Поющие кости. Тайны Д’Эрбле (сборник)

Ричард О. Фримен

Поющие кости. Тайны Д’Эрбле (сборник)

© Перевод. Н.С. Ломанова, 2015

© Перевод. Л.Г. Мордухович, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Поющие кости

Перевод с английского Н.С. Ломановой

Предисловие

Особое построение первых четырех рассказов настоящего сборника, вероятно, удивит читателей и критиков. Поэтому требуется разъяснение подхода к изложению текста, которое я и предлагаю вашему вниманию.

В традиционных детективных историях все концентрируется вокруг главного вопроса – кто совершил преступление. Личность преступника не раскрывается до самого конца повествования, а его разоблачение становится кульминацией всей книги.

Мне всегда казался ошибочным подобный подход. В реальной жизни знание личности преступника чрезвычайно важно для выявления причин преступления. Однако в художественном произведении, где такие причины не рассматриваются, интерес читателя должен быть прежде всего сосредоточен на неожиданных последствиях самых заурядных поступков, тайных причинно-следственных связях и вычленении решающих улик из множества фактов, на первый взгляд не относящихся к делу. Читатель прежде всего задается вопросом «Как было раскрыто преступление?», а не «Кто его совершил?». Иными словами, пытливый читатель в большей степени интересуется процессом, а не конечным результатом.

Однотипность всех детективных историй, где читатель узнает истину лишь в финале, побудила меня задать себе вопрос: возможно ли написать детектив, где читатель становится свидетелем преступления и узнает факты, на которых потом строится следствие? Сохранится ли интрига, если читатель будет заранее обо всем осведомлен? Мне казалось, что это никак не повлияет на его интерес к произведению, и в качестве эксперимента, призванного проверить мою правоту, я написал рассказ «Дело Оскара Бродского», где повествование как бы перевернуто и читатель с самого начала находится в курсе происходящих событий, в то время как сыщик пребывает в полном неведении и вся интрига держится на неожиданном значении самых тривиальных обстоятельств.

Знатоки по обе стороны Атлантики, включая редактора «Пирсонс мэгэзин», встретили такой подход с энтузиазмом, предложив мне написать еще несколько подобных историй.

Я написал еще три и объединил их в одну книгу, добавив туда вполне традиционный рассказ, чтобы читатели могли оценить достоинства обоих способов повествования.

Моряки, вероятно, заметят, что я позволил себе вольность, заменив плавучий маяк на отмели Гедлер свайным, что не соответствует действительности. Я отмечаю данный факт, желая избежать лишней критики и избавить читателя от необходимости указывать на мою ошибку.

Часть I

Дело Оскара Бродского

Глава 1

Механизм преступления

О совести наговорили множество всякого вздора. С одной стороны, существует такое понятие, как угрызения совести (или «приступы раскаяния»); с другой – имеется так называемая сговорчивая совесть, причем считается, что человеческое счастье или несчастье можно описать этими двумя понятиями. Грань между ними не всегда бывает четкой: при особо неблагоприятных обстоятельствах самая несгибаемая совесть может дать слабину, а колеблющаяся совесть, наоборот, приобрести несвойственную ей твердость. Есть и такие везунчики, вообще не имеющие совести, что дает им неоспоримые преимущества перед простыми смертными.

Примером мог служить Сайлас Хиклер. Глядя в веселое круглое лицо, светившееся доброжелательностью и постоянно озаряемое улыбками, вряд ли кто-то заподозрил бы в нем преступника. И менее всего его почтенная набожная экономка, ежедневно наблюдающая, как он с самым добродушным видом насвистывает веселые мелодии и с отменным аппетитом поглощает все, что ему подают за столом.

И все же главным источником его скромного, но вполне приличного дохода были виртуозные кражи со взломом. Рискованное ремесло с непредсказуемым исходом, однако при разумном подходе и определенной умеренности его опасность можно свести до минимума. А Сайлас являлся человеком благоразумным. Работал всегда в одиночку и планировал свои вылазки самостоятельно. Сообщников избегал, так что в случае чего свидетельствовать против него было некому и никто не бежал в припадке мстительности с доносом в Скотленд-Ярд. В отличие от большинства преступников его нельзя упрекнуть ни в алчности, ни в расточительности. Знал меру и срывал свой куш не слишком часто, все заранее продумывал, совершал набеги втайне, а выручку благонамеренно вкладывал в хозяйство.

Раньше Сайлас занимался торговлей бриллиантами, да и сейчас иногда совершал небольшие сделки. Его подозревали в нелегальной торговле бриллиантами в обход «Де Бирс», а кое-какие нескромные дилеры даже позволяли себе шепотком произносить зловещее словосочетание «скупка краденого». Но Сайлас, благодушно улыбаясь, продолжал гнуть свою линию. Он проявлял разумную осторожность, а его клиенты в Амстердаме были не слишком любопытны.

Таким являлся Сайлас Хиклер. Прогуливаясь по своему саду в сумраке октябрьского вечера, он выглядел типичным представителем среднего класса, скромным, но вполне преуспевающим. На нем был дорожный костюм, который он обычно надевал, совершая свои маленькие путешествия на континент. Во внутреннем кармане жилета лежал пакетик с бриллиантами, купленными в Саутгемптоне вполне легально, но без неуместных вопросов. Другой, гораздо более ценный, спрятан в каблуке правого ботинка. На диване в гостиной стоял собранный саквояж. Через полтора часа Сайлас должен был сесть в поезд и пересечь на пароме Ла-Манш, а пока он коротал время, бродя по увядающему саду и размышляя, куда вложить деньги от предстоящей сделки. Его экономка уехала в Велхэм за покупками и вернется не раньше одиннадцати. Он был один и немного скучал.

Сайлас уже собирался закончить прогулку и вернуться в дом, когда уловил звук шагов по грунтовой дороге, проходящей за его садом. Он остановился и прислушался. Поблизости не было никакого жилья, и дорога терялась на пустыре за домом. Какой-то посетитель? Вряд ли. К Сайласу Хиклеру редко наведывались гости. Шаги приближались, все громче отдаваясь на твердой каменистой тропе.

Сайлас подошел к калитке и с любопытством выглянул наружу. Отблеск от зажженной сигареты на мгновение высветил мужское лицо. Затем из темноты выступила смутная фигура и, приблизившись к калитке, остановилась. Незнакомец вынул изо рта сигарету и, выпустив облачко дыма, спросил:

– Скажите, эта дорога выведет меня к станции Бедхэм?

– Нет, но там дальше есть тропинка, по которой вы пройдете к станции.

– Тропинка, – проворчал незнакомец. – Я уже по ним находился. Пошел по дороге в Кэтли, чтобы добраться до станции, а потом какой-то осел подсказал мне короткий путь, и в результате я уже полчаса плутаю в темноте. К тому же я плохо вижу.

– А вы на какой поезд?

– Семь пятьдесят восемь.

– Мне тоже на него, но я собираюсь выходить только через час. До станции всего три четверти мили. Если хотите, можете зайти, тогда мы отправимся вместе, и вы уж точно не заблудитесь.

– Вы очень любезны, – поблагодарил незнакомец, взглянув через очки на темный дом. – Но… я думаю…

– Уж лучше здесь ждать, чем на станции, – радушно заявил Сайлас, широко распахивая калитку.

Чуть поколебавшись, незнакомец вошел и, отбросив сигарету, последовал за хозяином к дому.

В гостиной было темно, и лишь у стены чуть светился догорающий камин. Сайлас поднес спичку к газовой лампе, свисавшей с потолка. Заплясавшее пламя осветило комнату, и мужчины с любопытством оглядели друг друга.

«Бродский, ей-богу, он! – пронеслось в голове у Хиклера. – Не узнал меня, да и немудрено – после стольких-то лет, да и подслеповат старик».

– Присаживайтесь, сэр, – произнес он. – Может, подкрепимся, чтобы скоротать время?

Пробормотав что-то в знак согласия, Бродский положил на стул серую фетровую шляпу, поставил саквояж на край стола и, прислонив к нему зонт, опустился в небольшое кресло.

– Как насчет печенья? – предложил Хиклер, ставя на стол бутылку виски, сифон и свои лучшие хрустальные стаканы.

– Благодарю вас, не откажусь. Учитывая предстоящую поездку и после всех этих блужданий…

– Да, – согласился Сайлас. – Не дело пускаться в дорогу на голодный желудок. Вы не возражаете против овсяного печенья? Ничего другого у меня нет.

Бродский поспешил уверить, что очень любит овсяное печенье, и в подтверждение своих слов стал с аппетитом его поглощать, предварительно плеснув себе изрядную порцию виски. Ел он сосредоточенно и с увлечением, размеренно пережевывая каждую порцию, что никак не способствовало взаимной беседе, так что говорить пришлось в основном Сайласу, который первый раз в жизни почувствовал себя неуверенно. Было бы вполне естественным побеседовать о предстоящей поездке и ее целях, но именно этого Хиклер старался избежать. Он прекрасно знал, куда и зачем едет его гость, а интуиция подсказывала, что эту осведомленность лучше не показывать.

Бродский, известный торговец бриллиантами, вел свой бизнес с размахом. Скупал необработанные алмазы и считался в этой области большим знатоком. Особую слабость питал к камням необычной формы и размеров. Собрав очередную партию, сам отвозил ее в Амстердам и контролировал огранку. Будучи в курсе его дел, Хиклер ни минуты не сомневался, что Бродский едет в очередной вояж и в его потрепанной одежде спрятан бумажный пакетик с алмазами, стоивший несколько тысяч фунтов.

Бродский продолжал монотонно жевать, не вступая в беседу. Хиклер, сидевший напротив, говорил с нервозной оживленностью, не спуская с гостя приветливого взгляда. Ведь он сам специализировался на драгоценных камнях, прежде всего на бриллиантах. Столового серебра избегал – оно было слишком громоздким, к золоту, за исключением монет, прикасался редко, главным предметом его промысла являлись камни, которые без труда умещались в каблуке ботинка и могли быть реализованы без особых проблем. И вот теперь перед ним сидел человек, спрятавший в кармане пакетик, стоимость которого была не меньше дюжины его собственных уловов. Сколько же за него можно выручить? Хиклер взял себя в руки и быстро, хотя и несколько отвлеченно, заговорил. В голове у него бурлил поток мыслей, никак не связанных с его словесными рассуждениями.

– По вечерам стало холодать, – заметил он.

– Да, – кивнул Бродский и продолжил медленно двигать челюстями, громко дыша через нос.

«Тысяч пять по меньшей мере, – размышлял Хиклер. – А может, и все десять».

Он заерзал на стуле и попытался сосредоточиться на чем-то другом. Его рассудок повел себя довольно странно, и он с неудовольствием отметил это новое для себя состояние.

– Вы не интересуетесь садоводством? – спросил Сайлас.

Помимо бриллиантов и собственных доходов он имел еще одну слабость – фуксии.

Бродский издал слабый смешок.

– Разве что бываю на Хаттон-Гарден[1]… – Чуть запнувшись, добавил: – Я ведь живу в Лондоне.

От Сайласа не укрылась эта короткая заминка, и он с легкостью объяснил ее. Человек, везущий с собой целое состояние не совсем легального свойства, должен быть осторожен в высказываниях.

– Да, подобное занятие не для лондонца, – рассеянно обронил он, занявшись мысленными подсчетами.

Предположим, камни потянут на пять тысяч фунтов. Какой недельный доход они могут обеспечить? Его последние объекты принесли ему по двести пятьдесят фунтов каждый, и эти средства позволяли получать по десять шиллингов и шесть пенсов недельного дохода. При таком проценте пять тысяч фунтов равнозначны двадцати объектам с таким же недельным доходом, значит, десять фунтов в неделю – один фунт десять шиллингов в день – пятьсот двадцать фунтов в год – в общем, хватит на обеспеченную жизнь. А если сложить с тем, что он уже имеет, получается и вовсе солидный капиталец. С таким доходом он может кинуть свои инструменты в реку и всю оставшуюся жизнь прожить в комфорте, ничем при этом не рискуя.

Хиклер с беспокойством посмотрел на гостя и быстро отвел взгляд: в нем шевельнулось чувство, которое он безошибочно угадал. Нет, это надо пресечь в зародыше. Совершать насилие он всегда считал неблагоразумным. Был, конечно, один случай с полицейским в Вейбридже, но непредвиденный и неизбежный, и тот констебль сам напросился. Да, еще камердинер в Эпсоме, но этот старый идиот зачем-то завопил что есть мочи, и все произошло спонтанно, конечно, он очень жалеет о случившемся прискорбном происшествии. Но намеренное убийство с целью ограбления? На такое способен лишь сумасшедший.

Однако если уж решаться на безумный шаг, то более подходящего случая не придумаешь. Жирный кусок наживы, пустой дом вдали от проезжей дороги и соседей, позднее время, темнота – но ведь придется избавляться от тела. Спрятать труп – всегда проблема. Со стороны пустоши раздался гудок лондонского экспресса, и мысли Хиклера потекли в другом направлении. Подчиняясь им, он пристально посмотрел на Бродского, с отсутствующим видом потягивающего виски. С трудом отведя глаза, Хиклер резко вскочил со стула и, покосившись на каминные часы, вытянул руки над догорающим огнем камина. Ему вдруг захотелось поскорее покинуть дом. Почувствовав легкую дрожь, хотя ему было жарко, Хиклер посмотрел на дверь.

– Сквозит, – заявил он, вздрогнув. – Наверное, дверь плохо закрыта.

Пройдя через комнату, Хиклер широко распахнул дверь и выглянул в темный сад. Ему вдруг захотелось оказаться поскорее на дороге и прогнать безумные мысли, упорно донимавшие его сознание.

– Наверное, нам пора, – произнес он, тоскливо посмотрев в темное беззвездное небо.

Приподнявшись со стула, Бродский обвел глазами комнату.

– Ваши часы идут точно?

Сайлас кивнул.

– Сколько нам идти до станции?

– Минут двадцать пять – тридцать, – ответил Сайлас, невольно увеличив расстояние.

– Ну, так у нас в запасе более часа. Лучше посидим здесь. Не вижу смысла выходить раньше времени.

– Вы правы.

Сайлас немного постоял на пороге, зачарованно глядя в темноту. Потом осторожно закрыл дверь и повернул ключ в замке. Опустившись в кресло, он попытался продолжить беседу с безучастным Бродским, но слова застревали в горле. Его бросало в жар, мозг судорожно работал, в ушах тихо звенело. Он стал рассматривать своего гостя с каким-то новым, зловещим интересом, усилием воли отводил глаза, но затем снова бросал устрашающий взгляд на ушедшего в себя мужчину. В его голове мрачной чередой мелькали догадки, как бы воспользовался обстоятельствами настоящий преступник – кровавый и безжалостный, – и он невольно ставил себя на его место. Из разрозненных фрагментов складывалась картина воображаемого убийства с четко разработанной последовательностью действий.

Хиклер тяжело поднялся со стула. Сидеть напротив человека со столь драгоценным грузом было просто невыносимо. Порыв, столь удививший и напугавший его, все больше выходил из-под контроля. Оставшись в комнате, он уже не сможет побороть его, и тогда… Сайлас весь сжался от ужасной мысли, но руки у него так и чесались завладеть бриллиантами. Ведь, невзирая на свою умеренность в наживе, он оставался преступником по натуре. Хищником. Его добыча всегда была краденой или взятой силой. И любые неохраняемые ценности пробуждали в нем хищнические инстинкты и страсть непременно завладеть ими. Нежелание упустить бриллианты захватило его целиком и лишило способности сопротивляться. Однако Хиклер предпринял еще одну попытку предотвратить неизбежное. Он решил не общаться с Бродским до выхода из дома.

– Прошу меня извинить, но я хочу обуть другие ботинки. Погода может измениться, а в промокшей обуви путешествовать не слишком комфортно.

– Да, и к тому же опасно для здоровья, – заметил Бродский.

Сайлас прошел в кухню, где стояли его прогулочные ботинки на толстой подошве, тщательно отмытые и начищенные до блеска. Он не собирался переобуваться для поездки, поскольку бриллианты спрятаны в каблуках ботинок, которые были сейчас на нем. Но он все-таки сменит ботинки, а потом передумает – это поможет как-то скоротать время. Сайлас глубоко вздохнул. Покинув гостиную, он почувствовал облегчение. Возможно, если он посидит в кухне, искушение исчезнет. Бродский отправится на станцию, возможность будет упущена, опасность минует… но вот бриллианты…

Медленно расшнуровав ботинки, Хиклер поднял голову. Бродский сидел за столом спиной к кухонной двери. Он перестал жевать и сосредоточенно свертывал папиросу. Сайлас тяжело задышал и, скинув ботинок, сидел неподвижно, упершись взглядом в спину Бродского. Он расшнуровал второй ботинок, стянул его с ноги и положил на пол.

Скрутив папиросу, Бродский зализал бумагу, убрал кисет и, смахнув с колен крошки табака, стал шарить по карманам в поисках спичек. Внезапно Сайлас поднялся со стула и медленно двинулся по коридору в гостиную. Он крался, как кот, беззвучно дыша через полураскрытый рот, пока не оказался на пороге комнаты. Лицо раскраснелось, широко раскрытые глаза ярко блестели в свете лампы, в ушах стучала кровь.

Бродский чиркнул спичкой, прикурил и, задув спичку, бросил ее в камин. Опустив коробок в карман, стал с наслаждением курить. Сайлас медленно и бесшумно вошел в гостиную и по-кошачьи подобрался к стулу, на котором сидел Бродский, причем так близко, что ему пришлось отвернуться, чтобы тот не уловил его дыхания. Полминуты Хиклер стоял неподвижно, словно символическая фигура смерти, устремившая ужасный взгляд в макушку ничего не подозревавшего торговца бриллиантами. Сайлас быстро и беззвучно дышал, а его пальцы медленно двигались, словно щупальцы гигантской гидры. Потом так же бесшумно он попятился к двери и, развернувшись, удалился на кухню.

Там он перевел дух. Цель оказалась близка. Жизнь Бродского висела на волоске. Все оказалось очень просто. Если бы в руках у него было что-то тяжелое, например молоток или камень… Неожиданно Хиклер заметил металлический стержень, оставленный рабочими, строившими новую теплицу. Это был обрезок чугунной стойки длиной около фута и толщиной три четверти дюйма. Если бы минуту назад у него в руках оказалась эта штуковина…

Он поднял обрезок, взвесил его в руке и поднес к голове. Серьезное орудие и к тому же бесшумное. Вполне годится для его замысла. Нет, лучше положить его на место.

Но Сайлас этого не сделал. Подойдя к двери, он снова посмотрел на Бродского. Тот по-прежнему сидел к нему спиной, периодически выпуская дым.

Вдруг в Хиклере произошла разительная перемена. Его лицо побагровело, приобрело свирепое выражение, вены на шее вздулись. Вынув часы, он посмотрел на время и быстро убрал их в карман. После чего бесшумными шагами двинулся в гостиную.

Остановившись за стулом, на котором сидела жертва, он занес руку с обрезком над ее головой. Услышав легкий шорох, Бродский оглянулся как раз в тот момент, когда металлический стержень со свистом рассекал воздух. Цель сместилась, и убийца промахнулся, лишь слегка задев голову жертвы. Слабо вскрикнув, Бродский вскочил со стула и схватил нападавшего за руку. Животный страх, казалось, придавал ему силы. Началась отчаянная борьба – мужчины, сцепившиеся в смертельной схватке, неуклюже топтались на полу, раскачиваясь и напирая друг на друга. Стул перевернулся, пустой стакан слетел на пол и вместе с очками Бродского был раздавлен ногами дерущихся. Бродский снова закричал – громко, жалобно и пронзительно, чем поверг Сайласа в немалый испуг: а вдруг его услышит какой-нибудь случайный прохожий. Собрав все силы, он опрокинул свою жертву на стол и, схватив угол скатерти, запихнул его Бродскому в рот, открытый для очередного вопля. Целых две минуты оба оставались неподвижными, напоминая зловещую аллегорическую скульптуру. Когда подергивания жертвы прекратились, Сайлас ослабил хватку, и бездыханное тело съехало на пол.

Все было кончено. Так или иначе, но дело было сделано. Сайлас выпрямился, тяжело дыша и вытирая пот со лба. Взглянув на часы, он увидел, что они показывают без одной минуты семь. Значит, все это заняло не больше трех минут. У него оставался час, чтобы замести следы. В семь двадцать должен был пройти товарный поезд, а до железной дороги было не больше трехсот ярдов. И все же не стоило терять время. Хиклер снова обрел самообладание и был озабочен лишь тем, что кто-то мог услышать крики Бродского. Остальное не составляло труда.

Он наклонился и, осторожно вытащив ткань из плотно сжатых зубов Бродского, стал тщательно обыскивать его карманы. Вскоре он нашел то, что искал, и, вытащив бумажный пакетик, внутри которого перекатывались твердые крупицы, искренне поздравил себя, ничуть не сожалея о содеянном.

Потом Хиклер деловито приступил к уборке, не забывая поглядывать на часы. Несколько капель крови упало на скатерть, на ковре под головой убитого тоже темнело кровавое пятно. Сайлас принес из кухни воду, щеточку для ногтей, сухую тряпку и стал затирать пятна на скатерти, не забыв при этом и о крышке стола. Смыв пятно с ковра, он подложил под голову убитого лист бумаги, чтобы больше не испачкать ворс. Разгладив скатерть, поднял стул, положил раздавленные очки на стол, потом поднял с пола растоптанную сигарету и швырнул ее под каминную решетку. Осколки стекла от разбившегося стакана и очков Бродского он тщательно смел в совок, затем высыпал их на лист бумаги и тщательно рассортировал. Вынув стекло от очков, Сайлас положил его на отдельный лист бумаги, а все остальное свалил обратно в совок и, торопливо надев ботинки, отнес его в мусорную кучу за домом.

Пора было идти на станцию. Торопливо отрезав кусок шпагата от мотка, Сайлас, связав саквояж и зонтик, повесил их на плечо убитого. Потом завернул осколки очков в бумагу и засунул вместе с оправой в карман. Подняв тело, Сайлас перекинул его через плечо – Бродский был маленьким и щуплым и вряд ли весил больше девяти стоунов. Вполне посильная ноша для крупного, атлетически сложенного мужчины, каким был Хиклер.

Снаружи была кромешная темнота. Выглянув из задней калитки на пустырь, отделявший его дом от железной дороги, Сайлас убедился, что дальше двадцати футов ничего не разглядишь. Прислушавшись и не услышав ни звука, он вышел, тихо закрыл за собой калитку и быстро устремился к железной дороге. К сожалению, его передвижение было не столь бесшумным, как он рассчитывал.

Торфяная земля заглушала его шаги, однако покачивающиеся саквояж и зонт стучали друг о друга и затрудняли передвижение.

До путей было всего триста ярдов. Обычно Сайлас добирался до них за три-четыре минуты, но сейчас мешала его ноша и частые остановки, чтобы прислушаться. До ограды, отделявшей пути от пустыря, он добрался за шесть минут. Там остановился и вновь прислушался, настороженно вглядываясь в темноту. Но вокруг не было ни души. Раздавшийся вдали свист паровоза заставил его поторопиться. Перевалив труп через ограду, дотащил его до ближайшего крутого поворота.

Там он положил тело ничком, так чтобы шея оказалась на ближнем рельсе. Вынув складной нож, Сайлас перерезал узел на шпагате и освободил саквояж и зонт. Бросив их на полотно рядом с телом, он аккуратно спрятал шпагат в карман, не заметив, что небольшой обрывок от узла упал на землю.

Паровоз пыхтел и громыхал уже совсем близко. Сайлас быстро достал из кармана оправу от очков и пакетик с осколками. Очки он бросил рядом с головой убитого, а осколки, предварительно высыпанные на ладонь, разбросал вокруг оправы. Он успел как раз вовремя. Шум поезда становился все ближе. Сайласа так и подмывало остаться и посмотреть на финал, который превратит убийство в несчастный случай или самоубийство. Но это было небезопасно. Лучше убраться подальше, пока его кто-нибудь не увидел. Он торопливо перелез через ограду и поспешил через пустырь к своему дому.

Хиклер был уже у калитки, когда шум, донесшийся с путей, заставил его застыть. Он услышал длинный свисток, визг тормозов и грохот сталкивающихся вагонов. Стук колес сменился свистом вырывающегося из трубы пара.

Поезд остановился!

На секунду Сайлас замер, у него перехватило дыхание и отвисла нижняя челюсть. Но потом он быстро подбежал к калитке и, проскользнув внутрь, тихо опустил щеколду. Он был не на шутку озабочен. Что там могло произойти? Ясно, что машинист увидел тело. Но что там делается сейчас? А вдруг к нему придут? Сайлас вошел в кухню и прислушался – в любую минуту могли постучать в дверь, – потом вернулся в гостиную и осмотрелся по сторонам. Там царил полный порядок, но на полу лежал железный обрезок, который он бросил во время драки. Сайлас поднял его и поднес к лампе. Крови на нем не было, только прилипла пара волосков. Рассеянно вытерев обрезок о скатерть, Сайлас отнес его на задний двор и бросил через забор в крапиву. Ничего криминального в этой железяке не было, просто она вызывала у него зловещие воспоминания. Пора было идти на станцию. Рановато, конечно, ведь еще только двадцать пять минут восьмого, но Хиклер не хотел, чтобы его застали дома. Шляпа и саквояж с пристегнутым зонтом лежали на диване. Хиклер надел шляпу, подхватил саквояж и направился к двери, но быстро вернулся, чтобы загасить лампу. Когда он поднял руку, чтобы прикрутить горелку, взгляд его случайно упал на стул, где лежала серая фетровая шляпа Бродского. Сайлас похолодел, на лбу выступил холодный пот. Еще одно мгновение, и он бы, загасив лампу, ушел… Рванувшись к стулу, он схватил шляпу и заглянул внутрь. На подкладке была четкая надпись: «Оскар Бродский». Одной этой шляпы достаточно, чтобы отправить его на виселицу. А что, если с обыском нагрянут сейчас?