Тамбур

– Остальные обижались, – говорила девушка, уже чуть успокоившись, – особенно Юра. Его можно понять, он часто замещал Алексея Михайловича, когда тот болел, но…

– Слишком часто?

Она кивнула:

– И очень ему завидовал. Именно он на последнем ученом совете и поставил вопрос о том, сколько может длиться подобный хаос. Сказал, что если Боровин пренебрегает своими обязанностями и своими студентами – пусть читает лекции на дому.

– А что ответил Боровин?

– Его там не было, – пояснила Жанна, вытирая подсохшие слезы. – Он никогда не ходил. Еще и это! На него обижались сперва за то, что он никого не замечает, а потом сами перестали замечать. Специально. А вот студенты его просто обожали!

Она была готова снова разрыдаться, но Голубкину пришла в голову идея.

– Жанночка, а студенты? Они ведь его ждут!

– Ой, – она вскочила, едва не уронив стул. – Побегу, скажу… Что будет!

– Я с тобой!

Жанна благодарно на него взглянула и непроизвольно всхлипнула.

Пройдя по гулкому коридору и поднявшись по старой лестнице, каменные ступени которой были так стерты в середине, что казались прогнутыми, они подошли к дверями аудитории. Там раздавался неясный гул, который становился все громче. Жанна беспомощно взглянула на следователя:

– Как я им это скажу?

– Просто иди со мной, – решил следователь. – А говорить буду я.

Они вошли, и шум моментально стих. Студенты бросились было рассаживаться по местам, но увидев, что вошла всего лишь методистка да еще какой-то незнакомый мужик, в ожидании уставились на них. Тут было человек пятнадцать. Постарше и совсем школьники, одетые как шикарно, так и скромно, те, кто смотрел на него, и те, кто преспокойно продолжал болтать, повернувшись спиной.

– Господа студенты, вот что я вам скажу, – решительно начал Голубкин, мельком показывая свое удостоверение. – Ваш преподаватель Алексей Михайлович Боровин этой ночью был убит. В своей квартире, – повторил он то же, что сказал на кафедре.

По аудитории пронесся легкий, едва различимый вздох. Теперь все молчали.

– Я веду это дело. Долго говорить не буду, просто запишу вот этот номер.

Он повернулся к доске, взял мелок и написал свой рабочий телефон и имя.

– Каждый, кто может и хочет что-то рассказать о Боровине, звоните. Можно и ночью – там есть автоответчик. Меня интересует все.

– Допрыгался! – звонко и четко раздалось где-то в глубине аудитории, и следователь немедленно взглянул туда. Парни, девушки – все смотрели на него с непроницаемыми лицами. «Студенты его любили» – говорила Жанна. Тогда…

– Кто это сказал?

Голубкин не получил ответа. Все молчали – даже те, кто явно мог указать на говорившего.

– Хорошо, – следователь стряхнул с пальцев частички мела. – Я прошу звонить.

Он вышел и не стал дожидаться Жанны, которая осталась в аудитории, объясняя что-то окружившим ее студентам. Вышел во двор, сел в машину, на минуту задумался…

– Вот такая ситуация, – сказал он группе, которая уже собрала все вещи и готовилась уходить из квартиры Боровина. – На кафедре его ненавидели и завидовали. Насчет студентов методистка говорит, что обожали, но и там кто-то имеет на него зуб. Поеду-ка я к Дане. Кажется, работенка будет веселая. Контактов слишком много.

– Да ты бы выгнал их всех в коридор и вызывал по одному, как на экзамен!

– Сдурел? – Следователь постучал себя пальцем по виску. – До вечера? И толку бы не было. Им требуется время все обдумать. Нет, мне нужен Даня.

В глубине души он был уверен, что поступил правильно, не допрашивая ребят по свежим следам. Кто-нибудь из них позвонит. Обязательно позвонит. И это может быть даже тот (или та), кто сказал: «Допрыгался!» В этом возгласе звучали ненависть и презрение – очень искренние и очень юные. А значит, искренние вдвойне.

Глава 4

Даня едва повернул голову, когда с ним поздоровались. Выглядел парень неважно – круги под глазами, пересохшие губы, отсутствующий взгляд. Он был в больничной пижаме, рядом с постелью на штативе стояла капельница. На тумбочке пусто – ни фруктов, ни цветов, ни книг. Сразу было ясно, что родственники его не навестили.

Был час посещений, и в палате толкались посторонние. Голубкин огляделся. Вон – молодая женщина склонилась над постелью, улыбается пациенту, наверняка, мужу. Как-то неискренне, вымученно улыбается. А вон – старуха, молча сидит на краю постели и смотрит на мужчину в расцвете лет. Тот ей что-то говорит, старуха кивает и вздыхает. А вон, в углу, спит пожилой мужчина. К нему никто не пришел, как и к Дане.

– Как вы себя чувствуете? – негромко спросил следователь, придвигая стул и усаживаясь у изголовья кровати.

– Погано, – сухо ответил Даня.

– Ну ничего. Врач сейчас сказал, что вас выпишут через недельку.

Исаев завел глаза и отвернулся. По всему было видно, что вопрос выписки его нисколько не волнует. Следователь наклонился:

– Кому-нибудь сообщить, что вы здесь?

– А кому? – без выражения ответил парень.

– У вас что – нет родственников? А родители?

– Я не сирота, – тот повернул голову, и Голубкин поразился тому, как осунулось и постарело за считанные часы это юное лицо. – И родители у меня, конечно, есть. Я сам сообщу.

– Да, так наверное, будет лучше, – пробормотал следователь. В сущности, он вовсе не рвался общаться с родней самоубийцы. И что бы он сказал? «Ваш сын (брат, внук) порезал себе вены, а я его нашел. И более того, парень подозревается в убийстве». Нет уж – пусть Исаев сам рассказывает папе и маме, почему пошел на такое. А с него хватит и Боровина.

– Лучше! – беззвучно рассмеялся Даня. Это был страшный, издевательский смех полутрупа. – Конечно, лучше некуда! Кстати, насчет сообщить… Где мой мобильник? Вы можете его привезти? Как-то смутно помню, что вы были в моей квартире… Вы – следователь, так?

Голубкин представился по полной форме и сообщил, что телефона пока отдать не может. Но обязательно вернет.

– Вот как, – удивился парень. – Это почему? Вообще, что с моей квартирой? У меня все, как в тумане. Не помню, как оттуда уезжал.

– С квартирой все в порядке. Мы ее заперли, ключи были у вас в кармане пиджака. А насчет отъезда, конечно, вы ничего не помните. Вы были без сознания.

Даня отвел взгляд и пробормотал:

– Как глупо!

«Еще бы не глупо! – согласился про себя Голубкин. – Молодой, здоровый, и такую дрянь отчудил!» А вслух сказал, что хотел бы задать несколько вопросов.

– Задавайте, – устало ответил парень, по-прежнему глядя в сторону. – Отвечу, если смогу.

Следователь огляделся. Палата опустела – старуха и молодая женщина ушли, остались только пациенты. Но они вовсе не интересовались тем, что происходило на первой койке от двери. Каждый был где-то в своем мире. Пожилой мужчина по-прежнему спал, даже начал слегка похрапывать. Час посещений окончился, но для Голубкина было сделано исключение.

– Пока это неофициально, – сказал он парню. – Позже оформим.

– Ничего не понимаю, – ответил тот, и тут их взгляды встретились. Следователь чуть не поежился – такая усталость была в этих синих глазах. В них было еще что-то, очень неприятное, но что? Цинизм? Ложь? Издевка?

«Тоже мне, «герой нашего времени»! – разозлился Голубкин. – Сопляк, а корчит из себя…».

– Понимать особо нечего, – сдержанно сказал он. – Вы привлекаетесь, как свидетель.

– А, вот как! – Даня сделал попытку сесть, но не удалось – он лишь повыше взобрался на подушку. – А я думал, что меня за это!

Он показал перебинтованные запястья. Следователь качнул головой:

– За это не привлекают.

– А я слышал, что в каких-то странах – привлекают.

– Но не у нас. С самим собой можно делать все, что угодно.

– Спасибо, – парень криво улыбнулся. – Я законов не знаю, извините. Тогда в чем дело, собственно?

– В Боровине.

Произнося это имя, следователь опасался, что оно снова произведет оглушительный эффект, как тогда, на квартире у Дани. Но парень и глазом не моргнул. Он продолжал смотреть на Голубкина странным, остановившимся взглядом.

– Вам уже это говорили, но вы могли и не запомнить. Боровина убили. Это ваш сосед по тамбуру– Я все запомнил, – отчетливо произнес Даня.

– Хорошо. Тогда вы сказали, что ничего не слышали и не видели. Сейчас подтверждаете? Или можете что-то вспомнить?

– Ничего.

– Вы сказали, что общались с ним, брали у него уроки итальянского языка. Как часто?

– Три раза в неделю, – тут же ответил парень. – Вторник, среда и четверг. Мы занимались по часу.

– Значит, три раза в неделю вы его видели и общались с ним?

– Не только я, – уточнил тот. – У него было много учеников. Так много, что нам приходилось заниматься в очень позднее время.

– А именно?

– С одиннадцати до двенадцати. По вечерам.

– Да, поздновато. Хотя, конечно, времени на дорогу вам тратить не приходилось.

– Не больше минуты, – вдруг улыбнулся Даня, и эта улыбка уже не была неприятной. Он как будто вспомнил что-то хорошее. Казалось, даже тени под глазами стали меньше. – В сущности, для меня это было очень удобно. Я – «сова» и к ночи лучше соображаю. Вообще, предпочитаю жить по ночам.

«Прямо, как граф Дракула! – усмехнулся про себя следователь. – А все-таки с ним что-то не так. То ли он что-то врет, то ли играет со мною… Уличить не могу, но чувствую!»

– Алексей Михайлович… – в какой-то прострации проговорил парень, прикрывая затуманенные глаза. – Убит. Невозможно поверить. Как?

– Вы спрашиваете, как его убили? – Следователь еще раз оглянулся. Пациенты дремали, завернувшись в одеяла. Их никто не слушал. – Ударом в голову. Пробили висок.

– Боже… – только и сказал Даня, судорожно сжимая пальцы. Рука дрожала и плохо слушалась.

– Вы часто его видели. – Голубкин старался говорить мягко и доверительно, хотя никакого доверия он к этому субъекту не испытывал. И сам не мог понять, почему. – Скажите – у него были враги? Недоброжелатели?

Даня смотрел на него помутневшим взглядом и молчал.

– Вы были соседями, он был вашим учителем. Неужели он ничего о себе не рассказывал?

– Ничего, – с трудом выговорил Даня. – Алексей Михайлович был очень сдержанный человек.

– У него были долги?

Тут Даня попробовал улыбнуться, и улыбка снова вышла настолько нехорошей, что следователя передернуло.

– Долги? У него? Да Бог с вами! Он зарабатывал намного больше, чем мог прожить.

– Ну а враги? Завистники?

Последнее слово вырвалось случайно. Голубкин припомнил странные сцены в институте, где преподавал Боровин, и сказал это прежде, чем успел обдумать. Даня рывком сел на постели. Его силы как будто разом восстановились. Расширенные глаза заблестели – угрюмо и лихорадочно.

– Завистники? – переспросил он, перекашивая рот на сторону. – Конечно, были! Из его института!

– Так-так! – Следователь сделал знак говорить потише, и Даня понял. Он продолжал шепотом:

– Были, да еще какие! Они со свету его сживали!

– Сотрудники?

– Коллеги, – с издевкой поправил его парень. – Кому хочется видеть, что кто-то лучше? Умнее? Состоятельней?

– Это сам Боровин говорил?

Даня вдруг ушел в себя и разом растерял запал. Он с минуту о чем-то подумал, а потом заявил, что очень устал и хочет спать. Возражать было невозможно – в конце-концов, тот еще пару часов назад балансировал между жизнью и смертью.

Голубкин встал, поправляя на плечах застиранный белый халат, который выдали ему в гардеробе.

– Больше вы ничего не хотите мне сказать? – спросил он напоследок.

– Ничего не могу, – парень подчеркнул голосом слово «не могу». – Я хочу спать.

– Я зайду, когда вам станет лучше, – пообещал следователь. – Только… Еще один вопрос.

Даня чуть приподнял ресницы. Казалось, это движение далось ему с большим усилием.

– Почему вы покушались на свою жизнь?

– Кажется, – после паузы сказал тот, – вы только что сказали, что я не обязан в этом отчитываться.

– Да, но совпадение… Убит ваш учитель и сосед. И в то же самое время вы пытались покончить с собой. Ведь не просто так? Должна быть причина!

Он жадно вглядывался в меловое, безжизненное лицо, в эти опустевшие глаза. Даня слегка шевельнул пересохшими губами.

– Причина была. Но это мое личное дело.

В палате стало так тихо, что было слышно, как метель скребется в окна когтистыми снежными лапами.

– Любовь, любить велящая любимым,Меня к нему так властно привлекла,Что этот плен ты видишь нерушимым…Любовь вдвоем на гибель нас вела…

Даня говорил почти беззвучно, едва размыкая губы. Следователь ловил каждое слово, но… Ничего не понимал!

– Простите, – он склонился к постели, пытаясь встретить ускользающий синий взор. – Вы о чем?

– Я? – слегка очнулся тот. – Это Данте. «Божественная комедия». Собственно говоря, сперва это называлось просто «Комедией», а эпитет «Божественная» присвоили ей современники Данте.

– Как? – Голубкин был совершенно выбит из колеи. Безумие, бред!

– Забудьте, – Даня созерцал потолок. – Это я так… Вырвалось. Алексей Михайлович очень любил Данте. Вы ведь не читали?

– Не читал, – раздраженно признался следователь. Этот персонаж положительно выводил его из себя! Не знаешь, с какой стороны подступиться, везде напарываешься на истерику или на загадочные выражения!

– А я и по-итальянски уже читал, – с улыбкой сказал Даня. Он по-прежнему любовался потолком. – Скажите, он быстро умер?

– Вероятно, да, – следователь вконец потерял терпение. Парень не любил отвечать на вопросы, зато с удовольствием их задавал. Это вовсе не входило в его планы. – От такой раны умирают практически моментально.

– А чем его ударили?

– Понятия не имею, – ответил Голубкин, и сказал чистую правду. Они, в самом деле, не смогли обнаружить в квартире Боровина ни единого подходящего предмета, запачканного кровью. Вообще ни единого следа крови не было! Зато на кухне у Татьяны, соседки, крови было предостаточно…

– Его ограбили? – допытывался Даня, стараясь приподняться на локте. Эти усилия не шли ему на пользу – он выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание.

– Не похоже.

В самом деле, квартира покойного Боровина вовсе не выглядела так, будто по ней шарили грабители. Все вещи на месте, шкафы закрыты, даже пыль на книжных полках лежит нетронутой серой пеленой – никто к ней не прикасался.

– Да что у него было брать? – Даня как будто не слышал ответа и продолжал рассуждать сам с собой. Его голос звучал глухо и монотонно. – Деньги он хранил в банке – сколько раз говорил. Из ценных вещей – почти ничего. Ну, были кое-какие редкие книги. Только, чтобы их красть, нужно понимать… Вот и все!

Он поднял на Голубкина ясные синие глаза:

– А вы как думаете? Почему его убили?

– У вас хотел спросить!

Следователь не вытерпел, сорвался. Этот парень действовал ему на нервы – все больше и больше. Вроде бы ничего крамольного в его поведении не было, вел себя вежливо, говорил охотно… И все-таки, в нем было «что-то не то» – правильно выразился его приятель, фотограф. Очень даже «не то». Стоило подступить к важной теме, Даня сразу сворачивал в сторону. Будто нарочно изображал беспамятного. В его положении это было легко – чуть не умер, сидит на стимуляторах. А кровь?! Кровь в его квартире?! Следователь чуть не схватился за голову. Крови там было больше, чем достаточно! Но вся ли она… Вся ли она принадлежала Исаеву?

– Мне пора. – Он на ходу принялся стаскивать с плеч застиранный больничный халат. – Зайду на днях.

– Постойте!

Окрик прозвучал так болезненно и резко, что разбудил всю палату. Голубкин поморщился, увидев обращенные к нему лица.

– Отдыхайте, – бросил он, направляясь к двери.

– Его убили… – задыхался Даня, приподнявшись на локте, исступленно глядя на следователя… И в то же время, сквозь него. – Его убили… Его убил я!

– Мать вашу… – Чуть слышно выдохнул Голубкин, и едва не перекрестился.

– Я его убил! – Голос Дани постепенно набирал силу, теперь он говорил так звучно, будто был совершенно здоров. – Я! Я все вспомнил! Вы – следователь? Идите сюда! Я все расскажу! Записывайте! Вы будете записывать? У меня и свидетели есть! Я его убил!

Парень уже сидел на постели, безумными глазами оглядывая палату, будто впервые обнаружив, куда попал. И вдруг расхохотался:

– Я в сумасшедшем доме?

– Нет, нет, – Голубкин быстро подошел к нему и силой заставил лечь. – Это больница. А ты, дружочек, – он перешел на «ты», как с тяжелобольным, – ты отдохни сперва, потом поговорим. Я завтра приду.

– Ну нет! – Даня сделал рывок, чтобы снова сесть, и Голубкин внезапно понял, как тот силен.

«А что? – мелькнуло у него в голове. – Мог и приложить старичка… Запросто. Только вот… Почему?»

– Я все скажу! – кричал он, вырываясь из рук следователя. Тот ненароком схватил его запястья и отшатнулся – через бинты проступила кровь. Даня кричал что-то уже совсем несуразное, как будто даже не по-русски, рвался, кинул на пол подушку, едва не сбил капельницу…

В палату вбежала медсестра:

– Да что тут? Ой!

Она бросилась к больному и отодвинув растерявшегося Боровина, стала поправлять повязки. Даня внезапно утих. Его взгляд все еще искал следователя, но тот отводил глаза.

«Псих. Вот повезло! Пока придет в себя… Да придет ли еще? Делать нечего. Столько на него надеялся, и вот вам! Говорит – убил!»

Долгий опыт научил его, что никогда не стоит верить тому, кто первым берет на себя вину. Часто это признак истерии и очень редко – правда.

– Исаев! – Следователь едва переводил дух. – Я приду к вам завтра. Обещаю.

– Нет, я сейчас, сейчас скажу… – Тот рвался из крепких рук медсестры, а та с привычно-суровым видом удерживала его. Уже все пациенты в палате сидели, с любопытством наблюдая за разыгравшейся драмой.

– Завтра, – отчеканил следователь.

– Нет, сейчас! Я убил его! Я убил его, потому что… – Даня поперхнулся глотком воздуха и повис на руках у медсестры. Та уложила его и торопливо накрыла одеялом. Гневно обернулась к следователю:

– Не видите – он совсем плохой!

– Я все скажу, – чуть слышно проговорил Даня. – Никому не верьте, никого не слушайте. Правду скажу только я. Вчера у меня был урок. Я же говорил – у меня были уроки во вторник, среду и четверг. Вчера был четверг…

«Точно, четверг! – припомнил следователь. – Как я сразу не сообразил! Убили ночью… А уроки у них были до полуночи. Стало быть, парень видел Боровина последним?»

– Мы позанимались, – торопливо шептал Даня. Его лицо заметали серые, мертвенные тени, глаза едва открывались под тяжестью длинных ресниц. – Потом… Потом я не помню. Кажется, я убил его.

– Брось, милый, – остановил его Голубкин. – Чего ради?

– Уйдите, – нервно сказала медсестра, пытавшаяся приладить иглу капельницы к вене Исаева. – Тут не полагается после трех!

– Я убил его, кажется, – монотонно повторял парень. – А потом… Помню улицу. Я шел по улице, было так холодно… Я даже не оделся. Был в костюме. Да, пальто я не надел, потому что вышел не от себя, а от него. А к нему я конечно, ходил без пальто. Потом… Вы говорили – я пил что-то?

– Коньяк… – машинально ответил следователь.

Даже медсестра остановилась, ловя каждое слово, хотя конечно, мало что понимала в этой потусторонней исповеди.

– Да, я купил коньяк. В магазине, – уточнил Даня, как будто были другие варианты. – Я уже несколько дней подряд покупал коньяк. Мне было так плохо!

– Почему?

– Не знаю. Жить не хотелось.

– А что же дальше?

Даня прикрыл глаза и покорно опустил голову на подушку. Его лицо казалось мертвым.

– Потом, – он едва шевельнул губами, – я напился и лег спать.

– Вы сперва перерезали себе вены!

– Т-сс! – шепнула медсестра, прикрывая губы пальцем. Даня улыбнулся, не размыкая иссохших белых губ.

– Вот этого я не помню, – сказал он. – Убейте – не помню.

* * *

«Провались оно все! – яростно рассуждал Голубкин, застряв в пробке на Садовом кольце. – Признался в убийстве – сделал одолжение! А кто его заставлял? Сам, сам! А ведь не он!»

Что «не он» – конечно, оставалось под большим сомнением. Но Голубкин так «чувствовал», а чутье его обманывало редко. Слишком явно, чтобы быть правдой. Слишком много улик против Дани. И парень-то не в себе – его и не посадят, а отправят лечиться. И потом – причина? Причина-то была?

«Что он там нес про свидетелей? Будем надеяться, это нормальные люди… Если они ему не привиделись. Надо бы еще поговорить. Скажем, опросить соседей. Кровь у него в квартире – на экспертизу. Может, и не от него одного… И тряпки проверить. Вдруг убил, протер полы в квартире Боровина, унес тряпки к себе… Нужно срочно узнать группы крови у Боровина и Дани. И еще эта Татьяна!»

Она вспоминалась ему как-то смутно. Хотя внешность у женщины была яркая. Темно-зеленые глаза, пышные ресницы, волосы, отливающие медью… Она была вне себя, когда встретила группу, нервничала, злилась, и это понятно – кому понравится найти на собственной кухне труп соседа! Но сейчас Голубкин думал, что злилась-то она больше по другой причине. Она так страстно, с такой ненавистью говорила о своем неверном любовнике и о его любовнице, что было ясно – труп волнует ее очень мало.

«Ну увидим».

Пробка постепенно рассасывалась – впереди, наконец, тронулись с места машины. Был час пик, вечерело, в стекла бил мокрый липкий снег. Голубкин торопливо втиснулся в просвет, надеясь выиграть хоть несколько минут. Он ехал на встречу с Димой – с тем типом, чью визитку отдала ему Татьяна. На звонок ответили сразу. Дима удивился, но согласился повидаться. Если верить его спокойному, начальственному тону, о происшествии в тамбуре он ничего не знал.

Настроение у Голубкина было – хуже некуда. Когда он вышел из больницы, ему позвонила сотрудница и зачитала список наград и титулов покойного Боровина. Титулов было много – и отечественных, и зарубежных. Наград также хватало. И хотя напрямую все это к делу не относилось, Голубкин поежился, думая о том, как все обернется в случае неудачи. Боровин, получается, знаменитость. А уж тут шутки в сторону!

– Простите, у меня мало времени, – навстречу Голубкину поднялся стройный, моложавый мужчина лет сорока. Внешность его можно было описать кратко: «Женщинам нравится, мужчинам – нет». Темные, непроницаемые глаза, аккуратная прическа, тонкие губы. Дорогой костюм, на запястье тяжелые часы «Ролекс» – Голубкин успел заметить марку, когда пожимал руку.

– У меня тоже немного, – Голубкин присел к столу, не дожидаясь приглашения. Таких офисов он видел сотни – вылизанных, стерильных и безликих. Среднедорогая мебель. Драцены в кадках. Картины на стенах, о которых забываешь, стоит отвести взгляд. И такие вот среднедорогие господа, вроде этого Димы. Гладкие, душистые и совершенно никакие. Серийного производства.

– Я уже сказал, что случилось у вашей знакомой, – начал было Голубкин, но Дмитрий Александрович Красильников – так значилось на визитной карточке, которую преподнесла группе его экс-любовница, тут же взвился:

– А я тут при чем? Возмутительно! Когда вы позвонили и сказали, кто вы, я подумал, что-то важное!

– Важное, – удивленно ответил следователь. – Да что вы переживаете?

– Я не переживаю! – Красильников заметался по кабинету, роняя на пол пепел сигареты. А следователь, следя за его неровными, спотыкающимися шагами, вдруг подумал, что выглядит эта истерика ненатурально. Наигрыш. «И с ним что-то не то!»

– Я ведь представился, – напомнил Голубкин, – и вы сразу согласились поговорить. Я прямо сказал, что это по поводу Татьяны Кривенко. Чему вы сейчас удивляетесь?

– Кривенко, Кривенко, – бормотал хозяин кабинета, расхаживая взад-вперед и натыкаясь на мебель. – Ах, да! Татьяна, Таня! Я редко звал ее по фамилии. Вы сказали, у нее какое-то несчастье?

Он поднял взгляд, и Голубкин тайком прикусил губу. Такие глаза он очень не любил. Темное болото, трясина, покрытая ряской. Сверху – ясно, внутри – засасывает. И хотя он отлично понимал, что ни один человек не виноват в том, какая внешность ему досталась от природы, такие глаза все равно терпеть не мог.

– В ее квартире после вашего ухода обнаружился труп, – сухо сказал Голубкин. – И ваша приятельница не понимает, как он там оказался.

– Господи! – Красильников резко остановился. – Как, труп?

– Да так. У нее на кухне, повторяю, найден труп. Убит ее сосед по тамбуру.

– Кто?!

– Боровин. Преподаватель итальянского языка. Вы его знали?

Тот осторожно потер щеку – будто боялся смазать грим. Взгляд остановился.

– А я думал, что она… Простите! – замороженно ответил Красильников. – Я никого там не знал. Я думал, что она насчет ключей пожаловалась…

– Кстати, о ключах, – заторопился следователь. – У вас были ключи от тамбурной двери и от квартиры Татьяны?

– Она сама дала. – Мужчина снова осторожно потер щеку, будто она была отморожена. – Я и не просил. Я думал, вы по этому поводу… Конечно, теперь она все на меня может спихнуть. Обокрали – я виноват! Подкинули что-то – я виноват! Она ведь на меня злится.