Она доведена до отчаяния

– Я вам скажу, что она делает целыми днями, – влезла бабка. – Сидит на кухне и слушает кое-кого по радио. Вы заполучили настоящую поклонницу!

Я чуть не наступила с размаху ей на ногу.

– Я?! Кто бы говорил!

– Мы ее и назвали в честь Долорес дель Рио, – улыбнулась мама. – В юности я раз пятьдесят смотрела «Путешествие в страх».

– Знаешь, что означает имя Долорес? – спросил меня Джек.

Я пожала плечами.

– По латыни это скорбь. Слушай, леди печального образа, почему ты такая грустная?

Они вчетвером уставились на меня, а я уставилась в стол. В комнате стало тихо. Мне вдруг действительно стало грустно – как будто захлестнула печаль.

– Кто это здесь грустная? – с вызовом спросила я.

Мама начала рассказывать длинный анекдот, который слышала на работе, но остановилась и издала притворный вопль, запрокинув голову так, что я увидела ее пломбы.

– О нет! Я забыла, чем закончилось!

Джек принялся ее дразнить, и она ткнула его в бок. Рита, смеясь, раздавала второе.

На вкус мексиканская еда оказалась огненной и божественной. Я вытерла пот с верхней губы, глядя, как Джек пьет вино.

– Знаете, что? – сказала я. – Эта штука такого же цвета, как ваша машина!

Получилось глупо, я сразу почувствовала себя дурой.

Джек широко мне улыбнулся.

– Миссис Холланд, – заметил он, – ваша внучка просто гений. Если бы она еще перестала тянуть мелочь из церковной кружки…

Бабка на секунду растерялась, но поняла, что это шутка, и тогда ее глаза засияли за очками в золотой оправе. Она скромно шлепнула Джека по руке.

– Привирай, привирай, вот я тебе задам, – засмеялась она.

Джек схватил красное сомбреро и нахлобучил на маленькую бабкину голову. Шляпа оказалась слишком велика и наделась до носа, согнув одно ухо.

Я затаила дыхание, ожидая, что бабка сейчас одним махом испортит чудесный вечер, но, к моему изумлению, помпоны затряслись от ее хохота. Я в первый раз увидела, как бабушка осмелилась подурачиться.

Лежа в кровати и вспоминая события вечера, я чувствовала такой прилив энергии, будто через меня шел электрический ток. «Ни за что не заснуть», – сказала я себе и задремала, усыпленная поисками ответа на вопрос, отчего мне грустно.

Я проснулась не сразу, удивившись незнакомым скрипучим звукам. В полусне мне показалось, что это котята Джанет Норд каким-то образом оказались у меня в комнате. Но тут же я поняла, внезапно и окончательно, что это скрипят и стонут кроватные пружины над моим потолком. Слышалось приглушенное бормотание – ничего похожего на разговоры за мытьем посуды. Я разобрала только одно слово Риты: «Пожалуйста».

Я понимала, что это не мое дело, что подслушивать некрасиво и надо отвлечься чем-то отрезвляющим – Иисус, умирающий на кресте, пули, разносящие голову президенту Кеннеди, иглы с тушью, втыкаемые в клиентов Роберты. Но мышцы бедер сладко сводило, а мысли стремительно становились «нечестивыми», как любила выражаться сестра Маргарет Фрэнсис на собрании только для девочек. Я представляла их на третьем этаже, полуобнаженных и нетерпеливых, как любовники на обложках романов. Я медленно подтянула к себе подушку, целуя ее сперва закрытым ртом, а потом открытым. Кончик языка коснулся сухой ворсистой ткани.

– Пожалуйста, – прошептала я. – Пожалуйста.

Наутро я проспала сборы Спейтов на работу. В пол-одиннадцатого я нехотя вылезла из постели и сошла вниз. Съев две тарелки подушечек с какао, я полистала «Историю монахини», которую Рита вчера дала мне почитать.

– Вещи, которые ты собиралась снять с веревки, так и висят, – проворчала бабушка, проходя через кухню. Я наугад открыла главу и начала читать. Бабка нудила о работе по дому, девушках в ее времена и как хорошо, что через две недели начнутся занятия в школе.

После ленча я слушала программу Джека по радио. Я ожидала услышать посвящение песни Долорес дель Рио или какой-нибудь намек на мексиканское меню, но максимум, чего дождалась, – песни в исполнении Герба Алперта и «Тихуаны брасс».

Бабка решительно встала между мной и телевизором, где шла очередная серия «Как вращается мир». Я сидела боком на стуле в гостиной, равнодушно дуя на комок ниток в попытке заставить его парить в воздухе.

– Вещи так и висят, мисс Чесотка-в-заднице, – сказала она. – И посуда после завтрака и ленча еще не вымыта. В мое время ленивых девчонок пороли!

– «Пароле, пароле, пароле», – издевательски запела я.

Бабка ударила меня по руке – сильнее, чем я ожидала. Кожу словно обожгло.

– И еще они не смели дерзить старшим!

– Что это ты меня щекочешь? – спросила я.

В четыре часа я услышала дребезжанье «МГ» Джека. Его шаги послышались сначала вверх, а затем вниз по лестнице. Застонали водопроводные трубы, и я поняла, что он вышел помыть машину. Когда я пошла к себе наверх, дядя Эдди насмешливо улыбнулся мне из-за стекла.

С наблюдательного пункта из-за занавесок в ванной я смотрела, как Джек появляется и исчезает за простынями и полотенцами, которые метались и трепетали на веревке. Наши с матерью личные вещи там тоже сушились: два маминых черных лифчика и мои страшные плотные панталоны, причем одни рваные в поясе.

Джек облачился в обрезанные до шорт джинсы и выцветшую фуфайку наизнанку, с отпоротыми рукавами. Обуться он не потрудился. Насвистывая, он намыливал свою маленькую машину. Я вспомнила, как непривлекательно оттопыривалась губа у Риты из-за жвачки, когда она смеялась. Она милая, но некрасивая, и ей надо что-то делать с короткими жидкими волосами. Такая, как есть, она его не заслуживает.

Присев на корточки, Джек скреб проволочные спицы колес. Его ноги были мускулистыми и более волосатыми, чем я себе представляла.

За вчерашним ужином мать вела себя как… это слово одноклассницы писали в тетрадке отзывов. Нагибалась и легонько шлепала Джека, когда он ее дразнил. Возбужденная, вот что это за слово. Мама и ее глупый риск, ее черные кружевные бюстгальтеры.

Зеленый садовый шланг дрожал между ног Джека – он обливал и вытирал хромированные части. Проходя мимо веревки с бельем, он поглядел на мои трусы, поднялся по лестнице и ушел к себе в квартиру.

Одри Хепберн с обложки «История монахини» смотрела прямо мне в душу с моей неубранной кровати. Ее волосы были скрыты белоснежным апостольником, большущие глаза смотрели испуганно.

– Чего уставилась? – спросила я. – Так тебя разэтак!

Я впервые произнесла такую непристойность. По спине пробежала дрожь от сознания собственной силы.

После чего я села на кровать и разрыдалась. Долорес Прайс, леди печального образа.

Когда мама вернулась с работы, я тихонько вышла на площадку лестницы и подслушала бабкины жалобы:

– Если бы ты ей не позволяла… Пока она живет в этом доме…

– Я с ней поговорю, – сказала мама, упирая на «я». – Я занесу белье в дом.

Когда она поднялась и постучала, я уже была готова к защите. «Сама перестань вести себя как подросток! – скажу я. – Когда ты уже повзрослеешь, чтобы близким за тебя не краснеть?»

Но вместо критики мама присела на кровать и обняла меня.

– Давай с тобой сходим в кино, – предложила она. – Или по магазинам, или еще куда-нибудь.

Верх «Бьюика» был поднят – день выдался пасмурный и дождливый. Мы с матерью возвращались домой из Провиденс.

Мы выехали утром и позавтракали в кафе, затем купили две новые школьные формы мне и мохеровые свитера нам обеим. Простояли полчаса в очереди, чтобы попасть на утренний показ «Ночи после трудного дня», но девушки перед нами и за нами визжали при виде постеров с героями фильма в витринах кинотеатра, а мать забыла принять свои таблетки и боялась, что ее нервы этого не выдержат. Я немного подулась, но согласилась на «Мэри Поппинс».

– Тебе какие парни нравятся? – спросила я маму.

– Не знаю, – ответила она. – Высокие, смуглые и при деньгах. Как Вик Деймон – что он там, свободен?

– Нет, серьезно, – настаивала я. – Вот такой, как Джек, по-твоему, красивый?

Мать ударила по тормозам – почему, я не поняла – и рассмеялась:

– Какой Джек? Джек Фрост? Или Джек Бенни?

– Наш Джек, с третьего этажа.

– О-о, не знаю, – протянула она. – Я об этом не думала. Они с Ритой такая красивая пара, она же просто живая куколка, – мать включила радио.

– У нее рот некрасивый.

– Ты слишком строга. Я нахожу ее очаровательной.

– Тебе не кажется, что Джек чем-то похож на твоего брата? На снимке, висящем на лестнице, он напоминает Джека.

– Эдди? Да нет, не очень. Хотя сейчас, когда ты сказала… Правда, Эдди был смуглее и ниже ростом.

Она выключила радио. Дворники чуть поскрипывали.

– Жаль, что лето кончилось, – вздохнула я. – Ненавижу эту школу, у меня там ни одной подруги.

– В этом году все будет иначе, – пообещала мать. – Господи, восьмой класс – поверить не могу!

– Если мне там будет плохо, можно я перейду в другую школу?

– Не будет тебе плохо, – заверила мать. – Я на это даже отвечать не хочу. Прикури мне сигарету, а?

Я чиркнула спичкой, затянулась и передала ей сигарету. Затем взяла вторую, для себя. Мы молча курили. Покрышки «Бьюика» свистели по мокрому асфальту.

– Почему вы с бабушкой никогда не говорите о дяде Эдди? – спросила я.

– Кто сказал?.. Что ты хочешь знать?

– Ну, вот ты плакала, когда он утонул?

– Конечно, плакала.

– Он меня хоть успел увидеть?

– Много раз. Тебе тогда примерно годик был. Он все дразнил меня, что ты не мальчик. Брал тебя на руки и называл Фредом… Господи, эти похороны… Это было ужасно. Он так любил жизнь…

– А бабушка плакала?

Мать выключила дворники.

– Не знаю. Передо мной – нет.

– Даже по собственному сыну?!

– Она очень злилась из-за его смерти – помню, все время хлопала дверьми, крышками кастрюль, кухонными шкафчиками. Эдди всегда был шальной – вечно испытывал судьбу.

– Рисковал, – поправила я. Ненавижу бабку, эту бессердечную тварь.

– Правда, Джулия Эндрюс хорошо сыграла Мэри Поппинс? – спросила мама. – Такая милая.

– А в жизни, наверное, капризная хамка. – Я снова включила радио и покрутила ручку настройки, пока не нашла «Уис». Песня закончилась. Послышался голос Джека. Я сделала громче, и голос заполнил машину.

– Может, бровями, – задумчиво произнесла мать.

– Что?

– Брови Джека такие же, как у Эдди. И голубые глаза, в которых варится очередная шалость.

Когда мы вернулись домой, я забрала радиоприемник, даже не взглянув на бабушку. У себя в комнате примерила одну из новых форм. Вторая, большего размера, тоже сидела неплохо.

Джек договорил глупую шутку, и зазвучал орган – вступление к «Наш день придет». Я подарила эту пластинку Джанет на день рожденья. Мы распевали песню дуэтом, сидя на заднем сиденье в машине Нордов. Джанет не писала мне уже несколько месяцев.

Я встала и заперла дверь.

Щетка для волос превратилась в микрофон. Я пела перед зеркалом для озорных голубых глаз Джека.

Наш день придет,Стоит лишь еще немного подождать…

То, как двигались мои губы, выговаривая слова песни, пробуждало ощущение сексуальности – и печаль. Свободную руку я сунула под школьную форму.

Ну и что, сказала я себе. Если это делает Рита, бабушкина фарфоровая куколка…

Я закрыла глаза. Щетка упала на пол. Мои руки бродили между ног, по бедрам, по повлажневшим трусам. Руки Эдди. Руки Джека.

Глава 6

Уже в восьмом часу в первый школьный день я вошла в кухню в колючей шерстяной форме.

– Па-пам, – пропела мать. Я зло посмотрела на нее.

Мне пришло в голову, что по утрам мы с Джеком выходим из дома в одно и то же время, и Сент-Энтони ему по пути на работу. Я уже успела навоображать, как подъеду на «МГ», лавируя между автобусами, таинственно улыбнусь Джеку и распахну дверь в новообретенную популярность. Волосы у меня станут гладкими и прямыми, как у Марианны Фейфул, и к обеду я стану президентом класса.

Но в это душное утро Джек уехал рано. Бабушка поставила передо мной тарелку манной каши и включила настольный вентилятор. Мать отказывалась воспринимать окончание летних каникул как трагедию и болтала о своем новом увлечении – «Пуховках для пудры», женской лиге боулинга. Они с бабкой проводили меня до дверей. Мама стиснула мне руку и сказала, что я красавица. Пока я тащилась полмили до школы, волосы свились в мелкие колечки. Потная рука оставила след на новой синей тетради.

Напутствие сестры Сретения было обязательным для восьмых классов Сент-Энтони. Маленький жесткий наггет в юбке, на который не действовали ни жара, ни духота, она начала наш год с напоминания правил поведения. Озвучивая основные догматы, сестра постукивала кривым указательным пальцем по школьной доске. Нам, восьмому классу, поручалось подавать младшим пример благонравия. Сестра Сретение намекнула, что ужасные кары обрушатся на головы неблагоразумных учениц, – тут она поглядела прямо в глаза Розалии Писек – которые не воспримут ее слова всерьез.

Все утро мы заполняли анкеты и списывали политику школы и правила поведения на занятиях к себе в тетради. Ленч я съела в привычном окружении пустых складных стульев.

Днем мы получили урок «демократии в действии», выбрав Кэти Махони президентом класса на третий срок. За весь день со мной заговорили всего две одноклассницы.

За ужином мама монотонно твердила, чтобы я не спешила. Они с бабушкой бросали меня одну на весь вечер: бабка ехала на бинго, а мама торопилась к кеглям и дорожкам «Пуховок для пудры».

Сестра Сретение задала нам кучу страниц из естествознания и религии.

В зеркале я видела, как мать промокает салфеткой накрашенные губы – к боулингу она готовилась с той же страстью, что и к свиданиям.

– Не расстраивайся и не волнуйся, но я предполагаю, что у меня рак желудка.

– Долорес, это все нервы. Бабушка говорит, Рита всю неделю будет выходить во вторую смену. Ей, бедняжке, это ужасно не нравится.

– Не меняй тему. Ты должна отвести меня завтра к врачу. У меня внутри явно растет опухоль!

Мать наклонилась и начала расчесывать свои светлые волосы сверху вниз.

– Иисусе, – воскликнула она, – надеюсь, ты не беременна?

Через острый вырез блузки я видела ее черный кружевной лифчик и прыгающие груди.

– Сама-то ты не беременна? Это же ты у нас гуляешь с бойфрендами.

Мать выпрямилась и наставила на меня щетку:

– Не распускай язык!

Бабушка стояла в дверях, сжимая сумку и хмурясь.

– Я сказала Джуди Мамфи – без четверти семь, Бернис. В прошлый раз ты нас привезла слишком поздно, пришлось садиться на заднем ряду, около шумных вентиляторов, создававших сквозняк. Мы весь вечер мерзли, а бедная Джуди не могла даже расслышать числа.

– Мама, иди в машину, я сейчас приду.

Мать наклонилась и поцеловала меня.

– Не форсируй события, детка, и все будет хорошо. Мне надо бежать. Вся эта ерунда с желудком – просто нервы, или жирная пища, или несварение. Уж ты мне поверь, сестра Мария Картофельные Чипсы.

– Когда ты в следующий раз сойдешь с ума, я тебе тоже скажу, что это все жирная пища. Посмотрим, как тебе это понравится.

У мамы вытянулось лицо. Она вышла из комнаты и сбежала по лестнице, хлопнув входной дверью.

Я взяла салфетку с комода и принялась рассматривать цепочку из трех коралловых «О», которые оставила помада. Они напоминали китайскую головоломку из колец, которую давным-давно купил мне отец. Несколько дней я сидела за складным столом на Картер-авеню и безуспешно пыталась ее разобрать. Папа не звонил мне с начала лета. Когда я спросила маму, переводит ли он нам алименты, она ответила, что мы прекрасно справляемся – если мне что-нибудь нужно, я должна сразу ей сказать. Бабушка ответила прямо: нет, не переводит.

В тату-салоне было темно, но в глубине дома горел свет. У бокового входа стоял мотоцикл – он был там припаркован всю неделю. В тишине послышался смех Роберты. На Пирс-стрит зажглись фонари.

Я села в коридоре у тумбочки с телефоном и начала набирать номер Джанет Норд, однако повесила трубку. Целую вечность – минуты две – я напряженно вспоминала наш старый телефонный номер на Боболинк-драйв. В конце концов, достав домашнее задание, я, недовольная, уселась за кухонный стол.

– Йе-ху!

Руки Джека были прижаты козырьком к бровям. Очертания фигуры казались размытыми за сетчатым экраном черного хода.

– Что я наделал, дель Рио? – засмеялся он. – Напугал тебя?

– Да нет, – ответила я. – Я просто занималась.

– Прости, что беспокою, но у нас вентилятор отрубился, а я не могу найти свой филлипсовский шуруповерт. У твоей бабушки отвертки не найдется?

– Можете поискать, – разрешила я. – Заходите.

На Джеке были только шорты из старых джинсов. Я отвела взгляд.

– Слушай, вот жара, да? У нас на кухне хоть стейки жарь на линолеуме.

Я выдвинула ящик, где у бабки лежали инструменты.

– Может, здесь есть?

Он запустил руки в ящик, перебирая инструменты. Глядя на него, я то надевала, то сбрасывала шлепанцы.

– Все есть, а нужного нет, – приуныл он.

– А-а. Ну, извините.

– Ничего. Все равно мотор перегорел, наверное. Думал разобрать и поглядеть, все равно заняться нечем.

– Мама говорила, Рите поменяли смены?

– Да. Ну, я пошел. Кстати, если тебя нужно подвезти до школы, только скажи. Я проехал мимо тебя сегодня утром. Мне по дороге.

– Проехали? Правда? Ладно, спасибо.

Сетчатый экран снова захлопнулся, заскрипели ступеньки боковой лестницы. Я вернулась к главе по естествознанию.

Джек сидел на своем крошечном крыльце – было слышно, как он насвистывает.

Я умылась в кухонной раковине, пошла к себе в комнату и переоделась в розовую полосатую блузку из жатки. Спустившись, выдернула вентилятор из розетки так резко, что на секунду испугалась – провод лопнет. Потом намотала шнур на руку, сунула ноги в шлепанцы и пошла наверх, к нему.

Он сидел на площадке, свесив ноги с края. В сумерках виднелся только горящий конец сигареты.

– Можете этот пока взять, если хотите, – предложила я, протягивая вентилятор. – Мне он не очень нужен.

– О, да не стоило… Точно можно?

– Держите.

Рядом с ним высилась незаконченная пирамида пивных банок. Джек положил сигарету на край площадки – горящим концом в воздухе – и протянул руку за вентилятором.

– Ты умница, – похвалил он. – Хочешь колы? Или тарелочку мороженого?

– Нет, спасибо.

– Точно не хочешь?

– Ну… – Я засмеялась. – Разве что мороженого.

Джек встал и пошел к себе в квартиру. Обернувшись, я смотрела на его голую спину, пока он ходил по кухне.

– Как с тобой обращаются в школе? – спросил он из кухни. – У нас только ванильное.

– Годится, – сказала я.

Я тоже свесила ноги с площадки и стряхнула шлепанцы. Они беззвучно упали на землю. Напротив, у Роберты, погас свет. Я подняла сигарету Джека и покатала между пальцами, сбросив столбик пепла длиной в дюйм.

Джек вышел, держа одной рукой мое мороженое, другой – бабкин крутящийся вентилятор, а согнутым локтем – баночку пива. От вилки вентилятора в дом тянулся удлинитель. Я подвинулась, давая место, и села по-турецки возле пирамиды пивных банок.

– Как угадать, что в твоем холодильнике побывал слон? – спросил он, садясь рядом со мной и отпивая пива. Его волосатая нога на секунду коснулась моей.

Я пожала плечами.

– На сливочном масле следы останутся.

Мой смех прозвучал фальшиво.

– Ну, рассмешили, – сказала я. – Обожаю слушать вашу передачу.

Джек улыбнулся и глотнул еще пива. Вентилятор жужжал невероятно громко.

– Я рад, что хоть кому-то нравится, – произнес он наконец. – Менеджер радиостанции считает мой юмор слишком – как он выразился? – оторванным от жизни. Говорит, мне нужно четче понимать запросы аудитории среднего возраста в Новой Англии.

Он сделал несколько больших глотков из банки, потянулся через меня и добавил ее в свою пирамиду.

– Если он не возобновит со мной контракт, мне кранты.

От этого слова я вздрогнула.

– Вам нужно на радиостанцию, которая играет приличную музыку, – предположила я. – Вы слишком хороши для этих старых пердунов.

– Что сказала бы на это твоя бабушка? – спросил он.

– Кстати, о старых пердунах, – сказала я.

Он хохотнул:

– Да брось ты, она очень приятная старушка.

– Это вам так кажется. У мамы был брат, который погиб в девятнадцать лет, так бабка даже слезинки не проронила. По родному сыну!

– Может, она плакала, когда никто не видел. Люди много чего делают тайно. А как он погиб?

– Утонул. Странно, ведь мои бабушка с дедушкой с отцовской стороны тоже утонули. Из-за урагана. Это было очень давно, я еще не родилась. Получается, у меня по обеим сторонам есть утонувшие родственники.

– Какой-то невеселый у нас разговор, – засмеялся Джек.

У меня запылали щеки. Я замолчала и принялась за мороженое.

С третьего этажа Пирс-стрит выглядела иначе – меньше и аккуратнее.

– Ну что, – сказала я, – пойду засяду за уроки.

Но первым поднялся Джек.

– Посиди еще, – попросил он. – Ты хорошая компания. Я сейчас вернусь.

В их туалете загорелся свет, и я услышала, как он мочится.

Он вышел с новой банкой пива.

– Я бы с удовольствием куда-нибудь перешел, можешь мне поверить. Мной интересуется радиостанция в Портсмуте, Нью-Гэмпшир, одна из крупнейших, но Рита не хочет переезжать.

– Я тоже не хочу, чтобы вы переезжали. До вас тут было так тоскливо. Леди, живущая здесь перед вами, была пьяницей и держала тупую мелкую собачонку.

Джек улыбнулся мне, поглаживая шерсть у себя на груди.

– Да-а?

– Да.

Он коснулся моей руки.

– Ты умеешь хранить секреты? – спросил он.

Струя воздуха от вентилятора прошла по спине, и меня передернуло. Ложка звякнула о тарелку с мороженым.

– Да, – ответила я.

– Она не хочет переезжать, потому что ждет ребенка.

– Рита беременна?!

Джек подтянул колено к груди и отпил пива.

– Жизнь – дерьмо, – сказал он. – Может, твоему дядюшке-утопленнику еще повезло… У нее уже было два выкидыша.

– Два?!

– Из-за этого мы уехали из Ньюарка, и мне пришлось уйти с предыдущей работы. Я вел утреннее шоу – пятьдесят тысяч потенциальных слушателей, возможность быть на виду у парней из Нью-Йорка… Тебе надоело меня слушать? Скажи.

– Не надоело.

– Она взбесится, если узнает, что я тебе все это рассказываю. «На этот раз, Джеки, все будет хорошо, обещаю, – говорит. – Даже если что-нибудь случится, со мной все будет в порядке». Может, ты заметила, что мое мнение не играет роли в ее маленьких решениях? Улавливаешь? Тут ребенок на подходе, а Рэндольф заявляет, что я слишком… как это… оторван от жизни. Говорит, еще посмотрит, как пойдут дела, прежде чем возобновит со мной контракт. Погоди, что начнется, когда Рита об этом узнает – она же выкинет ребенка из другой дыры!

У меня в желудке словно лег камень.

– Я лучше пойду, – отметила я, но не двинулась с места.

– Долорес дель Рио, – произнес он. – Мы с тобой против плохих людей, правда?

Я не ответила. Он коснулся моей босой ступни.

– Правда?

– Да.

– Ты щекотки боишься? – спросил Джек.

От слова «щекотка» я дернулась и нервно засмеялась.

– Боишься, значит? А я тебе говорил! – Он крепче сжал мою лодыжку. Кончики пальцев танцевали у меня на подошве.

– Перестаньте! – умоляла я. – Хватит! Я так отсюда свалиться могу!

Джек вдруг оказался сверху, прижимая коленями мои бока. Его пальцы прыгали и тыкались в меня:

– А здесь щекотно? А тут?

Ударившись затылком об пол, я извивалась и отбивалась, не в силах дышать. Я не могла унять смех. Волосы у Джека мотались на лоб и обратно, когда он терся об меня, щекоча и тыкая пальцами.

– Перестаньте! Ну, хватит! Правда! – визжала я, но он не останавливался.

Голова у меня моталась вперед-назад, когда я вдруг увидела, как близко я к вентилятору. Я резко дернула ногой. Пирамида пивных банок слетела с крыльца и со звяканьем раскатилась по аллее.

От этого грохота Джек остановился, смеясь и тяжело дыша. Пропитанное пивом дыхание вылетало влажными, кислыми рывками.

– Вы не против отодвинуться? – с нажимом спросила я. – Вы меня совсем задавите!

– Пф! Никогда больше не говори в моем присутствии, что не боишься щекотки, – сказал он и слез с меня. – Это будет тебе уроком.

Я закашлялась. А потом разрыдалась – сильно и неудержимо.

Джек засмеялся, стоя надо мной.

– Эй! – позвал он. – Перестань! В чем дело?

Когда я смогла говорить, то извинилась.

– За что?

– За глупое поведение.

Он потянулся ко мне, но я отодвинулась.

– Что я сделал, напугал тебя, что ли? Всего лишь пытался развеселить тебя и себя, а то мы завели разговор о смертях, начальниках и прочем дерьме. А ты что подумала?

– Не обращайте на меня внимания, – сказала я. – Я просто дура.