Аня вспомнила, как оказалась в очень похожем положении в разговоре с Сержем: она была не в курсе, что бренд «Бентли» принадлежит концерну «Фольксваген». И Серж тогда, просветив ее на этот счет, тоже взглянул на нее иронически. Правда, взгляд Макса был другим: хоть Макс и старался придать ему оттенок этакого утонченного сарказма, все равно он оставался каким-то… бесхитростным. Взгляд Сержа был совсем иным – за ним читалось столько планов и подтекстов, там была такая глубина и такая усталость! Многовековая усталость… Аня поежилась, словно на нее повеяло холодом.

– Знаешь, – ответила она Максу, – профессия – это одно, а просто повседневная жизнь – это другое. И не надо это все смешивать в одну кучу. И что у мужиков за манера, учить жить? В конце концов, я не на работе, у меня каникулы.

Так оно и было. Долгожданные каникулы наконец-то наступили. Практика в «Дюмон интернэшнл инкорпорейшн», которую Аня недавно прошла в головном офисе в Женеве, была действительно интересной. «Дюмон» был по-настоящему инновативной компанией и находился на переднем крае современных технологий. Так что скучать не приходилось, работа была увлекательной. Но ее было много, и утомление, накапливаясь, все более давало о себе знать. Отдых был насущно необходим.

Провести каникулы они с Максом решили на этот раз в Швейцарии – Аня давно об этом мечтала. И вот, только она почувствовала, что начала отходить от работы и всей этой суеты вокруг нее, как Макс тут как тут со своими ценными замечаниями…

– Могу я расслабиться? – добавила она.

– Можешь, можешь! – поспешил заверить Макс. – Все, молчу. Побоку мировую экономику! Так что этот исландец, как его?

– Торвальдсен. Бертель Торвальдсен.

– Замечательно! И что он?

Раздражение Ани пошло на убыль. Она успокоилась и миролюбиво продолжила:

– Короче, его отец родился в Исландии и был резчиком по дереву.

– Наследственное, значит.

– Да, пожалуй. А Исландия тогда принадлежала датчанам. И его отец перебрался в Данию, в Копенгаген. И тогда стал Торвальдсеном.

– А до этого как же? Жил без фамилии, что ли?

– Вот именно – без фамилии.

– Не понял. Это как?

– А вот так. У исландцев, как правило, фамилий нет.

– А что вместо них?

– Вместо них – отчества.

– Забойно! – удивился Макс. – Это типа «Петрович», «Михалыч», что ли? «Сан Саныч»?

– Представь себе, да, – рассмеялась Аня – настроение опять поднялось. – В Исландии народу мало, они и так обходятся. Ну, скажем, если мужик, то «сон», то есть сын. Например, «Германссон» – значит сын Германа.

– «Германыч», – веселился Макс. Все-таки умеет он создать… как это сказать? Комфортность в общении.

– Именно, – ответила Аня. – А если женщина, то «доттир».

– Ну, это ясно – дочь.

– Да. И его отец тоже был Торвальдссон.

– То есть Торвальдом звали деда этого самого скульптора, так?

– Ну да, выходит, так. В общем, его отец сделал это фамилией, и так, чтобы это звучало по-датски: Торвальдсен. А сам Бертель Торвальдсен родился уже в Копенгагене. Учился там, но после учебы уехал в Рим. И прожил там сорок лет!

– Оба-на! Так он уже скорее итальянец. И что им всем так дался этот Рим? И вообще Италия? Медом там, что ли, намазано?

– О, любимое выражение Максика! – произнесла Аня не без едкости. – Медом нигде не намазано. Просто Италия, особенно Рим, – это античная классика, основа европейской культуры. Плюс Возрождение. Увидеть все это своими глазами и прочувствовать считалось обязательным для художника или скульптора. Поэтому все, у кого была такая возможность, путешествовали по Италии. А многие и жили там подолгу, в том числе и русские.

– Это-то понятно. Климат там получше, чем в Вологодской губернии.

Аня вздохнула: «Ну что с ним сделаешь? Непременно все превратит в хохму с эдаким легким налетом цинизма. А может, он так защищается от агрессии? Я ведь на него малость наехала».

– Ну и климат тоже, – сказала она примирительно. – Что тут такого? Но не это главное. Торвальдсен, между прочим, считал день своего приезда в Рим своим настоящим днем рождения.

– Вот даже как. И что он ваял?

– Статуи, Макс. Статуи. Что еще может делать скульптор?

– Да? Очень интересно! – Макс сделал большие глаза.

– Он ваял, – заметила Аня, – а ты валяешь. Дурака.

– Вот такой я шут гороховый, паяц. То есть, виноват, паяццо. Паяццо живет в палаццо, – продолжал выдрючиваться Макс.

– Насчет паяца – это точно. Не без этого.

– И он, наверное, высекал богов и героев, да?

– Представь себе, да. И пользовался в свое время всеобщим признанием.

– Заказы так и сыпались со всех сторон…

– Сыпались. Но… Ты же знаешь, есть художники или писатели, которых высоко ценили при жизни, но охаяли после смерти. Так случилось с Торвальдсеном. Его упрекали в холодности и бездушности.

– Холодности?! Кого? Они что, мухоморов переели, что ли? Да они вот этот памятник видели?!

– Не знаю. Но что с них взять? Это же искусствоведы.

– Им закон не писан?

– Им не писан. Они сами считают себя законодателями вкуса.

Макс раздраженно хмыкнул.

– А бывает наоборот, – вздохнула Аня, – при жизни ни во что не ставили, зато после смерти подняли на пьедестал.

– Кому нужно такое признание? – перебил Макс.

В свое время Аня сама задала точно такой же, как ей казалось, чисто риторический вопрос Сержу. Серж, однако, не счел его риторическим. Он посмотрел на Аню со своей бесподобной иронией и ответил неожиданно:

– Вы даже не подозреваете, Анечка, насколько ваш вопрос, как это по-русски? А! В точку. Вы думали, что задаете риторический вопрос, а на самом деле вы задали вопрос по существу и абсолютно точно его сформулировали. Именно, кому это нужно?

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– То и имею: именно, что это кому-то нужно! Мне попалось как-то стихотворение вашего русского поэта Маяковского, в котором были такие слова: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». Очень сюда подходит! Так кому нужно зажигать «звезды», которые уже отгорели? Зажигать, а затем раздувать этот огонь до несусветных размеров? Как говорят на современном сленге, распиаривать?

– Так кому же?

– Не понимаете? Да тому, кто при жизни какого-нибудь бедолаги художника, прозябавшего в нищете, скупил его картины по дешевке или вообще заполучил ни за что. Ну, может, в обмен на обед или на кров в какой-нибудь вшивой мансарде. И этот бедняга художник был ему еще и признателен. Считал его своим благодетелем. А тот говорил ему что-нибудь вроде: «Твои картины, конечно, никто, кроме меня, не купит. Они не пойдут. Их продать – дело безнадежное. Но мне они кажутся ничего себе так, я повешу одну или две… в прихожей… Нет, в столовой. Пожалуй, я возьму… м-м-м… вот эту. И еще… да, вон ту, красненькую. По-моему, она получилась неплохо. Что-то в ней такое есть». И нищий художник был готов ему руки целовать. «А эти возьму впридачу, ладно?» А когда бедняга умрет, тогда… Ну, Аня, право же! Вы же занимаетесь экономикой!

– Тогда он, пользуясь своими деловыми связями, устраивает покойнику промоушен, понимаю. Пиарит его. Цены на картины умершего художника взлетают до небес, а у него…

– Совершенно верно! Только нужно оговориться, что пиарит он творчество покойного не своими, так сказать, устами и пером.

– А нанимает других.

– Ну зачем так грубо! То есть, конечно, кого-то и просто нанимает, да. Но он использует и более тонкие методы: действует через известных специалистов, авторитетов, так называемых «искусствоведов». По-моему, называть себя этим словом – это слишком большая претензия. «В искусствоведческих кругах». Ох уж мне эти круги! Знаете, Аня, я в данный момент жалею, что слишком хорошо воспитан, для того чтобы точно охарактеризовать этих господ.

Выражение глаз Сержа, когда он говорил про «искусствоведов», надо было видеть! В нем смешались презрение, издевка, непередаваемый сарказм и откровенная неприязнь.

– А заодно, – продолжил он, – и через всяких знаменитостей. Их он, конечно, не нанимает – это слишком прямолинейно и может оскорбить этих амбициозных персон. С ними вообще работать тяжело – с их непомерно завышенным самомнением. Поэтому с ними нужно дейстовать аккуратно, тонко. В общем, морока, конечно. Но что тут сделаешь? Бизнес! Их нередко приходится покупать не впрямую и порой даже не непосредственно за деньги, а за некие услуги, содействие или рекламу. И в любом случае с ними надо все время цацкаться: не забывать потакать их болезненно раздутому самолюбию, восхищаться ими, демонстрировать знаки преклонения и тому подобное. И все это, помимо прочего, стоит денег. Но это окупается.

– Понимаю. Имя умершего художника оказывается на слуху. Все начинают о нем говорить. А сам этот человек вроде бы и ни при чем. Это как будто исходит не от него, так? Просто вдруг, совершенно случайно, он обнаруживает, что у него…

– Вот именно! Вы умница, Анечка. У него – ну надо же! – завалялось целое собрание картин не признанного при жизни гения.

– При жизни никто в нем гения не разглядел. А теперь все прозрели и видят это.

– Абсолютно верно! Так было, например, и с Модильяни, и с Ван Гогом. Все разом узрели, что гений! Чисто гений! И смотрите, какая прелесть: во-первых, чистому гению уже ничего не нужно платить, так как он мирно почил на кладбище. А во-вторых, этот же бизнесмен от искусства, помимо того что становится обладателем, мягко говоря, очень больших денег, еще и оказывается благодетелем человечества. Ну как же! Ведь он сохранил для нас бессмертные творения несчастного гения! Да еще и, чуть ли не единственный, поддерживал и подкармливал нищего гения при жизни. Из чистого альтруизма, разумеется. И его имя фигурирует в книгах и учебниках рядом с именем спасаемого им не признанного современниками, но великого художника. Никто не видел в его творениях ничего гениального, а он углядел! В общем, кругом профит!

…Аня глубоко вдохнула и отбросила со лба прядь непослушных волос. Ей стало грустно.

– Кому нужно такое признание, спрашиваешь? – произнесла она, глядя на Макса. – Значит, кому-то нужно. – Она отвернулась и добавила: – Пошли, Макс, посмотрим остальное.

Они вышли к Фирвальдштеттскому озеру, на берегах которого, у подножия горы Пилатус, удивительно живописно расположился Люцерн. Вид города, у воды, в окружении гор, был в самом деле очень красив. Редко в какой стране можно встретить столько великолепных ландшафтов, как в Швейцарии: сочетание глубокой синевы воды многочисленных озер, богатой зелени лесов, лугов и виноградников, дикой черноты скал и ослепительной белизны ледников порождает несравненный по силе воздействия эффект.

– Ну и названьице у этого озера! Язык сломаешь. Фирвальдштеттер-Зее! – воскликнул Макс по-немецки. – «Озеро четырех лесов»? Или как это понимать?

– Это значит «озеро четырех лесных кантонов», – ответила Аня рассеянно, все еще не вынырнув из своих грустных размышлений. – Швейцария – это ведь федерация двадцати шести кантонов.

– А здесь их, значит, четыре?

– Да, здесь зародилась Швейцария еще в XIII веке. Три первоначальных кантона образовали в 1291 году «Вечный союз» для борьбы против Габсбургов, к которому потом присоединились остальные. И первым присоединился Люцерн: три плюс один – стало четыре. Отсюда и название.

– Ты просто ходячая энциклопедия, – заметил Макс, с улыбкой глядя на Аню. – Все-то ты знаешь, с тобой на экскурсоводах точно можно сэкономить.

– Вот видишь! Наше совместное предприятие может оказаться рентабельным.

– Непременно окажется! – заверил в ответ Макс, продолжая улыбаться.

Он обвел взглядом пейзаж.

– Значит, говоришь, в 1291 году? – произнес он.

– Да, 1 августа.

Макс расхохотался.

– В полпятого вечера, – с трудом проговорил он сквозь смех.

Аня рассмеялась тоже, и они какое-то время хохотали дуэтом, не в силах остановиться.

– А вообще, – спросил Макс, досмеиваясь, – откуда такая точность?

– А это не точно – это предание.

– Что – предание? Весь этот союз?

– Нет, союз не предание, просто дата легендарная. Надо же когда-то годовщину отмечать, правильно?

– И они отмечают ее 1 августа?

– Да, это национальный праздник.

– Из каких источников такая осведомленность? Из Интернета?

– В основном да – из Википедии. Я специально почитала перед поездкой. Ну и потом, я ведь три месяца прожила в Женеве.

– Понятно. А это что за диво такое? – спросил Макс, показывая на длинный крытый деревянный мост, змеящийся от одного берега озера до другого и в одном месте соприкасающийся с башней, возвышающейся из воды.

– А это и есть главные достопримечательности Люцерна, его символы – старинная водонапорная башня и мост Капелльбрюкке. Кстати, самый старый крытый деревянный мост не то в мире, не то в Европе, точно не помню.

– Ай-ай-ай! – Макс скорчил досадливую мину. – Какой вопиющий пробел в образовании! «Точно не помню» – безобразие! И в каком году его построили, конечно, тоже не помнишь. Что делается…

– Ты, наверное, будешь смеяться, но год я помню. Его очень легко запомнить: 1333-й.

– И сдали его в эксплуатацию 1 августа – в честь праздника, в четверг, в 15:00. Акт сдачи прилагается.

– Ага, – ответила Аня, подхватывая тон, – в четверг, сразу после дождичка.

Оба разразились хохотом. Аня смеялась беззаботно, с легким сердцем, ощущая себя почему-то удивительно комфортно и непринужденно. Эти швейцарские каникулы определенно удались!

В этот момент ожил Анин мобильный телефон. Аня досадливо поморщилась. «Кто же это может быть? – с раздражением подумала она. – Я ведь всех предупредила, чтобы нас с Максом не дергали без крайней необходимости. Неужели что-то случилось?»

Она выхватила аппарат из сумочки и взглянула на табло, на котором высветилось: «С. Дюмон». Вот как!

– Кто это? – спросил Макс, на лице которого было написано любопытство, смешанное с обеспокоенностью.

– Серж. За три года он звонит мне только во второй раз, – ответила Аня и нажала на кнопку соединения. – Алло. Здравствуйте, Серж, – проговорила она.

– Здравствуйте, Аня.

Хорошо знакомый бархатный баритон Сержа звучал на этот раз как-то глухо. В нем чувствовалось напряжение.

– Вы в данный момент чем-то заняты, или мы можем говорить прямо сейчас? – спросил он.

– Я ничем не занята, Серж. У меня ведь каникулы.

– Да-да, каникулы, – произнес он печально. – Я знаю. Не могу не сказать, что заслуженные каникулы. И я надеюсь, вы успели хотя бы немного отдохнуть, потому что хочу попросить вас прервать ваш отдых и заняться одним неотложным делом, с которым лучше всего можете справиться именно вы. Вы меня слушаете?

– Да, Серж. Я слушаю.

– Поверьте мне, Анечка, что это абсолютно необходимо, иначе я ни за что не стал бы вас дергать. И к тому же это срочно.

– Да, Серж, я поняла.

«Значит, каникулы закончились», – грустно подумала Аня, но тут же она почувствовала, как в ней загорается знакомое пьянящее предвкушение чего-то необычайного, из ряда вон выходящего. Уж кто-кто, а Серж по пустякам ее беспокоить не стал бы. Чудеса продолжаются?

– Помните, – добавил он, – как на презентации в Лувре я вам сказал, что теперь могу рассчитывать на вас в важных вопросах?

– Конечно, помню, Серж. Я готова, если нужно…

– Но – что? – спросил он, моментально уловив в ее тоне сомнение. – Вы не одна, так?

– Да.

– Вы с Максом?

– Да, и…

– Это очень хорошо! – перебил Серж. – Я на это и рассчитывал. Макса берите с собой, если, конечно, он не против.

– Я не против, – вставил Макс и, выразительно глядя на Аню, пояснил: – Ты включила громкую связь.

Надо же! А она и не заметила.

– Отлично! Здравствуйте, Макс. Рад с вами познакомиться. Значит, вы слышали весь разговор. Тем лучше.

– Здравствуйте, господин Дюмон.

– Хм… Вы где сейчас?

– В Люцерне, – ответил Макс. – На этом знаменитом мосту, ну, самом древнем в мире. Как там…

– Капелльбрюкке, – отозвался Серж, – понятно. Только он был самым древним деревянным мостом не в мире, а в Европе. Самый древний деревянный мост в мире находится в Японии.

– А почему «был»?

– Потому что тот, на котором вы стоите, – это реконструкция. Подлинный мост сгорел в 1993 году.

– Вот как! – Макс лыбился, глядя на Аню.

– Да, – продолжил Серж. – Но к делу. То, что вы в Швейцарии, это очень хорошо. Я прошу вас прибыть ко мне, срочно. Желательно сегодня же.

– К вам – это куда, Серж? – спросила Аня. Она уже перенастроилась на новые обстоятельства, отбросив сожаления о прерванных каникулах.

– Ко мне домой, в Невшатель, – ответил он. – И не трудитесь искать подходящий транспорт. Я пришлю за вами. Аня, вы как переносите вертолет?

– Опаньки! – прокомментировал Макс.

– Не знаю, Серж, – ответила она, – я ни разу не пробовала. Вы пришлете за нами вертолет?

– Да, на таком расстоянии это оптимальный вариант. Будем надеяться, вы перенесете полет нормально. На машине долго, а время дорого.

– Понятно, – вздохнула Аня.

– Итак, вы на мосту: ближе к какой стороне?

– К той, где Центр конгрессов.

– Отлично! Так, сейчас… 13:25. Ровно через десять минут к этому концу моста подъедет микроавтобус с логотипом «Дюмон». Он отвезет вас в ваш отель, а оттуда – на вертолетную площадку. Вы все поняли?

– Да, Серж. Все понятно.

– Хорошо. Я жду вас.

Он отключился.

– Ну что, Макс? – сказала Аня. – Осталось десять минут каникул. Чем займемся?

– Будем целоваться, – ответил Макс. – На фоне Альп. Потом, старичками, будем вспоминать, шамкая губами: – А помнис, как мы селовалис в Люсерне? На погорелом мосту?

– Нахал! Кто это будет шамкать?

– Ладно, никто.

– Правильно! Никто не бу…

Глава 3

Камень особой породы

Мартовской ночью 1244 года Аня и Макс бежали по лугу, простиравшемуся до самой горы Ле-Пог, на которой стоял замок Монсегюр.

Они не останавливались ни на секунду, стараясь как можно скорее удалиться от того места, где наткнулись на рыцарей. Слава богу, они были довольно спортивными: Макс в свое время занимался плаванием, Аня же была любительницей бегать по утрам. Кроме того, в течение той недели, которую провели у Сержа в Невшателе, а затем – в Южной Франции, они имели возможность потренироваться. Поэтому оба были в неплохой форме.

Они успели пробежать, судя по всему, довольно приличное расстояние, и им уже казалось, что они благополучно «оторвались» от рыцарей, когда случилось то, что… То, что, собственно, и должно было случиться. За спиной явственно послышался топот, выбивающий мерную, отчетливую дробь. Лошадь, скачущая рысью! Нет, не лошадь, а лошади – дробные ритмы накладывались один на другой. Боже, сколько их?

– Макс! – на бегу, стараясь не сбить дыхание, окликнула Аня напарника. – Они верхом!

– Они должны были это сделать. Ежу понятно.

– Их двое?

– Больше… Думаю, трое!

Макс резко остановился, Аня остановилась тоже.

– Точно трое, – сказал он, повернувшись.

Рыцарей было видно почему-то очень отчетливо.

– Черт, – произнес Макс сквозь зубы. – Луна, чтоб ей…

Погода в этих краях менялась очень быстро. Только недавно прошла гроза, и небо было сплошь затянуто тучами, как вот уже появились просветы, в один из которых вышла луна. Это был узкий серп, но и он освещал ландшафт достаточно для того, чтобы рыцари могли видеть Аню с Максом.

– Луна, – пробормотала Аня в шоке, – но как же… Ведь новолуние!

– Значит, не новолуние…

– Выходит, мы не попали…

– Мы попали, – мрачно перебил Макс. – Еще как попали!

Трое рыцарей были в «горшковых» шлемах с узенькими щелями для глаз, а потому – неуязвимы для пистолета Макса. Сверх того, приделанная к нему кольчужная бахрома прикрывала и шею. Щиты у рыцарей были приторочены к седлу.

– Вот сволочи! – пробормотал Макс.

– Почему ты остановился?

– Не понимаешь? Бежать нет смысла – от конных нам не уйти.

– И что? Они через минуту изрубят нас в капусту!

– Я буду стрелять.

– Но они все в шлемах!

– В лошадей. Они без шлемов.

Макс дает! Аня нервно захихикала.

– Беги! – коротко бросил Макс Ане.

– А ты?

– Я скоро за тобой. Давай!

– Я подожду тебя.

– Беги!!!

Аня побежала, но через несколько секунд, услышав громкое лошадиное ржание, остановилась и повернулась.

Одна из лошадей встала на дыбы, после чего ее передние ноги подогнулись, и она начала заваливаться на правый бок. Она еще раз слабо заржала и дернулась всем корпусом. Рыцарь не смог удержаться в седле и упал в траву, вслед за тем лошадь тяжело рухнула на упавшего, подмяв его под себя.

– Ура! – воскликнула Аня. – Макс, это был блеск!

– Подожди радоваться!

Один из остававшихся двух рыцарей осадил коня и спрыгнул на землю, после чего подошел к придавленному лошадью товарищу посмотреть, чем ему можно помочь, и наклонился над ним.

Третий рыцарь приостановился, чтобы переброситься несколькими фразами с тем, что помогал товарищу, а затем пустил своего коня в галоп на Аню и Макса.

– Вот же упрямый сукин сын… – процедил Макс. – Ничего-то он не боится.

– Макс! Стреляй скорей!

– Скорей не надо, не блох ловим. Надо подпустить поближе – ампулы мы зря транжирить не можем.

– Угу, – кивнула Аня и замерла.

Рыцарь скакал прямо на них – Ане казалось, что уже слышит хрип лошади, когда всадник левой рукой стремительно – одним движением выхватил из ножен меч…

– Макс!!! – отчаянно закричала Аня. – Нам конец!

Она присела в траву и, сжавшись в смертельном ужасе, замерла. Макс опустился на одно колено и поднял пистолет. Аня, застыв в непередаваемом страхе, смотрела, как конь – зеленый, как и все, что видишь в инфракрасных очках, и от этого еще более страшный – надвигается на них неестественно плавно, как в замедленной съемке. Время словно затормозилось и распалось на отдельные кадры: вот копыто коня ударяет по земле, вот рыцарь взмахивает мечом, который сейчас опустится, рассекая воздух, а затем ее голову. Мамочка!

– Ну собака! – пробормотал Макс, целясь, и тут же указательный палец нажал на спусковой крючок два раза подряд.

Две ампулы с иглами почти одновременно вонзились в грудь лошади. Убийственная доза и без того сильнодействующего препарата, в считаные секунды достигшая мозга несчастного животного, резко отключила его. Лошадь, успев лишь издать слабый горловой звук, разом остановилась, все ее четыре ноги почти одновременно стали подгибаться, и она начала валиться на землю.

По инерции ее, падающую на бок, понесло дальше и поволокло по траве, одновременно вращая и занося в головокружительном пируэте. Аню пронзил запредельный ужас – лошадь несло прямо на нее. Не в силах сделать ни одного движения, она дико завизжала.

– Ложись! – заорал Макс.

Отбросив пистолет, он кинулся на Аню и, повалив ее на землю, в следующую секунду откатился вместе с ней на пару метров в сторону.

Рыцаря вышибло из седла, и он, по-прежнему сжимая в руке меч, полетел по дуге прямо вперед. Лежа на холодной земле под Максом, который накрыл ее собой, Аня видела, как в каких-нибудь двух десятках сантиметров от нее по мокрой после ночной грозы траве проскользили лошадиные копыта, а затем, перекувырнувшись в воздухе и едва не задев Аню с Максом гребнем на шлеме, через них перелетел рыцарь, приземлившийся с жутким металлическим скрежетом, и… стало тихо.

Аня лежала на спине, закрыв глаза, ни о чем не думая – мысли словно выдуло из головы – и ощущая, как мышцы постепенно расслабляются после спазма, а ноги и руки начинают слегка дрожать, и по ним растекается тепло. В то же время спину пробирал все усиливающийся холод от стылой земли, тогда как сверху ее грело тепло от тела Макса, который…

Он уже не лежал на ней. Аня открыла глаза, резко приподнялась на локтях и огляделась. Макс рыскал в густой траве, словно искал что-то. Рыцарь лежал совсем рядом, почти впритык, головой к ней, и почему-то был без шлема. Аня ойкнула и в страхе отпрянула. Но рыцарь не пошевелился.

– Макс! – позвала она.

– Тихо! – шикнул тот.

Аня замолчала и почувствовала, что ей трудно говорить: мышцы еще не отпустило. Очевидно, она непроизвольно сжала челюсти с такой силой, что чуть не повредила зубы. А ногти впились в ладони так глубоко, что, потрогав их, Аня нащупала четыре лунки с выступившими и них капельками крови. «Да, любопытная Варвара, – подумала она, – на этот раз в самом деле чуть голову не оторвали. Наадреналинилась по самое некуда. Экстремалка».

– Есть! – приглушенно воскликнул Макс.

– Что есть, Макс? – полушепотом спросила Аня.

– Пистолет, – ответил он. – Хорошо, что я не отбросил его далеко.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

2 из 5