Не бойся глубины

– Что вы имеете в виду? – уточнил Артем.

– То, что Ника отдавала приоритет своей карьере певицы, артистки. Но, конечно, ей хотелось любви, поклонения и заботы. В этом она была похожа на многих женщин. А домашние дела… стирка, кухня… это не для нее. Да и дети не способствовали бы творческому росту Ники. Как сочетать воспитание детей и бесконечные репетиции, гастроли, выступления? Сценическая слава ревнива, она не признает соперников.

– Значит, Лебедева замуж не собиралась. Так?

– Пожалуй, – согласился скрипач после некоторого раздумья. – Впрочем, у нее был один человек…

– Кто?

– Касимов, кажется. Ника казалась очень общительной, имела много приятелей, знакомых, но… это была только видимость, часть ее имиджа, что ли. А на самом деле свои истинные чувства и намерения она хранила глубоко внутри и никого туда не допускала.

– Она родилась в Петербурге?

– Нет, – скрипач покачал головой. – Ника приехала из провинции на прослушивание. Ее голос понравился, и она осталась учиться; жила в общаге, считала каждую копейку. А мама у нее живет в Саратове.

– Человек, о котором вы говорили… Касимов…

– А! Павел Васильевич – чиновник приличного ранга. Он серьезно относился к Нике, хотел на ней жениться. И знаете, он был бы подходящим мужем для такой шикарной женщины. На детей не претендовал, на Нику в качестве домработницы тоже. Он восхищался ею, ее талантом, боготворил. Наверное, любил. Вот только возраст… Он был старше Ники лет на двадцать. Должности его, извините, не знаю. Вы у главного режиссера спросите. По-моему, они знакомы.

Артему хотелось узнать, какой интерес к Веронике Лебедевой был у самого скрипача.

– Мы с Никой друзья еще со студенческих лет, – сказал музыкант, облегчая сыщику задачу. – Она моя первая любовь! Такое не забывается…

– Вы встречались?

– Нет. Ника сразу призналась, что никаких чувств, кроме дружеских, ко мне не испытывает. И я смирился. Такая женщина не для меня – ни морально, ни материально я бы не потянул. – Скрипач усмехнулся. – Да! Я догадывался, что она далеко пойдет. Она родилась звездой! Понимаете?

– Обиду не затаили?

– Что вы! Мы поддерживали очень хорошие, теплые отношения. Любили беседовать. Иногда я провожал Нику домой.

– У нее были враги?

– Враги? Странное слово… Я бы так не сказал. Многие ее недолюбливали. У нас в оркестре тромбонист есть, Егор Фаворин, – он просто терпеть не мог Нику. Впрочем, он вообще женщин не жалует. Но с Никой у него пару раз были стычки.

– По какому поводу?

Музыкант задумался.

– Точно не помню. Кажется, из-за котов…

– Простите?

– Фаворин разводит и продает персидских котят, – объяснил скрипач. – Он несколько раз предлагал Нике, но она не любила животных. Шерсть, запах… Она очень заботилась о своем голосе, а на кошачью шерсть у нее была аллергия. Ну, и они повздорили. Ника страшно возмутилась, когда Егор принес котенка к ней в гримерную.

– Как вы думаете, Фаворин мог…

– Убить Нику? Да вы что? Из-за какой-то мелкой ссоры?

– А кто, по-вашему, был способен это сделать?

Скрипач пожал плечами. Его лицо исказилось гримасой боли.

– Знаете, я до сих пор не могу поверить, что Ники больше нет… Жутко вспоминать, как она лежала тут, в театральном фойе, в гробу, усыпанном цветами, причесанная, накрашенная, как кукла. Ужас!

– Лебедева не говорила вам, что кто-то ее преследует? Может, были какие-то телефонные звонки?

– Ничего такого она не рассказывала.

– А… в карты она играла?

Скрипач уставился на Пономарева, как на умалишенного.

– В карты? При чем здесь карты? Вы имеете в виду казино? Или что?

Артем замешкался. Если бы он сам знал – что! Строчка из стихотворения – «Но предсказали Смерть изменчивые карты» – не выходила у него из головы. Вдруг это ключ к разгадке? Вполне вероятно, что он возлагает слишком много надежд на стихи. Все гораздо проще – просто подходящая рифма, красивый образ.

– Я имею в виду… могла Лебедева проиграть кому-то в карты большую сумму денег? – все же сказал он.

– Ф-фу… ну и вопросы у вас. – Музыкант потер лоб. – Проиграть в карты? Я ни разу не видел, чтобы она играла. У нас в театре это не принято. А где-то еще… Не знаю. Вряд ли! У Ники склонности к азартным играм не было.

Главный режиссер к сказанному ничего не добавил. Сокрушался по поводу «невосполнимой утраты» и «безвременной кончины» ведущей солистки театра, никого не подозревал. Веронику любил «не как женщину, а за яркий, самобытный талант». Словом, пустой разговор. Зато режиссер дал сыщику адрес тромбониста Фаворина и телефон Касимова.

Артем шагал по спящему городу, прокручивая в уме все услышанное в театре. Вероника Лебедева была солисткой оперетты, Аврора Городецкая – студенткой юрфака. Обе молодые, красивые, незамужние, подающие надежды. Больше между ними ничего общего не прослеживалось. Жили в разных концах Петербурга, наверное, никогда не встречались, не были знакомы. Впрочем, их связывало одно роковое обстоятельство – обе они были убиты…

* * *

Когда грустно, хорошо сидеть у огня, смотреть на темное окно, за которым летит белая крупа, пить хороший чай или подогретое вино…

Анне Наумовне всегда хотелось, чтобы в доме были камин, огромное мягкое кресло и покой. Она не любила шумных сборищ, обильных застолий и танцев до упаду. Ее жизнь текла, как ленивая, полная подводных течений, омутов и водоворотов глубокая река. Что там, на дне, она порой и сама не знала.

Госпоже Левитиной перевалило за сорок, и это ей нравилось. Комплексами по поводу возраста или женского одиночества она не страдала. Бабушка давно умерла, еще когда Аннушке исполнилось двадцать восемь. Они так и жили вместе – бабуля чуть ли не до последнего дня бегала в Мариинку, Аня училась. Окончила среднюю школу, потом пошла работать в отдел культуры райисполкома секретаршей. Директор Мариинского театра оказал Екатерине Абелевне, ветерану коллектива, услугу: помог пристроить внучку.

Аня скучала в маленьком кабинете, где на старом письменном столе стояла печатная машинка, на подоконнике цвели фиалки и розовый бальзамин, а на стене висела картина – Ленин на детском празднике раздает подарки. В ее обязанности входило вытирать пыль, поливать цветы, печатать бумаги и отвечать на телефонные звонки.

– Тебе нужен диплом! – твердила бабуля, когда они вместе пекли пироги на кухне или гуляли в Летнем саду.

Мраморные богини, потемневшие от дождей, напоминали Аннушке Петербург времен Петра, когда на верфях, пропахших стружкой и смолой, строились первые российские корабли, а на ассамблеях русские боярышни в парижских туалетах перенимали у чванливых иностранцев европейский этикет. Строились на болотах дворцы, разбивались парки и фонтаны. Теперь все поблекло, покрылось тусклым налетом забвения.

– Чем ты будешь заниматься, Анюта? – беспокоилась Екатерина Абелевна. – Поступай в институт культуры, на заочное отделение. Потихоньку выучишься.

Аня так и сделала. Времени у нее было хоть отбавляй. Она поливала цветы, печатала начальнику бумаги, а между делом писала контрольные, сдавала рефераты и курсовые. Когда она принесла домой диплом, они с бабушкой устроили праздник на двоих, с тортом, апельсинами и шампанским.

Ее родители так и не вернулись домой – осели на родине отца, в Мурманске. Оттуда приходили редкие письма, в основном по праздникам и в день рождения Ани. Когда у Стаси, Аниной мамы, родился второй ребенок, мальчик, родители попытались забрать дочку к себе. Она подросла, окрепла, стала самостоятельной и рассудительной. Увидев маленького братика, Аня пристально на него воззрилась.

– Ты что так смотришь? – спросила мама.

Дочка пожала худенькими плечиками, ничего не ответила. Она словно воды в рот набрала.

Братик родился хиленьким, постоянно болел и долго не держал головку. Мама примеряла на него старые Анины вещи и сокрушенно качала головой – все оказывалось непомерно велико. Выбрав из ящика пальтишко пятилетней давности, она вздохнула:

– Когда Максимка до него дорастет?

– Никогда! – глядя огромными, яркими, как две спелые сливы, глазами, твердо произнесла Аня. – Ты, мама, не волнуйся, ему скоро ничего не понадобится.

У Стаси перехватило горло. Она побледнела и прижала руки к груди, не в силах произнести ни слова. Аня ее пугала. Стыдно признаться, но мать старалась избегать разговоров с дочерью. Не хотелось отвечать на недетские вопросы, выслушивать странные рассуждения, которые неизменно ставили ее, образованную и неглупую женщину, в тупик. Аня совершенно не нуждалась ни в чьем покровительстве, а заботу о себе принимала как что-то, необходимое скорее взрослым, чем ей.

Отец Ани служил на подводных лодках, неторопливо поднимался по служебной лестнице и почти все время проводил в походах, которые продолжались по несколько месяцев, дома бывал редко и ни во что не вмешивался. Его внимание полностью поглощал Военно-морской флот. На берегу жизнь была сплошным ожиданием, сводками погоды, встречами и проводами. Жены моряков сидели без работы и ходили друг к другу в гости с одной-единственной целью – перемыть кости тем, кто в данный момент отсутствует. В следующий раз они менялись ролями – вот и все развлечение.

Стасе в этом смысле повезло больше: Екатерина Абелевна научила ее шить. Этот навык оказался куда полезнее, чем диплом математического факультета, который пылился в шкафу. Стася обшивала всю базу и не имела проблем ни с деньгами, ни с тем, куда девать свободное время. Она пыталась привить дочке любовь к кройке и шитью, но тщетно. Девочка равнодушно смотрела, слушала, зевала и… уходила к себе в комнату. Она могла часами сидеть у окна, глядя на блестящие от мороза сопки, на унылую белую береговую линию, сливающуюся с горизонтом, – и ей не надоедало.

Максимка не очень докучал им обоим – он оказался слишком слаб, чтобы кричать, требовать к себе внимания или баловаться. Почти все время мальчик спал или лежал, глядя в потолок. Аппетит у него был плохой, движения вялые. Но постепенно ребенок стал больше кушать, двигаться и даже попискивать. В два года он кое-как начал ковылять по комнате. Еще через полгода вернувшийся из плаванья отец не узнал мальчика. Максим поправился, повеселел и превратился в нормального подвижного ребенка. Стася не могла нарадоваться таким переменам и втайне торжествовала, поглядывая на Аню. Не сбылось, дескать, твое пророчество!

Отец ушел в очередное плавание, на берег обрушился снежный буран, и Максимка слег с воспалением легких, которое унесло его в две недели. Не помог ни медицинский вертолет с врачами, ни больница, ни слезы и мольбы Стаси, истерически взывающей к Богу, в существование которого она никогда не верила.

После этого Екатерина Абелевна получила страшную телеграмму и приехала за Аней.

– Я не могу на нее смотреть! – рыдала Стася у матери на груди. – Увези ее отсюда! Она разрушила мою жизнь!

– Что ты, дочка! Разве можно так? При чем тут девочка? Это горе в тебе говорит…

– Не знаю… Мне все равно! Забирай ее, пусть с тобой живет! Видеть ее больше не хочу!

Бабушка спорить не стала и на следующий день уехала вместе с Аней. Родители посылали деньги, но приезжали редко, а потом и вовсе перестали. На последний школьный звонок Аню наряжала Екатерина Абелевна, и первую зарплату, которую внучка получила в отделе культуры, они обмывали вдвоем.

Учеба в институте пролетела незаметно, так же, как и школьные годы. Аня превратилась в Анну Наумовну. Благодаря диплому ее повысили в должности, но зарплата существенно не прибавилась. Это молодую женщину не трогало. Главное – у нее было много свободного времени. Анна любила думать. Собственные мысли интересовали ее гораздо больше, чем окружающая действительность. Там столько всякого… что не каждому расскажешь. Впрочем, она с детства усвоила: если молчать о том, что приходит в голову, избежишь многих неприятностей. Людям почему-то не нравилось с ней разговаривать. Сначала они недоумевали, потом злились, пугались. Аня решила помалкивать или отделываться общими фразами.

Близкими подругами она не обзавелась по той же причине. Сплетничать Аня не любила, гулять с мальчиками, глупо хихикать и строить им глазки казалось ей бессмысленным времяпрепровождением. Ей нравилось читать или слушать старинную музыку, под которую так хорошо мечталось… Думала ли она о мужчинах? Конечно, думала. Но тоже как-то странно. Те, с которыми сталкивала ее жизнь, оказывались откровенно недалекими. А другие, видимо, ей пока не попадались.

– Не вдохновляет! – отвечала Аня, когда бабушка, моргая большими глазами за стеклами очков, советовала ей «присмотреться» к очередному кавалеру.

За Анной Наумовной время от времени кто-нибудь ухаживал. То разведенный сосед, то солист художественной самодеятельности, то кто-нибудь из коллег. Она шутя относилась к знакам внимания со стороны сильного пола. Подарки и комплименты принимала, могла сходить с жаждущим ее общества мужчиной в гости, на выставку или на прогулку, а все остальное… непринужденно отвергала. Причем делала это так тонко, искренне, с таким великолепным юмором, что претенденты на руку и сердце даже не могли на нее обидеться.

Была ли Анна Наумовна озабочена своей внешностью? Трудно сказать. Она достигла тридцати лет и перестала стариться. Именно так. Среднего роста, с чуть полноватой фигурой и красивой осанкой, она выглядела довольно привлекательно. Волосы у нее были русопепельные, глаза большие, губы пухлые и красиво очерченные, руки изящные. Все это складывалось в милый утонченный образ, который скрывал под собою вулкан невероятных чувств и желаний.

У Анны были две слабости – еда и одежда. Она обожала все вкусненькое: тропические фрукты, икорку, балычок, маринованные грибочки, шоколад, тортики и пирожные. Из напитков предпочитала дорогие коньяки, шампанское и хорошие сухие вина.

В одежде Анна Наумовна отдавала предпочтение элегантным платьям, модным дорогим костюмам и модельной обуви. Духи тоже должны быть самые лучшие, французские, с пряным роскошным ароматом.

Кроме вышеописанных пристрастий госпожа Левитина имела несколько незыблемых жизненных принципов. Один из них относился к деньгам: в этом щекотливом вопросе нельзя полагаться ни на кого, кроме себя. Второй принцип касался мужчин. Достойный спутник жизни или даже любовник должен быть интересен как личность и иметь выраженные мужские качества – отвагу, честь, безрассудную преданность и умение быть нежным. Никакие компромиссы были неуместны. Стандарты не снижались ни при каких условиях.

Третий жизненный принцип состоял в том, чтобы наслаждаться жизнью и каждое ее проявление превращать в праздник. А это невозможно без полной свободы – от чьих-либо мнений, выдуманных кем-то правил и страха быть непонятой в обществе. Самым почтенным и уважаемым обществом для Анны Наумовны была она сама.

Следовать всем этим установкам было непросто, но госпоже Левитиной удавалось. То, что она все еще продолжала ходить на работу, говорило лишь об использовании отдела культуры как ширмы, скрывающей ее настоящий род занятий.

Сегодняшний вечер обещал быть не совсем обычным. Анна Наумовна ждала гостя, молодого мужчину. Он опаздывал. Ей это не нравилось.

«Может быть, попал в пробку на дороге? Или…»

Странно. Она могла видеть многое, касающееся других, но собственная судьба оставалась для нее за непроницаемым занавесом. В этом Анна чувствовала себя равной с другими людьми. Поэтому она так хорошо их понимала.

Молодой человек, которого она ждала, перезвонил.

– Простите ради бога, – оправдывался он. – Тут такой затор на дороге! Я уже жалею, что не поехал на метро. Максимум через полчаса буду у вас. С повинной!

– Повинную голову меч не сечет, – засмеялась Анна Наумовна.

Молодого человека звали Юрий, ему было двадцать девять лет, и он был владельцем нескольких фирм. Две достались в наследство от деда, который всю жизнь посвятил сколачиванию капитала.

«Салаховы никому не кланялись и кланяться не будут. В жизни нужно быть хозяином, а не гостем или приживалом. Купеческая кровь не пропадет. Она за себя постоять умеет!»

Эти фразы были визитной карточкой деда, Платона Ивановича Салахова, потомственного купца.

«Купеческая кровь» сказывалась и в Юрии. Недаром он был любимым внуком своего дедушки.

Глава 5

– Вы знаете, этот поэтический стиль кажется знакомым, потому что примерно так писали Тютчев, Жуковский, Фет и другие поэты прошлого века.

– Девятнадцатого, – уточнил Пономарев.

– Ну да, вы правы, – улыбнулась женщина-эксперт.

Она была третьим литературоведом, к которому обратился сыщик, пытаясь установить автора стихов, оставленных убийцей.

– Но вы не можете сказать, кто это написал?

– Ни одному из широко известных поэтов эти стихи не принадлежат.

– А могли они быть написаны сейчас?

Женщина задумалась, пожала плечами.

– Почему бы и нет?

От литературоведа Артем отправился в общежитие, где проживали студенты – однокурсники Авроры Городецкой. Разговор с ними тоже ничего существенного не добавил. Аврора была девушка красивая, но гордая и отнюдь не легкомысленная. Цену себе знала – с кем попало дружбы не водила, с сомнительными личностями не встречалась.

Утром Пономарев прочитал заключение судебного медика: причиной смерти Авроры послужило проникающее ранение в висок острым предметом, наподобие тонкой спицы или длинной иглы. Произошло это поздно вечером. То есть, когда Варвара обнаружила труп, девушка уже была мертва приблизительно восемь-девять часов. Как убийца попал в квартиру? То ли она сама его впустила, то ли у него были ключи…

Все выглядело так же, как и в случае с Вероникой Лебедевой. Кроме стихов.

Артем переговорил со столькими людьми, что у него голова шла кругом. А результата ноль! Он решил еще раз съездить на Васильевский остров, в дом, где жила Городецкая, опросить соседей. Их, конечно, уже посещали оперативники, но… чем черт не шутит?

Мягкие, крупные хлопья снега падали на ветки деревьев, на красные гроздья рябин, на чугунное литье оград. У подъезда, куда направлялся Пономарев, под навесом стоял мальчик, наблюдая, как идет снег.

– Здрасьте! – весело сказал он, когда Артем поравнялся с ним. – А я вас видел! Вы следователь. Ищете, кто убил Аврору.

– Не совсем так, но… в общем ты почти угадал. Можешь мне помочь?

– Да, – серьезно ответил мальчик. – Я его видел!

– Кого?

– Убийцу!

– Ты не шутишь?

– Я знал, что вы не поверите. Бабушка тоже не верит. Она велела мне не болтать лишнего.

– Расскажешь только мне, по секрету. Ладно?

Мальчик согласно кивнул.

– Это было вечером, двадцать шестого ноября. Я запомнил, потому что мы с папой ездили на день рождения к Ляле.

– Ляля – это кто?

– Моя двоюродная сестра, – сказал мальчик и облизнул губы. Он немного нервничал.

– У твоего папы есть машина?

– Да. На ней мы и ездили. Папа смотрел на дорогу, а я по сторонам. И тут я увидел Аврору, она шла домой с остановки. Я ее узнал.

– Ты уверен, что то была она? – уточнил сыщик, понижая голос. Ему не хотелось испугать мальчика: тогда он начнет путаться и ничего толком не расскажет.

– Уверен. Аврора… очень красивая. Я часто смотрел на нее с балкона или из окна кухни.

– А где был убийца?

– Он подъехал на машине к краю тротуара и позвал Аврору. Она села и поехала с ним. Больше я ее не видел.

Пономарев не мог поверить в свою удачу.

– Ты можешь сказать, какая у него была машина?

Мальчик отрицательно покачал головой. Он не знал. Он плохо разбирается в марках машин.

– Но номер я запомнил, на всякий случай…

– Что ты имеешь в виду? На какой случай?

– Ну… – Мальчик замялся, вынул руки из карманов, потом снова их спрятал. – Я подумал, если он еще приедет… разобью ему стекло камнем!

«Пацан влюбился, – догадался Артем. – Бедняга! Он ревновал. Потому и номер запомнил».

– Вы его поймаете?

Мальчик, казалось, вот-вот заплачет – его голос дрогнул.

– Я постараюсь. Ты мне веришь? Диктуй номер! – сказал Артем, доставая блокнот.

Больше он никуда не пошел. Удача не приходит дважды! По соседям болтаться нет смысла. Напрасная трата времени. Лучше он выяснит, кому принадлежит машина.

Владельцем автомобиля «форд», номер которого сообщил мальчик, оказался Александр Мерцалов, адвокат, холостой мужчина тридцати лет. Ни в чем предосудительном пока замечен не был. Живет один в двухкомнатной квартире.

Поколебавшись, Артем решил ехать к господину Мерцалову в адвокатскую контору, понаблюдать. А если повезет, то и поговорить. Куда он подвозил Аврору в вечер убийства? Или это он сам ее… Поехали в ресторан, погуляли, а потом он проводил девушку до квартиры. Логично…

Что-то уж больно легко все складывается! Подозрительно легко!

Офис Мерцалова располагался на первом этаже обычного панельного дома. В холле стояла пара кожаных диванов, к стене притулился фикус с пыльными листьями.

«Секретарша, видать, у вас ленивая, Александр Ильич…» – подумал Артем, усаживаясь на диван.

– Вы к кому? – осведомилась вертлявая девица в мини-юбке, выпархивая из-за обшитой дубовым шпоном двери, на которой красовалась металлическая табличка с надписью: «Мерцалов А. И., адвокат. Козырев Е. К., нотариус».

– Мне нужен Мерцалов, по личному вопросу, – ответил сыщик, предупреждая дальнейшие расспросы.

– Он освободится минут через десять.

Девица уселась за стол и начала печатать документы, щелкая по клавиатуре компьютера. Ей хотелось посмотреть на посетителя внимательнее, но она боролась со своим желанием. Пономарев привык к повышенному интересу со стороны женского пола. Он был видным мужчиной, крепкого телосложения, с правильными, приятными чертами лица, уделял должное внимание одежде и внешнему облику. Его волевой подбородок, развитые мышцы и уверенное выражение серых глаз производили впечатление на женщин. Вот и быстрые косые взгляды, бросаемые длинноногой секретаршей Мерцалова, подтвердили это.

– Вы ко мне?

В холл вышел полноватый ухоженный господин в дорогом костюме. Артем поднялся ему навстречу. Дела у адвоката, судя по всему, шли неплохо, и тот находился в прекрасном расположении духа.

– Прошу! – он сделал приглашающий жест в сторону дубовой двери.

Сыщик кивнул и прошел в кабинет. Но помещение за дубовой дверью оказалось еще одним холлом, только более просторным и гораздо лучше обставленным. Из него вели в офисы адвоката и нотариуса две разные двери.

– Сюда…

Мерцалов вежливо распахнул дверь, на которой сияла медью табличка с его фамилией.

– Чем могу служить? – с вежливой улыбкой поинтересовался он, когда посетитель занял одно из кресел.

– Я по личному вопросу.

Артем протянул служебное удостоверение. Адвокат внимательно изучил документ.

– Понятно. Так чем я могу быть полезен?

– Аврора Городецкая. Вам знакомо это имя?

Мерцалов растерянно улыбнулся – чего-чего, а вопроса об Авроре он не ожидал.

– Да. В чем, собственно, дело?

– Когда вы ее видели в последний раз?

– Ну… пару дней назад.

– Можете рассказать подробнее?

Адвокат неопределенно развел руками. Он не понимал, к чему клонит посетитель и почему вдруг речь идет об Авроре.

– Ради бога… конечно! У меня в тот день слушалось дело в суде… Словом, все прошло очень удачно, клиенты остались довольны. Еду я в офис в прекраснейшем настроении и вдруг вижу Аврору. Остановился, пригласил ее в ресторан. Она согласилась. Вот и все!

– Какого числа это было, не припомните?

– Сейчас попробую. – Мерцалов наморщил высокий лоб с залысинами. – Дело слушалось… двадцать шестого ноября. Да! Такой удачный выдался день!

– Вы давно знаете Городецкую?

– Нет. Она учится на юрфаке, где преподает мой давний друг. Как-то захотелось пойти на студенческую вечеринку, тряхнуть стариной, знаете. Ну и… друг пригласил, я пошел. Там увидел Аврору. Девочка удивительно хороша! Нельзя не заметить. Вот я с ней и познакомился. Потанцевали, поболтали, я ее домой подвез… и все, собственно.

– Вам известно, где живет Городецкая? Вернее, жила…

– Да… – У адвоката вытянулось лицо. – Почему вы сказали «жила»? Она что?..

– Аврора Городецкая убита.

– Как?

Мерцалов побледнел, но больше ничем не выдал своего волнения.

– Об этом потом…

Пономарев вздохнул. Ему вспомнились золотисто-рыжие волосы девушки, закатившиеся остекленелые глаза, которые некогда умели быть интригующими и пленительными.

– Вы что, меня подозреваете? – удивился адвокат. – Я Аврору не убивал. Зачем? Мотива вы не найдете. Нас с ней ничего не связывало, кроме симпатии. Причем только с моей стороны. Она мне очень нравилась… В некотором роде я пытался за ней ухаживать. Всего-то!

– В тот день, двадцать шестого числа, в какой ресторан вы повели Городецкую?