Сестра! Сестра?

– Ну да ладно, хватит обо мне. Ты-то как? – спрашивает Том.

Медлю с ответом. Может, изобразить непонимание – мол, о чем ты? Отметаю эту мысль. Том прекрасно помнит о дате, которая нависла над нами черной тучей на горизонте. Я шумно вздыхаю.

– Непростая неделя. Мама мрачнеет с каждым днем. Я надеялась, что воскресные посиделки ее взбодрят. Она старалась, умничка, но явно через силу. Леонард, спасибо ему, от мамы почти не отходил, ей вроде бы нравилось.

– Я спрашивал о тебе. Как твоя мама, я знаю; легче ей не становится. – Том отпивает кофе. – Клэр, как ты сама? Хорошо спишь? Вид у тебя усталый.

Я выдавливаю вялый смешок.

– Вежливый намек, что я паршиво выгляжу?

– Я этого не говорил.

– Сплю не очень, если тебе так уж интересно. Осенью я вечно сама не своя. Не понимаю, что чувствую, что вообще нужно чувствовать. За кого я переживаю? За маму? За Элис? За себя? Сегодня ночью я думала – действительно ли скучаю по сестре? Она пропала так давно, что я живу без нее почти всю жизнь. – Я ненадолго умолкаю, смотрю в окно. – Мы ведь в этом году нанимали очередного детектива, опять пытались ее разыскать, но, как всегда, без толку.

– Ни за что бы не подумал, что в наше время трудно найти человека. Однако сколько мы уже ищем, а все никак.

– Я подозреваю, что у нее другая фамилия. Элис ведь уже двадцать с небольшим, вдруг она замужем? Или не хочет, чтобы ее нашли?

– Все может быть. Ты маме об этом говорила?

– Конечно. Мама и сама не глупая, но ей не будет покоя, пока не выяснится хоть что-нибудь. Осенью наше семейство обуревают такие чувства, что даже страшно. И непонятно, как ими управлять.

У Тома звонит телефон – внутренний.

– Да, Нина. Да, она здесь. – Том смотрит на меня, слушает. Его лицо становится серьезным. – Хорошо, спасибо… Привет, Люк, это Том. Передаю трубку.

Люк никогда не звонит мне на работу. По правилам – только в экстренных случаях.

Я хватаю телефон:

– Люк, что случилось? Девочки?

– С девочками все хорошо.

В его голосе я улавливаю тревогу и напрягаюсь.

– С мамой тоже, – отвечает Люк, опережая мой вопрос. – Ничего плохого не произошло…

– А что тогда?

– У нее небольшой шок. Приезжай домой.

– Шок? В смысле?

Я смотрю на Тома, будто он может чем-то помочь. Том кивает на телефон:

– Хочешь, я с ним поговорю?

Я мотаю головой.

– Тут такое дело, малыш, – слышу я в трубке. – Мама получила письмо. – Люк умолкает, я мысленно вижу, как он переминается с ноги на ногу. Напряжение ощутимо даже на расстоянии. – Письмо… от Элис.

– Элис? – задыхаюсь я.

– Ага, Элис.

– Элис – то есть от моей сестры Элис?

– Похоже на то.

– Черт! – Вскакиваю, ноги ватные, и я вынуждена опереться о спинку стула. – Сейчас приеду.

Глава 3

Дорогая Марион!

Мое послание наверняка очень тебя удивило и даже потрясло. Написать я решилась не сразу. Я начинала письмо сотню раз, потом все черкала и начинала снова. Ну правда – что сказать маме, которую ты не видела двадцать лет? Не уверена, правильно ли я сделала, но не написать мне показалось неправильным.

Ты спросишь, почему я столько лет молчала. Дело в том, что у меня не было твоего адреса, а узнать его у отца я не смела. Я почему-то с раннего детства поняла, что об этом спрашивать нельзя. Я приехала в Америку совсем малышкой, и об Англии у меня сохранились лишь обрывочные воспоминания. Но те, что сохранились, я берегу, как сокровище.

Помню, как мы с тобой пекли пирожные с масляным кремом и разноцветной посыпкой; как я потом вылизывала миску после крема. Как мне читали сказки на ночь; я обожала историю про кота, который не любил рыбу. Ясно помню, как меня катали на качелях, а я визжала от радости и просила – выше, выше. Я хотела достать ногами до облаков, представляла их мягкими и воздушными, как зефир.

Помню твою улыбку, чудесную улыбку. В моих воспоминаниях ты много смеешься и всегда носишь розовую помаду. Не яркую и сочную, а бледно-розовую; она блестела, когда ты разговаривала. Если мы с Клэр устраивали игру в переодевания, ты разрешала нам накраситься своей помадой. Я складывала губы буквой «о» – копировала тебя.

Я старательно цеплялась за эти воспоминания, они так много для меня значили. Отец не любил разговоров о прошлом; время шло, оно все сильнее отдаляло меня от Англии и делало то же самое с моей памятью. Не знаю, когда именно мысли об Англии перестали посещать меня каждую ночь, когда дни между этими мыслями растянулись до недель, а затем и до месяцев – но воспоминания никуда не пропали, я просто перестала их навещать.

Я не забыла ни тебя, ни Клэр; ты ведь понимаешь? Я просто была еще маленькой, и жизнь моя шла своей дорогой. Втайне я мечтала: однажды я найду вас, или вы найдете меня. Мечта сбылась, и я очень надеюсь на дальнейшее общение.

Не знаю, в курсе ли ты, но отец, Патрик, в прошлом году умер. Твой адрес мне дала мачеха, Рома, и сказала: я всегда хотела, чтобы ты поддерживала связь с матерью, да только отец не разрешал. Понятия не имею, что между вами произошло, эта тема была у нас под запретом. Но то было между вами, у меня же осталось уверенное ощущение – ты меня очень любила. Именно оно в конце концов подвигло меня написать тебе.

Надеюсь, мое письмо не причинило тебе боли – прости, если оно разбередило старые раны.

Я очень-очень жду ответа от вас с Клэр, даже если он поставит точку в наших отношениях. Хотя в душе я надеюсь на хорошее.

Твоя дочь Элис.

Целую.

P. S. Лишь после смерти отца я нашла свое свидетельство о рождении и обнаружила, что моя фамилия не Кендрик, как я думала, а Кеннеди. Видимо, в Америке папа сменил нам фамилию, а я и не подозревала, потому что до сих пор мне не нужен был загранпаспорт. Возможно, поэтому вы меня и не находили – если искали.

Я разглаживаю бумагу, которой касалась моя любимая младшая сестренка. Смена фамилии объясняет все. Неудивительно, что нам никак не удавалось найти Элис, ведь мы искали другого человека. Всем частным детективам мы давали имя Патрика Кеннеди. Помню, один сыщик был совершенно уверен в успехе. Хоть Патрик Кеннеди и гражданин США, его легко выследить, уверял детектив. Свою неудачу он потом объяснил так: в Америке много ирландцев по имени Патрик Кеннеди, и определить нужного невозможно. Господи, если б мы только знали о смене фамилии!

Что ж, умный ход. Отец не хотел, чтобы его нашли. Он наверняка спланировал все еще до отъезда. Я не в состоянии оплакивать смерть этого человека. Как можно о нем горевать, если он причинил нам столько боли – в первую очередь маме? Его поступок непростителен.

Отец одурачил всех. Такой уж он был: подлый, злой и черствый. Но что толку теперь терзаться? Нам пришло письмо от Элис, и это – чудо из чудес! Неважно, что сделал отец в прошлом; важно лишь наше будущее.

Я смотрю на маму. Глаза ее блестят от слез. Ком у меня в горле разрастается еще больше, я в два шага пересекаю комнату и падаю на колени перед мамой, обнимаю ее. Слезы бегут ручьем; двадцать лет нестерпимой муки выплескиваются из нас, точно цунами.

– Клэр, она вернулась, – рыдает мама мне в волосы. – Она будет с нами.

Не знаю, сколько мы вот так цепляемся друг за друга, но я наконец поднимаю голову. Улыбаюсь маме, она улыбается в ответ. Обнимает ладонями мое лицо, прижимает лоб ко лбу.

– Моя мечта сбылась…

– Да, мама, да, – шепчу я. – Элис нас нашла. Сколько лет поисков, сколько горя, а теперь она сама нас нашла.

Мама выпрямляет спину, я встаю с пола и усаживаюсь рядом на диван. Мама забирает у меня письмо, разглаживает – мы помяли его во время объятий.

– Кендрик. – Она грустно качает головой. – Если б мы только знали…

– Не надо сожалений, мама. Прошлого не изменить. Настоящее важнее.

– Да-да, ты права. Мне просто нужно время, чтобы переварить новости. Ты ведь прочла об отце?

– Прочла. Он умер.

Я пожимаю плечами. Я не ощущаю привязанности к человеку, о котором пишет Элис. Помню лишь свой страх перед ним, помню жуткий раскатистый голос, но самого Патрика Кеннеди я не знаю. Не умею горевать о чужих людях. Я не страдала из-за его ухода, страдала лишь из-за Элис. Мой так называемый отец никогда не был для меня живым. Может, потому-то я с такой готовностью привязалась к Леонарду, он как раз отвечал моим представлениям о настоящем отце.

Остаток утра мы обсуждаем ответ Элис. Нам обеим не терпится рассказать, как мы думали о ней, как мечтали найти, как сильно мы ее любим. Не перестаем любить уже двадцать лет.

– Я набросаю черновик, – предлагает мама. – Покажу тебе. А ты добавишь что-нибудь от себя.

– Хорошо. Я пока подумаю.

Мама уже отошла от шока, ей хорошо, и я со спокойной душой уезжаю в контору. Я впервые не могу отделить личную жизнь от работы, и мысли мои весь день возвращаются к Элис и к письму. Хорошо, что секретарь у меня отличный – я пишу в юридическом документе не те имена и делаю неверные отсылки. А это важное бракоразводное дело, но Сэнди, слава богу, замечает обе ошибки.

– Твоя рассеянность неудивительна, – в конце дня говорит Том по дороге к стоянке. – Я сам ни о чем другом думать не могу.

– Серьезно?

– Серьезно. Поиски Элис, тоска о ней стали важной частью твоей жизни. Автоматически – и моей тоже.

Я удивлена. Да, пожалуй, так оно и есть. Никогда об этом не задумывалась.

– Я зациклилась? – спрашиваю.

Том поджимает губы, размышляет.

– Я бы не сказал, что зациклилась. Скорее – сроднилась, за столько-то лет.

– Да уж.

– Эй, хватит грузиться. – Том шутливо толкает меня плечом. – Как воспринял новости Люк?

– Молча, – признаюсь я.

Люк в основном сидел в кресле и наблюдал. Еще готовил чай, подбадривал меня объятиями, но ничего не комментировал.

– Что ему известно о вашей истории?

– Все. Как и тебе. Как мне. Папа взял Элис с собой в отпуск и не вернулся. Больше тут знать нечего.

К глазам подступают непрошеные слезы, и я мысленно себя ругаю – неужели нельзя сдержаться? Я ведь не плакса. По крайней мере, раньше ею не была.

Том внимательно на меня смотрит, мне неловко. Он привлекает меня к себе. Годы исчезают, я переношусь назад в университет. В объятиях Тома спокойно и безопасно. Он целует меня в макушку.

Я отшатываюсь, едва не стукнув его головой. Не в тех руках я ищу покоя. Отступаю на шаг.

– Спасибо. – Я роюсь в сумочке, не в силах посмотреть Тому в глаза. Выуживаю ключи от машины. – Поеду-ка я домой, посмотрю, что написала мама. Весь день об этом думаю. Не хочу, чтобы она увлеклась и напугала Элис.

Я несу вздор – от смущения, вызванного мимолетным возвращением прежних чувств.

Том прячет руки в карманы брюк. На губах играет легкая улыбка, в глазах – смешинки.

– Что? – спрашиваю я.

Он мотает головой и наклоняется за портфелем.

– Расслабься, Клэр, это было дружеское объятие.

– Да. Знаю. – Чувствую себя дурочкой. – Сегодня я сама не своя.

Обнимаю Тома и чмокаю в щеку, мы всегда так делаем. Добрые друзья. Старые приятели. Коллеги.

– Вот тебе доказательство.

Люк наверху, купает девочек. На волосах у него полоска желтой акриловой краски, на щеке – синяя клякса.

– О, ты нашел время для картины. Как продвигается дело? – Я опускаюсь на колени рядом с мужем и брызгаю водой на спину Хлое.

Та радостно визжит и хохочет.

– Неплохо, – говорит Люк. – Сегодня не удалось нормально поработать. Попробую позже, когда эти проказницы уснут. Пора вылезать, Ханна. Так, полотенце.

– Давай руку. – Я помогаю Ханне выбраться из ванны, укутываю дочь полотенцем.

– И я, и я! – кричит Хлоя.

Она все повторяет за Ханной. Как Элис в детстве. Та целыми днями ходила за мной, просила с ней поиграть. Обычно я соглашалась, но иногда Элис меня раздражала. Я хотела, чтобы ко мне не приставали. Поэтому сбегала от сестренки и пряталась в саду. Это воспоминание, как всегда, будит чувство вины. Я уже двадцать лет с ним живу. Мечтаю как-то все исправить. Наконец у меня появился шанс.

Мы с Люком дружно готовим девочек ко сну. Сегодня я укладываю Хлою. Она потихоньку засыпает, а меня вновь поглощают мысли об Элис. Будто своим письмом она разрешила мне все вспомнить.

Элис и я в саду. Мы постелили скатерть в розово-белую клетку и устроили чаепитие для кукол и мишек. Собрали с кустов ежевику и малину. Они съедобные, мы знаем.

Потом я зачем-то – уже не помню, зачем, – нахожу на лужайке грибы и раскладываю их по блюдцам. Поднимаю взгляд – Элис жует гриб. Я велю ей выплюнуть и больше об этом не думаю, но после «чаепития» Элис идет домой, ей очень плохо.

В конце концов мама вызывает врача, который не может объяснить недомогание. Я же страшно пугаюсь и потому молчу. Папа убьет меня, если узнает. Мама уходит проводить врача, а я беру с Элис обещание никому не говорить про грибы. К счастью, назавтра она выздоравливает, но маме и по сей день я не рассказываю правду…

Дверь приоткрывается, в щель бьет свет с лестничной площадки. Это Люк.

– Все в порядке, малыш? – шепчет он.

Я бросаю последний взгляд на мирно спящую Хлою и иду за ним в спальню.

– Где Ханна?

– Ужинает внизу с мамой. – Люк притягивает меня к себе. – Как ты?

– Хорошо. Весь день думаю об Элис.

– Неудивительно.

– Мне очень радостно, но и немножко страшно.

Люк убирает прядь волос с моего лица и говорит:

– Ты только пойми меня правильно… Будь осторожна, пожалуйста. Не воодушевляйся слишком. Чтобы потом не стало больно.

– То есть?

– Ну, столько времени прошло… Вы совсем не знаете друг друга. Такие воссоединения не всегда проходят гладко.

– Ты что, настроен против Элис?

Я выскальзываю из рук Люка, начинаю раздеваться. Для меня всегда удовольствие сменить рабочие юбку и блузу на удобные спортивные штаны с футболкой.

– Я не настроен против, а осмотрителен. – Люк хочет что-то добавить, но сдерживается.

– Что? – спрашиваю я, натягивая футболку. – Что ты хотел сказать?

– Ничего.

– Неправда. Я видела.

– Тебе неизвестны намерения Элис. – Люк пожимает плечами.

– Намерения? Ты о чем?!

Я закипаю. Неужели нельзя просто разделить мои чувства? Порадоваться за меня? Люку ведь известно, как много это значит для нас с мамой. Откуда же негативный настрой?

– Ты не знаешь, что именно рассказывали Элис об отъезде. У нее может быть совсем другое представление о прошлом. – Люк вздыхает. – Послушай, Клэр, я рад, что Элис нашлась. Исчезновение сестры уже много лет причиняет тебе боль, и если ее возвращение эту боль излечит, я только за. Я только прошу – будь осторожна, не спеши, и тогда, если повезет, все сложится хорошо.

Люк уходит вниз, оставляет меня подумать. В голове начинает шевелиться сомнение. Что знает Элис? Что ей говорили? Помнит ли она нас? Я мысленно возвращаюсь в день ее исчезновения.

Я была в гостиной, помогала Элис раскрашивать картинки. Услышала, как родители в кухне начали ссориться, и подумала – обычная размолвка, мало ли что.

Ссора разгоралась, мама говорила все громче, все визгливее. Слов не разобрать, но я помню голос: слова выплескивались наружу с трудом, точно мешали друг другу в мамином горле, точно им не хватало там места.

Отцовский же голос, наоборот, звучал низко и сильно. Он нарастал, проникал сквозь стены. Даже с кухни наполнял гостиную холодом – ледяным, безжалостным.

Дверь кухни распахнулась, ударила ручкой о стену. В этом месте стена давно пошла трещинами – дверь била по ней уже не раз. В коридоре загремели шаги отца в сторону гостиной. За ними следовал жалобный мамин плач.

Я попятилась к дивану, нырнула под подушки, ища тепла в складках ткани. Прижала колени к груди, крепко обняла, спрятала в них лицо. Я дрожала. Мерзла.

Элис так и сидела на полу, раскрашивала принцесс в книжке и не подозревала о надвигающейся буре.

Элис никогда не мерзла. Она была теплой. Любимой.

Дверь в гостиную открылась, вошел отец. По пятам за ним – мама.

Я глянула на нее украдкой.

Глаза у мамы покраснели, она даже не пыталась вытереть бегущие по щекам слезы. Меня она не замечала, умоляла отца:

– Патрик, пожалуйста… – Мама потянула его за рукав. – Ну что ты надумал. Я даже не знаю, куда ты едешь.

– Говорю же – к родственникам, которых не видел сто лет.

– Вот и я о том же. Зачем тебе к ним? Сколько уже прошло? Лет двенадцать? Твои родители умерли, сестер-братьев нет. Ну давай хотя бы поедем вместе, пожалуйста…

– Нет.

– Почему?..

Отец глянул на маму.

– Сама знаешь, почему.

– Это ведь замечательная возможность побыть всем вместе, семьей. Иначе выходит, что ты едешь с Элис, а нас с Клэр бросаешь. – Мамин голос оборвался, она утерла глаза ладонью.

– Хватит! Прекрати истерику, женщина. Я уезжаю в отпуск и беру с собой Элис. Точка, – отрезал отец.

Его голос, в отличие от маминого, звучал спокойно и жестко. Отец посмотрел на Элис, презрение и гадливость во взгляде тут же исчезли, уступив место нежности и любви.

– Пойдем, солнышко. Надевай пальто, моя умница.

Отец протянул Элис красное пальто с капюшоном. Она нерешительно встала. Кажется, только теперь поняла – что-то не так.

– А мама едет? И Клэр? – спросила сестренка.

– Мы едем вдвоем, милая, – ответил отец и легонько встряхнул пальто. – Ну же, одевайся, пожалуйста.

Она послушно сунула руки в рукава, отец застегнул продолговатые деревянные пуговицы.

Мама кинулась к Элис, заключила в объятия, зарылась лицом в ее волосы. Покрыла ее поцелуями, погладила по голове, взяла лицо в ладони, заглянула в глаза.

– Я люблю тебя, Элис. Мама очень-очень тебя любит.

Отец оттащил малышку.

– Хватит. Не расстраивай ребенка.

В мою сторону он ни разу не взглянул. И хорошо. Если бы отец меня заметил, то вдруг тоже забрал бы с собой? Я не хотела уезжать. Хотела остаться с мамой. Я глубже зарылась в подушки, покрепче обняла колени.

Отец за руку повел Элис прочь. В дверях она помедлила. Посмотрела на меня, потом на маму.

– Пока, мамочка. Пока, Клэр, – пропищала сестренка.

Я часто думала – действительно ли она тогда прощалась? Или, наоборот, просила ее не отпускать? Мама подбежала к ним, схватила отца за руку.

– Позвони, когда доберешься. Сообщи, где вы остановились. Вы едете на две недели, да?

Он не ответил, стряхнул мамину ладонь.

– Пойдем, детка.

Я хотела удержать Элис. Хотела помешать ему, но от страха не могла пошевелиться. Отец может меня заметить. Вдруг он и меня увезет? Не смела даже головы повернуть и только краем глаза смотрела вслед Элис.

Затем, стряхнув с себя оцепенение, я метнулась к окну. Элис села в автомобиль. Отец пристегнул ее ремнем безопасности. Захлопнул дверцу, прошел к водительскому месту. Я видела темный затылок сестренки в стекле заднего окна машины.

Что-то заставило ее оглянуться. Она вскинула на меня голубые глаза. В тот же миг я поняла, что Элис не вернется.

Она тоже это поняла.

Глава 4

Спала я плохо. Каждые два часа открывала глаза, ворочалась с боку на бок, в голове мелькали образы Элис, их вытесняло лицо отца, на его месте вдруг возникали змеи и пауки. Не самые мои любимые создания. Среди ночи Люк в полусне погладил меня по голове, пробормотал – ну-ну, спи, малыш. И хотя это не помогло, мне все равно было приятно.

Утром, пока все еще спят, я успеваю принять душ и одеться и начинаю кормить завтраком Хлою.

– Как дела? – В кухню спускается Люк, чмокает меня в макушку. – Ты ночью глаз не сомкнула.

– Так себе, – признаюсь я. – Только маме не говори.

– Что не говорить бабушке? – спрашивает Ханна, жуя тост с джемом.

– Не болтай с полным ртом, – замечает Люк. – И вообще, некоторые слова не предназначены для маленьких ушек.

Он шутливо дергает Ханну за мочку, дочь улыбается, показывая перепачканные джемом зубы.

– Какая ты красавица. – Я корчу ей рожицу.

Ханна смеется. Я рада, что вопрос забыт.

– Как вчерашний урок флейты? – спрашиваю, чтобы окончательно перевести разговор в безопасное русло.

– Хорошо. Мы разучиваем новую песню.

– Какую? – Я вытираю салфеткой рот Хлое. – Вот так, милая. Все съела. Умница.

Ответ Ханны я пропускаю мимо ушей – в кухню заходит мама. Первым делом вижу ее глаза. Обычно они тусклые и печальные, в их глубине таится боль – отражение боли, живущей в сердце, и шрамов, уродующих память.

Сегодня же мамины глаза светятся. Теперь я знаю, что такое «сияющие глаза». Они словно освещают кухню, излучают тепло и счастье.

– Доброе утро, мои дорогие, – приветствует мама, садясь за стол. В руках у нее листок. – Вот мое письмо Элис. Хочешь прочесть? – Вопрос формальный, у мамы нет сомнений в моем желании, и она протягивает листок, даже не завершив фразы. – Это черновик. Я перепишу аккуратно. Ты добавишь от себя?

– Да, сегодня же. Так странно по-настоящему писать Элис, я много лет делала это только в воображении.

Мы с мамой обмениваемся улыбками – восторженными, счастливыми.

– Просто волшебно, – кивает мама. – Читай.

Моя дорогая дочь Элис!

С чего же начать? Не могу передать, как осчастливило меня твое письмо. «Осчастливило» – не совсем подходящее слово. Окрылило! Огромное тебе спасибо за то, что ты нашла меня. Я ждала тебя с того самого дня, как тебя увезли в Америку. Просто ждала. И вот моя мечта стала явью.

Мы, то есть я и Клэр, искали тебя. Клэр изучила все социальные сети вдоль и поперек. Она даже несколько раз нанимала частных детективов, но мы ведь не знали о смене фамилии. Наша с отцом размолвка произошла так давно, я о ней почти не думаю – зато постоянно думаю о тебе. История эта длинная и запутанная, ее лучше оставить на потом, когда мы сможем поговорить вживую. Как же я мечтаю тебя обнять, моя дорогая красавица дочь, прижать к себе, увидеть тебя, услышать твой голос, узнать о тебе все. У меня нет желания сильнее, чем увидеть тебя – прошу, приезжай в гости. Я оплачу путешествие, а твоя комната по-прежнему ждет тебя. Или я навещу тебя в Америке. Все будет, как ты пожелаешь, милая доченька, только скажи.

Я столько всего хочу тебе рассказать! И столько всего узнать о тебе.

Я люблю тебя.

Целую.

Мама.

– Чудесное письмо, мама. Но ведь Элис дала свой электронный адрес, напиши на него. Будет быстрее. – Я возвращаю маме листок.

– Знаешь, держать в руках письмо, которого касалась Элис, для меня бесценно. Может, ей тоже будет приятно получить от меня что-нибудь осязаемое, – говорит мама. – К тому же я давно не заглядывала в электронную почту. Я уже и пароль забыла.

– Его легко восстановить. – Глядя на озадаченное мамино лицо, я добавляю: – Или завести новую почту.

– Ты можешь позвонить тете Элис по скайпу, – вдруг заявляет Ханна.

Надо же, она явно разобралась в ситуации. Впрочем, ничего удивительного – Ханна у нас умница. Я ей улыбаюсь.

– А что? – Она пожимает плечами. – Мы ведь звоним так бабушке Шейле и дедушке Майклу.

– Это когда видишь собеседника на экране? – уточняет мама.

– Да. Знаешь, как мы общаемся с родителями Люка? – напоминаю. Мама морщит нос, а я смеюсь: – Что, тебе такое не по душе?

– Как-то не очень. Придется делать прическу и приводить себя в приличный вид. Давай остановимся на электронном письме, ладно уж. Отправишь его со своей почты?

– Конечно. Хотя Элис, наверное, предпочла бы писать тебе напрямую. – Я заношу электронный адрес сестры в телефон, делаю глоток чая и смотрю на часы. – Так, мне пора на работу. Обсудим все потом.

Мама задумчиво тянет:

– Жаль, что в конверте не было фото. Хотелось бы увидеть, какой она стала.

– Может, Элис решила сперва прощупать почву? – Я тоже об этом думала, но боялась расстраивать маму и потому молчала. – Отправь Элис наши фотографии в ответном письме.

– Да, так и сделаю. Люк, отсканируешь снимки?

– Конечно, Марион. Вы только покажите, какие именно, без проблем.

Я целую мужа и шепчу ему на ухо «спасибо».

– Хорошего дня, девицы-красавицы, – награждаю я поцелуями Ханну и Хлою.

Бывает, мне легко от них уезжать. Я очень люблю свою работу; я много трудилась ради нынешнего успеха. Адвокатская практика для меня не обязанность, а наслаждение. Но порой мне ужасно трудно покидать семью. Да, Ханна и Хлоя окружены заботой, не обделены ничем. Если бы Люк работал в офисе, а я сидела дома, было бы то же самое. И все же иногда я чувствую себя виноватой и мечтаю ухаживать за девочками сама – заставлять их чистить зубы, торопить со сборами в садик и школу. Я не жалею о том, как мы с Люком распределили роли, нашей семье это подходит; однако временами я испытываю тайное желание работать на дому, как муж.