Хлеб по водам

– Ну, как прошла ночь? – осведомился Стрэнд.

– Прошла. – Хейзен пожал плечами. – А как ваша дочь?

– Уже убежала играть в теннис. И за завтраком была весела, как птичка.

– Молодость! Уникальная способность быстро восстанавливать физические и душевные силы, – заметил Хейзен.

Все время говорит какие-то банальности, подумал Стрэнд.

– Вот, принес цветы вашей жене. – Хейзен пошевелил букетом, отчего бумага тихонько зашелестела. – В знак признательности за ее бесконечную доброту и участие.

– К сожалению, она сейчас занята. У нее урок, – сказал Стрэнд.

– Да, я слышу, – кивнул Хейзен. И ни словом не обмолвился о качестве того, что слышит.

– Но она будет очень рада. Миссис Кертис, не будете ли вы так добры поставить цветы в вазу?

Миссис Кертис приняла букет из рук Хейзена и отправилась с ним в ванную.

– Тут у меня и для Кэролайн кое-что. – Хейзен указал на продолговатый пакет, лежавший на столике. – Новая ракетка. Фирмы «Хед». Я заметил, что та ракетка, которую она повредила, обороняя меня, была именно фирмы «Хед».

– О, а вот это вы совершенно напрасно! – воскликнул Стрэнд. – Однако, уверен, девочка будет просто в восторге.

– Там же, в пакете, и приспособление для натягивания струн, – добавил Хейзен. – Поскольку мне не известно, насколько туго она предпочитает их натягивать. Всего-то и надо, что занести ракетку в магазин теннисных принадлежностей «Сакс», и они сделают все, что необходимо.

– А у вас выдалось хлопотное утро, мистер Хейзен, – заметил Стрэнд. – Еще и одиннадцати нет, а вы уже успели побывать и в «Саксе», и в цветочном магазине.

– Я жаворонок, – ответил Хейзен. – Еще одна черта, унаследованная от отца.

– Мне кое-что известно о вашем отце, – проговорил Стрэнд.

– Вот как? – равнодушным тоном откликнулся Хейзен. – Что ж, это неудивительно.

– Недавно звонила моя старшая дочь, Элеонор. Она нашла ваше имя в справочнике «Кто есть кто».

– О, вот как? А мне показалось, моя особа ее мало заинтересовала.

– Она сказала, что там и словом не упомянуто о том, что вы приверженец велосипедных прогулок.

Хейзен улыбнулся:

– Пусть эта деталь моей биографии останется между нами, договорились? Полагаю, мне не следует гордиться тем, что произошло прошлой ночью.

– Не вижу в том вашей вины, – заметил Стрэнд.

– Я мог бы остаться дома, – сказал Хейзен. – Я допустил глупость, пренебрег тем обстоятельством, что время было уже позднее. Однако… – Тут лицо его просветлело. – Иначе мне не удалось бы познакомиться с вами и вашей чудесной семьей. Я действительно отнял у вас массу времени. Я хотел оставить ракетку и цветы внизу, в холле, забрать свой велосипед и уйти. Звонил, но у домовладельца никто не отвечал, вот я и…

– Да, его сейчас нет, – сказал Стрэнд. – Можете подождать здесь немного? Пойду спрошу у миссис Кертис, где ключ от подвала.

– Благодарю вас, – сказал Хейзен. – Если вам не трудно.

Миссис Кертис была на кухне, ставила букет в вазу с водой.

– Красивые цветы, не правда ли? – заметил Стрэнд. О цветах он имел самое смутное представление. Нет, он мог отличить розы и хризантемы, но всегда терялся при определении остальных представителей цветочного царства.

– На те деньги, что за них заплачены, – проворчала в ответ миссис Кертис, – вы могли бы кормить семью целую неделю.

– Мистер Хейзен хотел бы забрать из подвала свой велосипед, – сказал Стрэнд, игнорируя комментарий миссис Кертис об экономической ситуации, сложившейся в его семье. – Вы знаете, где Александр держит ключи?

– Ступайте в бойлерную, – ответила миссис Кертис, – дверь там не заперта. Справа увидите на стене полочку. И там, на ней, в углу, найдете ключ. Что, этот человек собрался ехать через парк на велосипеде в таком состоянии?

– Наверное.

– Да он всех зверей в зоопарке перепугает до смерти, из клеток разбегутся, бедняжки. – Миссис Кертис снова поправила цветы в вазе. – Не забудьте положить ключ на место.

– Не забуду, – обещал Стрэнд. И пошел обратно в прихожую, где его дожидался Хейзен. На лице адвоката застыла еле заметная гримаска неудовольствия – он прислушивался к гаммам, которые, отчаянно фальшивя, кто-то наигрывал в гостиной. Стрэнд улыбнулся.

– Обычно бывает гораздо лучше, – заметил он. – Просто этот ученик Лесли не принадлежит к разряду музыкальных звезд.

– Что ж, и такой труд уже сам по себе награда, – заметил Хейзен, перестав хмуриться. – Вообще все эти молодые люди… – начал было он и тут же осекся.

– Я узнал, где ключ от подвала, – сказал Стрэнд. – Сейчас мы с вами спустимся туда и…

– О, это совершенно не обязательно, – сказал Хейзен. – Я и без того доставил вам массу хлопот. У меня там человек, внизу, в холле. Вы только скажите мне, где ключ…

– Да нет, я все равно собирался выходить, хотел немного прогуляться. – Эта идея пришла Стрэнду в голову только что. Он распахнул дверь и последовал за Хейзеном к лифту. В холле стоял высокий мужчина лет тридцати пяти в вельветовых джинсах и свитере. Хейзен представил его как одного из своих секретарей. Мистер Конрой – так его звали – выглядел болезненно-хилым и слабым. Глядя на его лицо, Стрэнд подумал: цвет пепла, на который в течение многих лет проливались кислотные дожди. Да и одет мистер Конрой был крайне небрежно и уж вовсе не официально. Интересно, подумал Стрэнд, как выглядят остальные секретари Хейзена, сколько их у него и компенсируют ли они своим внешним видом неказистый облик Конроя?

Мужчины спустились по лестнице ко входу в бойлерную, и Стрэнд нашел ключ. Отпер дверь в подвал, и Конрой быстро и ловко подхватил велосипед. Стрэнд вызвался помочь тащить его вверх по ступенькам, но Хейзен нетерпеливо заметил:

– Он прекрасно справится сам. Верно, Конрой?

– Ну разумеется, сэр, – ответил тот.

Стрэнд запер дверь и убрал ключ на место. Конрой с велосипедом поджидал их на залитой солнцем улице.

– Просто оставишь у привратника, – распорядился Хейзен.

– Слушаюсь, сэр.

– Тогда до понедельника.

– До понедельника, сэр, – ответил Конрой. – Но если вдруг понадоблюсь во время уик-энда, оставьте сообщение на автоответчике.

– Если возникнет необходимость, – сказал Хейзен.

Они со Стрэндом наблюдали за тем, как Конрой отъехал.

– Насколько я понимаю, он не является членом профсоюза, этот ваш Конрой, – заметил Стрэнд. – Иначе не сидел бы по выходным у телефона в ожидании вызова на работу.

– Он дельный малый, и ему хорошо платят за каждый час переработки. Вызывают время от времени. К тому же не женат. В данных обстоятельствах это большой плюс. – Хейзен усмехнулся. – Если не возражаете, может, пройдемся немного вместе?

– А куда бы вам хотелось пойти? – спросил Стрэнд. – В парк?

Адвокат улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Нет, на какое-то время с парком покончено. Слишком свежи воспоминания. Может, к Линкольн-центру[7]?..

– С удовольствием, – отозвался Стрэнд, и они зашагали по улице. – Никогда не уставал любоваться этим сооружением. Как-то обнадеживает, заставляет думать, что со временем город не превратится в полное убожество.

Какое-то время мужчины шли молча и не испытывали при этом неловкости. Затем Стрэнд заметил:

– А я вот все думаю о вашем имени…

– Почему?

– Жил некогда на свете некий Уильям Хейзен, чье имя значится в примечаниях в учебнике по военной истории США.

– Вот как? – В голосе Хейзена звучал неподдельный интерес. – И чем же он занимался?

– Ну, учился в Вест-Пойнте[8], затем сражался с индейцами, а во время Гражданской войны уже в чине полковника воевал под командованием генерала Шермана в Джорджии. Командовал полком волонтеров из Огайо. И принимал участие в штурме форта Макаллистера.

– О Бог мой!.. – пробормотал Хейзен. – И откуда же вы все это разузнали?

– Учитель истории – настоящий кладезь бесполезной информации.

– Ну а чем еще он занимался? Если был важным человеком, возможно, мне следует претендовать на родство?

– Стал генералом и основал войска связи.

Хейзен рассмеялся.

– Войска связи! Знаете, у меня есть старый приятель, был пехотинцем во время Второй мировой. Он не очень-то жаловал войска связи. Рассказывал, что у них, в пехоте, была такая поговорка: «Достань звездочку из окошка, мать, твой сын поступил в войска связи». Пожалуй, я не буду претендовать на родство с ним… Кроме того, моя семья приехала в Нью-Йорк в 1706 году и никогда не бывала в Огайо. Ну а ваши предки?

– Мне не слишком много о них известно, – ответил Стрэнд, уже жалея, что затеял этот разговор. – Родители приехали в Нью-Йорк в 1920-м, из Ланкашира. Отец воевал, отравился газами на Сомме[9], после чего заявил, что по горло сыт Европой. А когда я пытался расспрашивать отца о его семье и семье его матери, он отвечал, что они не стоят того, чтобы о них говорить. – Стрэнд пожал плечами. – Ну, пришлось поверить ему на слово.

Теперь в молчании их сквозила натянутость. А когда Хейзен заговорил снова, выяснилось, что он решил кардинально сменить тему.

– Я все раздумывал над тем, что вы говорили прошлым вечером, – заявил он. – О том пуэрто-риканском мальчике из старшего класса.

– Его имя Ромеро.

– Суть в том, что в наши дни довольно легко организовать обучение для многообещающих молодых людей. Особенно если они принадлежат к нацменьшинствам. Причем в самых лучших колледжах. Как думаете, вашего ученика это могло бы заинтересовать?

Стрэнд призадумался.

– Боюсь, что на основе тех оценок, которые он получит у нас, его будет трудно причислить к многообещающим. Судя по высказываниям других учителей, по их предметам он не успевает. Просто отказывается работать. Сомневаюсь, что он сможет заработать достаточно высокие баллы даже для получения аттестата.

– Скверно… – пробормотал Хейзен. – А как вы считаете, он обладает достаточными способностями и желанием, чтобы подтянуться? Прибавить хотя бы в последний год?

– Нет, в школе Ривер-Хай у него ничего не получится. У нас не та атмосфера.

– Но если, допустим, он получил бы стипендию, которая дала бы ему возможность в течение года, а то и двух обучаться в какой-нибудь хорошей школе, где… э-э… более здоровые обстановка и окружение? Может, тогда он смог бы подтянуться и стать полноправным кандидатом для поступления в колледж?

Стрэнд пожал плечами.

– Все, разумеется, зависит только от него. В данный же момент он мало чем отличается от любого другого ученика нашей школы. Если, конечно, не считать того факта, что очень много читает, причем по большей части книги эти не имеют никакого отношения к программе. Мало того, он презирает авторов этих книг, не подчиняется правилам поведения, насмешничает над учителями…

– И над вами тоже?..

– Боюсь, что да, – признался Стрэнд. – Он просто обожает провоцировать меня. К примеру, я читаю лекцию, которая входит в учебный план, а он в любой момент может встать и выйти из класса.

Хейзен печально покачал головой.

– Сколько денег, сколько усилий, сколько доброй воли вкладывает общество в наши школы, – заметил он, – а что мы получаем взамен?

– Бунт, – ответил Стрэнд. – Иногда скрытый, но довольно часто и открытый.

– Могу представить, как вам трудно. – Хейзен снова покачал головой. – Однако же мы ведь не можем просто умыть руки и ничего не предпринимать, не так ли?

Стрэнд не совсем понял, кого Хейзен имел в виду под словом «мы» и что именно должен был предпринять он, Аллен Стрэнд, чтобы влиться в это обобщенное понятие.

Хейзен шагал по улице, глядя прямо перед собой и не обращая ни малейшего внимания на любопытных прохожих, глазевших на его лыжную шапочку и избитое лицо.

– Но не можем же мы допустить, чтобы целое поколение или большая часть поколения вверглась в нигилизм… да, иначе не скажешь, именно нигилизм!.. – В голосе Хейзена прорезались звонкие ораторские нотки. – Лучших из них следует спасать… И мне совершенно все равно, откуда придут эти лучшие: из трущоб, ферм, шикарных поместий, гетто, – мне все равно! Для страны наступают тяжелые времена, и если наши лидеры будут невежественными, необразованными людьми, катастрофа просто неминуема!

Любопытно, подумал Стрэнд, высказывает ли сейчас Хейзен нечто давно наболевшее?.. Или же его вдруг осенило и он осознал то, о чем не задумывался прежде, до тех пор, пока ему едва не раскроили череп куском железной трубы? Сам Стрэнд, вовлеченный в повседневную борьбу с нерадивыми учениками, предпочитал не заглядывать так далеко. И еще ему казалось, что состояние дел в государстве вряд ли прямо связано с образованностью лидеров.

– Ну да Бог с ним. – Хейзен вновь заговорил нормальным тоном. – Будем и дальше стараться по мере своих слабых сил. И если вдруг надумаете поговорить с мальчиком, сделайте это. И сообщите потом мне, что он ответит.

– Попытаюсь.

Словно прочитав его тайные мысли, Хейзен вдруг придвинулся поближе и тихо спросил:

– А вы когда-нибудь подумывали о том, чтобы уйти из этой системы? Из школы вообще?.. Ведь это, должно быть, действует угнетающе – трудиться год за годом, не видя никакой перспективы… Может, стоит попробовать устроиться в какой-нибудь закрытый колледж, за городом? Или в привилегированную частную школу, где даже с чисто интеллектуальной точки зрения от работы можно будет получать больше удовлетворения, чувствовать, что твои усилия не напрасны?..

– Жена заговаривает об этом время от времени, – ответил Стрэнд. – И я тоже подумывал, да. Но я родился в Нью-Йорке, очень люблю этот город. Да и потом уже староват, пожалуй, для пересадки на новую почву.

– А научная степень у вас имеется?

– Магистр гуманитарных наук, – улыбнулся Стрэнд. – Заработал ее на вечернем отделении Нью-Йоркского университета. Днем преподавал.

– Вы что-нибудь пишете?

– Да нет… Я, знаете ли, скорее читатель, нежели писатель.

– Будь я дипломированным историком, – заметил Хейзен, – все то, о чем вы говорили вчера, и в особенности теория случайных событий, непременно подвигло бы меня на рассмотрение определенных периодов в нашей истории именно в этом плане. Это дало бы почву для весьма забавных умозаключений. К примеру, на тему того, чем могли бы обернуться известные нам великие события при малейшем изменении хотя бы одного из составляющих их элементов.

– Не было гвоздя, подкова пропала, – подхватил Стрэнд. – Подкова пропала, лошадь захромала, лошадь захромала, конница бежит, враг вступает в город… ну и так далее. Вы об этом?

– Ну, в целом да. Хотя, конечно, вы несколько упрощаете.

– Подкину эту идейку Ромеро, – весело заметил Стрэнд. – Пусть благодарит вас за подсказку и вдохновение.

– Да нет, я совершенно серьезно, – сказал Хейзен. – Я считаю, что пересмотр американской истории в этом плане имел бы огромное положительное значение. Я, конечно, не специалист, но лично мне кажется, что Америка, Соединенные Штаты Америки просто ослеплены собственным величием. И что для этого нет особых оснований. И что мы ввергаемся в пучину всеобщего отрицания. Слишком тяготеем к Европе, терроризму, фракционности, цинизму в частной и общественной жизни. Лично я не нахожу в этом ничего хорошего. И еще мне кажется, что это вовсе не предопределено.

– А вы, на мой взгляд, пессимист, мистер Хейзен.

– Куда меньший, чем это может показаться с первого взгляда. Скорее, я разочарован. Многие надежды превратились в прах. Институции, во имя процветания которых я работал, не оправдали ожиданий. Люди, которых я любил, оказались вовсе не теми, кем я их представлял. Личности обмельчали, карьеры остались нереализованными. Нет, я не настолько пессимист, чтобы сдаться. Я верю в борьбу, разум, основные моральные ценности. Ну, взять, к примеру, вчерашний вечер. Ваша девочка не раздумывая бросилась спасать совершенно незнакомого ей человека, причем рисковала при этом собственным здоровьем, а возможно, и жизнью. И еще на меня огромное впечатление произвела ваша семья. Эта забота друг о друге, ненавязчивая любовь, которая, я чувствовал, так и витала вокруг, эти сплоченность и единение, причем не по принуждению. А главное, отсутствие даже малейшего намека на смертельное заболевание – одиночество. Нет, я вовсе не склонен к преувеличениям, но вечер, подобный вчерашнему, – сильнейшее средство от пессимизма. Особенно в наши дни и для человека моего возраста…

– Боюсь, вы придаете слишком большое значение такому заурядному событию, как семейный обед, – заметил Стрэнд, немного смутившийся от всех этих комплиментов. – Ей-богу, вы заставите меня испытывать неловкость всякий раз, когда я буду доставать ключ, чтоб отпереть входную дверь.

– Слишком много болтаю. Типичный порок адвокатов. – Хейзен рассмеялся. – Цветов и ракетки было бы вполне достаточно. Вижу, я вас смутил. Простите… Я не привык иметь дела со скромными людьми. О, кстати, вспомнил. – Он полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда маленький конверт. – У меня два билета в филармонию, на сегодня. Дают концертную версию «Проклятия Фауста» Берлиоза. Возможно, вы с женой хотите пойти?

– Нет никакой необходимости… – запротестовал было Стрэнд.

– По улицам в таком виде я еще могу ходить, – сказал Хейзен. – Но представьте, какую реакцию вызовет мое появление в филармонии! Прошу вас, возьмите билеты. А уж там решите, пойдете или нет. – Он протянул конверт Стрэнду. – Иначе мне просто придется их выбросить.

– Но вы собирались кого-то пригласить, – заметил Стрэнд. – Здесь ведь два билета.

– Моя дама передумала. Сказала, что у нее сегодня другие планы на вечер, – ответил Хейзен. – Так вам с женой хотелось бы пойти?

– О да, очень.

– Тогда берите билеты! – решительно заявил Хейзен. – Вы ведь не из тех, кто ненавидит Берлиоза, верно?

– О нет. Совсем напротив.

– Как-нибудь в другой раз, когда буду выглядеть более презентабельно, можем сходить вместе.

– Благодарю вас. – Стрэнд сунул билеты в карман. – Лесли будет просто счастлива.

– Чем доставит огромное удовольствие мне, – сказал Хейзен.

Они уже дошли до Линкольн-центра. Адвокат, прищурившись, рассматривал здание.

– Неким странным образом, – устало заметил он, – мы постепенно утратили понятие о гармонии в архитектуре. И однако же заведение это весьма полезное. – Он взглянул на часы. – Боюсь, мне пора в контору.

– Вы работаете по субботам?

– О, это мой любимый день недели. В офисе никого, тихо, спокойно, телефон не звонит, на столе поджидает стопка аккуратно сложенных бумаг. Я покупаю сандвич и бутылку пива, вхожу, снимаю пиджак, расстегиваю верхнюю пуговицу воротничка и чувствую себя мальчишкой, который готовится к экзамену в твердой уверенности, что успешно сдаст его. А чем вы занимаетесь днем по субботам?

– Ну… – начал Стрэнд, – весной, в такую пору, как сейчас, предаюсь в основном маленьким тайным порокам. Сижу в спальне и смотрю по телевизору бейсбольные матчи. А Лесли тем временем занимается с учениками в гостиной. – Маленький телевизор подарила ему Элеонор, и Стрэнд вдруг почувствовал, что вот этого говорить Хейзену не стоит. – Болею за команду «Янки». Вообще в молодости я был полным профаном по части спорта. Зато теперь, когда смотрю, как рвется вперед Регги Джексон, мощно, целеустремленно и напористо, начинаю понимать, как это прекрасно – быть сильным, талантливым. Все время рисковать и знать, что миллионы людей в этот момент обожают тебя или ненавидят. – Он рассмеялся. – Лесли пытается меня ограничить. Только два матча в неделю.

Стрэнд почувствовал, что собеседник, идеал наслаждения которого сводился к тому, чтобы сидеть в пустом офисе и ковыряться в груде бумаг, взирает на него с любопытством и даже неким недоумением. Точно на представителя какой-то новой, незнакомой ему разновидности человеческой породы.

– Часто ходите на стадион?

– Нет, редко.

– А знаете, у меня есть постоянный пропуск в ложу владельца. Может, как-нибудь погожим субботним днем я плюну на свою контору и мы пойдем и посмотрим вместе игру? Вы не против?

– С удовольствием.

– Тогда, думаю, дождемся, пока не приедет команда из Бостона. Посмотрю в расписании матчей. Ну а что зимой?

– Зимой?

– Я хотел спросить: что вы делаете по субботам в зимнее время?

– Ну… – протянул Стрэнд, – когда в Музее современного искусства показывают какой-нибудь старый фильм, стараюсь попасть на него.

Хейзен энергично стукнул кулаком по собственной ладони.

– Вот оно! Музей современного искусства. Именно там я вас и видел. На картине с Бастером Китоном[10].

– Вам нравится Бастер Китон? – несколько недоверчиво спросил Стрэнд.

– Я помечаю картины в программке, которую они мне посылают, и если удается вырваться, стараюсь посмотреть. – Хейзен усмехнулся, отчего разноцветные синяки на лице сложились в новый рисунок. – Да и потом, кому же может не нравиться Бастер Китон? Любой, кто посмеет заявить противное, – с мрачной насмешливостью добавил он, – будет лишен права голоса. Нет, если серьезно, – добавил он после паузы, – я стараюсь смотреть и все картины с Гарбо. Она напоминает о том, как пали нравы. Прежде идеалом для нас являлась богиня, а кому мы теперь поклоняемся? Каким-то официанткам. Дорис Дей… И еще эта ужасная женщина, Фасетт. – Он снова взглянул на часы. – Привык придерживаться распорядка. Каждую субботу прихожу в офис ровно в час дня. Если опоздаю хотя бы на две минуты, сторож, что дежурит внизу и впускает меня, наверняка позвонит в полицию. Так что поговорим о красавицах прошлого как-нибудь в другой раз. Я, во всяком случае, надеюсь на это. А захотите посмотреть матч с «Янки», дайте мне знать.

Они пожали друг другу руки.

– Получил огромное удовольствие от этой прогулки, – сказал адвокат. – Может, если в следующую субботу оба будем в городе, повторим?

– Ну, я-то точно буду в городе, – отозвался Стрэнд.

– Тогда я вам позвоню. Наслаждайтесь Берлиозом.

Стрэнд смотрел, как Хейзен проворно забирается в такси, на миг заслонив своей крупной фигурой дверцу.

Бастер Китон, о Боже!.. Как только машина отъехала, Стрэнд достал конверт и взглянул на билеты. Пятый ряд партера… Этот человек знал, на что тратить деньги. С радостным замиранием сердца учитель убрал билеты обратно в карман и повернул к дому.

Глава 4

Берлиоз… Ревущий поток звуков.

На лоб легла прохладная женская рука. «Ты нужен мне», – прозвучал чей-то голос. Он пытался открыть глаза и взглянуть, чья это рука лежит у него на лбу, но не было сил поднять веки. Чья бы то ни была…

– Что-то я не пойму… – сказал мальчик.

Они с Ромеро находились в маленьком кабинетике Стрэнда. Стрэнд сам попросил ученика задержаться на минутку после занятий и тем не менее удивился, увидев, как тот входит в его кабинет.

– Я ведь уже объяснил, – терпеливо продолжил Стрэнд. – Просто рассказал о тебе одному своему… другу, новому знакомому. А тот оказался очень влиятельным человеком и просил передать, что, если ты заинтересован в продолжении образования, он попытается похлопотать, чтобы ты получил стипендию…

– Ага, ага, – пробормотал Ромеро. – Все это мы уже слышали. Я хочу знать: почему он зациклился именно на мне?

– Я назвал тебя многообещающим, – ответил Стрэнд.

– Никаких обещаний я никому не давал, – угрюмо заявил мальчик.

– Да не в том смысле, – сказал Стрэнд. После долгого и утомительного рабочего дня он с трудом сохранял терпение, разговаривая с этим маленьким смуглым оборванцем, подозрительно и мрачно взиравшим из-под копны спутанных волос. На Ромеро красовались бесформенные синие джинсы, грязные тапочки и линялая футболка, которая была явно ему велика и, вполне возможно, когда-то украдена из раздевалки. Парнишка стоял, небрежно привалившись к столу, и нетерпеливо теребил в пальцах незажженную сигарету. На футболке значился номер: «17». Ромеро ходил в ней на занятия каждый день, и в сознании Стрэнда число 17 стало ассоциироваться с убогой атмосферой школы. – Я имел в виду, что из всех моих учеников, у кого нет возможности самостоятельно поступить в колледж, ты проявил наиболее оригинальный склад мышления.

– Шутите, что ли, профессор? – ухмыльнулся Ромеро. – На самом деле вы небось сказали совсем иначе. Что у вас в классе имеется парень, наличие которого доказывает, что не все пуэрториканцы дебилы. Спорим, что так?

– Я не собираюсь с тобой спорить, – отрезал Стрэнд, уже сожалея, что заговорил с Хейзеном о мальчишке. – И оставь, пожалуйста, в покое свои пуэрто-риканские проблемы. Моего друга интересуют проблемы образования, у него много полезных связей. Он считает, что наиболее способным ученикам следует дать шанс…

– И все же я не понимаю, профессор, – продолжал гнуть свое Ромеро.

– Прекрати называть меня так. Никакой я не профессор.

– О’кей… мистер Стрэнд. Просто я хочу понять: ему-то что за выгода? Какой-то тип, которого я совсем не знаю.

– Дело не в выгоде, – ответил Стрэнд. – Ну, разве что он получит моральное удовлетворение, узнав, что ты успеваешь и можешь рассчитывать в будущем на хорошую карьеру.