Полная версия
Часть ландшафта
Лев Оборин
Часть ландшафта
Книга стихов
Многие стихи, вошедшие в эту книгу, публиковались до этого в сборниках Льва Оборина «Мауна-Кеа» (АРГО-Риск, 2010), «Зеленый гребень» (Ailuros Publishing, 2013), «Смерч позади леса» (MRP, 2017), «Будьте первым, кому это понравится» (Стеклограф, 2018), а также в журналах «Воздух», «Октябрь», «Волга», «Интерпоэзия», «Дети Pa», Homo Legens, TextOnly, «JIuterramypa». Всем этим изданиям и издательствам автор приносит свою искреннюю благодарность.
* * *Все права защищены. Ни одна часть данного издания не может быть воспроизведена или использована в какой-либо форме, включая электронную, фотокопирование, магнитную запись или какие-либо иные способы хранения и воспроизведения информации, без предварительного письменного разрешения правообладателя.
© Лев Оборин, текст
© Мария Степанова, текст
© Кирилл Ильющенко, дизайн, верстка
© ООО «Издательство ACT»
Равновесие клада и воздуха
«Часть ландшафта» – не то, чего ждешь, и это начинается с имени, которое автор дает своему избранному. Название-обманка, оно вызывает у тех, кто читает русские стихи, недвусмысленную и прямую (молоточек-коленка), ассоциацию с известным стихотворным циклом Бродского – с которым, надо думать, Лев Оборин будет сейчас вступать в полемику, занимая и заявляя свою позицию относительно помеченных старшим товарищем территорий. Ничего такого, однако, не происходит – автор намерен (по слову Олега Пащенко) не делить, но делиться; стихотворение, к которому на самом деле отсылает название, занято желанием быть «частью удивительного».
«Заслужил ли я двойника…»Заслужил ли я двойникана холсте или в камнеили в чьих-то словах?Если да,станет ли ончастью удивительного,камнем ландшафтаили плодотворным нулем?В «Старых Песнях» Ольги Седаковой к невидимой внешней инстанции обращаются с просьбой «Боже, сделай меня чем-нибудь новым» – я в этом месте всякий раз замираю: думаю, какая отвага нужна для того, чтобы захотеть такого и просить, чтобы исполнилось. Говорящий здесь отказывается от собственной субъектности, соглашается стать из кого-то – чем-то, легко перекладывает себя, как вещицу, из одной Божьей ладони в другую. Интересно, что это происходит на фоне неназванной толпы, не знающей ни воли к отказу от себя, ни способа оставаться прежними: люди этого стихотворения «хлеб едят – и больше голодают, / пьют – и от вина трезвеют».
Но потребность стать частью удивительного – штука не менее отважная в своем смирении: поиск себя оборачивается поиском двойника, текстуального или пластического, увиденного со стороны, из внешнего далека: не целым – но частью, синицей в руке, камнем среди себе подобных, нулем, плодотворным и оплодотворяющим, дарящим числу возможность стать множеством. Желание и надежда стать нулем – вещь, в зоне поэтического ошеломляюще редкая, особенно когда речь идет не об обнулении и распаде, а о приращении – наращивании элементов и значений, каждое из которых необходимо для создания общего поля, где значимы и необходимы все участники, все цифры, камни, элементы, стоящие слева и справа. Существование (в том числе и существование-в-поэзии) в стихах Льва Оборина оказывается частью коллективного проекта; политическое и поэтическое – частями одного ландшафта; разницы между ними почти никакой. Это мир безграничной инклюзии, предоставляющий место и возможность быть названным по имени всему без исключения; любая вещь, до которой можно дотянуться рукой или языком, оказывается внутри – становится частью общности, воздухом в безразмерном сосуде, только что сделанном стеклодувом:
Кладчуть звучално плотный воздух перевесилТак эта книга и выглядит: как большая симбиотическая система, дающая возможность разглядеть и слоистость/многоэтажность собственной структуры, и – отдельно, замедленно – каждую из ячеек, все эти жизни извне, выбирающие собственные надгробья и при этом обреченные на бессмертие:
Как в янтарном, молочном, жасминовом снебесконечность трудов и заботимена адмиралов, кормление воробья.Перенаселенность – необходимое и счастливое свойство такой системы; у Оборина это выглядит так, как если бы на огромный прозаический манускрипт набросили что-то вроде сетки, мешающей видеть целое, но сохраняющей неотменимую, базовую связность всего и вся, каждого фрагмента, любого бесхозного прилагательного. Память об осмысленности тварного мира, о взаимосвязи его (часто непригодных к делу) деталей одушевляет каждый текст этой книги – в хозяйстве которой есть и вещи вовсе безымянные, такие, как любимая мною прозрачная желёзка, выделкой подобная богам:
В теле человека не найдетсяни задач, ни места для нее.Отчетливая райскость того, что удается увидеть, скорее оптическая иллюзия, чем порядок вещей. Мир, о котором (и в котором) Оборин пишет, посткатастрофический. Его устройство и предметный набор в равной степени повреждены, подверглись ряду искажений – причем задолго до начала речи. Мешок обветшал, прохудился, у него обтрепанные края и некоторое количество недвусмысленных проплешин – и туда, где он истончается, в любую минуту может хлынуть небытие. Тррр, пуууу, шчукинскайа, плошчад'ил'ича оказываются и признаками жизни, и сигналами бедствия.
Мир надо постоянно чинить – и спасение пространства, как это называется в одном из стихотворений, становится главным делом письма: каждый текст – еще один участок, отвоеванный у пустоты; каждый огрызок речи еще можно наполнить светом, молочным или янтарным.
Может быть, поэтому для правильного чтения этой книжки мне было важно прочитать еще одну книгу Льва Оборина, совсем маленькую, – в «Часть ландшафта» она не вошла ни одним стихотвореньем. «Будьте первым, кому это понравится» – сборник восьмистиший, написанных, кажется, почти без участия автора – в процессе многолетнего потлача, вдохновенной и бессмысленной переработки случайного материала в поэтическое вещество. Авторская инстанция оказывается там чем-то вроде сторукого жонглера, поднимающего в воздух десятки предметов, так что они носятся вокруг него, как растревоженный улей, не касаясь земли. Задействовано – кипит и само себя перемешивает – огромное, на ходу возрастающее, множество явлений, составляющих поверхность современности, ее эпителиальный слой. В восьмистишиях обсуждаются (надуваются и лопаются, как пузыри) блог-проекты, кураторы визуальных искусств, три-джи, харассеры и толстые журналы и множество других вещей и явлений; все они, как воздушные шары, взаимозаменимы и насыщены звонкой пустотой равенства – до любого из них расстояние в полстрочки, в одну рифму. Экономически это чистое безумие: машины речи пущены в ход во имя чистого движения – чтобы осалить максимальное количество вещей и имен – от джуди коллинз до династии таргариенов, от докинза с дарвином до тамары, которая едет в соловки, все буквы строчные. Прочитанные подряд, залпом, они производят потрясающее впечатление – словно приметы и примеры сегодняшнего дня можно снять, как шапку пены, словно при разводе означаемого и означающего можно получить чистое вещество времени, работающее как веселящий газ.
И вот там есть восьмистишие (посвященное Юрию Сапрыкину), которое работает для меня как ключ, причем не только к этой книжечке:
– вы сьмистишия ненужныеникому никомувы уходите нагруженныемоим временем во тьму– зря изволишь беспокоитьсяне во тьму не в народа туда где можно встроитьсяи дополнить общий кодНе во тьму (неувиденности, то есть небытия), и уж точно не в народ: ни в стихах, ни в логике, которая их выстраивает и окружает, нету деления на высокое/низкое, на мы/они. Снабженные ярлычками-посвящениями, каждое из которых добавляет лишний элемент в и без того перенасыщенную именами и терминами структуру, восьмистишия формируют предельно демократическое пространство нерассуждающей общности – какая, собственно, и делает нас друг другу современниками, хотим мы этого или нет. Смысловая и языковая взвесь эпохи, «то, что в воздухе носится», не дает возможности от себя отстроиться – но зато есть шанс пойти ей навстречу, «встроиться и дополнить общий код». Та же задача, кажется мне, одушевляет и связывает воедино разные слои и в разные годы написанные тексты «Части ландшафта». То, что могло стать оргией называния (как в адамовы времена, когда одинокий белый мужчина расставлял зверей и растения по местам) оказывается праздником самоумаления: автор-демиург становится частью общего целого, одним из множества – лишь бы ландшафт был оживлен, а то, что его наполняет, мультиплицировалось, плодилось, размножалось. Как и положено в пространстве, которое удалось спасти.
Мария Степанова
Скол
«Мир рассудит, где я был неправ…»
Мир рассудит где я был неправгромко стучал о стену переплетами книгставя на полку обратноУпражнял бесполезный суставне подумав будил остальныхи зачем непонятноА тем временем жизни извнеходили в музеи осваивали сноубордвыбирали надгробьяКак в янтарном, молочном, жасминовом снебесконечность трудов и заботимена адмиралов, кормление воробья.«Выбрал из предложенных ремесел…»
выбрал из предложенных ремеселмастерство фигурного стеклавыдувал стекло и купоросилсинева мерцала и влекламежду полок и фамильных креселэтажерок занавесейкладчуть звучално плотный воздух перевесил«Когда шаги…»
Когда шагисосед над головойдругой в метро хрипя толкает в боквот этот студень кашляет живойвот маятник вверху он одинокСказать о нихнарочно напроломно звук скользит и вот сравнить готовкак быстро едешь вымершим селомненужный скальпель меж гнилых домовПростая речьпускает в закромавзгляните убедитесь ничегопусты сусеки и зерно письмаистолчено«Заслужил ли я двойника…»
Заслужил ли я двойникана холсте или в камнеили в чьих-то словах?Если да,станет ли ончастью удивительного,камнем ландшафтаили плодотворным нулем?Полине Барсковой
– Выбитый зуб посреди сладостного дыханья,то есть отсутствие, тишина,родственная дыханию; колебаньеслова, которое на все временамогло бы звучать, образчик упругой ковки,но добровольно спускается в ад и чад,на сковородку, где перчики и морковкималенькие шкворчат.– Золота нити распущены в снеге рыхлом,кариатида празднует суфражизм,лишившись балкона, и смрадный выхлоптаксомотора значит, что здесь есть жизнь;сладкому голосу петь о цинге и ранезначит являться в рупор в шубе помех,шуба меняла хозяев, и пятна дряниздесь говорят за всех.«Кто ты, кто ты, дорога…»
Кто ты, кто ты, дорогасорвавшаяся с катушекводяная змеякогда мой пожар потушенты прикинешься шлангомпожарный расчет придетсязаменять компетенцией лозоходцагде столбы расставленыв полев палеоконтактемного миль идтино дышится полной грудьюход часов набирает весначинаясь там гдеты возможность показанная безлюдью«Вдаль уходит лесная дорога, и смерч…»
Вдаль уходит лесная дорога, и смерчнеба расталкивает деревья.И пока ты один, загляни в себя: узнаешь кого-то?Кто-то из них причинил тебе зло?Недодал чего-то, обидел, чего-нибудь не позволил?Гнал через темнеющий лес, когда тебе было страшно?«Свериге, свериге – птица, не знающая границ…»
свериге, свериге – птица, не знающая границ,где-то сидит и летит и сверкочетв шестнадцать часов день объявляется безнадежнымкапли накапливаются поднимаются взрослые темыгнездование армия пенсия катаракта– свериге, сверигев порядке своей афазииптичьей болезнито ли бред угасания то ли геройствопоследних ударов раздвоенного кайла:не расступятся ли слоине покажется ли онаптичья прародинадревопарламенттинг«Снова чисто звучит…»
Снова чисто звучитнатуральный ряднад детской площадкой.Колеблет качели —один, два, три, —проницает рабицу,форсирует профнастил.Улетает от точки, где детский голоспропускает тринадцать,между тем как тринадцать шагов от столба —и забор,тринадцать – и озеро,тринадцать – и лес,куда все побежали прятаться,а четвертая сторона —не занятая ничем,магистраль для чисел,уходящих искать:никогда ничего не найдут,ни во что не упрутся,пройдут вереницейсквозь просторные дебриоставленных стройплощадок.«Уродливые здания на горизонте…»
Уродливые здания на горизонте,представляю, расфокусировав взгляд,облаками;вот наплывут в намеченный срок и выжмутсодержимое под песню итс рейнин менхаллелуйя;как шелковица, сбросят темные комья,сотен чернильниц потенциалразбивая.Пятна и пятна и пятна и пятна и пятна —пока равномерно не будет покрыт асфальти не будетможно сказать, приняв ростральную позу,что место выстрадано город выстроен на —ну понятно;пока самого не зальет кипятком историй,пока не исчезнет возможность бытьнепричастным.Попаданцы паданцы оборванцы пятна.…следующая станция
улица академика янгеля
О. В.
Как две спирали днккак василькового венка витая пара —мы запасные проводанеобходимые когда столица палаВонзив концы их напрямикв источник, будет материк охвачен током —в цепи соседний пассажирвоспримет тремор медных жил озябшим бокоммы будем лентой новостейо трении поверхностей чужой планеты —живым пособием для техкого приговорил физтех сдавать предметы.«Только что все было в воде…»
только что все было в водено теперь вода уходидно показывает IDвертишейка устраивается в гнездеищет камнейударяет один о другой побольнейсмотрит на скол то есть видит точего не видал никогда никтоскол, скол, соколиный глаз,орлиное озорствочерепаха в когтях его вознесласьи упала вниз из когтей его«Движение по прямой…»
Ф.А.Б.
Движение по прямой,движение по прямойкто шел от себя из домаприходит к себе домой.Движение по прямойвращающимся волчком,движение по прямойлинзированным пучком.Движение по прямойсквозь толщу неразберихдвижение по прямойрешающее лабиринт.Поверх снеговых теней,летящих под фонареми падающих в егооранжевый водоем.Касаясь лучом лицомпограничных и серых зонгде запрещенный ходоказывается разрешен.Движение по прямой,натянутая струна,пронзающая волокногранатового зерна.Вскипающий разговорв белеющей чашке дняи мир, отраженный в немвихристая западняНо все нанесенное пенойстряхнуть и прийти домойво всех пузырьках вселенной,где пениетеснит немоту и теснит терпениерождает сложность простого движениядвижения по прямой«Лист уверенно наступает…»
Лист уверенно наступает, но за ним не следует тело.Редкие бусины света на перетяжке свободны от шеи.Сущности обгоняют, проходят мимо.Вздрагиваешь, но тень пропадает.Невидимые не желают делиться секретом.Возвращение не оставляет силвыговорить своего плохого человека, как выгулять собаку.Так и идешь с пустым поводком.Сущности прыскают брызгами из-под ног.Так клавиши пишущеймашинки, упавшей с большой высоты,рассыпаются кто куда.Так слепой муравей укоряет собратьев,не умеющих свет собирать.«Едешь ли летом на дачу к друзьям…»
Едешь ли летом на дачу к друзьямтам оператор всегда друянв домиках чувствуется рукафедора хитрукаСладким румянцевским голоскомфирменным вицинским лебезкомвоздух подкатывает к ушамптиц несет, лягушатСытыми жвалами водит паукв магнитофоне иглc поютчто бы и впрямь не остаться тутесли все сходит с рук?Шарик с избушкой и снежной крупойчто в электричке продал слепойрабский продукт сопредельных странбудет твой талисманШарик с избушкой который разбитьтравы увянут умолкнут дроздыпусть треугольники кровель снегвпитывают во снеСпать – обитателям и дворамвписанным в перечень диорамкорпус четыре второй этаждвадцать седьмой стеллаж«Древние боги…»
древние богипоселились в наборных кассах,в свинцовых оттисках,на страницах энциклопедий,соблазняют теперьтолько посредством глаголовзато бесконечно,и когда книгочейотворяет хрустя переплетдо него доносится переплеск:– о роднойнебо ярче лучей– о позорстал я мягче свечейвсе мягчей и мягчей– ничегооттогои светлей– perplex, – думает книгочей«Аборигены приближаются к лодке…»
Аборигены приближаются к лодке,возвращенной морем на прилавок песка.В лодке, укрытый ценником, спит европеец.Почему возвращаете? Море: нашло дешевле.Совещание совета директоров.Третий случай за год, ебитда хромает.СЕО садится в соломенный самолети летит на переговоры.Возвращается: неконтактны. Затянемте пояса.Вспомним, чему нас учила орал традишн.Под пляжем асфальт. Базальт. Напластования скал.Будем помнить об этом.Появляется волк
«Каталожник я и книжник…»
каталожник я и книжникты художник передвижникспросишь чем стекло покрылось что в окне туманит сад плачаот потери силы я отвечу конденсат!то в ушах моих концлагерьмарширующих с бумагислов которые не имя тут себя я оборву я ужелюбуюсь ими улыбаюсь и живу«Я тебе не винт и не соринка…»
Я тебе не винт и не соринкакровь моя не смазка и не ржаместо мне не жакт и не соррентои не острие ножа.Что ты знаешь обо мне помимосиних денег у меня в мошневсе ли это что необходимодля решений обо мне?Стыдно повторять такое – илине прошел за этим векили мы и книг не выносилииз родительских библиотек?«Бухгалтер берлага дожил до гулага…»
Бухгалтер берлага дожил до гулага и стал смерточеем в окне.В такт новому гимну ведь я не погибну кричал полыхаев в огне.Рассвет над поляной багрян и неистоввливается золото в горла горнистови с кровью исходит вовне.Я делаю шаг, и от этого шагаеще один шаг и ворота маглага,прабабка с подругой сидят там и ждут,что в баню сведут и картошки дадут.Черна кожура, и глазок аметистов.«Йон серебра в воде…»
Йон серебра в воде.Сал блестит в бороде.Рош колосится в поле.Бер ворчит над колодойс медом; вольному воля,Ленин такой молодой.Но, как тот самолет,что ревнивца несетк лестничным маршам неверной,взгляды хотят перемены:больше не будут безмерны,станут применены.Взгляд влетает в окно:Тело за ним давнов созидательных вихряхдоведено до бессильяи трудовой свой выкрикотдало стенам жилья.Человек в темноте.Огоньки на плите.Ленины на рояле.В чем лампадные свечикрасное растворяли, —стало устьем печи.«В точке мрака, полынного аммиака…»
в точке мрака, полынного аммиакамолодые тени в шинелях, подтянутыедальним фонарным светом,турником, школьным атлетомпедофилом и ксенофобом, человеком и пароходом,настроенныеКонец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
