Пятница

Артур Байрунас

Пятница

Пролог

I

Он замер у окна, уткнувшись взглядом в громадный лоб черного холма.

Тысячи раз глядел он туда без всякого интереса. И нечего там не замечал. Но в этот час, в эту секунду, невероятный невидимый магнит потянул его к оконному проему, а взор к темной возвышенности…

Этот ужасающий взгорок остался ещё со времен строительства. С той эпохи, когда десять лет назад микрорайон только поднимался из ничего, как вселенная. Похоже именно здесь и случился Большой взрыв. Но существуют чудаки, упрямо утверждающие, что не осталось и крошечного следа от первого мгновения мира. Безумец! Приди и виждь! Укажу пальцем!

Июльский вечер уже пару часов томился духотой на плоской вершине. И не спешил уступать ночной прохладе эту бесполезную огромную насыпь высохшей грязи. Но наконец сдался.

По восточному шероховатому склону, искромсанному глубокими трещинами, начала медленно съезжать пыльная свежесть. Она понемногу, с высоко клубящимся дорожным прахом, достигла окна, сквозь которое встревоженно вглядывался куда-то вверх наш молодой и главный герой этой истинной истории.

Налетевшая пусьера поскреблась и настойчиво постучалась тоненькими иголочками по стеклу. Но её навязчивость оказалась незамеченной и напрасной. Парню было точно не до шалостей.

…Шестнадцать лет… Так хочется узнать свою судьбу… Такой глупый и волшебный возраст…

Изначально человечество прятало своих мертвецов под пригорками, или обязательно наваливало бугры. Можно подумать, что и здесь, под этим валом, также присыпаны тяжелой глиной чьи-то кости. Но это только кажется. В действительности там пустота. Но ведь из ничего и явилось всё!

Большую часть насыпи закрывала пятиэтажка. Некрасивое скучное здание в виде серой длинной прямоугольной коробки. Напротив – такое же уныние, только девятиэтажное. Отсюда, из окна на втором этаже, и пялился на срез черной горки шестнадцатилетний парнишка. А внизу, с тротуара, на мальца глядели такие же как он, его приятели. Ухмыляясь, и вертя у виска пальцем.

Его прозвали Пятница. Что было написано в паспорте, никто теперь и не вспомнит. Но зато до сих пор в тех местах возможно услышать об оригинале последнего рабочего дня. Или о предпраздничном дурачке.

На этой, так неожиданно и внимательно, обозреваемой лобной вершинке герою не раз прилетало чьим-нибудь кулаком по излишне любопытной головушке. Но однажды он всё же отважился подарить пару прямых обидчику. И этот день он помнил всю жизнь!

Взор юного Пятницы тянуло в окно необъяснимой магией. Он не смог бы внятно поделиться тем, что же так взволновало его неокрепший мозг. Но, я, автор, будучи много старше и опытней, разъясню его тревогу – он страстно ожидал чуда! Глагол о грядущем! Всего лишь! Но как же глупо… Счастье в невинности…

Весь последний год он тосковал о будущем. И вселенная смилостивилась над его «плачем».

Внезапно лицо нашего парня искривилось, словно от сильного разочарования или боли. Глаза расширились. Подросток застонал, закрыл глаза руками, склонил голову и замотал ею в стороны. Длинные кучерявые мальчишеские пряди смешно заболтались над резкими скулами, как иудейские кисточки по краям одежды.

На утро он сострижет их наголо. Ибо отныне он что-то иное. Он более не младенец, нет! Скорее – он стал, как боги. Он обрел знание, взамен своего бессмертия.

– Нет! Нет! Нет…, – жалкими и негромкими вскриками разрезалась напряженная тишина небольшой и бедно обставленной комнаты.

Да… Шестнадцать лет… Так жаждется увидеть свою судьбу! Такой наивный и милый возраст… Такой возраст…

II

1

Ещё семнадцать лет назад на месте этого лысого холма лежали болота. Невдалеке струился ручей, кучился влажный тенистый лес. Осторожно из-под кустов выглядывали зайцы, а к ним подкрадывались беспокойные лисицы. Неумолчное кваканье и художественный птичий свист, вкупе с высоким комариным писком, и всепроникающим жужжанием шмелей и стрекоз – всё это и составляло истинную физиономию волшебных топей Мемеля.

Но советский народ родился не для жалких старинных сказок о лесных феях и леших. Он иссушил намертво болота, срезал рощи и пущи, и на милую звериную рожицу натянул унылый намордник многоэтажек. И мордашка стала рылом.

2

Именно в это последнее лето, перед самым появлением бравой руки строителя, в этих местах случилась аномалия. Сначала по заросшей стоячей воде забегали огромные пузыри. Затем грузные глубины издали тягостный гул. Непросвещённые легко сошлись бы на том, что эти грозные звуки всего лишь перекаты грома. Что они свидетельствуют о приближении мощного ливня или даже шторма. И поспешили бы в укрытие. Но я знаток таких вещей. И раскрою тайну. То мрачно прощались с сумрачным миром последние балтийские трясины. В скорбном предчувствии скорого финала долгой истории, они горько печалились под полночными июньскими небесами. Они пророчествовали о многих близких бедах и жестоких переменах. Это была ночь на Ивана Купалы.

3

В ту полночь вся окружающая живность попряталась по норам, берлогам, травам и дуплам. Ибо угнетающая горесть болот была нестерпима для ушей пугливых животных. В ответ они выли и стенали, заглушая вздохи и рыдающий рев топи.

Потому ни одна живая душа не заприметила, как небольшое зеленое свечение с трудом выкарабкалось на поверхность трясины. И подобно шаровой молнии неспеша запарило над беспокойной и непроглядной водой. Оно двигалось на восток в маленький провинциальный и забытый фортуной городок. Который прозывался Мемелем.

4

Приблизивший к редким и тусклым мерцающим огонькам местечка, болотный шар замер. Словно что-то высматривая. Но вдруг будто определившись, люминесцентное явление ускорило своё реяние в глубь городка, к длинному пятиэтажному зданию у реки.

Рядом с этим продолговатым домом, приютившимся вдоль русла просторного течения, торчали парковые останки восемнадцатого века. Липы в метровый обхват, толстокожие дубы и разветвленные буки. К ним нанесло случайных низкорослых берез и множество высоченных тополей.

Этот эклектический заброшенный сквер ко второй половине двадцатого века в конце концов сделался логовом неугомонного воронья. Которое к ночи всё же стихало. Но в этот год час папоротника выдался на редкость беспокойным. Не только, разрывающее душу, уханье доносилось с торфяников. Но и сами пернатые ворчуны, пребывая в смятении от докатывавшегося до них ужасающего эха, принялись каркать с нарастающей силой.

5

На противоположном берегу, у небольшого пирса, крепилась шхуна. (Именно к ней и двигался наш болотный гость.)

История этого двухмачтового парусника второй половины восемнадцатого века драматична. Зафрахтованный в Англии для торговли пивом и коньяком, он затонул сразу же по прибытии в означенный городок. И простоял полузатопленным у самого устья реки лет десять, мешая проходу к новой городской пристани. Торговцев и рыбаков это бесило невозможно. Под давлением жалоб несчастную лодку в конце концов перетащили немного вверх по течению. И бросили у заброшенного портика.

Суденышко не раз попытаются перетянуть то вниз, то вверх, периодически затеивая ремонт. Но бедная «балау» или невзначай опускалась ко дну, или билась о неожиданную мель. Поэтому к концу девятнадцатого века о кораблике забыли напрочь. И только после второй мировой войны советский глаз усмотрел этот гниющий «голет» на безымянной отмели. Его поставили на воду и пришвартовали к старинной пристани напротив одряхлевшего парка. А на палубе устроили единицу общепита в виде рабоче-крестьянского ресторана.

6

Надеюсь, читатель не забыл о загадочном шаре парящим над переулками ночного Мемеля. Мой рассказ ведет нас к нему, как к одному из важных персонажей этого истинного повествования. Хоть лицо это имеет характер эпизодический, но без него никак и никуда.

В данный момент оно задержалось над верхней палубой упомянутого выше кораблика. Прямо над которым сияла громадная луна.

Похоже на то, что этот сгусток болотного свечения все-таки выискивал что-то определенное. Наконец он медленно продвинулся в глубь, к корме. Там, в глубине кормы, явно находились люди. По крайней мере двоих луна позволяла различать ясно.

Да, к слову, о летающем пузыре. С ним произошла пугающая метаморфоза. Но может это только иллюзия преломления фотонов. В любом случае, когда маленькая малахитовая сфера попала под лунное освящение, она словно обнажилась. Окружающий её зеленоватый туман понемногу рассеялся. И шар превратился в голову неприятной старухи со сморщенным лицом и фосфорической кожей. Вытянутый изогнутый ястребиный нос и округлые глуповато-злые глаза свидетельствовали о недобром характере зависшего над палубой необъяснимого факта.

7

Для тех двоих, на коих взирала призрачная голова, она оставалась абсолютно неприметной даже при ярком свечении ночного светила. Ибо незнакомцы зверски увлеклись конкретными отношениями.

Там, уперевшись спиной в фальшборт, сидела полуголая располневшая и пожилая баба. Слипшиеся длинные волосы были беспорядочно разбросаны по плечам. А короткие мясистые босые ноги разлеглись на палубе во всей возможной своей широте. Темное платье спустилось к поясу. И на туловище слегка желтел крупный бюстгалтер.

Над женщиной возвышался, лишенный всякого одеяния, высокий тощий паренек. Он усиленно и настойчиво пихал в её черное отверстие рта удлиненную часть своего тела. (Которое напряженно торчало между его ног.)

Подробно разглядеть выступающий мужской «штырь» не получалось. Сгорбленная и полусогнутая в коленях фигура умудрялась своей узкой спиной загораживать блистающий светильник ночи. И многое из происходящего укрывалось в тени.

Слышались сдавленный тяжелый мужской хрип, женское причмокивание и сплевывание. Баба иногда отодвигала голову в сторону и ноющим осипшим голоском блеяла:

– Олежка, я уже взахлёб, устала… Давай туда… Я тоже кайфа хочу…

Но по распухшей бабьей щеке остервенело лязгала пощечина, и всё возвращалось на круги своя.

8

Открывшаяся сцена бесспорно увлекала. Но безобразный фантом топи похоже искал чего-то другого. Или, возможно, кого-то. Фосфорическая голова старухи обернулась в сторону парка, обуянного вороньим граем. Долго всматривалась. Вдруг в скудоумных зрачках старухи едва заметно блеснуло подобие смутной догадки. И призрак ускоренно отправился в, чернеющий на противоположном берегу, старинный сквер.

Зеленая голова пролетела низко над водой и отразилась в ней. Что ей очевидно не понравилось. Старуха предпочитала оставаться невидимой. Она недовольно подтянула верхнюю губу к крючковатому носу и сплюнула в тихое течение. Достигнув одетого в камень высокого берега, она молниеносно выскочила над ним. И углубилась в тревожный сад.

9

Безобразную голову встретили безлунные сырые потемки. Но призрак такая мелочь не страшила. Ибо потустороннее явление само вышло родом из тьмы и влаги. Мешали бесчисленные ветки и липкие листья. Приходилась постоянно огибать и просачиваться. Зеленая рожа старухи и без того отличалась выражением брезгливого недовольства. Но тут её ряшка округлилась, изъявляя ярость умственно отсталого.

Внезапно болотный дух замер, вернувшись к обычной раздражительности. С явным удовлетворением уродливая старуха освятила обычное явление заброшенных и темных садов. Фосфорический шар завис над деревяной и узкой скамейкой из трех поперечных балок (четвертая давно была сломана, и две её половинке валялись рядом в траве). На этой неосновательной «лежанке» одинокая парочка усиленно вкалывала в ночном «труде».

Тусклое изумрудное сияние открывало два разлегшихся силуэта. Который сверху – жадно двигал оголенным задом вверх и вниз. Нижний, а вернее – нижняя, была почти заслонена, мнущим её телом. Только суровое женское лицо с плотно сомкнутыми губами виднелось из-под плеча, сопящего поверх мужчины.

Приближался последний приступ мужского неистовства. Женщина от напряжения раскрыла рот. Мужчина продолжительно рявкнул. А ядовитое призрачное свечение метнулось в открытую женскую гортань. Таким образом, именно в это мгновение, и был зачат Пятница.

Часть первая

Игорек

1

На снегу чернели глубокие следы. Шквал метели, внезапно погрузивший молодых людей на несколько мгновений в белую слепоту, слетел. Открылась небольшая группа ссутулившихся гопников, окружившая двоих.

Сумасшедший страх клокотал под кожей Пятницы. Как «вечный огонь», бившийся в огромной воронке справа, рядом со стелой.

Пороша снова и снова взметалась между юнцами, угрюмо уставившимися друг на друга. Но Пятница, находясь напротив, почти вплотную к своим врагам, был не в силах их разглядеть. Его организм предпочел незрячесть взамен окружавшей жути. Подобно страусу, уткнувшемуся головой в песок.

Бог ещё не разделил свет и тьму; всё выглядело смешанным, грязным, пугающим и серым. Недоставало только крови.

Но начну я не отсюда…

2

Возьмусь с фотографического изображения. На выцветающем и позабытом теперь снимке малыш Пятница, укутанный в теплые пеленки, регистрируется в советском загсе, как новорожденный. Обняв, его удерживает красивая высокая женщина. Мама нашего героя. Сбоку, в анфас к нам, в летнем свитере под горло – пышноволосый и кудрявый, и довольно симпатичный молодой мужчина. Отец героя. Сзади – бабушка нашего протагониста – полная нарядная пожилая женщина. А за этой троицей небольшой полукруг гостей, теперь уже и не узнаешь кто они. А напротив – широкий административный, жирным слоем, лакированный стол. На котором не лежит и не стоит ничего. За ним, чуть привстав, улыбающиеся невзрачная женщина средних лет, протягивает серую прямоугольную «корочку».

Это и есть факт того, что Пятница действительно приходил в мир сей. Что последующее повествование не является причудой автора, плодом его странного каприза. Нет, этот младенец, имя которого и не вспомнить, жил. Это настоящая правда.

Герой существовал и на других фото. Например, он стоял за штурвалом малюсенького кораблика в яслях. Ох, конечно, не у младенца Иисуса в потерянной пещерке среди удивленного домашнего скота. Нет, Пятницу поместили в дошкольное советское учреждение, впрочем, как и всех подобных ему.

Вопрос не в том наличествовало ли главное лицо нашего искреннего рассказа среди посетивших эту юдоль. А в том, было ли ему хорошо? Смотря с чем сравнивать, конечно…

В дошкольном воспитательном заведении помещение с дырками в полу зачем-то устроили общим. Для всех: и девочки и мальчики вместе. В чем состояла образовательная изюминка такой задумки, сложно разгадать. Возможно более зрелые умы подозревают в юной голове отсутствие наблюдательности и разума. Чванливый взрослый уверен, что дитяти не успели разглядеть в себе разницу. А тем более осознать её. Спешу обрадовать – это не совсем так. Мы, детки, понимали всё!

Игорек – худенький, опрятненький, сладкоголосый провокатор и врун звал пугливого Пятницу.

– …Иди… иди… не боись… – подбадривающе звучал голосок призывающего. – Ща увидишь…

Пятница, стоявший задумчиво посреди большой и светлой залы, с недоумением робко пошел за Игорьком. Присоединился также и дружок Игорька Томик. Оба похожие, как двойняшки. Оба обладатели пряных интонаций и умастительных речей.

Игорёк и Томик двигались осторожно, почти на цыпочках. За ними Пятница, всё более и более погружавшийся в мистический страх. Вокруг никто не обращал на заговорщиков никакого внимания. Вся остальная малолетняя братия занималась злым и сосредоточенным обсуждением ничего. Стоял галдёж, скрежет и регулярные звонкие вскрики.

Наконец, Пятница начал понимать куда вели его соблазнители. Целью была дверь. Толстая, тяжелая, деревянная и с большим непрозрачным стеклом внутри. Вернее, интерес простирался куда дальше – туда, внутрь. В пропахшее хлоркой небольшое пространство. Где без перегородок, дырка к дырке, устроены четыре очковых сортира.

– Открывай… – шепотом указал на ручку двери Игорек. – Не боись…

Томик слегка качнул милой кудрявой головушкой в знак согласия. Пятница послушно повиновался и медленно надавил на прохладный металлический локотник. Он был чем-то заляпан и лип к ладони. Тем временем массивное полотно на кривых петлях легко и беззвучно сдвинулось в полшироты…

3

Необходимо отбежать назад. Пятница при ангельском облике являлся младенцем-сластолюбцем. С годиков трёх он томился по противоположному полу. Тоска пронизывала неясными желаниями промежность и сердце. И заканчивалась легким помутнением в голове.

Однажды он увлек свою знакомую одногодку забраться в большую картонную коробку. Они перевернули её на бок и, обнявшись, начали крутиться, представляя, что это гусеница танка. Ноги их торчали наружу, кружась в воздушном вальсе. Это был танец первой влюбленности.

Снаружи свистела ветром угрюмая и влажная осень. Но прохлада и непогода не касались нежной пары. Она запыхалась от теплой одежды и усиленных движений. Дети познавали счастье и относительность всего в мире. Пасмурный день не обязательно означает грусть. А южное раздолье не всегда несет радость.

Но Пятница узнал кое-что о себе.

Извне послышался неприятный смешок. Досадное явление не прошло мимо избранницы. Она задержала движение и одарила Пятницу глубоким взглядом. Такое побуждало героя покинуть сладкое убежище и встретить наглеца лицом к лицу.

Внешний мир принял Пятницу моросящей мокротой и ухмылкой Игорька. Томик стоял неподалеку, неодобрительно покачивая головой из стороны в сторону. Пятница растерялся, а затем застыдился. Он не понимал почему. Но тут он осознал, что боится этой странной парочки. И не посмеет перечить, или тем более ввязаться с ними в воинственный конфликт. Участь любви была решена в первую же минуту. Хоть Пятница продолжал браво маршировать в сторону врага. Всё это было лишь театральной бравадой. И милая маленькая красавица зря радовалась за своего принца, осторожно выглядывая из коробки. Её мальчик оказался трусом. Какое несчастье для первых ласковых переживаний.

Пятница подошел в упор к Игорьку. Последний растянул свою ехидную улыбку ещё шире.

– Ты… поблосай в нас глиной и глязью, холошо… – шепотом и заикаясь проговорил, вспотевший от страха, Пятница.

– Иди… не боись…

Наш герой вернулся к своей встревоженной голубице. Снова обнял её и опять завертел их импровизированный вездеход. Малышка с благодарностью и уважением прижалась к своему другу. Но вдруг внутрь влетели жирные и водянистые комки глины. Грязь быстро забрызгала лица и одежду влюбленных. «Танк» замер. Девочка присела и с удивлением уставилась на избранника. Но тот не посмел поднять глаза в ответ. Вялым и безвольным лежал он на боку и прятал лицо от возбужденного взгляда подруги. Почувствовав глубокую горечь, она с рыданиями бросилась в ближайшее девятиэтажное общежитие. Где и пожаловалась родителям на ничтожество своего первого мужчины. Об этом узнал весь дом и двор. Девочка звалась Жанна. Всю жизнь Пятница морщился от этого имени.

Но её он однажды всё-таки настиг снова. Вскоре после своего позора.

4

Пятница и Жанна жили в одном общажном блоке. Вернее, это была трехкомнатная квартира, поделенная на три семьи. В будущем, лет через тридцать, герой глубоко задумается о том, как же жильцы сговаривались об уборке общего туалета или, например, ванны. Но в описываемое время его волновало совсем другое.

В этом небольшом и невольном объединение существовало три нежных ангелочка. Один из них – это разочарованная Жанна. Что эта птичка упорхнула, наш мальчик осознавал. Он взялся за двух оставшихся.

Конечно же их тоже информировали о его мягкотелости. Но Пятница вопреки многим представлением о его жалкости обладал ослиным упрямством.

Он обнаружил двух милых малышек, оставленных на кухни, без присмотра. И сразу принялся за дело.

– Там в ванной штука есть… она большая… Показать? – делово и снисходительно прозвучал голос Пятницы.

Девочки с опаской переглянулись.

– Оно страшное? – недоверчиво и нежно пролепетала одна из маленьких красоток.

Обеих блондиночек одели в белое и розовое с большущими бантиками. Наряженных девочек готовили к утреннику. Куда, впрочем, имел необходимость явиться и сам герой. Но он чрезвычайно стыдился Жанны. Та же теперь скрывалась в своей комнате, переживая в своем сердечке испытанное унижение и, одновременно, отвращение к своему «бывшему».

– Оно смешное… – как бы равнодушно отозвался мальчик. – Не хотите как хотите… Оно сейчас исчезнет…

Герой медленно начал разворачиваться в сторону коридора, показывая свое намерение уйти. Глупая-глупая малышня… Как легко оказалось купить двух крошечных дурёх.

– Хорошо… Оно не укусит? – снова раздалось ангельское воркованье. На этот раз голосок звучал доверчивей.

– Там зубов нет… Я же говолю, там хохотать только… Идем… не боись…

Пятница подтянул табурет к дверям, взобрался и дотянулся до выключателя. В щелях между полотном и рамой вспыхнул свет. Наш мальчик оттолкнул ненужное подножие обратно на кухню, к столу, и потянул на себя белую дверь из прессованной стружки.

Компания зашла в сырую крохотную каморку. Девочки следом за ведущим – осторожно и пугливо.

Справа от входа плотно к стене со светлой кафельной плиткой крепилась чугунная ванна. Слева – зеленная тяжелая и тоже чугунная змея отопления. Напротив двери, на расстоянии полтора метра, висел громадный белый умывальник с длинным, мутным, изогнутым и скрипучим краном. А чуть выше – грязное прямоугольное зеркало в толстой деревянной светло-коричневой оправе. Всё вокруг, кроме потолка, люди оклеили тоскливым белым кафелем в маленький квадратик.

Мальчик плотно закрыл дверь. Но дотянутся до крючка не сумел.

Девочки, выстроившись в рядок, вопросительно глядели на маленького Пятницу.

– В общем… Надо снять колготки… – требовательно с жаром проговорил он. Герой посмотрел на пленниц прямо, без смущения.

Малышки молча переглянулись. Взгляд их немного задержался друг на дружке. Похоже они что-то обдумывали. Но уже через секунду они обе почти одновременно отрицательно покачали своими бантиками.

– Надо! Это очень надо! Так нужно! Вы поймёте! – Пятница был настойчив и решителен.

Девочки не пытались убежать, ни звать взрослых. Они, к удивлению соблазнителя, с серьёзным и внимательным видом разглядывали своего соседа, словно видели его впервые. Лучше сказать, рассматривали странную зверюшку. Понимали ли они двусмысленность затеянного эксперимента, как узнать. Но Пятница их впервые по-настоящему заинтересовал. И тут открылась дверь…

Малышки, конечно, на легком допросе выложили всё. И вскоре обо всём знал весь дом и двор. А главное Жанна.

5

Она перестала и вовсе глядеть в сторону Пятницы. Что ему оставалось? Он придумал. Наш герой выждал, когда разлюбившая его принцесса вышла из блока без сопровождения. И начала спускаться на этаж ниже к своей подружке. У сладколюбивого Пятницы имелось пару минут. Он мгновенно сбежал за кудрявой малышкой. Удержал её за плечо и взволнованно, и громко произнёс:

– Смотли!

Затем он резко спустил с себя запачканное в коленках старое черное трико. И показал маленький сморщенный писюн. Жанна оглядела мальчишескую ценность без всякого энтузиазма. И вскоре обо всём знал весь двор и дом.

Пятницу презирали все и не было ему ни сочувствия, ни жизни. Слабый физически, чудной психологически, он привлекал насмешки, оскорбления и побои. Его ставили в пример обратного – не делай так как он. Пятница стал местной детской страшилкой. С ним никто не осмеливался дружить. Кроме, конечно, нахальных Игорька и Томика. Но эти были хитры, используя во зло благодарные чувства затравленного Пятницы.

Предпоследний подвиг по возвращению утерянной любимой случился в детсадовский тихий час.

Когда из высоких шкафчиков, встроенных в стены, разложили в три ряда алюминиевые кроватки. И воспитательницы, наконец, закрыли за собой широкую двойную зеленую дверь с встроенным мутным стеклом. Пятница пополз по кроватным линиям к миловидной головке Жанны. Глаза которой чернели ненавистью из-под белого накрахмаленного одеялка.

Герой с трудом примостился с боку малышки и крепко обхватил её ручками и ножками. Но внезапно раскрылась воспитательская дверь. И перед влюбленным Пятницей предстала женщина без возраста в зеленом халате, в серых тапочках и со злым усталым лицом. Она бесцеремонно, за трусы, подняла мальца и отнесла его в свободный угол. Где наш несчастный и пребывал лицом в салатовую стену весь тихий час и обед.

Кормили его после всех в одиночестве. В это время в него летела смятая бумага; остро пружинила резинка для стирания; и запускались самолетики.