Квантовая психология. Как программное обеспечение мозга формирует вас и ваш мир

Например, фраза «Правосудие – это когда люди стараются как можно точнее исполнять волю Божию» содержит в себе как раз ту абстракцию, какую экзистенциалисты считают помпезной тарабарщиной. Кажется, что-то сказано, но если вы попытаетесь рассудить какое-то дело, руководствуясь только этой фразой, то обнаружите, что она скорее запутывает, чем помогает. И вам захочется чего-то более практичного. Даже фраза «Правосудие в принципе может свершиться, когда суд искренне пытается мыслить непредубежденно» вряд ли удовлетворила бы экзистенциалиста. А вот предложение «Люди используют слово «правосудие», чтобы обосновать оскорбления, которые они наносят друг другу» звучит уже вполне приемлемо для экзистенциалиста-ницшеанца.

Связь между Ницше и Кьеркегором остается исторической загадкой. Ницше жил позже Кьеркегора, но никто не знает, читал он его или нет; сходство между ними может быть чистым совпадением. Экзистенциализм Ницше 1) также атаковал поверхностные абстракции традиционной философии и многое из того, что кажется «здравым смыслом» (например, он отвергал такие термины, как добро, зло, «реальный мир» и даже эго); 2) также предпочитал анализировать ситуации реальной жизни, но делал упор на волю там, где Кьеркегор большее значение придавал выбору; 3) скорее нападал на христианство, чем защищал его.

Говоря коротко – слишком коротко, и потому, наверное, не совсем точно, – когда вы решаете, как поступить, и убеждаете себя и других, что вы «обдумали все логически», у экзистенциалистов тотчас возникают подозрения. Кьеркегор настаивал бы, что вы сделали выбор, полагаясь на «слепую веру» того или иного рода (например, веру в христианство, веру в научно-популярные статьи, веру в Маркса и т. д.). Ницше сказал бы, что у вас как у биологического организма есть воля к определенному результату и вы просто «рационально обосновали» свои биологические устремления. Задолго до Доказательства Гёделя[3] в математике экзистенциализм признавал, что мы никогда не «доказываем» свои предположения полностью, мы всегда останавливаемся где-то на ступеньках бесконечной лестницы, которую нужно преодолеть для тотального логического «доказательства» чего бы то ни было. Вот простой пример. Вы пытаетесь доказать утверждение «я имею столько-то долларов в банке». Вроде бы никаких проблем, но какая бездна разверзается перед вами, если вы задумаетесь, что означает «иметь что-либо»! (Я думаю, что я «имею работающий компьютер», но в любой момент может оказаться, что я «имею компьютер неработающий».)

Фраза «Джордж Вашингтон был президентом два срока» обычному человеку кажется доказанной, если ее подтверждает справочник. Но такое «доказательство» требует веры в справочники – а эта вера как раз и отсутствует во многих теориях, «пересматривающих» историю.

Сартр тоже отвергал абстрактную логику, придавая большое значение выбору, но он склонялся к марксизму и пошел дальше Кьеркегора и Ницше в критике терминов, на которые нет конкретных ссылок. Например, в одном знаменитом (и типичном для него) пассаже Сартр отвергает фрейдовскую концепцию «латентной гомосексуальности», заявляя, что человека можно называть гомосексуалистом только в том случае, если он совершает гомосексуальные действия. Мы неправильно используем язык, когда предполагаем, что в тех, кто не совершает гомосексуальных действий, есть некая ненаблюдаемая «сущность гомосексуальности».

Придавая большое значение выбору, Сартр также заявлял, что человека нельзя называть гомосексуалистом (вором, святым, антисемитом и т. д.), не ссылаясь на конкретные случаи. «У Мэри в прошлом году была лесбийская связь», «В пятницу Джон стащил шоколадку», «Робин трижды подал монетку нищему», «Ивлин что-то сказала против своих квартирных хозяев-евреев два года назад» – все это, согласно Сартру, правомерные высказывания. Но приписывать этим людям какую-то «сущность» уже неправомерно. Только после смерти человека, утверждал Сартр, мы можем с определенностью сказать: «Она была лесбиянкой», «Он был вором», «Он был милосердным», «Она была антисемиткой» и т. д. Пока остается жизнь и выбор, у людей нет никакой «сущности» и каждый может неожиданно измениться. (Ницше, подобно Будде, зашел еще дальше, утверждая, что у нас даже нет «эго», то есть единого неизменного сущностного «я».)

Один из постулатов экзистенциалистской теории гласит: «Существование предшествует сущности».

Это значит, что у нас нет той врожденной метафизической «сущности», или «эго», которую приписывают человеку в большинстве философий[4]. Прежде всего, мы существуем и вынуждены делать выбор. Пытаясь понять или описать наш экзистенциальный выбор, люди приписывают нам те или иные «сущности», но эти «сущности» остаются не более чем словами-ярлыками.

Никто не знает, к какой категории отнести Макса Штирнера – глубокого и сложного мыслителя, в учении которого причудливо смешиваются признаки атеизма, анархизма, эгоизма, дзэн-буддизма, аморализма, экзистенциализма и даже объективизма Айн Рэнд. Штирнер тоже не любил абстракции, не подкрепленные конкретными ссылками (то есть «сущности»), и называл их «призраками». Кстати, это слово мне безумно нравится[5]. Но если я употребляю этот термин, это отнюдь не означает, что я всецело принимаю штирнеровскую философию (или антифилософию). Как и то, что я использую экзистенциалистские термины, вовсе не свидетельствует о полном согласии с Кьеркегором, Ницше или Сартром.

Эдмунд Гуссерль находится где-то между экзистенциализмом и феноменологией. Отвергая традиционную философию столь же решительно, как и экзистенциалисты, Гуссерль пошел еще дальше и отверг вообще все концепции «реальности», кроме феноменологической – той, что основана на опыте. Если я вижу розового слона, говорил Гуссерль, этот розовый слон входит к сферу человеческого опыта не меньше, чем тщательные измерения, сделанные ученым в лаборатории (хотя слон занимает другую область человеческого опыта и, вероятно, не так важен для человечества в целом – если только о нем не будет, например, написана великая поэма).

Гуссерль, оказавший благодаря этому большое влияние на социологию и некоторые отрасли психологии, также придавал особое значение творчеству в каждом акте восприятия (например, роль мозга как мгновенного интерпретатора данных, что отмечал и Ницше).

Йохан Хёйзинга, голландский социолог, изучавший игровой элемент в человеческом поведении, заметил, что мы живем по правилам игры, которые не всегда осознаем и не всегда можем выразить словами. Иначе говоря, мы не только интерпретируем данные по мере их получения; мы быстро и бессознательно «подгоняем» данные к существующим аксиомам или правилам игры нашей культуры (субкультуры).

Вот пример.

Полицейский на улице избивает человека дубинкой. Наблюдатель А видит, как Закон и Порядок выполняет свою функцию, сдерживая насилие встречным насилием. Наблюдатель Б видит, что у полицейского белая кожа, а у человека, которого избивают, – черная, и приходит к несколько иным заключениям. Наблюдатель В прибыл на место раньше и видел, что человек, прежде чем получить первый удар дубинкой, навел на полицейского пистолет. Наблюдатель Г слышал, как полицейский сказал: «Держись подальше от моей жены» – и, таким образом, видит совсем другой смысл ситуации. И так далее…

Феноменологическая социология многое позаимствовала как у Гуссерля и Хёйзинги, так и у экзистенциализма. Отрицая абстрактную платоновскую «реальность» (единственную), социологи этой школы признают лишь социальные реальности (множественные), определяемые человеческими взаимодействиями и «правилами игры» и ограниченные пропускной способностью человеческой нервной системы.

Этнометодология, в значительной степени творение доктора Чарльза Гарфинкеля, сочетает в себе самые радикальные теории современной антропологии и феноменологической социологии. Признавая социальные реальности (множественные), которые она называет эмическими реальностями, этнометодология показывает, что восприятие каждого человека, в том числе и восприятие социологов, считающих, что они способны изучать общество «объективно», всегда есть ограничения, дефекты и бессознательные предубеждения эмической реальности (или общественной игры) наблюдателя.

Феноменологи и этнометодологи иногда признают и этическую реальность – что-то вроде старомодной «объективной реальности» традиционной (доэкзистенциалистской) философии и древних суеверий, ставших в наше время «здравым смыслом». Однако подчеркивается, что об этической реальности нельзя сказать ничего вразумительного, поскольку все, что мы можем сказать, имеет структуру эмической реальности – правил нашей социальной игры (особенно нашей языковой игры) – и построено на ней.

Если вы оспариваете это, пожалуйста, пришлите мне полное описание этической реальности, не прибегая к словам, математике, музыке или другим формам человеческого символизма. (Присылайте экспресс-почтой. Я мечтал увидеть такое описание не один десяток лет.)

Экзистенциализм и феноменология повлияли не только на некоторых социологов, но и на многих художников и нескольких радикальных общественных деятелей. Но среди академических философов оба эти направления пользуются дурной репутацией и мало кто признает их влияние на естественные науки. Исследовать это влияние мы и собираемся.

Прагматизм имеет некоторое сходство с экзистенциализмом и феноменологией и родствен им. Эта философия, или метод, исходит главным образом от Вильяма Джеймса – очень сложного ученого, книги которого в одних библиотеках и книжных магазинах стоят в разделе философии, в других – в разделе психологии, а кое-где – в разделе религии. Как и экзистенциализм, прагматизм отвергает призрачные абстракции и большую часть словаря традиционной философии.

Согласно воззрениям прагматизма, идеи имеют смысл только в конкретных человеческих ситуациях, «истина» как абстракция не имеет смысла вообще и самое лучшее, что мы можем сказать о любой теории, – это «Что ж, кажется, эта идея работает, по крайней мере на данный момент».

Инструментализм а-ля Джон Дьюи в целом следует прагматизму, но особо подчеркивает, что достоверность или полезность любой идеи – мы уже избавились от «истины», вы помните? – зависит от инструментов, при помощи которых идея проверялась. По мере улучшения качества инструментов достоверность или полезность той же идеи будет изменяться.

Как и другие теории, которые мы уже обсудили, инструментализм оказал более непосредственное влияние на социологию (а также на теорию образования), чем на физику, хотя в большой степени испытал на себе влияние физики.

Операционализм, созданный нобелевским лауреатом физиком Перси У. Бриджменом, пытается преодолеть возражения «здравого смысла» против теории относительности и квантовой механики и многое заимствует у прагматизма и инструментализма. Бриджмен заявлял, что «здравый смысл» происходит от некоторых догм и спекуляций древней философии – в частности, от платоновского идеализма и аристотелевского учения о «сущностях». Многое из того, что эта философия принимает за аксиомы, в настоящее время выглядит либо неверным, либо недоказуемым.

Здравый смысл, например, предполагает, что утверждение «работа была выполнена за пять часов» может содержать в себе как абсолютную истину, так и объективность. Операционализм же, вслед за Эйнштейном (и прагматизмом), настаивает, что единственное имеющее смысл утверждение об этом измерении времени должно формулироваться так: «Когда я разделял с рабочими одну инерционную систему, мои часы показали интервал в пять часов между началом и концом работы».

Противоречащее утверждение «работа заняла шесть часов» может быть не ложным, а в равной степени истинным, если наблюдатель производил измерение из другой инерционной системы. В этом случае фраза должна строиться так: «Когда я наблюдал инерционную систему рабочих из моего космического корабля (другой инерционной системы, удаляющейся от них), мои часы показали интервал в шесть часов между началом и концом работы».

Операционализм оказал большое влияние на физику, несколько меньшее – на некоторые общественные науки и до сих пор не известен академическим философам, художникам, гуманитариям и т. п. – либо отвергается ими. Странно, что многие из тех, кто не любит операционализм за его «холодность» и «чрезмерную научность», не выказывают тех же претензий к экзистенциализму или феноменологии.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Звездочкой отмечены книги, русские переводы которых нам не удалось найти. Их названия и имена авторов приводятся в Приложении на с. 255 в оригинальном написании. – Здесь и далее прим. ред., если не указано иначе.

2

Поскольку в данном случае при переводе с английского, похоже, не удастся избежать семантического шума, приведем оригинальный диалог: I am Watzlawick. – I didn’t say you were. – But I am. – Then why did you deny it?

3

Курт Гёдель (1906–1978) – американский логик и математик австрийского происхождения. Суть двух его «теорем о неполноте» в том, что 1) любая формальная система аксиом содержит неразрешенные предположения и 2)логическая полнота (или неполнота) любой системы аксиом не может быть доказана в рамках этой системы. Для ее доказательства или опровержения требуются дополнительные аксиомы.

4

Железный прут тоже не обладает «сущностью твердости». Он лишь кажется твердым нам, людям, но для какой-нибудь здоровенной гориллы он будет мягким и гибким. – Прим. авт.

5

Конечно, слово «призраки» (англ. sроокs) не фигурирует в штирнеровском немецком языке. Мы обязаны этим отличным термином переводчику Штирнера Стивену Баингтону. – Прим. авт.