Хоровод воды

И пока я говорю, они тащат меня к машине, но тот, который слева, вдруг останавливается и говорит второму: погоди, Коля! – и мы так и замираем посреди сугроба: два мента и я, распятый между ними.

И в этот миг время будто останавливается, я не чувствую холода, только вкус собственных слов на губах: Как же так получилось, а? Молчащая мама, любимый дядя Саша, неведомый «папа Вася» – как же так получилось?

Мой брат Никита, наверное, уже вернулся с работы домой к жене, лежит в супружеской кровати, держит свою Машу за руку, тоже думает: как же так получилось? Папа, мама, дядя Саша – и эта женщина, как ее – Лёля? – которую он сегодня впервые увидел. Что случилось с ними тогда, тридцать лет назад?

7. 1975 год. Сияющие пропасти

Света сидит у темного окна, глотает слезы. Желтый круг от фонаря, одинокие фигуры прохожих. Сколько раз ждала, пока появится Вася, – никогда больше не будет ждать. Даже если он в самом деле останется – не будет. Как он может остаться? Он ведь больше не любит. Он любит другую. Молодую, красивую. Говорят, она пишет стихи. Говорят, у нее номенклатурные родители в Ленинграде.

Света глотает слезы. Все в прошлом – полупрозрачные листы самиздата, разговоры о будущем России, запах детских пеленок, таз с кипящей водой на плите, подгузники на кухонной веревке, ночные крики маленького Никиты, все в прошлом. Невозможно жить с мужчиной, который больше тебя не любит. Лучше одной.

Но Света не одна. У нее сын, маленький Никита. И вот она подходит к кроватке, поправляет одеяло и…

Нет, не так, все не так. Откуда я знаю, что она думала, как все было в тот год, когда мне исполнилось семь? Попробуем заново, без ложного психологизма, без мелодрамы, без имен, холодным, логичным стилем семидесятых.

Начнем, скажем, так: была и у нее семья…

Была и у нее семья. Был Муж. Муж был борец за правду и справедливость. В запертом ящике письменного стола Муж хранил машинописные листки, где была написана правда. Каждый вечер на кухне Муж во весь голос обличал местные порядки, накрыв телефон подушкой. Мы живем в стране лжи, говорил Муж, всю нашу жизнь пронизывает ложь. Вот сегодня в Институте Начальник сказал про Коллегу: «Он так бездарен, что надо выписать ему премию». И выписал. И никто не возразил. Потому что мы живем в стране, где только единицы осмеливаются громко говорить правду. И Муж поплотнее прикрывал телефон подушкой, опасаясь Органов.

Ей было странно его слушать. Ее Отец и Мать детьми бежали от коллективизации, много лет скитались по стране, правдами и неправдами раздобыли себе подложные документы, родили детей в тридцать с лишним – по деревенским меркам, почти в старости. При этом во всех анкетах указывали, что происходили из семьи бедняков. Вступили в партию. Выступали на собраниях. Почти научились верить в то, что сами говорят. Прожили жизнь во лжи. И даже ночью, в подушку, не говорили правды. Потому что все подушки, которым они доверяли, остались в раскулаченных родительских домах, а Мать и Отца жизнь приучила не доверять тем, кого не знали с детства.

Ложь была всё, что у них оставалось.

Если бы Мать и Отец послушались моего Мужа, думала она, они должны были бы давным-давно пойти и написать на себя донос в НКВД.

Но она никогда не говорила об этом Мужу, потому что любила его. А ему так нравилось обличать по вечерам телевизионные новости, что она не могла его огорчить. К тому же в кругах прогрессистов циркулировали слухи, что вот-вот разрешат обличать ложь открыто, то есть не накрывая телефон подушкой. Когда она сказала об этом Отцу, тот сказал, что это верный признак, что теперь будут сажать за один факт обнаружения телефона и подушки в одной комнате. Муж, услышав это, очень смеялся и говорил, что его тесть – пессимист и параноик, тертый калач. Он забывает, какие грандиозные изменения случились в стране за последние двадцать лет, и потому все время ждет худшего. Наоборот, ответил Отец, я помню, какие грандиозные изменения случились в стране, и потому все время жду худшего. Это разумно, сказал Муж, если бы не оттепель, худшее давно бы случилось и больше нечего было бы ждать. Худшее давно случилось, сказал Отец, но вы не заметили.

Отец был, как всегда, прав: худшее давно случилось, но она не заметила. Муж пропадал на работе целыми днями, говорил, что пишет диссертацию, иногда даже по воскресеньям ездил в Институт. Мы так мало видимся, говорила она, а он отвечал: это потому, что я люблю тебя и Сына и хочу заработать побольше денег, чтобы вы жили достойно.

Однажды вечером, уложив Сына спать, она сидела у окна и ждала, когда Муж появится под фонарем, освещавшим дорогу от метро к их многоэтажке. Мы почти не видимся, потому что он любит меня так сильно, объясняла она себе – и вдруг поняла, что где-то уже сталкивалась с этой логикой. Благосостояние народа растет, поэтому в магазинах все меньше продуктов. Он так бездарен, что надо выписать ему премию.

Потом она стала находить в вещах Мужа длинные светлые женские волосы. Потом узнавать запах чужих духов. Потом позвонила жене Приятеля, с которым Муж вместе работал по вечерам, и узнала, что Приятель каждый вечер в семь возвращается домой.

Ты же говорил, что меня любишь, спросила она, как же так?

Я сказал правду, ответил Муж, я тебя в самом деле люблю.

Она посмотрела на него и почувствовала полное бессилие перед миром, в котором ей довелось жить. Отец и Мать прожили жизнь во лжи, но никогда не врали друг другу, потому что они были люди другого, старого мира. Где черное было черно, а белое – бело. Где если мужчина любит женщину, он хочет быть с ней.

Она сама и ее Муж родились в ином мире. И дело не в Органах. Органы – ерунда, думала она. Отец и Мать всю жизнь морочили им голову. Для людей нашего поколения главные враги – это мы сами. Мы сами – и наши близкие.

Давай разведемся, сказала она. Я тебе верила, а ты меня обманул.

Нет, ответил Муж, это ты меня обманула. Я тебе доверял, не прятался от тебя, а ты за мной следила.

Я лучше буду одна, сказала она. Так не легче. Но честнее.

Но ты ведь тоже любишь меня? – сказал Муж.

Нет, покачала она головой, я тебя больше не люблю.

Тем лучше, ответил он. Раз ты не любишь меня больше, ничто не помешает нам жить под одной крышей. К тому же я все равно бросил эту женщину. И диссертацию я решил не защищать.

Это не имеет значения, сказала она. Я теперь никогда не буду тебе верить. Никогда не буду спокойна рядом с тобой. Как если бы подушка, которой накрываешь телефон, вдруг оказалась суперсекретным магнитофоном. Такую подушку лучше выкинуть – и уж во всяком случае с ней нельзя спать в одной постели.

Давай останемся вместе хотя бы ради Сына, сказал Муж.

Давай, сказала она, потому что вдруг представила, как трудно будет разменять их двухкомнатную квартиру.

Сын вырос, в положенный срок прочитал машинописные листки, спрятанные в отцовском столе, в положенный срок покинул родительский дом и женился. Никита уважал отца и любил мать, но почему-то, когда он пытался представить себе, как родители не развелись в 1975 году, ему на ум всегда приходили дутые парадоксы и абсурдные силлогизмы того времени. Если обещают послабление, значит, всех посадят. Чем выше уровень благосостояния, тем меньше товаров в магазинах. Я так сильно тебя люблю, что мы почти не видимся. Это ты меня обманула – я тебе доверял, а ты за мной следила. Раз ты не любишь меня больше, ничто не помешает нам жить под одной крышей. Давай останемся вместе хотя бы ради сына.

У Никиты и Маши детей не было.

8. Четверга не будет

В утреннем зимнем сумраке Никита долго лежал рядом с Машей, старался снова уснуть. Потом встал и пошел на кухню – готовить завтрак.

Маша любит поспать утром. Маша любит завтракать вдвоем. В офис Никите надо к десяти. Максимум – к одиннадцати. Если приехать позже – все кувырком, пиши пропало, день псу под хвост. Так он объясняет Маше.

Они завтракают вдвоем. Она – в ночной рубашке, Никита подарил два года назад. Сейчас рубашка висит на ней, как на вешалке. Он голый по пояс, в одних джинсах.

– Приходи пораньше, – говорит Маша, – я без тебя скучаю.

Никита кивает, смотрит на часы. Девять ноль пять.

– По-моему, я поправилась, – говорит Маша. – Надо взвеситься.

Все женщины хотят похудеть. Маша мечтает поправиться. Ей кажется, у нее слишком плоский живот и почти нет груди.

У Даши большие груди, полные бедра. Она, конечно же, хочет похудеть.

Никита через стол передает жене еще один тост, Маша кладет сверху сыр, отпивает кофе. Девять четырнадцать. Поеду на машине – не успею, думает Никита. Что же это за город, если на метро быстрее чем на машине? Может, позвонить, сказать, что опаздываю? Нет, поеду на метро, так быстрее.

– Ты меня совсем не слушаешь, – говорит Маша.

Девять двадцать три.

– Я пойду, – говорит Никита.

Быстро надеть рубашку, свитер, зимнее пальто. Черт, ненавижу пальто, когда на метро. В куртке тоже нельзя – вечером на встречу. Джинсы и свитер – это демократично. Те, кому надо, видят: джинсы и свитер – дорогие, как-никак не с оптового рынка. А куртка – неприлично, какая бы ни была.

Девять двадцать восемь.

– Ты меня совсем не слушаешь, – повторяет Маша.

Никита смотрит, словно видит жену первый раз за утро.

– Я опаздываю, – говорит он, – прости.

Целует в щеку, выходит.

По дороге к метро набирает Дашин телефон:

– Прости, я задерживаюсь. Пробки по всей Москве, посмотри сама, какой снег.

Не говорить же, что слишком долго завтракал с женой. Ну и про метро тоже лучше не говорить – он же богатый папик, должен ездить на машине.

Никита не любит ездить на машине. Но каждый день говорит себе: выйду пораньше, не пойду в метро. Там противно, воняет омерзительно, домой весь потный приезжаю. Да, конечно, пробки, ехать долго – но я-то знаю: не в этом дело. Вон Костя давно говорит: не любишь сидеть за рулем – найми шофера, не так уж дорого, да и насчет парковки дергаться не будешь. Ты же нормально зарабатываешь, в чем дело?

Нет, думает Никита, как-то не вижу я себя в машине с шофером. Машины с шофером – это для серьезных мужчин, для тех, про кого глянцевые журналы снимают фотосессии, для тех, у кого берут интервью деловые издания. Косте вот машина с шофером идет. Костя – Настоящий Успешный Человек, ему, наверное, мама в детстве не объясняла сто раз: Все зло от денег, нам и так хорошо, нам и так хватает.

Вот поэтому я и езжу в метро: почувствовать себя живым человеком, не глянцевым персонажем из бизнес-приложения.

Даша живет с родителями на другом конце города. Никита еще раз позвонил от метро, зачем-то уточнил адрес.

Он немного нервничает. Ладно там, случайный секс в гостинице, а вот переться на край света, врать Маше, врать ребятам, прогулять пол рабочего дня – совсем другое дело.

Тоже скажешь – «прогулять», усмехается Никита, кто с меня спросит? Я же теперь – главный начальник, хозяин, владелец бизнеса!

Но все равно – Никита нервничает. Зачем Даша позвонила ему два дня назад? Спросила, как прошли похороны, – ну да, он сказал ей, что умер его дядька, ну и что? Не тот у них формат отношений, чтобы такое спрашивать. Никита ответил: Хорошо. А что надо было сказать?

Даша спросила:

– А что ты делаешь послезавтра?

Никита запнулся, хотел было буркнуть «работаю, что же еще?», но вместо этого сказал:

– Собственно, ничего не делаю. В первой половине дня совершенно свободен.

Зачем сказал – сам не знает. Надо было холодно отшить, не пришлось бы переться на край света, не пришлось бы брести под мокрым февральским снегом, плутая между одинаковых шестнадцатиэтажек, почему-то стесняясь спросить прохожих, где здесь дом 104, корпус 3.

Даша открывает дверь. На Даше восточный халат, едва запахнутый, матовая белизна тела сбегает от шеи почти до небрежно завязанного широкого пояса.

Никита снимает пальто, Даша протягивает вешалку. Как десять дней назад в прихожей офиса, они оказываются совсем рядом.

Вешалка с глухим стуком падает на пол, пальто выскальзывает из Никитиных пальцев.

Второй кофе за утро. На маленькой Дашиной кухне, точнее – на кухне Дашиных родителей. Лет пять назад у Никиты была примерно такая же. Теперь он сменил холодильник, купил новую микроволновку, потом Маша обои переклеила – совсем другое дело.

Тлеет ароматическая палочка. На краю стола – стопкой зачитанные книги в бумажных обложках. Йога, гороскопы, тайны мандалы, этот, как его… Пауло Коэльо.

– Тебе точно понравится, – говорит Даша, – это же мой любимый писатель! Хочешь – возьми почитать?

Она сидит совсем голая, капли влаги блестят на груди. Никита – голый по пояс, в одних джинсах. На часах – одиннадцать двадцать пять.

– Зачем ты бреешься налысо? – спрашивает Никита.

– В знак поддержки НБП, – отвечает Даша.

Детский сад.

С кем я связался? – думает Никита. Совсем девчонка. Малолетка.

Глупышка.

– Лимонов принес в политику дыхание магии, – говорит Даша, и Никита кивает, глядя на ее груди. Они чуть колышутся в такт Дашиным словам.

Дыхание магии, ага. Девичье дыхание у самого уха. Слабый стон – а потом снова: закатились глаза, напряглось тело, волны пошли туда-сюда, влага выступила из пор, а затем, как и в прошлый раз, утробный звук заполнил спальню, квартиру, дом, и Никита не успел даже подумать: то-то веселятся Дашины соседи! Потому что на этот раз они кончили вместе, вцепившись друг в друга, и когда Никита вынырнул, он услышал, как Даша выкрикнула: гонец.

Ну да, она же объясняла: это у нее так каждый раз. Тогда было любовь, а сейчас – гонец.

Messenger по-английски. Никита идет в прихожую, поднимает пальто, вытаскивает из кармана мобильный. Так и есть, три неотвеченных звонка, все от Маши. И еще эсэмэска: «Позвони мне, я волнуюсь».

«Нокия» разражается трелью прямо в руках.

Маша.

– Прости, у меня совещание, – говорит Никита. – Я тебе потом перезвоню.

Даша чуть слышно хихикает на кухне.

Сучка, с внезапной злостью думает Никита. Зачем я к ней приехал?

Двенадцать тридцать девять.

– Я пойду, – говорит Никита.

– Конечно, – отвечает Даша, – у тебя же работа.

Даша натянула футболку – и от этого грудь почему-то кажется еще больше.

Даша улыбается – и на секунду между зубами вспыхивает серебро.

Тринадцать пятнадцать, офис. Привет. Привет. Как дела? Ужасные пробки, такой снегопад. Они все на «ты» друг с другом и с ним, молодые ребята, чуть старше Даши. Они нравятся Никите: Наташа, Виктор, Зоя, его команда. Они ему доверяют, может, даже любят. Или уважают, или просто терпят – кто разберет? Другое поколение, к тому же – подчиненные. Сотрудники.

Сотрудников Никита находит через интернет – как правило, на аквариумных форумах. Их сейчас пятнадцать человек, включая сейла Зою и Виктора с Наташей, менеджеров. В основном, конечно, молодые аквариумисты подрабатывают. За пять сотен в месяц ездят по клиентам, чистят аквариумы, промывают донные декорации, следят за рыбками и меняют батарейки в автоматических кормушках.

Тринадцать пятьдесят пять. Летучка. Крупный корпоративный клиент затребовал копию устава. Зачем копия устава при покупке двух пусть даже самых эксклюзивных и дорогостоящих аквариумов? Вообще-то мы этого не делаем, но для вас. Я пошлю курьера, он все привезет прямо сегодня.

Все отлично, говорит себе Никита, бизнес идет хорошо. У меня прекрасная команда. Я полон сил. День удался.

Он уже не злится. Он думает: как же давно я не трахался по-настоящему! Даже забыл, как это здорово!

И тут – звонок от Даши. Словно мысли прочитала. Не надо, конечно, брать трубку – но не сдержался.

– Привет, – глухой торопливый голос, – я тебе должна сказать одну важную вещь.

Не сейчас, думает Никита. Не говори ничего.

– Я тебе перезвоню, – отвечает он, – у меня совещание.

Ах да, он уже обещал перезвонить Маше. Набирает номер:

– Что-то срочное?

– Нет, просто хотела сказать, что я тебя люблю.

Замечательно.

– Я тебя тоже люблю, моя маленькая.

Три неотвеченных звонка, чтобы сообщить: она меня любит. Удивительное дело.

Даше решил не перезванивать – и без того цейтнот, ни минуты свободной. Все-таки секс с утра пораньше может похоронить любой бизнес.

Может, ну и черт с ним, с бизнесом?

Никита улыбается.

Пообедать, очевидно, не получится. Хорошо еще, выйдя из метро, купил себе шаурму за сорок рублей, съел прямо на ходу, все пялились: приличный мужчина, в пальто, а жрет из кулька, словно бомж. Да вообще – я каждый раз, когда шаурму рядом с офисом покупаю, думаю: вот эти, которые продают, они меня уже узнавать стали, кивают, здороваются. Наверное, думают, бедная такая офисная крыса, офисный планктон, замученный начальством. А я сам себе начальство, сам себя замучил. Сил ведь нет уже совсем, а где их взять, силы-то? Немолодой, не слишком здоровый, затраханный жизнью мужчина. Вот на днях шел по переходу, и такая тоска взяла, что хоть сядь прямо здесь, прислонись к кафельной стене, начни просить подаяние. Подайте мне, люди добрые, силенок хоть немножко. И сел бы я, забрала бы меня милиция, нашла бы в сумке двадцать две тысячи американских долларов – и что бы я им сказал? Извините, люди добрые, это я деньги по двум договорам обналичил? Да, интересная вышла бы у нас беседа, при моей-то черной бухгалтерии.

Но это было недели две назад. Дядя Саша еще был жив. Ну и Даши никакой не было в помине.

Теперь, наверное, все будет по-другому, думает Никита. Ничего, что пообедать не получится. Зато поужинаю гламурно.

Гламурно – Дашино словечко. По всей видимости, означает «роскошно». Мажорно, как сказали бы мы лет пятнадцать назад.

Значит, гламурный ужин. Ну, придется ловить машину – ехать в «Пушкинъ» на метро как-то несолидно.

Никита пристегивается – старая привычка, еще с тех пор, как подрабатывал извозом, – и тут звонит мобильный. На электронных часах водилы – шесть пятьдесят две.

Глухой Дашин голос:

– Привет. Ты же обещал перезвонить.

– Я был занят.

Нарочно говорит холодно, почти сердито. Надо все-таки показать этой малышке – он занятой человек, нечего ему названивать. У него дела, бизнес. Жена, в конце концов.

А тут за день – пятнадцать пропущенных звонков, и все от нее.

– Это очень важно, – говорит Даша. – Приезжай ко мне, прямо сейчас.

– Я не могу, у меня встреча.

Добавить немного раздражения, ничем не выдать себя, не дать почувствовать, как с каждым ее словом нарастает возбуждение.

– Это очень важно, я же говорю.

А может, отменить?

Нет, надо взять себя в руки. Это всего-навсего случайный секс, даже не роман.

Что она себе воображает?

– Я не могу говорить, извини. Перезвоню потом.

Отбой.

Что-то не так с самого утра. С пробуждения в зимней полутьме, с Машиной фигуры, неподвижно свернувшейся под боком. Что-то не так.

Семь двадцать восемь. Гардероб «Пушкина». На экране – еще двенадцать неотвеченных звонков.

Наверное, можно перезвонить.

– Даша, давай я тебе объясню. Если я говорю, что занят…

– Я так рада, что ты перезвонил! Ты приедешь?

– Даша, я же сказал: нет.

– Я просто не хочу по телефону.

Я тоже не хочу по телефону, я хочу живьем, я хочу с тобой, еще и еще раз, снова и снова, переводит дыхание, в конце концов, он взрослый мужчина, за это его и должны любить. Говорит холодно:

– Давай я приеду в четверг. Тогда и скажешь.

И вдруг – резкий крик, почти визг:

– В четверг будет поздно! Приезжай, я тебя прошу!

Истеричка.

– Даша, у меня встреча, потом я еду домой, что случилось?

А может быть – то и случилось? Может, она просто хочет его так же, как он – ее?

Нет, так не бывает. Зачем молодой красивой девушке сорокалетний лысеющий мужик?

Ну, понятное дело, много за чем. Деньги, подарки, квартиру снять. Небось, мало радости жить с родителями, на краю света, почти у самого МКАД.

– Приезжай ко мне, пожалуйста. Я очень тебя прошу. Это правда важно.

– Скажи по телефону.

– Ты не поверишь.

Вдруг серебристым промельком – предательская мысль: неужели беременна? Да нет, она же сама достала гондон. Сама достала? А может?..

– Поверю. Ну, говори.

Даша смеется – незнакомым нервным смехом:

– Сегодня ночью все кончится.

– В смысле? – спрашивает Никита и видит Владимира. Тот машет ему рукой, спускаясь по лестнице.

– Все кончится, вообще все. Не гонец, а конец. Конец света, понимаешь?

– Угу, понимаю, – говорит он, удивляясь нелепости сцены: гардероб «Пушкина», партнер спешит поздороваться, а сумасшедшая девчонка изображает Марию Дэви Христос или как там ее.

Угораздило все-таки связаться с малолеткой.

– Нет, на самом деле, я знаю, нам надо увидеться, я боюсь, понимаешь, я не хочу одна, я не хочу ни с кем другим, приезжай ко мне, ничего не привози, понимаешь, завтра уже ничего не будет, я боюсь, я боюсь, я очень тебя прошу, поверь мне, я-то знаю, я никогда так не делала, я не вру, я знаю, не надо в четверг, не будет четверга, и среды не будет…

Тараторит быстро, захлебываясь. Неужели плачет?

Истеричка. Малолетняя дура и истеричка. Или хуже того – наркоманка. Предсказания, благовония, гороскопы, йога и это, как его? – холотропное дыхание.

От девушки, у которой любимый писатель – Пауло Коэльо, добра не жди.

– Я перезвоню, – говорит он и протягивает руку Владимиру.

Обсуждают новый проект, сеть ресторанов по Москве. Аквариумы, внушает Никита, должны быть центром композиции. Так сказать, точкой сборки.

– Этнический стиль, – говорит он, – в каждом ресторане свой. Вместо того чтобы строить огромные декорации, выставить по аквариуму у каждого стола, на дне – развалины храмов и городов. Я могу сделать точные копии реальных руин, этого ни у кого нет вообще. Плюс тексты под стекло на стол, исторические справки, чтобы было чего почитать, пока заказ несут. Аквариумы я сделаю по себестоимости, мне, честно говоря, интересней всего поддержка.

Да-да, по себестоимости. Кто ж ее знает, себестоимость, кроме самого Никиты?

Владимир слушает как надо. Правильно слушает. Пожалуй, это первый правильный момент за весь день. Вероятно, потому, что Никита отключил в телефоне звонок.

Двадцать пятьдесят пять. Еще пятьдесят четыре неотвеченных звонка. Первые двадцать восемь – от Даши, последние двадцать четыре – тоже. Два – от Маши.

За весь день Никита не вспомнил о Маше ни разу, если не считать дневного разговора. Что поделать: семь лет брака.

– Да, милая, – говорит он, – я уже еду.

– Я в гостях у Оли. Заберешь меня?

Оля живет рядом с офисом, по дороге домой Никита иногда заезжает за Машей.

Ему нравится, когда Маша ходит в гости. Или по магазинам. Или в кино. Вообще – когда выходит из дома. Потому что иногда Никите кажется: за ним закрывается дверь – и Маша замирает, словно выключили батарейку. Замирает в глубоком антикварном кресле, даже вечером, не включая свет, свернувшись калачиком, глядя в темноту.

Неприятно. Очень депрессивная картина.

– Я в «Пушкине», – говорит Никита, – возьми лучше такси.

– Ну ладно. Тогда я еще посижу.

Может, поехать теперь к Даше? Впрочем, нет. Надо держать дистанцию. Надо показать: он – взрослый человек, у него своя жизнь, бизнес, семья. Полсотни звонков, рехнуться можно!

Вкус дешевого серебра во рту, влажные, скользящие под пальцами плечи, сережка в левой брови, слабый стон, крупная дрожь, рвущийся наружу гул…

Я не хочу одна, я не хочу ни с кем другим, приезжай ко мне.

Я, наверное, тоже не хочу ни с кем другим.

Но не поеду. Ни сегодня, ни в четверг. Сама же сказала – четверга не будет.

Вот и не будет. Пора кончать с этой историей.

Еще два неотвеченных звонка.

Ноль часов сорок три минуты. Маша выходит из ванной, Никита в кровати смотрит альбом с видами Индии.

– Как прошел день? – спрашивает она.

– Совсем вымотался, – отвечает Никита, – устал, сил нет.

Они засыпают. Перед сном Никита вспоминает Дашу – утреннюю, еще не проснувшуюся, теплую, сладкую, пахнущую сном и постелью. Нет, все-таки еще разок – можно. Напоследок, пока не затянуло. Она вроде говорила – в четверг?

Это даже мило: не хочу одна, не хочу с другим, приезжай, приезжай.

Конец света, в самом деле.

Засыпая, Никита протягивает руку и сжимает Машину ладонь.

Если этой ночью все и вправду закончится, пусть Маша знает: он рядом.

9. Ненадежный приют

Никита засыпает, держа меня за руку.

У него красивая кисть. Сильные пальцы, овальные гладкие ногти, выступающие сухожилия. Светлые волоски, почти незаметные, но жесткие на ощупь.