эвия – красавица по-латышски, я в неё. Мама хотела назвать меня Майга – значит нежная, но папа настоял. Потому я и Наташа, потому и Сокольская. Папа погиб, когда мне ещё три годика было. Сергей, его звали, Серёжа. Не помню его совсем. Иногда сон снится: меня берут большие мужские руки, поднимают высоко-высоко, потом подбрасывают вверх и ловят, я смеюсь, заливаюсь… А мама замуж больше не пошла, хотя многие звали. Так и осталась одна с дочкой. Папу не забыла, нет.

Наташа молча пила чай, видно было, что воспоминания взволновали её, а Картузов вопросы дальше не задавал, ждал тактично. Вскоре она продолжила:

– Мы в Ригу перебрались к бабушке, там большая у неё квартира. Бабушка моя – латышка тоже. И тоже очень красивая была. Россию недолюбливает, правда. Человек хороший, прямой и честный. Она, как теперь говорят, «из бывших». До войны богатой была. С немцами не бежала, Ригу очень любила… А вы были в Риге? – неожиданно спросила она.

– Был, давно. Мост очень красивый у вас и центр старый мне понравился. Очень славный город.

– Хорошо вы сказали – славный. Я люблю Ригу… Бабушка только на латышском разговаривала дома. К ней по-русски можно не обращаться – не ответит. Друзья тоже на латышском больше общались: дети – интересно, когда русские вокруг не понимают. И я стала больше говорить по-латышски. Акцент отсюда.

– Да у вас его почти нет, напротив, даже мило.

– Я знаю, мне говорили, но немного есть, боролась с ним – он победил. Я не расстраиваюсь,.. что ещё рассказать?.. Окончила школу в Риге. Поступила в университет на журналистику. Писать ещё в школе начала. Английский хорошо знаю. Выучила финский ещё. Теперь в Петербурге живу. Временно, я думаю. В Ригу хочу – скучаю сильно.

Наташа замолчала, опустила голову и тихо пила чай, показывая своим видом, что рассказ окончен. Картузов чувствовал недосказанность, словно Наташа хотела продолжать, но запнулась о что-то скверное. Максим тоже помолчал, подбирая слова, потом сказал:

– Знаете, Наташа, а ведь ваша жизнь, равно как и моя, не просто складывается. Не я один неприкаянный такой – вас печаль какая-то гложет.

Неожиданно Наташа вскинулась, в глазах стояли слёзы:

– Да что вы знаете обо мне, Максим? Вот, хорошая девушка из Риги, красавица, с хорошим образованием и место в жизни своё ищет? Так думаете, да?! – она почти кричала, чем шокировала Картузова. – Нет, Максим, нет, ничего вы обо мне не знаете. Я – подстилка бандитская, понимаете? Под-стил-ка! … На вас смотрю: человек цельный, хороший, твёрдых убеждений. И за женщину вступиться не побоялись на улице. И согрели меня душой своей. Чужую совсем, потому как в беду попала. … Думаете, меня просто так тащили? Нет Максим, нет! Это шестёрка к своему хозяину меня волок, как собаку сбежавшую… И нету, Максим, мне исхода из этого ада куда я попала по глупости своей. Поверила человеку, а он злым оказался, ещё и бандитом тоже. Теперь только в петлю остаётся, но не могу я – мама не переживёт. Одна я у неё. Одна…

Наташа выговорилась и надолго замолчала, не пытаясь, впрочем, выскочить и убежать. Картузов тихо, как-то по-отцовски, осторожно гладил её по голове, ничего не говоря, а она, молча, плакала, уронив голову на руки.

Впервые, за многие месяцы, плакала рядом с другом.

Глава 4

Наташа – История полонянки

Картузов, проводив Акима, пил чай, вспоминая подробности того июньского дня, когда он познакомился с Наташей и дальнейшее развитие их отношений.

«Если ты могла явиться мне, молнией слепительной Господней, и отныне я горю в огне, вставшем до небес из преисподней», – пробормотал Максим.

Вспоминал её рассказ и невольно кулаки сжимались от бессилия.

Наташа ещё долго тогда сидела у него в гостях. Подходили и уходили клиенты, брали и возвращали кассеты, спрашивали совета… С интересом поглядывали на ослепительную красавицу, словно сошедшую с экрана романтического фильма.

Выплакавшись и успокоившись, Наташа попросила умыться, а после решилась доверить Максиму свою злополучную историю.

У каждого в жизни бывают моменты, когда нужно выговориться.

– Только у меня есть большая, нахальная просьба, Максим, давайте на «ты» перейдём, если вы против не будете, а? Я вас другом своим вижу, а с друзьями принято близко обращаться. Вы не против?

– Буду только рад, Наташа, сам бы не посмел предложить, – искренне отвечал Картузов.

– Вот и замечательно! Тогда «на брудершафт»? – Наташа подняла вверх свою чашку с чаем. А потом просто, легко и тепло поцеловала его в губы.

С Владимиром – так звали её деспота, от которого не было спасения – они познакомились два года назад в Юрмале, где Наташа отдыхала после окончания университета.

Вначале он совершенно не произвёл на неё впечатления: невысокий, крепкий, тёмноволосый, с колючими, глубоко посаженными глазами на широком скуластом лице, возрастом далеко за тридцать. Было в его облике нечто отталкивающее, подчиняющее, жёсткое. Но он так красиво начал ухаживать, галантно и щедро: засыпал её комнату дорогими цветами, снимал целый ресторан с живой музыкой на двоих, а однажды настоящий струнный квартет играл всю ночь под её окнами Вивальди и Моцарта, которого Наташа обожала… Не был нахальным, назойливым – скорее, сдержанно-настойчивым.

Говорил, он владелец крупного бизнеса в Петербурге, одинок и ищет такую, как она – единственную, неповторимую, нежную, прекрасную. Он оплатил её маме дорогостоящую операцию на сердце, когда Наташа вскользь пожаловалась на проблему…

Ну, как она могла устоять после этого?

Владимир обещал сказочную жизнь в городе на Неве, работу в известном периодическом издании, где главный редактор – друг детства, рауты, приёмы, выставки, тусовки… да ещё всю географию мира в придачу – чего душа возжелает.

И крепость пала.

Когда они приехали в Петербург, всё резко изменилось. Наташа скоро поняла, что нужна своему избраннику лишь как дорогая вещь: в качестве красивого эскорта, которому все завидуют на выходах в общество; в поездках, как хороший переводчик; в постели, как послушная кукла.

Он забрал её документы, «чтобы не наделала глупостей», оставлял постоянно одну, вспоминая о ней лишь по надобности. Всюду её сопровождал охранник с машиной, дежуривший круглосуточно.

Да, она могла тратить довольно большие деньги в бутиках и салонах красоты, могла покупать довольно дорогие украшения, которые Владимир убирал в небольшой сейф и «выдавал по запросу». На этом её свобода заканчивалась. Ни о какой работе в журнале речь уже не шла.

Как-то она попросила права одной гулять по городу и распоряжаться собой и услышала лишь: «Забудь, это опасно! Чего тебе не хватает, у тебя же всё есть». Причём Владимир даже не жил с ней, наезжая, когда вздумается. Косвенно, из разговоров охраны, она поняла: он женат и дети у него есть.

Наташа наконец взбунтовалась, устроила скандал, требуя вернуть её паспорт, диплом и отпустить домой в Ригу, обвиняла его во лжи и лицемерии. Он спокойно, не ввязываясь в спор, выслушал её. «У тебя всё?» – «Всё», – а после этого она получила такую затрещину, что потеряла сознание и лицо болело неделю. Через неделю он наведался: «Имей в виду, это было лишь предупреждение. Будешь кочевряжиться, выпорю ремнём – шкура клочьями полезет. Убежишь – мама за тебя ответит – Рига рядом, там наших хватает». Наташа поняла – она попала в полную зависимость от мучителя. Ещё она поняла – Владимир крупный криминальный авторитет, может сделать с ней, что пожелает и слово своё сдержит. За окном стояли «лихие девяностые» и Лихо стало её тенью.