Дважды два

Большую часть времени я не тревожился о наших отношениях. Я считал, что мы живем, как большинство супружеских пар с маленькими детьми. Вечерами мы обычно говорили о житейском: о детях, работе и семье, что бы съесть и куда бы съездить на выходные, когда везти машину на техосмотр. И я далеко не всегда чувствовал себя задвинутым на задний план; мы с Вивиан начали приберегать вечера пятницы для свиданий. Даже на работе знали о наших свиданиях, поэтому, если в моем присутствии не было острой необходимости, по пятницам я уходил из офиса сравнительно рано, по пути домой слушая в машине музыку, и, едва шагнув через порог, одаривал домашних улыбкой. Пока Вивиан прихорашивалась, я общался с Лондон, а потом, когда она засыпала, для нас с Вивиан снова наступала пора первых свиданий.

Вивиан подбадривала и смешила меня, когда работа становилась особенно напряженной. В тридцать три года я подумывал сменить свою респектабельную гибридную машину на «Мустанг GT», хотя этот обмен и не сказался бы заметно на конечной цене. Но на тот момент это не имело значения. Услышав во время тест-драйва утробный рык мотора, я понял: эту машину будут провожать завистливыми взглядами повсюду, куда бы я ни поехал. Продавец умело сыграл на моем тщеславии, а когда позднее я поделился с Вивиан впечатлениями, она не стала дразнить меня, заявлять, что я еще слишком молод для причуд среднего возраста, или выражать беспокойство о том, что мне захотелось другой жизни. Вместо этого она не мешала мне предаваться фантазиям, а когда я наконец одумался, то купил практически ту же машину: очередной четырехдверный гибрид с вместительным багажником и превосходным уровнем безопасности, согласно «Отчетам для потребителей». И ни разу не пожалел об этом.

Ну, может, и пожалел, но не об этом речь.

И при всем этом я любил Вивиан и ни разу, ни на шаг не отступил от убежденности, что хочу быть с ней всю жизнь. В своем желании доказать это я подолгу и старательно обдумывал подарки для нее на Рождество, годовщины, дни рождения, а также на День святого Валентина и на День матери. Я присылал ей цветы без всякого повода, прятал записки под ее подушку, убегая на работу, иногда радовал ее завтраком в постель. Поначалу она ценила эти жесты, со временем они утратили новизну и очарование. И я ломал голову, пытаясь придумать, чем бы еще удивить ее и дать понять, как много она по-прежнему значит для меня.

В конце концов Вивиан получила ту самую кухню, которую хотела, – как на снимке в журнале.

Вивиан собиралась вновь устроиться на работу, как только Лондон пойдет учиться, – на неполный день, чтобы проводить достаточно времени дома. Она твердила, что у нее нет желания становиться одной из мамаш, которые вечно вызываются наводить порядок в классе или украшать школьный кафетерий к праздникам. Не хотелось ей и торчать в доме, где днем обычно пусто: Вивиан была не только прекрасной матерью. Она с отличием окончила Джорджтаунский университет и, до того, как стала матерью и домохозяйкой, успешно занималась связями с общественностью не только ведущего ток-шоу в Нью-Йорке, но и медиакомпании, где трудилась перед тем, как родилась Лондон.

Я же со своей стороны не только добивался получения всех возможных бонусов с тех пор, как начал работать в агентстве, но и вырос в должности и к 2014 году уже руководил крупнейшими заказами нашей компании. К тому времени мы с Вивиан были женаты семь лет, Лондон недавно исполнилось пять, а мне – тридцать четыре года. Мы не только заново обставили кухню в нашем доме, но и строили планы по ремонту и отделке спальни. Фондовый рынок благоволил к нашим инвестициям, особенно к «Эппл», нашему крупнейшему капиталовложению, и, за исключением ипотеки, долгов у нас не имелось. Я боготворил свою жену и ребенка, мои родители жили поблизости, моя сестра и Лиз были моими лучшими друзьями. Жизнь казалась сказкой.

Но в глубине души я понимал, что это ложь.

В компании сложилась ситуация, в которой никто из подчиненных Джесси Питерса не был уверен в том, что удержится на рабочем месте, и потому не чувствовал себя комфортно. Питерс основал рекламное агентство двадцать лет назад; с филиалами в Шарлотте, Атланте, Тампе, Нашвилле и Нью-Йорке, оно, бесспорно, было крупнейшим из расположенных на Юго-Востоке. Голубоглазый, поседевший чуть ли не в двадцать лет, Питерс славился изворотливостью и жестокостью; от конкурентов он избавлялся, либо переманивая их клиентов, либо снижая цены, а если эти стратегии оказывались неэффективными, он просто выкупал конкурирующие компании. Благодаря успехам его и без того внушительное самомнение разрослось и достигло масштабов мании величия, а его стиль управления полностью соответствовал особенностям его характера. Он был на все сто уверен в своей правоте, выделял любимчиков из числа подчиненных, стравливал начальников отделов и тем самым умело держал в напряжении всех и каждого. Он поощрял атмосферу, в которой сотрудники только и делали, что пытались требовать больше признания, чем заслуживали, сваливая любые недочеты и ошибки на конкурентов. Словом, это был социальный дарвинизм в особо жестокой форме, в условиях которого лишь у немногих избранных имелся шанс на выживание.

К счастью, на протяжении более чем десяти лет меня чаще всего обходили стороной интриги, которые не раз становились причиной нервных срывов руководящего персонала компании: поначалу поводом было мое скромное положение, а позднее – то, что я приводил клиентов, которые ценили мою работу и платили компании соответственно. Со временем я убедил сам себя, что поскольку приношу Питерсу кучу денег, он считает меня слишком ценным сотрудником, чтобы изводить. Ведь Питерс и впрямь был не настолько суров со мной, как с остальными. Если со мной он останавливался поболтать, случайно столкнувшись в коридоре, то другие начальники отделов, в том числе обладающие боґльшим опытом, чем я, нередко истерзанные выползали из кабинета Питерса. Наблюдая за ними, я испытывал облегчение и, пожалуй, толику самоуважения, радуясь, что со мной ничего подобного не случается.

Но в своих предположениях я ошибался буквально во всем. Мое первое крупное повышение совпало по времени с моей женитьбой на Вивиан, второе произошло через две недели после того, как Вивиан заехала ко мне в офис, чтобы оставить машину после поездки за покупками: этот визит мог обернуться катастрофой, но в тот раз мой босс сначала составил нам компанию у меня в кабинете, а потом повез нас обедать. Третьего повышения я дождался меньше чем через неделю после того, как Питерс и Вивиан проговорили три часа подряд на званом ужине, устроенном одним из клиентов. Лишь по прошествии времени стало ясно, что результативностью моей работы Питерс интересовался гораздо меньше, чем Вивиан. Именно эта простая истина на протяжении всего времени моей работы объясняла, почему он не отыгрывался на мне. Надо отметить, что Вивиан поразительно похожа на обеих бывших жен Питерса, и я подозревал, что ему ни о чем не мечтается так, как проводить с ней время или, если представится случай, жениться в третий раз, не поступившись моим браком.

Я не шучу. И не преувеличиваю. Всякий раз, разговаривая со мной, Питерс не упускал возможности спросить, как дела у Вивиан, сделать комплимент ее красоте, осведомиться, чем мы занимаемся. На ужинах с клиентами – то есть три или четыре раза в год – Питерс неизменно находил способ сесть рядом с моей женой, и на каждом рождественском корпоративе можно было увидеть, как они беседуют где-нибудь в уголке. Наверное, я смотрел бы на все это сквозь пальцы, если бы не реакция Вивиан на явную привлекательность Питерса. Она ничем не поощряла его к ней отношения, но и не пыталась осадить, а принимала знаки внимания. Каким бы кошмарным боссом ни был Питерс, он умел обходиться с женщинами, особенно с такими красивыми, как Вивиан. Он слушал, и смеялся, и делал тонкие комплименты в нужный момент, и, поскольку вместе с тем он был богат, как Мидас, я думал: вполне возможно, что Вивиан льстит его интерес. Она воспринимала его как должное. Мальчишки соперничали за ее внимание с начальных классов школы, и она к этому привыкла. Ей не нравилось другое – то, что иногда это внимание вызывало у меня ревность.

В декабре 2014 года, за месяц до начала самого злополучного года моей жизни, мы готовились к ежегодному рождественскому корпоративу нашего агентства. Когда я признался, что сложившееся положение меня тревожит, она тяжко вздохнула.

– Не бери в голову, – сказала она.

Я был в недоумении, почему моя жена ни во что не ставит мои чувства.

Перемотаем пленку чуть дальше в наше с Вивиан прошлое.

Материнство стало для Вивиан наградой, но брак со мной отчасти утратил свое очарование. Помню, я часто размышлял, как изменилась Вивиан за годы, которые мы прожили вместе, а в последнее время осознал: она не менялась, а эволюционировала, в большей мере проявлялись качества человека, которым она была с самого начала и которого мало-помалу я начал воспринимать как чужого.

Эти изменения были едва заметны. В первый год жизни Лондон я мирился с переменчивостью настроений и раздражительностью Вивиан как с нормальным явлением, чем-то само собой разумеющимися, с этапом, который в конце концов завершится. Постепенно я привык к нему, не реагировал даже на пренебрежение со стороны жены. Но этот этап все не кончался. В последующие несколько лет Вивиан все чаще злилась и раздражалась и относилась к моим заботам все презрительнее. Зачастую ее злили даже мелочи, она швырялась оскорблениями, которые мне и в голову бы не пришло произнести даже шепотом. Ее агрессия была стремительной и точной, обычно направленной на то, чтобы вынудить меня извиниться и пойти на попятную. Я не выносил конфликтов и, как бы сильно ни был оскорблен, почти всегда отступал, стоило ей только повысить голос.

Последствия вспышек ее гнева обычно оказывались еще страшнее, чем сами вспышки и нападки. Казалось, заслужить прощение невозможно, и вместо того, чтобы выяснить отношения или просто предать ссору забвению, Вивиан уклонялась от разговоров. Она или не говорила со мной вообще, или на протяжении нескольких дней отвечала на любые вопросы сухо и односложно. Все ее внимание доставалось Лондон, а уложив ее, Вивиан сразу же уходила в спальню, оставляя меня сидеть в гостиной в одиночестве. В такие дни она буквально излучала презрение, заставляя невольно задумываться, любит ли она меня еще или нет.

В ее поведении присутствовал элемент непредсказуемости, правила внезапно менялись. Вивиан становилась то прямолинейной и откровенной в своем гневе, то пассивно-агрессивной – по настроению. Требования, которые она предъявляла ко мне, постепенно теряли четкость, и в половине случаев я понятия не имел, что надо делать и чего не надо, когда пытался осмыслить случившееся и разобраться, чем именно я разозлил ее. Однако она не только не объясняла мне, но и отрицала наличие проблемы или же обвиняла меня в чрезмерно бурной реакции. Очень часто у меня возникало ощущение, будто я иду по минному полю, рискуя и собственным эмоциональным состоянием, и нашим браком… и вдруг по причинам, которые опять-таки оставались для меня загадкой, наши отношения вновь становились нормальными. Вивиан спрашивала, как прошел мой день, интересовалась, что я хотел бы съесть на ужин, а после того, как Лондон засыпала, мы занимались любовью – знак того, что меня наконец простили. И я вздыхал с облегчением, надеясь, что теперь все пойдет так, как и должно быть.

Вивиан отвергла бы мою версию этих событий, или, по крайней мере, то, как я истолковал их. Отвергла бы со злостью. Или заявила бы, что ее поступки и поведение – реакция на мои действия, добавив, что мои представления о браке оторваны от реальности, медовый месяц не будет длиться всю жизнь, это попросту невозможно. Она утверждала, что я тащу рабочие проблемы домой, что это у меня вечные перепады настроения, что у нее есть возможность сидеть дома, и я часто выплескиваю на нее свою обиду и раздражение.

Но какая бы версия событий ни являлась объективно правильной, в глубине души я больше всего хотел, чтобы Вивиан была счастлива. А точнее – счастлива со мной. Ведь я по-прежнему любил жену, мне недоставало ее улыбок и смеха, наших разговоров обо всем и ни о чем и того, как раньше мы держались за руки. Я скучал по той Вивиан, которая заставила меня поверить, что я мужчина, достойный ее любви.

И все равно, за исключением свиданий в пятницу вечером, наши отношения продолжали постепенно эволюционировать и превращаться в то, что я не всегда хотел принимать. Пренебрежение Вивиан начало ранить меня. Большую часть этих лет я был разочарован в самом себе за то, что не оправдывал ее ожиданий, и клялся стараться изо всех сил, лишь бы ее порадовать.

А теперь – быстрая перемотка вперед, к вечеру рождественского корпоратива.

– Не бери в голову, – сказала мне Вивиан, и эти слова звенели у меня в ушах, пока я одевался. Они звучали резко, пренебрежительно, без тени сочувствия. Но несмотря на это, вечер запомнился мне прежде всего тем, что Вивиан выглядела эффектнее, чем обычно. Она выбрала черное коктейльное платье, туфли-лодочки и бриллиантовую подвеску, которую я подарил ей на прошлый день рождения. Волосы ниспадали на плечи, и, когда она вышла из ванной, все, что я мог, – смотреть на нее с наслаждением.

– Прекрасно выглядишь, – едва выговорил я.

– Спасибо.

В машине между нами по-прежнему ощущалось напряжение. Мы неловко попытались затеять разговор ни о чем, и когда Вивиан поняла, что тему Питерса я больше поднимать не намерен, то понемногу оттаяла. К моменту прибытия на вечеринку казалось, что мы заключили безмолвное соглашение делать вид, будто моего замечания и ее ответа на него не было.

Тем не менее она прислушалась. Слегка раздраженная, как всегда, Вивиан весь вечер буквально ни на шаг не отходила от меня. Питерс трижды останавливался поболтать с нами и дважды спрашивал Вивиан, не желает ли она что-нибудь выпить – явное предложение составить ему компанию у стойки бара, – но оба раза она качала головой и говорила, что уже сделала заказ официанту. Объяснения звучали вежливо и дружелюбно, и я невольно задумался, не придаю ли я слишком большое значение ситуации с Питерсом. Пусть флиртует с Вивиан сколько угодно, но когда кончится вечеринка, она уедет домой со мной, а разве не это самое главное?

В целом корпоратив прошел не лучше и не хуже всех прочих и быстро стерся из памяти. А когда мы вернулись домой и отпустили приходящую няню, Вивиан попросила налить ей вина и сходить в детскую проведать Лондон. Вернувшись в спальню, я увидел зажженными свечи, сексуальное белье на Вивиан и…

В этом была вся Вивиан: попытки угадать, как она поступит в следующую минуту, чаще всего оказывались бессмысленными. Даже по прошествии семи лет ей удавалось застать меня врасплох, порой удивительно приятным способом.

Грубейшая ошибка.

Именно так я мысленно называю теперь этот вечер, по крайней мере, когда речь идет о моей карьере в рекламном агентстве.

Оказалось, Джесси Питерс недоволен тем, что Вивиан избегает его. И на следующей неделе между нами стал ощущаться холод. Поначалу не явный. Встретившись со мной в коридоре в первый же понедельник после корпоратива, он прошел мимо, кивнув, а во время рабочего совещания через несколько дней задавал вопросы всем, кроме меня. Эти мелкие, но тревожные сигналы продолжались, но поскольку я с головой зарылся в очередную непростую рекламную кампанию – для банка, который требовал, чтобы стержнем кампании была целостность, но с ощущением новизны, – задумываться о них я не мог. Потом начались праздники, а поскольку в начале нового года в офисе всегда царила легкая неразбериха, лишь в конце января до меня вдруг дошло, что последние по меньшей мере шесть недель Джесси Питерс со мной почти не разговаривал. Тогда я сам начал заглядывать к нему, но всякий раз его секретарь сообщал, что Питерс или говорит по телефону, или занят. Всю глубину его недовольства мной я осознал только в середине февраля, когда он наконец нашел время встретиться со мной. Точнее, он вызвал меня к себе через своего секретаря, а это, в сущности, означало, что выбора у меня нет. Наша компания потеряла крупного клиента, автомобильного дилера с восемью торговыми точками по всей территории Шарлотта, а его заказы обычно вел я. После того как я изложил ему причины, по которым, как мне казалось, клиент предпочел другое агентство, он впился в меня острым взглядом. Еще более зловещим знаком стало то, что он ни словом не упомянул Вивиан. Из его кабинета я вышел, чувствуя себя так, как коллеги, на которых я раньше смотрел свысока, – те самые, вечно балансирующие на грани нервного срыва. У меня вдруг возникло щемящее чувство, что мои дни в «Питерс Груп» сочтены.

Еще труднее было смириться с тем, что тот клиент, автодилер, мужчина лет под семьдесят, ушел не из-за моего просчета или упущения. Я видел и печатные материалы, и видеоролики, сделанные для него нашим агентством, и до сих пор считаю наши идеи креативными и действенными. Но клиенты непостоянны. Спад в экономике, смена руководства и просто желание на время сократить издержки – все приводит к переменам, затрагивающим нашу сферу, а иногда эти перемены не имеют никакого отношения к бизнесу. В некоторых случаях клиент разводился, и ему требовались деньги для выплаты отступных. Сокращение расходов на рекламу на ближайшие полгода позволяло ему сэкономить шестизначную сумму. На счету каждый цент, поскольку его жена наняла хорошего адвоката. Судебные издержки росли, как и размеры предполагаемых отступных. Клиенту приходилось урезать себя во всем, и Питерс это знал.

Месяц спустя, когда от сотрудничества с нами отказался еще один клиент, сеть клиник неотложной помощи, недовольство Питерса мной стало еще очевиднее. Этот клиент не входил в число крупных – честно говоря, не тянул даже на среднего, – а то, что я с начала года подписал контракты с тремя новыми клиентами, по-видимому, ничего не значило для моего босса. Он снова вызвал меня к себе и заявил, что я, должно быть, «теряю хватку» и «клиенты, наверное, перестают доверять» мне. Завершая совещание не точкой, а восклицательным знаком, он вызвал к себе Тодда Хенли и объявил, что отныне мы с ним «работаем вместе». Хенли считался перспективным сотрудником, проработал в агентстве пять лет, и хотя с фантазией у него было неплохо, что он умел по-настоящему, так это ориентироваться в мутной офисной политике. Я знал, что он нацелился на мою должность – и не он один, но в этой группе Тодд был первым подхалимом. Когда он вдруг начал все чаще пропадать в кабинете Питерса – несомненно, приписывая себе успех каждой рекламной кампании, над которой мы работали вместе, – и выходить оттуда с самодовольной ухмылочкой, я понял: пора строить план отступления.

Мой опыт, должность и нынешняя зарплата практически не оставляли мне выбора. Поскольку Питерс господствовал в рекламной индустрии Шарлотта, мне предстояло раскинуть сети пошире. В Атланте Питерс держался на второй строчке рейтинга и неуклонно расширял сферу влияния, поглощая мелкие агентства и привлекая новых клиентов. Нынешний лидер рынка недавно пережил две смены руководства и теперь временно перестал нанимать персонал. Затем я обратился в компании Вашингтона, Ричмонда и Балтимора, думая, что переезд поближе к родителям Вивиан примирит ее с необходимостью покинуть Шарлотт. Но даже до собеседований дело так и не дошло.

Конечно, имелись и другие возможности. Все зависело от того, насколько далеко я готов уехать из Шарлотта, и я попытал счастья еще в семи или восьми компаниях на Юго-Востоке и Среднем Западе. Но с каждым новым звонком я все отчетливее понимал, что не хочу уезжать. В Шарлотте мои родители, здесь Мардж и Лиз, Шарлотт – мой дом. И тогда идея основания собственного бизнеса, небольшого рекламного агентства-бутика, начала возрождаться из пепла, как мифический феникс. А это, понял я, не что иное как идеальное название…

«Агентство «Феникс». Небывалый взлет вашего бизнеса».

Я сразу же представил этот слоган на визитках, в воображении я видел, как беседую с клиентами, и когда заехал к родителям в следующий раз, словно невзначай упомянул о своей идее отцу. Он с ходу заявил, что она неудачная; Вивиан тоже была от нее не в восторге. Я держал жену в курсе своих поисков работы, а когда поделился мыслью о собственном агентстве «Феникс», она предложила попытать удачу в Нью-Йорке и Чикаго – там, куда, по-моему, даже соваться не стоило. Но просто взять и отказаться от мечты я не мог и уже начинал мысленно оценивать все ее плюсы и минусы.

Работая в одиночку, я сумею избежать лишних затрат.

Я близко знаком с высшим руководством всех компаний Шарлотта.

В своем деле я ас.

Поскольку у меня будет компания-бутик, я смогу ограничиться обслуживанием лишь нескольких из них.

Я мог бы запрашивать с клиентов меньше и зарабатывать больше.

Тем временем в офисе я занялся подсчетами и прогнозами. Я обзванивал клиентов, спрашивал, довольны ли они услугами и ценами в «Питерс Груп», и полученные ответы подкрепили мою веру в то, что все получится. А Хенли тем временем старательно топил меня и всякий раз сбрасывал со счетов. Питерс уже начинал срываться на мне.

Тогда я и понял, что Питерс скоро меня уволит, а это значило, что мне ничего другого не остается, кроме как пуститься в одиночное плавание.

Осталось последнее – объявить о своем решении Вивиан.

Что могло быть лучше, чем отпраздновать мой будущий успех на нашем традиционном свидании в пятницу вечером?

Да, я мог выбрать любой другой день, но мне хотелось поделиться своим душевным подъемом с Вивиан. Я ждал поддержки с ее стороны. Мечтал рассказать ей о своих планах и увидеть, как она потянется через стол, возьмет меня за руки и скажет что-нибудь вроде: «Ты себе представить не можешь, как долго я ждала, что ты наконец решишься! Я нисколько не сомневаюсь, тебя ждет успех. Я всегда верила в тебя».

Примерно год спустя, когда я признался Мардж, чтоґ надеялся услышать тем вечером, она чуть не лопнула от смеха.

– Так, давай-ка разберемся, – сказала она мне, когда перестала смеяться. – Ты одним махом лишил ее ощущения стабильности, заявив, что собираешься перевернуть всю вашу жизнь, и при этом искренне ждал от нее одобрения и похвалы? Господи, у тебя ведь ребенок. Да еще и ипотека. И другие расходы. Ты что, спятил?

– Но…

– Нет тут никаких «но», – перебила сестра. – Тебе известно, что я далеко не всегда соглашаюсь с Вивиан, но тем вечером она оказалась права.

Может, в словах Мардж и был смысл, но все мы смотрим на ситуацию со своей стороны. А тем вечером, после того, как мы уложили Лондон спать, я приготовил на гриле стейки – в сущности, только их я и умел как следует делать, – пока Вивиан порезала салат, отварила на пару брокколи и обжарила стручковую фасоль с миндальными хлопьями. Кстати, Вивиан никогда не прикасалась к углеводам, которые обычно называют вредными – хлеб, мороженое, паста, сахар и все, что содержит пшеничную муку, – а я считал все это вкусным и ни в чем не отказывал себе за обедом, потому, наверное, и наел заметные бока.

Но ужин с самого начала получился напряженным. Моя попытка вести себя легко и непринужденно лишь насторожила Вивиан, она словно готовилась к тому, что будет дальше. Вивиан всегда легко читала мои мысли, как Моисей – заповеди. Видя ее нарастающее недовольство, я старался развеять его, и от этого она словно каменела.

Я дождался, когда ужин будет подходить к концу. Вивиан съела половину своего стейка, я долил ей вина и завел разговор о Хенли, Питерсе и о том, что меня, кажется, скоро уволят и я хочу открыть свое дело. Она только кивала, поэтому я собрался с духом и принялся излагать свои планы, перечислять все до единой причины такого решения и делать прогнозы. Я не мог не заметить, что она сидит как изваяние. Абсолютно неподвижно, и даже не смотрит на свой бокал с вином. Она так ни о чем и не спросила, даже когда я закончил. Молчание заполнило комнату, эхом отражаясь от стен.

– А ты уверен, что мысль удачная? – наконец произнесла Вивиан.

Это было отнюдь не радостное одобрение, на которое я рассчитывал, но и не взрыв возмущения, и я счел это добрым знаком. Наивный.

– Вообще-то, – признался я, – мне до смерти страшно, но если я не решусь сейчас, то не решусь уже никогда.

– А ты не слишком молод для открытия собственного агентства?

– Мне тридцать пять. Когда Питерс основал свое, ему было всего тридцать.

Она поджала губы, и я услышал ее невысказанное возражение: «Но ты не Питерс». К счастью, она промолчала. Вместо этого Вивиан нахмурилась.

– А ты хоть знаешь, как это – основать собственное агентство?

– Так же, как открыть любую другую компанию, а люди постоянно это делают. В конечном счете все сводится к заполнению необходимых бумаг, поиску хорошего юриста и бухгалтера и обустройству офиса.