Север и Юг

Проснувшись, отец увидел на лице дочери светлую, без тени усталости улыбку и улыбнулся в ответ, хотя и слабо, как будто усилие оказалось непривычным. Лицо тотчас приняло обычное озабоченное выражение. Особенность мимики – чуть приоткрытый, словно для начала разговора, рот – слегка искривляла губы и создавала впечатление растерянности, однако такие же, как у дочери, большие мягкие глаза в окружении густых ресниц смотрели на мир пристально и почти величественно. Маргарет больше походила на отца, чем на мать. Многие удивлялись, как случилось, что у таких красивых родителей дочь настолько далека от признанного идеала, а некоторые даже считали ее совсем непривлекательной: рот широкий, вовсе не похожий на розовый бутон, способный раскрыться лишь настолько, чтобы произнести «да», «нет» и «как вам угодно, сэр», зато губы полные, яркие, мягко изогнутые. Кожа, пусть и не безупречно белая и чистая, была все же гладкой и нежной, как слоновая кость. Если обычно ее лицо сохраняло выражение слишком серьезное и сосредоточенное для столь молодой девушки, то сейчас, во время разговора с отцом, сияло подобно летнему утру, а улыбка и светлый взгляд говорили о детской радости и бесконечных надеждах.

Маргарет вернулась домой во второй половине июля. Лес превратился в плотный темно-зеленый шатер; папоротники жадно ловили косые солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь густые кроны. Горячий воздух застыл, погрузившись в тяжкую задумчивость середины лета. Маргарет сопровождала отца в его путешествиях по приходу, с жестокой радостью приминала попадавший под ноги папоротник, слушала легкий треск, вдыхала характерный терпкий аромат. Лес сменялся широкими, щедро залитыми солнцем полянами, где среди буйства трав и цветов радовались теплу и свободе многочисленные дикие существа. Такая жизнь – во всяком случае, прогулки – в полной мере соответствовала заветным предвкушениям. Маргарет Хейл гордилась своим краем: его люди стали ее людьми, – нянчила детей, медленно, терпеливо беседовала со стариками; приносила гостинцы больным; готовилась давать уроки в школе, куда ежедневно, с непререкаемой педантичностью, ходил отец. Она сердечно подружилась со всеми; узнала и по достоинству оценила характерный местный говор; почувствовала себя свободной и равной.

Внешняя жизнь текла безупречно, а вот внутренняя, домашняя, часто огорчала. Подчиняясь здоровому стыду, Маргарет винила себя за слишком острое зрение, позволявшее заметить, что далеко не все идет как надо. Матушка – прежде неизменно добрая и нежная – теперь постоянно выглядела усталой и раздраженной из-за того, что епископ не переводит мистера Хейла на более достойную службу, и порой едва ли не упрекала мужа в нерешительности и неспособности открыто заявить о желании покинуть бедный приход и получить новое, хорошо оплачиваемое место. В ответ мистер Хейл со вздохом отвечал, что должен благодарить Создателя за то, что способен что-то сделать хотя бы в маленьком Хелстоне. Однако силы его с каждым днем таяли, а действительность наступала все решительнее и жестче. Маргарет видела, как с каждой новой вспышкой агрессии у матери, требовавшей лучшей жизни, отец все больше сжимался и уходил в себя. В такие моменты она, как могла, старалась примирить матушку с родной деревней. Миссис Хейл уверяла, что близость леса дурно влияет на ее здоровье, и дочь выводила ее на красивую, просторную, освещенную солнцем и продуваемую свежим ветром деревенскую площадь. Маргарет считала, что матушка слишком много времени проводит взаперти и ей следует выходить куда-нибудь еще, кроме церкви, школы и нескольких соседних домов. Некоторое время прогулки помогали, но с наступлением осени и резкой переменой погоды жалобы на нездоровый воздух не просто возобновились, но усилились и приобрели категоричный характер. Недовольство особенно обострилось после того, как супруг, превосходивший в учености и красноречии как мистера Хьюма, так и мистера Хаулдворта, пропустил полученное обоими продвижение по службе.

Глубокий разлад между родителями стал для Маргарет неожиданным испытанием. Она сознавала и с радостью принимала необходимость отказаться от многих привилегий и удовольствий, ограничивавших свободу на Харли-стрит. Радость, доставляемая чувственными наслаждениями, в полной мере уравновешивалась гордым сознанием собственной способности обойтись без них, однако туча никогда не закрывает небо с той стороны, откуда мы ее ждем. Прежде, когда Маргарет приезжала домой на каникулы, недовольство матери ограничивалось легкими жалобами и мимолетными сожалениями, однако в светлых воспоминаниях о счастливом времени она забывалась и упускала из виду мелкие неприятные подробности настоящего. Во второй половине сентября осень заявила о своих правах дождями и холодом, заставив проводить дома гораздо больше времени, чем летом. Хелстон располагался далеко от тех мест, где обитали люди их круга.

– В Англии не найти дыры глубже, – пожаловалась миссис Хейл в очередном приступе уныния. – Не перестаю сожалеть, что у папы здесь совсем нет знакомых. Он так замкнут. Не общается ни с кем, кроме крестьян и рабочих. Если бы мы жили в противоположном конце прихода, и то было бы легче: можно было бы пешком дойти до Стэндфилдов, да и Горманы оказались бы по соседству.

– Горманы? – переспросила Маргает. – Уж не те ли, что составили состояние на торговле в Саутгемптоне? О! Я рада, что мы с ними не общаемся. Не люблю купцов. По-моему, куда приятнее иметь дело с простыми крестьянами – у них хотя бы нет претензий.

– Нельзя быть такой привередливой, Маргарет! – воскликнула матушка, думая о молодом красивом мистере Гормане, которого однажды встретила в доме мистера Хьюма.

– Ничего подобного! Напротив, мой вкус широк и свободен. Люблю тех, кто работает на земле; люблю военных, моряков и представителей трех ученых профессий. Уверена: ты не поставишь мне в упрек отсутствие восхищения перед мясниками, булочниками и свечных дел мастерами. Разве не так, мама?

– Однако Горманы не мясники и не булочники. Они заслужили уважение изготовлением прекрасных экипажей.

– Замечательно. Строительство и продажа карет тоже ремесло, причем куда менее полезное, чем дело мясника или булочника. О, до чего же мне надоело изо дня в день выезжать в экипаже тетушки Шоу! Как я мечтала пройтись пешком по улице или парку!

И Маргарет ходила пешком вопреки погоде. На воздухе, рядом с отцом, ее охватывала такая радость, что хотелось танцевать. Стоило же среди вересковой пустоши подуть западному ветру, как она летела вперед подобно сорванному с дерева невесомому листу. Однако долгие вечера доставляли все больше неприятностей. Сразу после чая отец удалялся в маленькую библиотеку, и мать с дочерью оставались вдвоем. Миссис Хейл мало интересовалась книгами, и с первых дней совместной жизни запретила мужу читать ей вслух, в то время как занималась рукоделием. Одно время они пытались играть в нарды, однако вскоре оставили и это совместное занятие. Мистер Хейл все глубже погружался в проблемы прихода и школы, а жена воспринимала внезапные обращения и вызовы не как естественные условия работы, а как жизненные трудности, поэтому, пока дети были маленькими, взял за правило проводить вечера (если оставался дома) за чтением философских книг, в которых находил большое удовольствие.

Приезжая на каникулы, Маргарет привозила объемистые коробки с книгами, рекомендованными учителями и гувернанткой, однако даже летние дни оказывались слишком короткими, чтобы прочесть все до возвращения в город. Сейчас дома нашлись лишь красиво переплетенные и почти не читанные произведения английских классиков, извлеченные из отцовской библиотеки и размещенные на небольших полках в гостиной. «Времена года» Томпсона, «Каупер» Хейли, «Цицерон» Мидлтона оказались среди них самыми новыми, легкими и занятными, так что читать было нечего. Чтобы скоротать время, Маргарет подробно, не пропуская ни малейшей детали, рассказывала матушке о лондонской жизни. Миссис Хейл слушала с заинтересованным вниманием, порой задавала вопросы, а иногда с завистливым раздражением сравнивала легкую удобную жизнь сестры с убожеством быта сельского викария. В такие вечера Маргарет резко обрывала беседу, предпочитая молча слушать, как монотонно стучит дождь в стекло маленького эркера. Пару раз, обнаружив, что механически считает капли, она спрашивала себя, нельзя ли набраться храбрости и задать главные вопросы: где сейчас Фредерик, чем занимается и когда родители в последний раз получали от него известия, – однако то обстоятельство, что и слабое здоровье миссис Хейл, и ее непримиримое отвращение к Хелстону стали следствием преданного забвению трагического происшествия с участием брата, о котором сама Маргарет почти ничего не слышала, заставляли снова и снова откладывать разговор. Рядом с матерью казалось, что лучше обратиться за разъяснениями к отцу, однако заговорить с ним на тяжкую болезненную тему не хватало мужества. Возможно, ничего нового она бы не услышала.

В одном из писем, полученных накануне отъезда с Харли-стрит, отец сообщал, что Фредерик прислал весточку. Брат по-прежнему живет в Рио, здоров и передает ей сердечный привет. Однако эти слова составляли лишь пустой, не заполненный жизненной правдой контур. Во время редких упоминаний о брате всегда говорили как о «бедном Фредерике». Комната его оставалась неприкосновенной и тщательно сохранялась. Диксон, горничная миссис Хейл, поддерживала там чистоту и порядок, хотя давно не выполняла никакой иной работы. Зато она отлично помнила тот день, когда леди Бересфорд наняла ее прислуживать двум очаровательным подопечным сэра Джона. Обе мисс Бересфорд считались первыми красавицами графства Ратлендшир. Мистера Хейла Диксон всегда считала не иначе как напастью, разрушившей судьбу ее дорогой госпожи. Если бы мисс Бересфорд не поспешила выскочить замуж за бедного сельского священника, то ее, несомненно, ждала бы блестящая жизнь. Однако верная горничная не покинула бедняжку в несчастье и печали (то есть в замужестве): осталась рядом, чтобы, подобно доброй фее, преданно защищать ее интересы и отражать злобные нападки жестокого тирана, коим она считала мистера Хейла. Мастер Фредерик по-прежнему оставался ее любимцем и гордостью, поэтому раз в неделю Диксон забывала о собственном величии и с нежностью наводила в комнате идеальный порядок, словно хозяин должен был приехать в тот же вечер.

Маргарет не могла избавиться от ощущения, что недавно от Фредерика поступили новые сообщения, неизвестные матери и в то же время глубоко расстроившие отца, но сама миссис Хейл не замечала перемен в настроении и внешности мужа. Его манеры неизменно оставались мягкими и учтивыми, он по-прежнему живо отзывался на любое известие о проблемах прихожан, подолгу переживал чью-то смерть или преступление. Однако в последнее время Маргарет заметила рассеянность отца: казалось, сознание его занято мыслями, тяжесть которых не способны облегчить привычные дела, будь то утешение вдов или преподавание в школе в надежде воспитать разумное поколение. Теперь мистер Хейл меньше общался с прихожанами, а больше времени проводил в кабинете и с нетерпением дожидался почтальона, которому прежде приходилось подолгу стучать в кухонное окно, прежде чем кто-нибудь обращал на него внимание. В последнее время в хорошую погоду отец бесцельно бродил по саду, а в дождь неподвижно стоял возле окна кабинета до тех пор, пока почтальон не показывался на дорожке и не проходил мимо, почтительно и в то же время заговорщицки качая головой. Священник подолгу провожал его взглядом, наблюдая, как тот минует кусты шиповника и скрывается за огромным земляничным деревом, и лишь после этого с рассеянным, печальным видом приступал к рутинной работе.

Маргарет, слава богу, пребывала в том счастливом возрасте, когда любое дурное предчувствие, не подкрепленное точным знанием, с легкостью отступает перед ясным солнечным днем или нечаянной радостью, поэтому, стоило октябрю подарить две чудесные теплые недели, как все заботы улетели, подобно пуху с цветка чертополоха, и остались только красота и величие леса. Сбор папоротника уже закончился, и теперь, в сухую погоду, открылись поляны, которыми прежде – в июле и августе – можно было любоваться лишь издали. В Лондоне она брала уроки рисования вместе с Эдит, и в мрачную осеннюю погоду уже не раз пожалела о летней праздности, поэтому сейчас твердо решила сделать наброски, чтобы обстоятельно подготовиться к зимней работе. Одним прекрасным утром она собирала папку, чтобы отправиться в лес, когда горничная Сара распахнула дверь гостиной и торжественно объявила:

– Мистер Генри Леннокс.

Глава 3. Чем опасна поспешность

Доверия милой добиться сумейВысоким душевным полетом,Бесстрашием мысли, свободой идейИ верности рыцарским счетом.Веди ее прочь от тщелавия дняК сиянию звездных ночей;Пусть слово твое, как частица огня,Растопит лед лживых речей.Браунинг Э. Б.

Мистер Генри Леннокс. Маргарет только что о нем думала: вспоминала, как он расспрашивал, чем она собирается заниматься дома. В таких случаях обычно говорят: легок на помине. С радостной улыбкой она положила папку и, прежде чем обратиться к виновнику приятного переполоха, попросила горничную:

– Сара, сообщи маме о приезде мистера Генри Леннокса.

Маргарет поспешила навстречу нежданному гостю.

– Так хочется расспросить вас об Эдит! Благодарю за то, что выбрались к нам.

– Разве я не обещал? – негромко уточнил мистер Леннокс.

– Но я слышала, что вы отправились на север Шотландии, а это так далеко от Гэмпшира.

– О! – беззаботно отмахнулся Леннокс. – Наши молодожены каких только глупостей не придумывали! С риском для здоровья лазили по горам, плавали в лодке по озеру. Вот я и решил, что необходимо срочно присмотреть за непослушными детьми. Дядюшка совсем с ними не справлялся и с утра до вечера паниковал. Действительно, стоило лишь однажды увидеть, насколько они ненадежны, как пришлось остаться до конца и лично проследить, чтобы они благополучно сели на корабль в Плимуте.

– Значит, вы были в Плимуте? Эдит ни разу об этом не упоминала. Правда, в последнее время ее письма так коротки и поспешны! Значит, они и в самом деле отплыли во вторник?

– Да, к счастью, чем избавили меня от множества обязанностей. Эдит просила передать горячий привет и небольшую записку. Сейчас найду. Ах вот и она.

– О, спасибо! – воскликнула Маргарет и, желая прочесть письмо в одиночестве, вышла, сославшись на необходимость позвать маму (Сара, похоже, забыла про ее поручение).

Оставшись в одиночестве, Генри с интересом осмотрелся. В лучах яркого солнца вид из гостиной был просто прелестным. В распахнутое окно эркера с любопытством заглядывали запоздалые розы, из-за угла виднелись ветви алой жимолости. Маленькая лужайка пестрела разноцветной вербеной и геранью. Стоило отвернуться от окна, и в глаза сразу бросалась бедность обстановки, которую яркие краски за окном только подчеркивали. На полу лежал старый потертый ковер, обивка дивана и кресел тоже поблекла от времени. Да и дом в целом оказался меньше и беднее, чем того требовал царственный облик Маргарет. Леннокс взял со стола книгу: «Рай» Данте – старинное итальянское издание в белом кожаном переплете с золотым тиснением. Рядом лежали словарь и тетрадь с выписанными рукой Маргарет выражениями. Ничего особенного они собой не представляли, но смотреть почему-то было приятно.

Леннокс глубоко вздохнул и положил книгу на место. Достаток, кажется, действительно очень скромный, как она и сказала. Странно, ведь Бересфорды хорошая семья.

Тем временем Маргарет отыскала матушку. К несчастью, миссис Хейл пребывала в дурном расположении духа и все вокруг видела исключительно в мрачном свете, поэтому появление мистера Леннокса восприняла как едва ли не катастрофу, хотя внимание столичного джентльмена ей льстило.

– Какое несчастье! Сегодня мы обедаем рано, причем только холодным мясом, чтобы слуги успели погладить белье. Но мистера Леннокса надо обязательно пригласить к столу, ведь он деверь Эдит! А папа с самого утра крайне расстроен. Не знаю, чем именно. Только что заходила в кабинет: он сидел за столом, опустив голову и закрыв лицо ладонями. Я сказала, что воздух Хелстона ему вреден, – точно так же как и мне, – а в ответ он попросил больше ни слова не говорить о Хелстоне, потому что больше не может терпеть мои жалобы. Похоже, Хелстон – единственное на земле место, которое он любит, но я все равно уверена, что воздух здесь сырой и нездоровый.

Маргарет показалось, что солнце померкло, однако она терпеливо выслушала привычные стенания, чтобы позволить матери излить душу, а потом пришло время напомнить о госте.

– Думаю, папа обрадуется визиту. Он с симпатией относится к мистеру Ленноксу. На свадебном завтраке они много беседовали. А об обеде не беспокойся. Два часа – самое время для ленча, так что холодное мясо прекрасно подойдет.

– Но что же мы будем с ним делать до двух часов? Ведь сейчас только половина одиннадцатого.

– Приглашу мистера Леннокса на этюды: я как раз собиралась, а он хорошо рисует, так что уберу его подальше с твоих глаз. А сейчас пойдем в гостиную: будет не очень вежливо, если ты не покажешься.

Миссис Хейл сняла черный шелковый фартук, поправила прическу и провела ладонью по лицу. Выглядела она весьма привлекательной и благородной дамой, а гостя приветствовала с почти родственной сердечностью. Мистер Леннокс в свою очередь, явно надеясь на приглашение провести в доме весь день, с такой радостной готовностью согласился остаться на ленч, что миссис Хейл даже захотелось дополнить холодное мясо чем-нибудь еще. Ему все нравилось. Предложение Маргарет отправиться с ней на этюды он принял с восторгом и заявил, что ни за что на свете не осмелится побеспокоить мистера Хейла и дождется встречи за обедом. Маргарет позволила гостю выбрать бумагу и кисти, после чего в самом веселом настроении повела его по знакомой тропинке.

– Давайте остановимся на пару минут, – попросила она вскоре. – В дождливые дни эти дома то и дело вставали перед глазами: словно упрекали за то, что до сих пор их не запечатлела.

– Напоминали о себе, пока окончательно не развалились и не исчезли с лица земли. В самом деле, если уж рисовать – а они и впрямь очень живописны, – то лучше не откладывать до будущего года. Но где же мы сядем?

– Должно быть, вы приехали сюда из своих Судебных иннов, а вовсе не провели два месяца в горах Шотландии! Взгляните на это превосходное дерево! Лесорубы оставили его как раз на нужном месте. Достаточно прикрыть ствол пледом, и получится настоящий лесной трон.

– А лужа вполне сойдет за королевскую подушку для ног. Подождите, я подвинусь: так вам будет удобнее. Кто живет в этих лачугах?

– Сквоттеры построили их примерно пятьдесят-шестьдесят лет назад. Одна пустует, а в другой живет старик. Как только он умрет, оба дома уничтожат – лесорубы давно собираются. Смотрите, вот он! Мне обязательно нужно подойти поздороваться. Он настолько глух, что вы непременно услышите все наши секреты.

Старик остановился перед хижиной и замер, опершись на посох, но потом увидел Маргарет и его грубое, суровое лицо смягчилось и расплылась в широкой улыбке.

Генри умело изобразил в центре композиции две фигуры, подчинив им окружающий пейзаж. Маргарет, обнаружила это, когда пришла пора показать друг другу готовые работы.

– Так нечестно! – взглянув на свежую акварель, рассмеялась она и густо покраснела. – Не подозревала, что мы со старым Исааком служим вам моделями. Вот зачем вам понадобилось, чтобы я попросила его рассказать историю хижин.

– Не смог устоять. Искушение оказалось слишком велико. Мне безумно нравится этот рисунок, признаюсь!

Генри не знал, успела ли Маргарет услышать последнюю фразу, прежде чем спустилась к ручью, чтобы вымыть кисточки. Вернулась она вполне невозмутимой и внешне спокойной – только вот пылающие щеки выдавали. Леннокс обрадовался, так как замечание сорвалось с языка случайно, – редкий случай для человека, привыкшего обдумывать каждое слово и каждый шаг.

Дом встретил их приветливо и жизнерадостно. Хмурость матушки рассеялась под благотворным влиянием пары жирных карпов, весьма кстати подаренных соседкой. Мистер Хейл, вернувшись с утреннего обхода прихожан, ожидал гостя возле садовой калитки. Даже в старом сюртуке и потертой шляпе джентльмен выглядел безупречно.

Маргарет гордилась отцом и всякий раз искренне радовалась, когда видела, какое благоприятное впечатление он производит на новых знакомых. Сейчас, однако, от ее внимательного взгляда не ускользнули следы глубокой тревоги, хоть и скрытой от посторонних глаз, но не отступившей.

Мистер Хейл попросил показать акварели и, прежде чем вернуть дочери ее работу, заметил:

– Тебе не кажется, что соломенная крыша получилась слишком темной?

– Нет, папа! Мне кажется, все правильно. Молодило и очиток темнеют под дождем. Разве не так?

Отец протянул руку к рисунку мистера Леннокса.

– Похоже, правда?

– Да, очень похоже, – согласился отец. – Твоя фигура и манера держаться переданы превосходно. Да и старый Исаак горбится именно так. А что это висит на дереве? Неужели птичье гнездо?

– Нет-нет, что ты! Это моя шляпа. Не могу в ней рисовать, очень жарко. Знаешь, мне тоже хочется попробовать изобразить человеческие фигуры. Вокруг столько интересных людей!

– Уверен, что у вас все получится. Надо только очень захотеть и постараться, – ободряюще заметил мистер Леннокс. – По-моему, мне действительно удалось уловить сходство.

Мистер Хейл вошел в дом, а Маргарет задержалась в саду сорвать несколько роз, чтобы украсить к обеду свое платье.

«Обычная лондонская девушка поняла бы, что он хотел сказать, – подумал Генри, – «непременно вспомнила бы каждую фразу, чтобы отыскать скрытый комплимент, но мисс Хейл…»

– Подождите! – воскликнул Леннокс. – Позвольте, помогу.

Генри сорвал с куста несколько бархатистых малиновых цветков, до которых Маргарет не смогла дотянуться, вставил две розы в петлицу, а остальные отдал ей.

За столом неспешно тек спокойный приятный разговор. Хозяевам и гостю хотелось задать друг другу множество вопросов, обменяться новостями о жизни миссис Шоу в Италии. В свободной увлекательной беседе, в непритворной простоте сельской жизни – особенно рядом с Маргарет – Генри быстро забыл о том мимолетном разочаровании первой минуты, с которым убедился, что, описав достаток отца как весьма скромный, мисс Хейл сказала чистую правду.

– Маргарет, дитя мое, почему бы тебе не собрать на десерт груш? – предложил мистер Хейл, едва роскошь гостеприимства увенчалась только что откупоренной бутылкой вина.

Миссис Хейл сбилась с ног. Судя по всему, десерты появлялись на ее столе не каждый день. Однако если бы мистер Хейл оглянулся, то увидел бы печенье, мармелад и прочие сладости, расставленные на буфете в строгом порядке, и вполне можно было обойтись без груш.

– У южной стены созрел бергамот, достойный соперничать с южными плодами. Сбегай, дочка, и принеси нам несколько штук.

Похоже, мысль о грушах прочно укоренилась в сознании хозяина, и сдавать позиции он не собирался.

– А что, если выйти в сад и съесть райские плоды на месте? – предложил мистер Леннокс. – Нет ничего приятнее, чем вонзить зубы в хрустящую мякоть сочной, согретой солнцем груши. Жаль только, что осы считают их своей собственностью и не церемонятся с теми, кто на нее посягает.

Генри встал, намереваясь следом за Маргарет отправиться в сад и дожидаясь позволения хозяйки. Миссис Хейл предпочла бы продолжить обед так же церемонно и гладко, как он шел до этой минуты и как, по ее мнению, подобало сестре вдовы генерала Шоу (с этой целью они с Диксон даже достали из кладовки хрустальные бокалы), но мистер Хейл уже поднялся и супруге больше ничего не оставалось, кроме как уступить общему настроению.

– Пожалуй, вооружусь ножом, – заметил священник. – Прошли те дни, когда и я мог поглощать фрукты тем примитивным, варварским способом, который вы только что описали. Теперь приходится все чистить и резать на дольки.

Маргарет сорвала свекольный лист и соорудила тарелку, особенно живописно оттенявшую золото сочных плодов. Генри смотрел не столько на десерт, сколько на нее, в то время как мистер Хейл, решив со всей возможной глубиной прочувствовать безмятежность и красоту украденного у тревоги часа, с пристрастием выбрал самую спелую грушу и уселся на садовую скамейку, чтобы спокойно вкусить блаженство.

Маргарет и мистер Леннокс, предоставив ему такую возможность, медленно пошли по дорожке вдоль южной стены, где все еще деловито жужжали пчелы.

– Какую восхитительную жизнь вы здесь ведете! Всегда презирал поэтов, воспевавших хижину у подножия холма и все такое прочее. Но правда заключается в том, что я ничем не лучше кокни. Сейчас кажется, что двадцать лет прилежных занятий юриспруденцией не стоят одного года этой чистой безмятежной жизни. Какое синее небо! – Генри поднял взгляд и показал на огромное дерево, надежно защищавшее сад от остального мира. – Какие яркие, багрово-янтарные листья!