Метро 2035: Воскрешая мертвых

– Заткнись! – орёт Батя. – Мой сын чистый, здоровый, не то что… все эти уроды!

– Вот и проверим… – эхом отзывается Эльза.

Колесников, покачнувшись, смотрит на Саныча, словно ища поддержки у Хирурга, затем переводит взгляд на Эльзу.

– Мы её обезболим, – быстро говорит женщина, – ей не будет больно, проблема лишь в том, что если переборщим, то можем навредить ребёнку. У Кати может начаться кислородное голодание, а это отразится на мозге младенца и функционировании его нервной системы. Поэтому наркоз нужно строго дозировать, чтобы хватило, пока мы будем её резать и вытаскивать ребёнка, а потом…

Эльза прерывается, видя безумный взгляд Бати.

– А что потом? – дрожащим голосом спрашивает Колесников.

– Надо будет решать, что делать с Катей, – не моргнув глазом отвечает Эльза. – Точнее, как её…

– Чего? – Хирург замечает, как Батя инстинктивно тянется за оружием.

– Ты можешь орать, – тихо говорит Эльза, так, чтобы её не услышала роженица, – можешь избить меня, даже убить, но из всех твоих прихлебателей только я говорю правду. Что бы мы не сделали, Катя умрёт, так, или иначе. Но как это будет – решать тебе. Время идёт.

Колесников открывает рот. Хочет что-то сказать, но изо рта вырывается лишь тяжкий стон. Батя обхватывает голову руками и тяжело опускается на пол.

– Идём, – Эльза тянет Хирурга за руку, – время не ждёт, пора начинать.

Женщина открывает дверь в отделение.

– Эльза! – окликает её Батя.

Женщина поворачивает голову.

– Скажи мне, – продолжает Батя, – когда ты такой стала?

Эльза на секунду задумывается, затем отвечает:

– Я такой была всегда.

Женщина заходит в бокс вместе с Хирургом. Сквозь точно нарочно оставленную щель между дверью и косяком Колесников слышит, как Саныч звякает хирургическими инструментами, а Эльза что-то горячо говорит Кате, которая начинает плакать.

– Шшш… – едва слышно раздаётся голос Эльзы, – всё хорошо будет. Больно не будет. Просто поспишь. Ребёночка вытащим и тебя спасём. Только помоги нам.

– Обещаешь? – спрашивает, приподнимаясь, девушка.

– Да, – точно рубит Эльза, – молчи, лучше силы побереги. Сейчас наркоз дадим и ты ничего не почувствуешь.

Кровь стучит в висках Бати. Колесников хочет встать, но ноги его не слушаются. Прислонившись к стене, он начинает бить затылком об бетон.

Раз.

Другой.

Третий.

Боль физическая заглушает боль душевную. По шее течёт кровь. Колесников растирает тёплую струйку пятернёй, подносит ладонь к глазам. В тусклом свете единственного потолочного светильника ему кажется, что запятнанные липкой жидкостью пальцы окрашены в чёрный цвет. Где-то в отдалении слышны голоса, хрипы, всхлипы. Убежище стонет как единый организм в такт движений скальпеля, который рассекает живот Кати.

В мозгу Бати вспыхивает картинка. Свет и тень меняются как вспышки стробоскопа, который высвечивает всё, что происходит на операционном столе. Колесников словно видит со стороны, как за острым лезвием, поперёк живота девушки тянется разрез – тонкая красная линия. Колесников почти ощущает страшную боль, словно режут не Катю, а его самого вскрыли без наркоза.

«А…аа!..» – безмолвный вопль Бати исчезает во тьме – липкой чавкающей субстанции, выпрастывающей щупальца ему на встречу.

«Это мой грех! Не её! – мысленно надрывается Колесников, воздев глаза к потолку. – За что, господи?! Прошу тебя! Спаси её и моего сына! Лучше забери меня вместо них! Обещаю, если они выживут, я изменю порядки! Выродков больше не будут выбрасывать наружу! Только спаси их! Спаси и сохрани!»

Но небеса остаются глухи. Лишь далёкий звук падающих капель воды и чьи-то голоса эхом отражаются от стен.

Тем временем Хирург, промокнув кровь тампоном и ловко орудуя щипцами, помогает Эльзе расширить надрез на животе девушки, который теперь напоминает огромный раззявленный рот, застывший в вечном крике.

Батя отворачивается. Закрывает глаза, стараясь прогнать страшное видение. Но кто-то, словно разжав веки, заставляет его мысленно смотреть на страшную картину, когда руки Эльзы погружаются в распластанную плоть Кати, с трудом извлекая наружу покрытое кровью и слизью синюшнее тельце, за которым тянется пуповина. То немногое, что ещё связывает ребёнка с матерью, жизнь которой истаивает на глазах.

Изо рта Колесникова исторгается не то рык, не то стон. Урча как раненый зверь, Батя делает над собой огромное усилие и, согнувшись, упирается ладонями в пол. Затем, перебирая руками, встаёт, чувствуя, словно на него навесили пудовые гири. Колесников делает пару неуверенных шагов, дрожащей рукой приоткрывает дверь в бокс, больше всего на свете боясь увидеть то, что находится за ней.

Эльза и Саныч, лихорадочно копошась возле Кати, поворачивают головы.

– Стой где стоишь! – рявкает Эльза, перерезая пуповину и быстро отворачиваясь вместе с младенцем.

– Мальчик? – неуверенно спрашивает Колесников.

Женщина кивает.

– По… кажи… мне его! – приказывает Колесников, стараясь не смотреть на Катю, чей живот напоминает раскрытый розовый бутон, в котором виднеются тугие, склизкие кольца внутренностей, перемазанных кровью.

– Потом! – упорствует Эльза. – Сначала она! – женщина кивает на девушку.

– Почему он молчит?! – орёт Батя. – Он же должен кричать! Или нет? Что с ним!

Колесников проходит вперёд, но Эльза, прижимая к себе ребенка, отходит к стене. Батя направляется к ней, но в этот момент он слышит, как Катя, тяжко вздохнув, начинает биться в судорогах.

Поймав взволнованный взгляд Хирурга, Батя подбегает к хирургическому столу и, схватив девушку за руку, кричит:

– Катя!

– Да не слышит она тебя! – орет Саныч. – Действие наркоза заканчивается! У нее начинается болевой шок!

– Помоги ей! – приказывает Колесников. – Зашивай!

– Бесполезно! – эхом отзывается Эльза.

– Что? – переспрашивает Батя повернувшись.

– Ей уже не помочь, – продолжает Эльза, – пришлось резать внутренности, чтобы достать ребёнка, можно только облегчить страдания.

– Тогда колите ей передоз! – взрывается Колесников.

– Нечем столько, – вворачивает Хирург, – мы ей всё загнали перед началом операции, никак не вырубалась!

– Б…ля!.. – стонет Батя.

Глаза Колесникова бегают из стороны в сторону, останавливаются на окровавленном полотенце. Не говоря ни слова, Батя срывает его со спинки стула и, отработанным движением свернув в жгут, накидывает как удавку на шею Кати.

– Один, – считает Колесников сквозь душащие его слёзы.

– Два, – девушка начинает затихать.

– Три, – с губ Кати срывается протяжный хрип.

– Четыре, – Батя смотрит на посиневшее лицо девушки.

– Пять, – Колесников ослабляет хватку и валится на спину.

В тени сверкают глаза Эльзы.

– Ты всё правильно сделал, – говорит она, – другого выхода не было.

– Руки, – едва слышно произносит Батя, – руки не слушаются, а курить хочется.

В повисшей тишине слышно, как Хирург чиркает зажигалкой. Прикуривает, дрожащими пальцами подносит самокрутку к губам Колесникова.

– Затянись, легче будет, – шёпотом говорит он.

Батя затягивается, выпускает под потолок несколько терпких клубов дыма.

– Покажи мне моего сына! – рычит Колесников, поднимаясь с помощью Саныча.

Эльза, задумавшись, нехотя кивает и выходит из тени. В неярком свете потолочной лампы Батя видит, что на руках женщины лежит огромный младенец с приплюснутым черепом, сморщенной серой кожей и немигающими чёрными глазами, напоминающими два пятака.

– Что… это… – хрипит Батя.

– Твой сын, как я и говорила, – отвечает Эльза.

– Выродок?! – орёт Колесников. – Урод?!

– Обожди! – осекает его Эльза. – Он хоть и не орёт, но на дебила не похож, возьми его.

Женщина протягивает младенца Бате, но он отшатывается от него как от прокажённого.

– Убери его! Слышишь, убери! – кричит Колесников. – Эта тварь убила мою Катеньку!

Колесников переводит взгляд на тело девушки, пробегает глазами по распоротому животу и внезапно меняется в лице. Батю начинает бить частая дрожь. С плохо скрываемой яростью он произносит:

– Избавься от него! Придуши! Выкинь в отстойник, только чтобы я его не видел! И никто про него не знал!

– Ты чего! – кипятится Эльза. – Это же твой сын! Он же здоровый! Руки-ноги на месте. Вырастет, может и говорить будет.

Батя отмахивается.

– Делай, как я сказал! А ты, – Колесников смотрит на Хирурга. – Если ляпнешь про это кому, глотку зубами вырву. Понял?!

Саныч кивает, испуганно смотрит на Эльзу.

– Я не буду убивать ребёнка! – цедит женщина.

– Тогда это сделаю я! – рявкает Колесников.

Батя подходит к Эльзе, пытается отобрать у неё ребёнка. Женщина сопротивляется и, вырвавшись, отбегает в сторону двери.

– Убьёшь его, и я всем расскажу, что у тебя родился выродок! – шипит женщина. – Ты мне рот не заткнёшь!

– Уверена? – лыбится Батя. – А сдохнуть не боишься?

– Все мы когда-то умрём, – ухмыляется Эльза.

– Только ты первая, а потом он, – с этими словами Колесников вытаскивает из кобуры ПМ и наставляет пистолет на женщину.

– Считать не буду, – рявкает Батя, – да или нет?

Эльза закусывает губу, смотрит на дверь, понимает, что убежать не успеет, потом переводит взгляд на младенца, затем на Колесникова и нехотя кивает.

– Клади его на стол, так, чтобы я видел!

– Батя, ты чего? – пытается вмешаться Хирург. – Может лучше бабам его отдать? Скажем, что нашли наверху.

– Тебя, мудака, забыл спросить! – ярится Колесников, впадая в бешенство. – Ты лучше проследи, чтобы она не надула нас. А то и тебя искать придётся!

Саныч вздрагивает и бочком, опасаясь показать затылок Бате, подходит к Эльзе.

– Ну? – пистолет становится продолжением руки Колесникова. – Быстрее я сказал! Мы так до утра здесь провозимся!

Эльза подчиняется. Прижав к себе младенца, женщина проводит рукой по головке, словно прощаясь и, не дожидаясь команды Бати, сжимает пятерню на шее ребёнка. Мальчик широко распахивает глазки, внимательно смотрит на Эльзу, затем, к удивлению женщины, с силой поворачивает голову, впериваясь в Батю.

Ни крика, ни стона. Лишь взгляд тёмных, точно бездонных глаз, от которого хочется бежать без оглядки. Пистолет в руке Колесников дрожит.

– Не смотри на меня! – кричит, пятясь, Батя. – Слышишь, не смотри! Сделай так, чтобы он не пялился на меня! – орёт Колесников Эльзе.

Женщина, упёршись свободной рукой в грудь младенца, бросает дикий взгляд на Колесникова, затем на Хирурга, так, что они отшатываются от неё. Что-то беззвучно прошептав ему на ушко, Эльза с хрустом сворачивает мальчику шею. Тельце разом обмякает. Батя прижимается к стене, а Саныч, хватая ртом воздух, внезапно сгибается пополам и обильно блюёт на пол.

– Сделано, – цедит женщина, – проверять будете?

Батя зло смотрит на Эльзу. Убрав пистолет в кобуру, он подходит к Кате. Намотав её разметанные по хирургическому столу волосы на кулак, он подносит их к губам и что-то неразборчиво говорит. Затем, взяв с тумбы скальпель, Батя отрезает прядь и прячет её в карман. Резко выпрямившись, Колесников направляется к двери, повернувшись, говорит:

– Приберите здесь! Урода девайте куда хотите, а Катеньку… – Колесников, повернув голову, глядит на тело девушки, – сжечь в бойлерной, а прах развеять. И только посмейте сболтнуть кому, что тут случилось, грохну! Для всех – Катя и ребёнок умерли при родах и точка!

Дверь захлопывается.

Эльза часто дышит. Смотрит на утирающего рот рукавом халата Хирурга. Пользуясь моментом, женщина, метнув быстрый взгляд на Саныча и убедившись, что он на неё не смотрит, до крови закусив губу, отточенным движением вправляет себе большой палец, вывернутый в суставе. Поспешно накрыв тело младенца простынёй, Эльза засовывает его к себе в сумку.

– Я пойду, – Эльза трогает Саныча за плечо, – чего-то сердце ноет, а ещё трупик выбросить надо, сам здесь управишься?

Хирург кивает.

– Иди, иди, – и внезапно добавляет: – Выпить хочешь?

Женщина мотает головой.

– Сам прими, тебе нужнее, у меня другие дела есть…

Саныч поднимает усталые глаза, смотрит на Эльзу, затем берёт её за руку.

– Ты всё правильно сделала. Ребёнку всё равно не жить, а Батя тебя бы пристрелил.

– Знаю, – бросает женщина, высвобождая руку, – по-другому нельзя…

Эльза выходит за дверь и быстрым шагом удаляется по коридору.

* * *

Убежище. Гермоворота. Двадцать минут спустя

– Эй, хмырь! Ты куда намылился?! – кричит дежурный идущему к нему человеку в ОЗК, вскидывая АКС-74У.

– Сиплый! Оружие убрал! – раздаётся из переговорного устройства противогаза женский голос.

– Эльза? – удивляется охранник, сдёргивая с лица респиратор. – Куда это ты собралась на ночь глядя?

– Туда! – машет рукой Эльза, указывая на гермоворота. – А куда иду, то моё дело и не твоего ума дело.

Женщина небрежно подтягивает лямку большой сумки, переброшенной через плечо.

– Да ты не злись, – Сиплый, пытаясь замять ситуацию, убирает «укорот», – мы люди подневольные, что прикажут, то и делаем.

– А я и не злюсь, – цедит Эльза, – всё понимаю. Я наверх иду, надо кое-что проверить…

– Опять к выродкам? – интересуется охранник. – Ты поосторожнее с ними, ребята говорят, лютуют они. Давеча разведотряд ещё пару выпотрошенных тел в подвале многоэтажки неподалёку обнаружил. Жрут они друг друга.

– Ты меня знаешь, – Эльза показывает обрез двустволки, – у меня не забалуешь.

– Ну-ну, – охранник подобострастно лыбится, – тебе палец в рот не клади.

– Ты герму открывай, – торопится женщина, – часики тикают, а мне под утро уже вернуться надо.

– А ты это… – мнётся охранник, – разрешение на выход покажи, мне же потом… отвечать, если что…

– Личный приказ Колесникова! – врёт Эльза. – Можешь потом сам у него спросить.

Сиплый задумывается. Чешет затылок. Смотрит на Эльзу, точно пытаясь рассмотреть её глаза сквозь линзы противогаза, затем говорит:

– Ну, раз Батя приказал, то конечно пропущу, только в журнале выхода отметься, как положено.

Эльза кивает.

– Само собой.

Женщина открывает потёртую толстую тетрадь и небрежно выводит: «Эльза Гёрстер. Время выхода – 3:45».

Под графой «цель» Эльза, на секунду задумавшись, выводит: «Выродки». Затем захлопывает тетрадь.

– Всё? – в голосе женщины звенят металлические нотки.

– Угу, – кивает охранник, – там снаружи, несколько наших на точке сидят, если что пальни, они прикроют тебя.

– Спасибо! – Эльза засовывает обрез в самодельный чехол, закреплённый у пояса.

Сиплый берётся за штурвал гермоворот, поднатуживается и начинает с усилием вращать колесо. Герма нехотя поддаётся. Женщина, не дожидаясь, когда створка откроется полностью, бочком протискивается в образовавшуюся щель.

Буквально взлетев по ступеням вверх, Эльза оказывается в уже ставшем привычном мире после. Оглядывается. По календарю сейчас – самый конец августа, но судя по пронизывающему холодному ветру, распяленным чёрным облакам и низкой, точно прибитой в центре небосвода луне, похожей на череп, что-то разладилось в небесной канцелярии с момента Удара.

Пригибаясь, женщина идёт по двору Подольской городской клинической больницы. Так, наверное, чувствуют себя космонавты, впервые ступая на поверхность неизведанной планеты. Чуждый мир, точно выкрашенный в грязно-бурые краски. Почти лишённые листвы деревья с искривлёнными, как позвонки, стволами. Завывания ветра в ушах. Грязь, похожая на раскисшее тесто, чавкает под ногами.

– Уже скоро, – шепчет Эльза, поднимая голову и вглядываясь в сумрак, – у меня есть, чем угостить вас…

Женщина, прижимая к себе раздутую сумку, упрямо идёт вперёд – туда, где в серых больничных корпусах, сквозь заколоченные досками окна мелькает призрачный свет от горящих костров…

Глава 3

Аз есмь

Если я пойду и долиною смертной тени,

Не убоюсь зла, потому что Ты со мной;

Твой жезл и Твой посох —

они успокаивают меня…

Псалом 22

Подольск. Убежище. 2033 год

Колесников, вздрогнув, открывает глаза. Озирается по сторонам, словно не веря, что он лежит здесь, у себя в боксе, а не стоит возле изрезанного тела Катеньки. Батя утирает со лба холодный пот.

«Приснится же такая хрень, – думает Колесников, – столько лет прошло, а как наяву всё было. И ведьма эта, словно только что говорили. Тварь! Ей человека вскрыть, что мышь порезать. Правильно, что потом выгнал её. Правильно. Сдохнет и могилки не будет, даже поклониться нельзя».

Колесников встаёт, пытаясь сообразить, ночь сейчас или день. Смотрит на часы на стене. Стрелки замерли на 8:30.

«Хорошо меня вырубило, – думает Колесников, – а всё «марки» эти, будь они неладны. А без них не уснуть».

Неожиданно, в отдалении, раздаётся гомон возбуждённых голосов. Батя подходит к выходу из бокса, сдвигает засов и рывком распахивает дверь. Вскочившего было со своего места Игоря Колесников останавливает знаком руки. Прислушивается. Метрах в двадцати по коридору, со стороны гермодвери, мелькают тени, слышится топот ног.

«Мля. Кого это там нелёгкая принесла?! – матерится про себя Батя. – Митяй вернулся? Неужели Тень нашли?!»

Догадка, как молния, пронзает затуманенный спросонья разум. Колесников быстро идёт вперёд. Он видит, что в зоне выхода уже собралась толпа. Мужчины о чём-то громко переговариваются, показывают на кого-то. Несколько женщин тихо воет.

Не понимая, что происходит, Батя, зычно крикнув: «А ну, дармоеды, отзынь в сторону!», – расталкивает разом притихшую толпу и видит, что на полу шлюзового отсека, в окружении чистильщиков из отряда Митяя, уже снявших ОЗК и прошедших дезактивацию, лежит четыре окровавленных тела.

– Что за… – начинает Колесников.

Один из бойцов поворачивается.

– Митяй! – рявкает Батя. – Что произошло?! Где Тень?!

Каратель плюёт на пол. Смотрит исподлобья на Колесникова и, глубоко вдохнув, выпаливает:

– А хрен его знает, где эта тварь! Мы в засаду попали. И догадки твои не помогли! Надо было гранатомёты с ПКМ брать, как я и хотел! Горб, Жердь, Молчун, Сорок Седьмой – сдохли. Как ножом срезало. Нас кто-то из арбалетов пострелял. В клещи взяли, а потом как в тире, с четырех сторон положили.

– Ты что, ебанулся?! – взрывается Батя. – Вас было десять человек в полной боевой выкладке, с огнестрелом против одного мутанта, а ты мне туфту вгоняешь, про какой-то отряд под предводительством долбаного Робин Гуда?! Трепло!

– А ты сам посмотри! – на скулах Митяя играют желваки. – Видишь! – боец показывает на сквозную рану на груди Горба. – Точно копьём засадили, через броник стрела прошла. Это даже не человек шмалял. Болты из «шестнадцатой» арматуры, гляди.

Митяй знаком подзывает одного из чистильщиков. Тот разворачивает тряпицу и кладёт на ладонь арбалетный болт, сделанный из толстенного рифлёного стального прута с заострённым трёхгранным наконечником. Колесников берёт стрелу. Взвешивает её на руке.

– Ого! – восклицает Батя, прикидывая вес болта.

Повернувшись, Колесников смотрит на толпу.

– А вы чего зенки вылупили?! Давно в карцере не сидели? Марш по боксам!

Люди, обиженно сопя, бросая косые взгляды то на Батю, то на Митяя и выживших в бойне чистильщиков, нехотя расходятся.

– Ты что мне за представление тут устроил, а?! – рявкает Колесников, хватая Митяя за грудки и припирая его к стене, едва люди разошлись. – Мудила! Теперь всё Убежище будет знать, что вас сделала какая-то хрень с арбалетом! Мало нам слухов! Или… – Батя меряет Митяя с ног до головы тяжёлым взглядом, – ты решил из одного мутанта целый отряд придумать и жопу свою так прикрыть, да?! Сам обделался, как соплежуй, и голову в песок! Ты кому другому сказки будешь рассказывать, но только не мне! Один он был, развели вас как щенков! Да будь там целый отряд, вас бы всех положили, а так, только припугнули, чтобы вы Тень не преследовали, понял?!

Чистильщики смотрят на своего командира, видя, как глаза Митяя наливаются кровью.

– Ничего я не хотел! – ярится Митяй, с трудом вырываясь из мёртвой хватки Колесникова. Оправив куртку, чистильщик рявкает: – Ты знаешь, мы не отступаем, но Хлыщ нам туфту прогнал. Их явно больше нас было, не люди. Стреляли с нескольких сторон, сквозь метель. Даже в ПНВ ничего бы не увидели, а этим хоть бы что. Может, у них тепловизоры были!

– А ещё кристаллы магические! – передразнивает Батя. – Тебе не командиром быть, а на кофейной гуще гадать. Одни предположения. Не один говоришь, мутант? – продолжает издеваться Колесников. – А сколько? Пять, десять?

Митяй пожимает плечами.

– Не знаю.

– Да хоть двадцать! – бесится Батя. – Один он сработал! Гонишь ты! Зуб даю! Задание, какое было, а? Тень и паскуду, которая его сняла, достать! А я чего вижу! Четыре трупа! Приказ слит начисто! Тень исчез. Кто ему помог смыться – неизвестно. Ты типа повоевал, людей угробил, но свою-то задницу спас, а я один в дураках остался.

– Но… – начинает, багровея, Митяй.

– Ааа… – машет рукой Батя, – иди ты! После перетрём, сейчас запрягаешь бойцов. Пусть трупы в морг перетащат, а Хирург и его команда их посмотрит, может он что дельное скажет. Как выполнишь, мне доложишь.

Митяй нехотя кивает. Колесников разворачивается и уходит, думая о том, что предчувствие его не обмануло, а Тень так просто не взять.

«Что же ты за хрень такая, Сухов? – размышляет на ходу Батя. – Кто тебе так рьяно помогает? Или… святоша наш прав, и ты на самом деле нужен ему для чего-то?.. – Колесников поднимает глаза к потолку. – Эээ… нет, не верю. Бог здесь ни при чём! Иначе Катенька не умерла бы. Ведь тебя нет! Я знаю! А если ты есть, то покарай меня, вот прямо здесь и сейчас! – мысленно орёт Батя, вперясь в бетонные перекрытия».

Но небеса остаются глухи. Колесников идет по коридору, а звук шагов эхом отражается от стен…

* * *

Раменский район. Недалеко от деревни Марково

Вверх… Вниз… Вверх… Вниз… Меня словно качает на волнах. Пытаюсь сообразить, где я. Голова словно набита ватой. Всё тело ломит. Ощущение, что от боли вопит каждая клеточка тела. Пытаюсь пошевелиться. Руки и ноги не слушаются. Глаза застилает мутная пелена. Век не разомкнуть. Просто нет сил. Кажется, я даже забыл, как меня зовут. Но я должен вспомнить. Вспомнить всё.

Мысленно взываю к знакомым образам. Память – эта обычно услужливая старуха, в этот раз точно дразнит меня, показывая какие-то обрывки. Внезапно слышу отчаянный крик, не снаружи – внутри себя. Женский голос долбит в черепе, разрывает мозг на части:

«Сергей! Ты обещал мне, обещал защитить, спасти! Тень!!!»

Вопль буквально выдирает меня из небытия.

«Маша? – думаю я. – Машенька… Машулька!»

Мой мысленный крик уносится вдаль, бередя в глубине сознания страшные события последних дней. Я точно отматываю назад плёнку, с усилием крутя ручку старинного кинопроектора, видя, как в мерцающем свете, на желтом, затертом до дыр полотне, показывается казнь. Меня распинают. Я снова чувствую боль, страх, ненависть, но они не сравнятся с тем, что произошло потом…

Машенька. Я вижу, как Митяй стреляет в неё. Любимая падает подле креста, на котором меня распяли. Я смотрю на неё, пытаясь запомнить такие знакомые, но теперь… такие далёкие черты лица. Слепые глаза взирают на меня из пустоты, точно обвиняя в чём-то. Что это? Судилище? Нет! – отвечаю я сам себе. Её смерть дала силы жить мне, выдернув из зыбкого ничто. Я зачерпнул из отравленного источника и теперь пропитан ядом ненависти. Убивать не страшно. Страшно не убить того, кого нужно…

– Тень! – хриплый голос прогоняет видение. – Оклемался?

Сделав над собой усилие, я с трудом разлепляю заплывшие от кровоподтёков веки. В глаза брызжет солнечный свет. Тусклый обычно, но сегодня он мне кажется необычайно ярким. Как могу, поворачиваю голову. Вижу размытое пятно впереди меня, которое быстро приобретает контуры огромной фигуры, закутанной в накидку. Действие питья, или чего мне там дал Яр, быстро проходит. Я чувствую холод. Боль. Страх.

Промозглый ветер свистит в ушах. Не могу понять – холодно мне, или зубы просто стучат от лихорадки, сжигающей меня изнутри.

– Уже скоро. Еще немного и придем, – подбадривает меня гигант. – Я бы тебе еще пойла этого дал, но нельзя, вырубишься опять, а тебе, возможно, придется говорить.

– Как долго я спал? – интересуюсь я, озираясь по сторонам, видя, что Яр тащит меня на волокуше по замерзшему руслу реки.

– Всю дорогу сюда, – уклончиво отвечает мой спаситель.

– А ты? – спрашиваю я, пытаясь понять, куда это он меня притащил.

Яр хмыкает.

– А мне – без надобности. Иначе не ушли бы от твоих друзей.

При этих словах в груди остро кольнуло.

«Митяй! – думаю я. – Наверняка за нами послали карателей! Они нас не догнали или… – нехорошая догадка заставляет сердце прибавить обороты. Смотрю на закинутый за спину арбалет Яра, огромный топор, притороченный к поясу, и котомку, переброшенную через плечо, в которой сидит… Что же там сидит? Пытаюсь вспомнить наш последний разговор. Существо, дарующее силу через кровь. Да, именно об этом и говорил Яр. Его брат. И что, он, с его помощью, перебил всех чистильщиков?!»