Печатается с разрешения Sidney Sheldon Family Limited Partnership и литературных агентств Janklow & Nesbit Associates и Prava I Prevodi International Literary Agency.

* * *

Моим любимым внучкам

Лиззи и Ребекке.

Пусть они узнают, какое волшебное путешествие я совершил.

Он, в семействе которого не имелось ни глупцов, ни негодяев, ни нищих, был порожден вспышкой молнии.

Томас Фуллер,английский священник XVII века

Глава 1

В семнадцать лет я служил рассыльным в аптеке-закусочной «Афремоу» и считал, что мне крупно повезло, поскольку там можно было без особых хлопот стащить таблетки снотворного в достаточном количестве, чтобы покончить с собой. Собственно говоря, я не знал, сколько именно таблеток мне потребуется, поэтому наугад остановился на двадцати и старался не прикарманивать больше чем пару-тройку за один раз, чтобы не возбудить подозрений фармацевта. Я читал, что комбинация виски и снотворного считается убийственной, и намеревался смешать и то и другое, чтобы уж было наверняка.

Наступила суббота. Та самая суббота, которую я ждал. Родители собирались уехать на уик-энд, мой брат Ричард сказал, что переночует у друга. Квартира опустеет, и никто не помешает моим планам.

В шесть вечера фармацевт объявил, что пора закрываться.

Он и понятия не имел, насколько прав! Пора прикрыть все, что я считал неправильным в своей жизни. Правда, я знал, что дело не только во мне. Вся страна была больна.

Шел 1934 год, и Америка переживала опустошающий кризис. Биржевой рынок потерпел крах пять лет назад, тысячи банков обанкротились, а вместе с ними множество предприятий и фирм. Более тринадцати миллионов людей потеряли работу и находились на грани отчаяния. Размеры зарплат катастрофически уменьшились, и имеющим работу счастливчикам выплачивали не более никеля[1] за час. По стране бродили миллионы бездомных, двести тысяч из них составляли дети. Мы попали в тиски гибельной депрессии. Бывшие миллионеры кончали жизнь самоубийством, а руководящие работники и администраторы продавали яблоки на улицах. Самой популярной песней стало «Унылое воскресенье». Я до сих пор помню один куплет:

Унылое воскресеньеС тенями я провожу.Я и сердце моеРешили покончить со всем.

Мир был окрашен в серые тона, и это вполне соответствовало моему настроению. Я барахтался в бездне отчаяния и больше не видел смысла в своем существовании. Чувствовал себя потерянным и выбитым из колеи. Несчастным и одиноким. И всеми силами души желал того, что не мог ни определить, ни назвать.

Мы жили около озера Мичиган, всего в нескольких кварталах от берега, и как-то ночью я пошел туда, чтобы немного успокоиться. Дул сильный ветер, небо было затянуто облаками.

Я поднял голову и громко сказал:

– Если Бог есть, пусть покажется мне!

И тут же, к моему изумлению, тучи стали стягиваться, сливаться, образуя гигантское лицо. Внезапная вспышка молнии – и лицо словно глянуло на меня грозными сверкающими глазами. Я в панике бежал до самого дома.

Наша семья жила в маленькой квартирке на третьем этаже на Роджерс-Парк. Великий шоумен Майк Тодд как-то сказал, что он не раз разорялся, но никогда не чувствовал себя бедняком. В отличие от него я постоянно чувствовал себя бедняком, потому что мы жили в унизительной, жестокой бедности, когда в разгар холодной зимы и в сильные морозы приходилось отключать отопление, чтобы сэкономить деньги, и выключать свет, выходя из комнаты, а также выдавливать из бутылки кетчупа и из тюбика с пастой последние капли. Но я решил уйти от всего этого.

Когда я добрался до убогой квартирки, там никого не было. Родители уже уехали, а брат поспешил скрыться.

Я вошел в маленькую спальню, которую делил с Ричардом, и осторожно вытащил из-под комода пакет с таблетками. Потом отправился на кухню, взял с полки бутылку отцовского бурбона и отнес в спальню. Посмотрел на таблетки и виски, гадая, скоро ли они подействуют, налил немного спиртного в стакан и поднес к губам. Главное – не позволять себе задумываться над тем, что делаю!

Я глотнул виски, обжег нёбо и горло и едва не задохнулся. Немного придя в себя, я набрал в горсть таблеток и уже хотел сунуть в рот, и тут послышался голос у меня за спиной:

– Что это ты делаешь?

Я повернулся, пролив виски и рассыпав часть таблеток.

В дверях стоял отец.

– Не знал, что ты пьешь, – заметил он, шагнув ближе.

Я ошарашенно уставился на него.

– А… я думал, что вы уехали.

– Я кое-что забыл. Повторяю: что это ты делаешь? – процедил он, отбирая у меня стакан.

– Н-ничего, – пролепетал я, окончательно растерявшись.

Отец нахмурился.

– На тебя это не похоже, Сидни. Что стряслось? – повторил он и, только сейчас заметив пригоршню таблеток, окончательно вышел из себя. – Господи, что здесь происходит? Что это такое?

Мои мысли лихорадочно метались, но сколько-нибудь правдоподобное объяснение так и не подвернулось. Поэтому я вызывающе выпалил:

– Это снотворное! А что?

– Зачем оно тебе?

– Собираюсь… покончить с собой.

Последовало долгое молчание.

– Я понятия не имел, что ты так несчастлив, – наконец медленно выговорил отец.

– И ты меня не остановишь. А если и остановишь, я все равно сделаю это завтра.

Отец снова помедлил, пристально глядя на меня.

– Это твоя жизнь, и ты можешь делать с ней все, что захочешь, – вздохнул он и, поколебавшись, добавил: – Если не слишком спешишь, почему бы нам не прогуляться немного?

Я точно знал, о чем он думает. Недаром отец был продавцом. Наверняка попытается меня отговорить. Только у него не было ни малейшего шанса. Я сам решил, что мне делать!

– Ладно, – согласился я.

– Надень пальто, иначе простудишься.

Что за глупость! Мне ли, без пяти минут мертвецу, бояться простуды!

Я невольно улыбнулся.

Уже через пять минут мы с отцом шагали по насквозь продуваемым ветром улицам, с которых мороз прогнал всех пешеходов.

После очередной долгой паузы отец попросил:

– Расскажи мне все, сынок. Почему ты хочешь покончить с собой?

С чего начать? Как объяснить, насколько одиноким и обделенным я себя чувствовал?

Я отчаянно хотел чего-то… чего-то, чему не мог подобрать названия. Может, прекрасного будущего? Но прекрасного будущего у меня быть не могло. Несмотря на волшебные фантазии, к концу дня я неизменно оставался рассыльным из аптеки.

Я мечтал пойти в колледж, но на это не было денег. Мечтал стать писателем, даже написал несколько десятков рассказов и отослал в журналы «Стори», «Кольерз» и «Сэтеди ивнинг пост». И отовсюду получал стандартные бланки с отказами.

Вот я и решил, что не могу провести остаток жизни в этом беспросветном мраке.

– …и в мире есть столько чудесных мест, которых ты не видел, – продолжил за меня отец.

Я постарался не слушать его, словно выключил звук приемника. Если он уедет сегодня, я смогу завершить начатое.

– Тебе наверняка понравится Рим…

Если он попытается остановить меня сейчас, сделаю это, когда он уберется, – упорно думал я, почти не слыша, что талдычит отец.

– Сидни, ты сам говорил, что больше всего на свете хочешь стать писателем.

Я мигом насторожился.

– Это было вчера.

– А как насчет завтра?

– Что? – опешил я.

– Ты не знаешь, что может случиться завтра. Жизнь – как роман, понимаешь? Полна тайн и неопределенности. Держит в напряжении. И ты никогда не узнаешь, что будет дальше, пока не перевернешь страницу.

– Я знаю, что будет дальше. Ничего.

– А вот это еще неизвестно. Каждый день – это новая страница, которая может быть полна сюрпризов. Повторяю, ты никогда не узнаешь, что будет дальше, пока не перевернешь страницу.

Я задумался. В чем-то он был прав. Каждое завтра действительно похоже на следующую страницу романа.

Мы свернули за угол и пошли дальше.

– Если ты действительно собрался покончить с собой, Сидни, я способен буду понять. Но не хотелось бы видеть, как ты закрываешь книгу, не дочитав до конца и упустив все то важное, что может произойти с тобой на следующей странице, странице, которую предстоит написать тебе.

Не закрывай книгу слишком скоро. Неужели я действительно готов закрыть ее слишком скоро? Ведь что-то чудесное вполне может произойти завтра.

Либо отец имел дар убеждения, либо я не так уж стремился оборвать свою жизнь, но ближе к концу следующего квартала я решил отложить исполнение плана.

При этом оставил за собой право выбора.

Глава 2

Я родился в Чикаго, на кухонном столе, сколоченном моими собственными руками. Так по крайней мере утверждала моя мать Натали. Натали была моей Полярной звездой, моей утешительницей, моей защитницей. Я был ее первенцем, и она всегда относилась к факту моего рождения как к чуду. Она и говорить не могла обо мне без помощи тезауруса. Я был умен, талантлив, красив и остроумен – и все это еще до того, как мне исполнилось полгода.

Я никогда не называл родителей папой и мамой. Они предпочитали «Натали» и «Отто», возможно, потому что это возвращало им некую иллюзию молодости.

Натали Маркус родилась в российском селе Славитка[2] под Одессой еще при последнем царе. Когда девочке было десять лет, ее мать, Анна, спасаясь от еврейских погромов, увезла ее в Америку.

Натали была настоящей красавицей: рост пять футов пять дюймов, мягкие каштановые волосы, умные серые глаза и прелестное лицо. Она обладала душой романтика и богатой внутренней жизнью. Образования она не получила, но научилась читать, любила книги и классическую музыку, мечтала выйти замуж за принца и объездить весь мир.

Но ее принцем оказался Отто Шехтель, чикагский хулиган, бросивший школу после шестого класса. Отто был красив и обаятелен, легко понять, почему Натали так к нему потянуло. Оба были мечтателями, вот только мечтали о разном. Натали грезила о романтическом мире с замками в Испании и прогулками в венецианской гондоле под лунным небом. Фантазии Отто чаще всего касались очередного плана мгновенного обогащения. Кто-то сказал, что для успеха в писательском ремесле необходимы бумага, перо и трудное детство в неблагополучной семье. Меня воспитывали сразу две такие семьи.

С одной стороны – клан Маркусов: два брата, Сэм и Эл, и три сестры, Полин, Натали и Фрэнсис.

С другой – Шехтели: два брата и пять сестер – Гарри, Отто, Роуз, Бесс, Эмма, Милдред и Тилли.

Шехтели, все как один, были экстравертами, сердечными, общительными и находчивыми. В отличие от сдержанных, скрытных интровертов Маркусов.

Обе семьи были не только совершенно разными. Они не имели абсолютно ничего общего. Вероятно, поэтому судьба и решила позабавиться.

Гарри Шехтель женился на Полин Маркус. Отто Шехтель, женился на Натали Маркус. Тилли Шехтель вышла замуж за Эла Маркуса. И словно всего этого было недостаточно, Сэм Маркус женился на лучшей подруге Полин. Словом, сплошная брачная лихорадка.

Гарри, старший брат Отто, был наиболее выдающимся членом клана Шехтелей: рост пять футов десять дюймов, мускулистый, сильный, с властным характером. Родись он итальянцем, из него вышел бы прекрасный consigliere[3]. Именно к нему шли за советом Отто и остальные члены семьи. У Гарри и Полин родились четверо мальчишек: Сеймур, Эдди, Говард и Стив. У нас с Сеймуром разница была всего полгода, но он всегда казался гораздо старше своих лет.

Эл в семействе Маркусов был признанным кутилой и весельчаком, остроумным, обаятельным красавчиком, любившим карты и женщин, в отличие от Сэма, солидного, уже не слишком молодого бизнесмена, не одобрявшего образ жизни Маркусов. Сэм занимался тем, что арендовал гардеробные в различных чикагских отелях.

Иногда мои дяди, собираясь вместе, отходили в уголок и заводили разговор о таинственной штуке, называемой сексом. На мой взгляд, звучало это потрясающе. Оставалось молиться, чтобы этот самый секс не исчез, прежде чем я вырасту.

Отто, мой отец, был мотом, обожавшим бросать деньги на ветер, независимо от их наличия или отсутствия. Не раз он приглашал дюжину гостей в дорогой ресторан, а когда приносили счет, занимал деньги у одного из них, чтобы этот самый счет оплатить.

Натали терпеть не могла одалживать или брать взаймы. Она обладала ярко выраженным чувством долга, и, становясь старше, я все отчетливее понимал, насколько они друг другу не подходят. Мать была несчастна, поскольку имела глупость выйти за человека, которого не уважала и который совершенно не интересовался ее внутренней жизнью. Мой отец женился на сказочной принцессе и, совершенно сбитый с толку, так и не смог прийти в себя от изумления, когда медовый месяц закончился.

Они постоянно спорили, то есть спорами это нельзя было назвать. Скорее бурными и шумными скандалами. Безошибочно находили слабые места друг друга и били туда, чтобы ранить наверняка. Ссоры становились настолько серьезными, что я сбегал из дома в библиотеку, где погружался в спокойные безмятежные миры книг о мальчиках Харди[4] и Томе Свифте[5].

Однажды, вернувшись домой из школы, я снова стал свидетелем, как Отто и Натали осыпали друг друга грязными ругательствами. И тут я решил, что больше такого не вынесу. Мне требовалась помощь. И я отправился к тете Полин, сестре Натали, милой, любящей пышечке, доброй, прагматичной и умной. Она, едва взглянув на меня, тут же спросила:

– Что случилось?

Я захлебывался слезами:

– Это Нат и Отто! Они все время ругаются! Не знаю, что мне делать.

Полин нахмурилась:

– Ругаются? При тебе?

Я кивнул.

– Ладно. Я скажу, что делать. Они оба любят тебя, Сидни, и не хотят ранить, так что, когда в следующий раз начнут скандалить, подойди и скажи, что больше не хочешь слышать ничего подобного и просишь не ругаться при тебе. Сумеешь?

– Да.

Совет тети Полин сработал.

Натали и Отто орали так, что стены тряслись, когда я подошел к ним и попросил:

– Не делайте этого больше. Пожалуйста, не кричите при мне.

Оба мгновенно опомнились.

– Конечно. Ты прав, дорогой. Больше такое не повторится, – пообещала Натали.

– Прости, Сидни. Мы не имеем права перекладывать на тебя свои проблемы, – добавил Отто.

После этого случая скандалы хоть не прекратились, но по крайней мере не выходили за пределы спальни.

Мы то и дело переезжали из города в город, поскольку Отто постоянно искал работу. Когда кто-то спрашивал меня, чем занимается отец, ответ неизменно зависел от того, где мы находились. В Техасе он служил у ювелира, в Чикаго – в магазине одежды, в Аризоне работал на истощившемся серебряном руднике, в Лос-Анджелесе – в бакалейной лавке.

Дважды в год Отто вел меня покупать новую одежду. «Магазином» служил грузовик, припаркованный в тихом переулке и набитый прекрасными костюмами, причем совершенно новыми. На некоторых даже болтались ярлычки с ценой, и, кстати говоря, вся одежда была поразительно дешевой.

В 1925 году, когда мне исполнилось восемь лет, родился мой брат Ричард. В то время мы жили в Гэри, штат Индиана, и я помню, как был счастлив получить брата, союзника в борьбе с темными силами моей жизни. Это было одним из наиболее волнующих событий в этой самой жизни. И я заранее строил грандиозные планы для нас обоих, и мне так хотелось, чтобы он побыстрее вырос. Ну а пока я возил его в коляске по всему Гэри.

Во время Великой депрессии наше финансовое положение чем-то напоминало сцены из «Алисы в Стране чудес». Отто постоянно был в отъезде, пытаясь провернуть очередную мегасделку, пока мы с Натали и Ричардом жили в убогой тесной квартирке. Иногда он внезапно сваливался нам на голову и объявлял, что только сейчас заключил контракт, который принесет ему не меньше тысячи долларов в неделю, и не успевали мы оглянуться, как уже располагались в шикарном пентхаусе и в другом городе. Все как в волшебном сне.

И кончалось все так же быстро, как сон, потому что через несколько месяцев Отто терпел неизвестно какой по счету крах и мы снова оказывались в маленькой квартирке, но уже в другом городе.

Я чувствовал себя вечным беженцем. Если бы мы пожелали заиметь семейный герб, на нем следовало изобразить автофургон на дороге. До того как мне исполнилось семнадцать, я успел побывать в восьми городах и поучиться в восьми разных классах начальной и трех классах средней школы. И всегда оставался новеньким: в квартале, в классе, в городе. Оставался чужаком.

Продавцом Отто был гениальным, и, стоило мне прийти в новую школу в очередном городе, он в первый же день вел меня к директору и почти всегда уговаривал того перевести меня в более старший класс. В результате я вечно оказывался самым маленьким в классе, что тоже мешало завести друзей. Следствием стали непреодолимая застенчивость и комплекс неполноценности. Я сторонился одноклассников, делая вид, что люблю одиночество. И каждый раз, когда я пытался завязать дружбу, наступало время прощаться.

Не знаю, откуда взялись деньги, но однажды Натали купила маленький подержанный спинет[6] и настояла, чтобы я брал уроки музыки.

– К чему это? – удивлялся Отто.

– Вот посмотришь, – уверяла Натали. – У Сидни даже руки музыкальные.

Мне нравились занятия, но все закончилось несколько месяцев спустя, когда мы перебрались в Детройт.

Отто ужасно гордился тем, что он в жизни не прочел ни одной книги. Именно Натали привила мне любовь к чтению. Отто же постоянно расстраивался, что я, вместо того чтобы шататься по улицам и играть в бейсбол, вечно сижу дома, над книжками, которые брал из городской библиотеки.

– Ты испортишь глаза, – твердил он. – Почему бы тебе не брать пример со своего кузена Сеймура? Посмотри, как здорово он играет в футбол!

Мой дядя Гарри зашел еще дальше. Я однажды подслушал, как он говорит отцу:

– Сидни слишком много читает. Боюсь, он плохо кончит.

В десять лет я еще более усугубил свое положение, начав писать. Детский журнал «Уи уиздом» объявил поэтический конкурс. Я написал стихотворение и попросил Отто послать его на конкурс.

Тот факт, что сын у него поэт, отнюдь не обрадовал Отто. Он очень занервничал. Позже я понял причину: он так боялся, что опозорится, когда журнал отвергнет мое произведение, что подписал его именем дяди Эла и все-таки отправил в журнал.

Две недели спустя Отто обедал с дядей Элом, и тот в полном недоумении сообщил:

– Произошло дурацкое недоразумение, Отто. С чего бы вдруг журнал «Уи уиздом» прислал мне чек на пять долларов?

Вот почему мое первое литературное произведение было опубликовано под именем Эла Маркуса.

Однажды мать задыхаясь вбежала в квартиру, обняла меня и воскликнула:

– Сидни, я только что от Беа Фэктор! Она сказала: «Сидни ждет всемирная слава!» Ну разве не чудесно?

Беа Фэктор, подруга матери, имела репутацию ясновидящей, и многие ее знакомые это подтверждали. Но я радовался только тому, что мать ей поверила.

В двадцатых и тридцатых годах Чикаго был городом шумной надземки, фургонов со льдом на конной тяге, забитых людьми пляжей, стрип-клубов, вони скотных дворов и бойни в День святого Валентина, когда семеро гангстеров были расстреляны из автоматов у стенки гаража.

Школьная система сильно напоминала городскую жизнь: такая же суровая и агрессивная. На уроках не «показывали и рассказывали», а «швыряли и рассказывали». Причем предметы швырялись не школьниками, а преподавателями. Однажды, когда я учился в третьем классе, учительнице не понравился ответ ученика. Она схватила тяжелую стеклянную чернильницу, установленную на парте, и метнула через всю комнату в голову ученика. Окажись она более меткой, наверняка прикончила бы беднягу. Я так испугался, что в тот день после перемены не вернулся в класс.

Моим любимым предметом был английский. В классе нам часто задавали читать вслух рассказы из книги «Элджин ридер». Мы выбирали рассказы По, О’Генри или Таркингтона, и я мечтал, что однажды учительница скажет: «Откройте страницу двадцатую» – и, подумать только! – там окажется история, написанная мной. Сам не знаю, откуда взялись эти мысли. Возможно, некая атавистическая связь с давно ушедшим предком.

На десятом этаже отеля «Соверен» находился бассейн, куда бегали купаться ребятишки со всей округи. При каждом удобном случае я брал туда пятилетнего Ричарда.

В тот день я оставил его на мелководье, а сам поплыл на глубину и там заговорился с кем-то из одноклассников. Ричард потерял терпение, вылез из бассейна и пошел меня разыскивать. Добрался до края, где было глубоко, поскользнулся, упал и камнем пошел на дно. К счастью, я сразу заметил, что случилось, нырнул и вытащил его.

С тех пор мы больше там не появлялись.

Когда мне исполнилось двенадцать и я учился в седьмом классе начальной чикагской школы «Маршал филд», нам поручили работать над собственными проектами. Я решил написать пьесу о детективе, расследующем убийство, и отдал готовое произведение учительнице. Она прочитала пьесу, вызвала меня к доске и сказала:

– По-моему, очень хорошо, Сидни. Не хочешь ее поставить?

Хочу ли я?!

– Да, мэм.

– Я договорюсь, чтобы ее показали в актовом зале.

И тут я вдруг вспомнил, как разволновалась Натали, услышав предсказание Беа Фэктор: Сидни ждет всемирная слава.

Меня распирало возбуждение. Это было только начало!

Весь класс захотел играть в пьесе. Но я решил быть не только режиссером и продюсером, но и сыграть главную роль. Разумеется, я никогда раньше не ставил пьес, зато точно знал, чего хочу.

Прежде всего я начал подбор актеров. Мне позволили устраивать репетиции после уроков в огромном актовом зале, и скоро в школе только и было разговоров что о моей пьесе. Стоило попросить, как мне давали любой реквизит: столы, стулья, диваны, телефон…

Это был один из самых счастливых периодов моей жизни. Я твердо верил, что это начало звездной карьеры. Если я в таком возрасте способен написать выдающуюся пьесу, значит, сумею подняться до заоблачных высот. Мои пьесы пойдут на Бродвее, а мое имя засверкает в огнях рекламы!

Генеральная репетиция прошла идеально. Все одноклассники, выбранные мной, прекрасно играли роли. Я подошел к учительнице.

– Все готово. Когда можно будет назначить спектакль?

– Может, завтра? – просияла та.

Ночью я не спал, чувствуя, что все мое будущее зависит от успеха пьесы. Лежа в постели, я мысленно проходил сцену за сценой, но, как ни старался, не смог выискать ни одного недостатка. Диалоги были превосходны, сюжет – динамичен и в конце приобретал совершенно неожиданный поворот. Пьеса наверняка всем понравится.

Утром, когда я пришел в школу, меня ждал сюрприз.

– Я договорилась освободить всех от уроков английского, чтобы побольше учеников смогли посмотреть спектакль.

Я не верил своим ушам – меня ждал еще более грандиозный триумф, чем я воображал.

В десять часов утра гигантский зал был переполнен. Собрались не только ученики, но и директор с учителями, прослышавшие о моей пьесе. Очевидно, всем не терпелось увидеть произведение новоявленного вундеркинда.

И только я, несмотря на всеобщее возбуждение, оставался спокойным. Очень спокойным. Все происходящее казалось мне вполне естественным, даже для столь раннего возраста. Сидни ждет всемирная слава.

В зале погас свет. Разговоры постепенно стихли, и занавес раздвинулся. Зрители увидели скромно обставленную гостиную, где мальчик и девочка играли мужа и жену, чей друг был убит. Они сидели на диване и беседовали.

Я играл детектива, расследовавшего убийство, и стоял за кулисами, готовый к выходу. Сигналом служила реплика мальчика, который должен был посмотреть на часы и сказать:

– Скоро должен прийти инспектор.

Но вместо «скоро» он начал говорить «вот-вот»… и только в последний момент спохватился и попытался изменить «вот-вот» на «скоро». В результате у него получилось «воскоро должен прийти инспектор».

Он тут же поправился, но было уже поздно. Воскоро? Ничего смешнее я в жизни не слышал. Это было так забавно, что я не выдержал. Хохотал и хохотал и не мог остановиться. И чем больше старался унять смех, тем громче хохотал.

Мальчик и девочка на сцене таращились на меня, ожидая моего появления. Но я не мог сдвинуться с места, поскольку смех пригвоздил меня к месту. Он окончательно лишил меня сил и воли. Постепенно я все больше и больше впадал в истерику.

Пьеса закончилась, даже не начавшись.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3