Карнакки – охотник за привидениями (сборник)

Уильям Хоуп Ходжсон

Карнакки – охотник за привидениями (сборник)

© Соколов Ю. Р., перевод на русский язык, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Карнакки – охотник за привидениями

Невидимая тварь, или Странная история Горестного кинжала семейства Джарноков

Карнакки только что возвратился в Чейни Вок, Челси. Я узнал об этом интересном факте из немногословной почтовой открытки с требованием явиться в дом № 472 не позже семи часов того же дня.

Мистер Карнакки, насколько было известно мне и всем прочим членам узкого кружка его друзей, провел последние три недели в Кенте, однако о том, что с ним происходило, мы не имели ни малейшего представления. Карнакки всегда был человеком скрытным и немногословным, и отверзал свои уста, только когда был готов. Когда он достигал этой стадии, я и еще трое его друзей, Джессоп, Аркрайт и Тейлор, получали открытку или телеграмму с приглашением. Отказавшихся без особой причины среди нас, как правило, не бывало, поскольку после весьма недурственного обеда Карнакки устраивался поудобнее в своем просторном кресле и начинал рассказывать. И что это были за рассказы! Повествования, истинные от первого до последнего слова и при этом полные странных и загадочных событий, захватывавшие слушателей от самого начала и по окончании погружавшие в глубокую задумчивость. Когда он смолкал, мы безмолвно обменивались с ним рукопожатием, вываливались на темную улицу и, пугаясь собственных теней, торопились по домам.

В тот вечер я явился к нему первым и застал Карнакки с трубкой в руках за чтением газеты. Поднявшись, он крепко пожал мою руку, указал на кресло и вновь сел, так и не произнеся ни слова. Мне не доводилось встречать человека столь любезного и лаконичного, как он. Я, со своей стороны, слишком хорошо знал Карнакки, чтобы беспокоить его расспросами или разговорами о погоде, а потому молча уселся и достал сигареты. Постепенно подошли и все остальные, после чего мы с комфортом провели время, наслаждаясь обедом.

После завершения трапезы Карнакки уютно устроился в просторном кресле, набил поплотнее трубку и какое-то время просто выпускал дым, не отводя глаз от огня. Все остальные тоже расположились поудобнее, каждый на собственный манер, и наш хозяин, наконец-то, заговорил, безо всяких преамбул и предисловий приступив к рассказу, которого мы ждали.

– Я только что вернулся из Южного Кента, из поместья сэра Альфреда Джарнока, что в Бертонтри, – начал он, не отводя глаз от огня. – В последнее время там происходили необычайнейшие события, и старший сын сэра Альфреда, мистер Джордж Джарнок, прислал мне телеграмму с просьбой изучить и по возможности исправить ситуацию. Словом, я отправился в путь. Явившись в поместье, я обнаружил старинную капеллу, известную как место обитания привидения. Как я понял, хозяева даже гордились этим святилищем, однако совсем недавно привидение вдруг сделалось опасным: дворецкий Джарноков получил в капелле удар старинным кинжалом. Считалось, что с кинжалом этим и связана творящаяся там чертовщина. Во всяком случае, в семье всегда полагали, что кинжал поразит любого врага, который осмелится вступить в капеллу после наступления ночи. Разумеется, к преданию никто не относился серьезно – как и к большинству историй с привидениями. Тем не менее, людям казалось странным, что в легенде вещь действовала сама по себе или в руке некоего невидимки. Так, во всяком случае, считали все в доме, когда я появился и начал разбираться в положении дел.

Естественно, в первую очередь мне следовало удостовериться, что в данной истории не принимает участия человеческая рука. Сделать это мне удалось даже проще, чем я мог предполагать, поскольку дворецкий получил рану в присутствии других находившихся в капелле людей и при полном освещении. Удар был нанесен при свидетелях, и никто не мог объяснить, как это могло случиться, даже сам раненый, причем – с огромной силой, так как дворецкий отлетел к стене капеллы, будто его лягнул конь. К счастью, рана оказалась не смертельной, и к тому времени, когда я оказался в поместье, бедняга уже достаточно поправился, чтобы поговорить со мной. Тем не менее, полученная от него информация ничем не могла помочь мне: дворецкий всего лишь приблизился к алтарю, чтобы погасить свечи, и в этот момент подвергся нападению. Он ничего не видел и не слышал, только получил сильнейший удар, отбросивший его к стене.

Я был весьма озадачен, однако не мог прийти к определенному выводу до завершения обследования капеллы. Она оказалась небольшой и чрезвычайно древней. Стены ее очень толсты, и попасть в капеллу можно только через одну-единственную дверь, связывающую ее с замком, причем ключ от нее сэр Джарнок держал при себе, не доверяя дворецкому. Церквушка имеет удлиненную форму, перед алтарем находится обычная ограда. Под полом церкви устроены два захоронения, однако солея[1] свободна, и на ней находятся лишь высокие подсвечники и решетка, за которой располагается ничем не покрытый мраморный алтарь, на обоих краях которого тоже стоит по подсвечнику. Над алтарем и подвешен этот самый Горестный кинжал, каковое название он носил в течение прошедших пяти столетий.

Протянув руку, я снял кинжал, чтобы рассмотреть его. Обоюдоострый клинок дюймов десяти длиной, будучи шириной в два дюйма у основания, сужается к острию. Ножны снабжены любопытным перекрестием, которое, учитывая то, что они на три четверти прикрывают рукоятку кинжала, превращают его в некое подобие креста. О том, что подобная форма выбрана не случайно, свидетельствует выгравированное с одной стороны изображение распятого Христа. На другой стороне латинская надпись: «Мне отмщение, и Аз воздам». Странное и несколько жутковатое смешение идей. На лезвии кинжала выгравировано старинными английскими буквами: «Я внемлю. Я ударяю». На «яблоке» рукояти глубокими линиями изображен Пентакль – пятиконечная звезда.

Теперь вы располагаете достаточным представлением об оружии, которое в течение пяти или даже более столетий считалось способным по собственной воле или в руке невидимого духа нанести убийственный удар любому врагу семейства Джарноков, которому случится войти в капеллу после наступления ночи. Более того, могу сказать, что прежде чем оставить капеллу, я получил достаточные основания думать, что в древней истории кроется куда больше правды, чем это может представиться здравомыслящему человеку.

Однако, следуя своему обыкновению, я старался относиться ко всему непредвзято, и потому продолжил изучение капеллы. Простучав и обследовав ее стены и пол, не исключая оба старинных надгробия, к вечеру я пришел к выводу, что вход и выход из церкви был возможен лишь через ведущую в замок дверь, постоянно остававшуюся запертой. То есть, позвольте уточнить: это был единственный выход, доступный для материальных созданий. Впрочем, даже если бы я нашел какое-то другое отверстие, тайное или открытое, это немногим приблизило бы меня к разрешению загадки. Дворецкий, как вы, конечно, помните, получил ранение в присутствии большинства членов семьи и многих слуг, и краткий опрос тех и других показал, что не одно видимое создание не смогло бы приблизиться к этому человеку так, чтобы его не заметил кто-либо из находившихся в капелле.

Такова была тайна, которой мне предстояло дать здравое и разумное объяснение!

От Томми, второго из сыновей хозяина, смышленого мальчика лет пятнадцати, я узнал новые подробности. Он видел, как был ранен дворецкий, или, точнее говоря, видел дворецкого в то мгновение, когда тому был нанесен удар. Мальчик сказал мне, что если бы этого человека лягнул конь, то и в этом случае его не отбросило бы дальше или с большей силой. Все случилось, когда бедняга отправился гасить свечи на алтаре. Кинжал пронзил его насквозь, так что острие вышло за левым плечом, и с такой силой, что незамедлительно вызванному врачу пришлось извлекать оружие из кости – кинжал насквозь пробил лопатку. Такую информацию я извлек из самого доктора, который, наряду со всеми остальными, находился в полном и несомненном недоумении. Как, впрочем, и я сам, поскольку оставалось лишь согласиться с тем, что некая невидимая тварь – создание из потустороннего мира – едва не убила живого человека. И следовало ожидать продолжения. Мне предстояло собственными глазами увидеть чудо, происшедшее в нашем так называемом прозаическом столетии. Да-да, собственными глазами! Как оказалось, мне пришлось ощутить воздействие сверхъестественных сил на себе!

В тот вечер я предложил сэру Джарноку, невысокому, морщинистому и нервному старику, провести ночь в капелле, чтобы приглядеть за кинжалом, однако он не стал даже слушать меня. Сэр Альфред поведал мне, что с того дня, как замок перешел к нему по наследству, у него вошло в обычай каждый вечер запирать дверь капеллы, чтобы никто по глупости или безрассудству не мог попасть в это опасное место. Тут, должен признаться, я некоторое время просто смотрел на него, называя в уме старой бабой; однако когда он заметил, что предосторожность его оправдала себя, о чем можно судить по нападению на дворецкого, мне нечего было возразить. Но все равно, казалось странным, что человек двадцатого столетия может серьезно относиться к подобным разговорам.

Тем не менее, услышав от сэра Джарнока о его предосторожности, заставлявшей в течение многих лет запирать привидение по ночам, дабы оно не могло никому навредить, я не мог не отметить, что кинжал поразил не врага семейства, а верного и преданного слугу. Более того, нападение было совершено не во тьме, а когда капелла была ярко освещена.

На эти мои замечания старый джентльмен ответил несколько обеспокоенным тоном, что если в отношении освещения я, безусловно, прав, то на кого в этом мире и в наше время можно рассчитывать безо всяких сомнений?

– Тем не менее, сэр Джарнок, – возразил я, – у вас, конечно, нет никаких оснований подозревать своего дворецкого в том, что он является врагом семьи?

Я произнес эти слова наполовину шутливым тоном, однако он вполне серьезно ответил мне, что никогда не имел совершенно никаких причин не доверять Паркеру. После этого, с легким любезным поклоном сославшись на присущую возрасту усталость, он пожелал мне доброй ночи и отправился почивать, оставив о себе впечатление вежливого, но суеверного старого джентльмена.

Той ночью, когда я раздевался ко сну, меня осенила идея. Ведь если я хочу добиться какого-либо прогресса в разрешении дела, то должен заручиться возможностью входить в капеллу и выходить из нее в любое время дня и ночи. А идея была такова: утром, когда мне передадут ключ, сделать с него отпечаток и изготовить дубликат. Таким образом я легко добьюсь поставленной цели и смогу беспрепятственно входить в капеллу после темноты и следить за Горестным кинжалом, не обижая сэра Джарнока нарушением давно соблюдавшихся им предосторожностей.

Утром я получил у старого джентльмена ключ и в его присутствии отпер капеллу. Потом я отправился за фотокамерой и штативом в свою комнату, где и снял отпечаток, после чего, вернувшись, возвратил ключ владельцу. Установив камеру в проходе между креслами, я сфотографировал солею, а потом сказал, что оставлю камеру здесь. Сэр Джарнок проводил меня к выходу из капеллы и запер за нами дверь. Он сказал, что будет счастлив предоставлять мне ключ всякий раз, когда я захочу посетить капеллу, но только не после наступления темноты, ибо не может допустить, чтобы еще один человек стал жертвой зачарованного кинжала.

Я отнес кассету в Бертонтри и отдал ее местному фотографу, предупредив, чтобы он проявил единственную находившуюся в ней пластинку, но не печатал до особого моего распоряжения. Затем я принялся искать замочных дел мастера и, обнаружив такового, заказал ему сделать по оттиску ключ так быстро, как только возможно, поскольку он может потребоваться мне уже вечером. И когда я заглянул к нему в конце дня, работа, к моему удовлетворению, была уже выполнена.

Я вернулся в замок как раз к обеду, после которого, принеся соответствующие извинения, удалился в свою комнату. Оказавшись в ней, я извлек из-под кровати несколько отличных пластинчатых панцирей, которые позаимствовал из оружейной кладовой. Еще я захватил там кольчужку с прикрывающим голову капюшоном. Надел панцирь, а поверх него натянул кольчугу. Не слишком разбираюсь в доспехах, но, судя по тому, что мне довелось узнать с тех пор, я тогда нацепил на себя части двух различных боевых одеяний. Как бы там ни было, чувствовал я себя в них жутко, но поскольку мой план требовал хоть как-то защитить тело, постарался соблюсти все возможные предосторожности. После этого я прикрыл свою броню халатом, опустил револьвер в один из боковых карманов, а фотовспышку убрал в другой. Фонарь со шторкой остался у меня в руках.

Выйдя в коридор, я притворил и запер дверь спальни, а после этого осторожно спустился к капелле, моля, чтобы никто не заметил меня по пути. Оказавшись у двери, я немедленно опробовал ключ и в следующее мгновение, оказавшись в темной тихой капелле, запер за собой дверь.

Должен признаться, что чувствовал я себя не вполне в своей тарелке. Стоять в полной тьме, гадая, не приближается ли к тебе невидимая тварь, не так уж приятно, как могло бы показаться. Тем не менее, паниковать не было смысла, поэтому я включил фонарь и начал обход.

Ничего неожиданного мне обнаружить не удалось. Кинжал мирно висел на своем месте над алтарем, а вокруг было тихо, холодно и безмолвно. Затем я подошел к камере, извлек из оставленной под ней сумки кассету, вставил ее в камеру и взвел затвор. Сняв крышку с объектива, я приготовил фотовспышку и нажал на спуск. Ослепительно яркая вспышка вырвала из небытия весь интерьер капеллы, тут же скрывшийся из вида. Пользуясь фонариком, я переставил кассету, чтобы в нужное мгновение располагать свежей пластинкой, после чего выключил фонарь и уселся на скамью рядом с камерой. Не знаю, чего я ждал, но мной владело ощущение, утверждающее, что нечто обязательно случится. Я словно был уверен в этом.

Миновал час… час, проведенный в абсолютном безмолвии. Я зверски замерз, поскольку заметил еще во время обследования, что в капелле не было ни батарей, ни печки, поэтому внутри оказалось столь же холодно, как в благословенной могиле. Ну, а к холоду в помещении добавлялись мои ощущения, как вы понимаете, отнюдь не согревавшие мою душу. И тут я с жуткой уверенностью ощутил, что по капелле передвигается нечто. Не то, чтобы я услышал что-то; нет, интуиция подсказывала мне, что во тьме шевелится неизвестная тварь. Буквально в одно мгновение я облился холодным потом. Не слишком приятное ощущение, однако.

Внезапно я поднес прикрытые кольчугой руки к лицу. Я хотел спрятать его… то есть защитить. Мной владело жуткое чувство, утверждавшее, что надо мной во тьме парит нечто… парит и выжидает. Рассказывают, что сердце человека может расплавиться в груди! Мне казалось, что мое сердце превратилось в лужицу. Я закричал бы, если бы не было так страшно произнести хоть звук. И тут вдруг я услышал звук! В конце прохода между скамьями что-то глухо лязгнуло, словно в каменный пол ударила обутая в сталь пята. Я сидел неподвижно, стараясь заставить себя не превратиться в жалкого труса. Я еще прикрывал лицо, однако мужество постепенно возвращалось ко мне. Усилием воли я заставил себя опустить руки и поднять лицо к нависшей надо мной тьме. Честно скажу, в этот миг я понял, что лучше позволить твари, что бы она ни представляла собой, сразить меня насмерть, чем дать своей отваге сгнить на корню. Однако ничто не прикоснулось ко мне, и я несколько успокоился.

Смею сказать, прошла пара минут, и поодаль, возле солеи, вновь что-то лязгнуло, словно на камень осторожно ступила бронированная нога. Боже мой! Признаюсь вам, я напрягся всем телом. И тут вдруг до меня донесся звук, который можно было принять за звяканье кинжала над алтарем. Мысль о том, что неодушевленный предмет может ожить и напасть на меня, просто не приходила мне в голову. Скорее мне представлялось некое невидимое чудище из неведомого мира, протянувшее к нему лапу. Я вспомнил слова дворецкого о том, что удар кинжала был подобен удару конского копыта, и с этой мыслью потянулся к фонарю, который оставил на скамейке возле себя. Немедленно щелкнув кнопкой, я повел лучом вдоль прохода, в котором не оказалось ничего, что могло бы испугать меня. Взад и вперед водил я полоской света, но так и не увидел ничего страшного. Ни передо мной, ни за мной, ни над головой, ни на полу, куда я светил, не было видно ничего такого, что могло бы объяснить озноб, пробиравший мое тело. Чтобы осветить капеллу, я встал, однако отчаянным усилием воли вновь заставил себя выключить свет и сесть, достав револьвер и предавшись дальнейшему наблюдению во тьме.

Кажется, таким образом прошло около получаса, и за все это время ни один звук не нарушил царившую в капелле тишину. Что касается состояния моего духа, могу сказать, что я несколько успокоился, что было глупо, поскольку тварь, делавшая капеллу опасной, все равно не была видна, сколь ни ярок был свет. А потом, уже сев ожидать, как я только что сказал, с револьвером в руке, и ощущая себя чуть бодрее, я как будто что-то услышал. Я вслушивался изо всех сил и наконец мог почти поклясться, что кто-то шевелится у начала прохода, но так тихо, что полной уверенности все-таки не было. Потом мне снова показалось, что я услышал тот же самый звук, после чего воцарилось жуткое молчание, после которого он прозвучал снова и уже ближе, словно некто приближался ко мне широкими неслышными шагами.

Я сидел, напрягшись, не шевелясь, и слушал, пока звучание поступи не стало доноситься со всех сторон, и все же не мог быть уверен, что действительно слышу его. Тянулись долгие драгоценные минуты.

Спустя некоторое время, я, кажется, несколько успокоился, хотя помню, как ломило мои плечи от того усилия, с которым я заставлял себя сидеть прямо. Имейте в виду, что страх так и не оставил меня, однако мне уже не казалось, что вот-вот придется сражаться ради спасения собственной души.

Хуже всего было то, что какое-то время я просто не мог толком ничего слышать – так барабанила в ушах кровь… Прямо скажем, жуткое чувство.

И вот я сидел так и вслушивался всем телом и душой, когда вдруг с пугающей уверенностью опять ощутил, что нечто движется в воздухе над моей головой. Чувство это сделалось настолько непреодолимым, что голову мою буквально стиснуло. Паскудное, скажу вам, ощущение, тем более, когда оно вызывается подобным образом. Однако могу с удовлетворением сказать, что теперь я не прикрывал руками лицо. Если бы я позволил себе это, то просто вылетел бы из капеллы, как пробка, но я оставался на месте и сидел, обливаясь холодным потом, а по спине и шее моей гулял холодок. И тут мне опять почудилось, что я слышу этот странный тихий шаг… Казалось, огромные ноги ступают по проходу между скамьями, и на этот раз они как будто много ближе ко мне. А потом настал короткий страшный миг тишины, и мной овладело ощущение, что нечто парит надо мной или нагибается ко мне из прохода; и тогда сквозь грохот крови в ушах до слуха моего донесся негромкий шум от того места, где стоял фотоаппарат – звук неприятный и скользкий, закончившийся резким стуком. Фонарь я держал наготове в левой руке и теперь отчаянным движением включил его и посветил прямо над головой, поскольку совершенно не сомневался, что там что-то есть. Однако надо мной ничего не оказалось, и я направил луч фонаря на камеру и далее по проходу, но и там ничего не было. После этого я принялся светить на все стены и углы капеллы, дергая пятно света то в ту, то в другую сторону, и все же ничего не заметил.

В то мгновение, когда я заметил, что над головой ничего не было, я вскочил на ноги и заставил себя шагнуть по проходу в сторону алтаря. Я подумал, что следует увидеть, на месте ли кинжал. Совершая этот короткий путь, я постоянно оглядывался и светил лучом во все стороны, однако ничего необычайного не заметил. Наконец я достиг ступеньки перед ограждением солеи и маленькими вратами и посветил фонарем на кинжал. «Да, – подумал я, – все в порядке». Потом, словно повинуясь посторонней силе, перегнулся через ограждение и поднял фонарь повыше. Догадка моя оказалась ошибочной: кинжал исчез, и лишь ножны висели над алтарем. Повинуясь внезапной вспышке испуганного воображения, я представил себе, как оружие носится по всей капелле, словно по собственной воле, ибо владеющая им тварь остается невидимой для человеческого ока. Я поспешно повернулся налево, пытаясь заглянуть за спину и помогая зрению лучом фонаря, и в то же мгновение получил сильнейший удар в левую часть груди, заставивший зазвенеть броню и отбросивший меня от ограды солеи вдоль прохода.

Я упал на спину, однако мгновенно вскочил, невзирая на полный туман в голове, и бросился бежать к двери, склонив голову и прикрывая защищенными кольчугой руками лицо. Наткнувшись на камеру, швырнул ее на скамью, потом врезался в купель и отшатнулся. Наконец я оказался у двери и отчаянно зашарил по карманам в поисках ключа. Обнаружив его, я стал лихорадочно нащупывать замочную скважину. За спиной моей, согласно разумению, маячила немыслимая тварь. Наконец обнаружив скважину, я вставил ключ, повернул его, настежь распахнул дверь и вывалился в коридор. Захлопнув за собой дверь, я навалился на нее всем телом, пока возился с ключом, на сей раз пытаясь запереть ее, и неверной походкой побрел – не пошел! – к своей комнате.

Оказавшись у себя, я немного посидел, прежде чем нервы пришли в относительный порядок. Когда же я принялся снимать броню, то заметил, что и кольчуга, и пластина панциря пробиты, и до меня вдруг дошло, что тварь метила прямо в сердце. Торопливо раздевшись, я обнаружил на груди царапину, из которой выступили несколько капель крови, испачкавших мою рубашку… и не более. Что бы случилось со мной, если бы я не надел эту броню!

В ту ночь я так и не заснул, а просидел на краю постели, погрузившись в размышления, а утром, когда рассвело, осторожно спустился к капелле, открыл дверь и заглянул внутрь. И хотя помещение было залито лучами восходящего солнца, мне потребовалось колоссальное усилие воли, чтобы заставить себя войти.

После минутной нерешительности я все-таки набрался смелости и направился к тому месту, куда упала камера. Матовое стекло оказалось разбитым, но в остальном она была невредимой. Я поставил ее там же, где она стояла ночью, однако вынул отснятую кассету и отправил в один из боковых карманов, сожалея о том, что не вставил вторую в тот момент, когда услышал странные звуки возле солеи.

Наладив фотоаппаратуру, я подошел к солее, чтобы забрать фонарь и револьвер, выбитые у меня из рук неожиданным ударом. Фонарь безнадежно погнулся, но с пистолетом ничего не случилось. Сделав это, я проворно выскочил из капеллы и запер за собой дверь. Признаюсь честно: этим утром я не испытывал никакого желания называть сэра Альфреда старой бабой за меры, предпринятые им в отношении капеллы. И тут мне в голову внезапно пришла мысль: а не знание ли о какой-то связанной с кинжалом трагедии заставляет его столь тщательно следить за тем, чтобы в капеллу никто не входил по ночам?

Я вернулся к себе в комнату, умылся, побрился и оделся, а потом спустился вниз и попросил исполнявшего обязанности дворецкого слугу подать мне сэндвичей и чашку кофе.

Чуть погодя я самым быстрым шагом шел в Бертонтри, поскольку меня посетила идея, и я стремился как можно скорее проверить ее. Я оказался там чуть раньше половины девятого и обнаружил, что местный фотограф еще не приступал к работе, однако я не стал ждать и постучал; вскоре он появился в рубашке без сюртука – ясно было, что я оторвал его от завтрака. В нескольких словах я объяснил этому человеку, что мне немедленно нужна темная комната, и он тут же предоставил ее мне.

Я сразу занялся проявлением, но не отснятой пластинки, а той, которая оставалась в камере все время моего пребывания во тьме. Дело в том, что объектив при этом оставался открытым, и вся солея находилась, так сказать, под наблюдением. Все ли вы знаете о моих экспериментах с фотографией в темноте… то есть в той темноте, какой она кажется человеческому взгляду? На мысль о таких экспериментах меня навели рентгеновские лучи, и в тот миг я испытывал еще не оформившуюся до конца надежду на то, что если в капелле находилось нематериальное создание, камера могла зафиксировать его изображение. Вот почему я следил за воздействием проявителя на пластинку с самым неподдельным и глубоким интересом.

Наконец я заметил проступившее на ней слабое черное пятно, следом за которым проявились другие – нечеткие и расплывчатые. Я поднес негатив к красной лампе. Пятна были разбросаны по всей пластинке, однако не складывались ни во что определенное; тем не менее, их появление весьма взволновало меня, и я вернул пластинку в проявитель. Несколько минут я наблюдал за ней, раз или два извлекая из раствора, чтобы внимательнее рассмотреть, однако так и не смог понять, какие очертания принимает изображение. И вдруг я заметил, что в одном из двух мест пятна как бы складываются в подобие кинжала, однако столь нечеткое, что в этом нельзя было быть уверенным. Тем не менее, сама идея, как вы можете представить, весьма взволновала меня. Я еще подержал пластинку в проявителе, а затем опустил ее в закрепитель и приступил к проявлению следующей. Процесс пошел, как положено, и очень скоро я получил отменный негатив, во всем аналогичный отснятому в предыдущий день – за исключением освещения. Я положил в закрепитель и эту пластинку, а потом быстро промыл обе и на десять или пятнадцать минут отправил в метиловый спирт, после чего отнес на кухню фотографа и просушил в печи.