Любовь горца

– Она слишком тяжела для нас, мистер Бернс, отнесите ее в комнату, – приказала сестра Шопф.

– Рад стараться, мадам, – весело ответил Бернс.

– Я помогу. Кажется, ванна остановила ее истерику, теперь некоторое время она будет спокойна. – Доктор Розенблатт оттолкнулся от стены и захлопнул историю болезни. – Отнесите-ка это в мой кабинет и проследите, чтобы нас не беспокоили.

Бесполезные ноги Филомены с ужасным звуком скребли пол длинного коридора, вдоль которого ее тащили двое мужчин. Стены и потолок коридора были выкрашены в тот особенный белый цвет, который бывает только в подобных заведениях. Газовые фонари, висящие между дверями, не оживляли, а только подчеркивали холод и пустоту помещения. Даже замки и засовы на железных дверях были выкрашены белым. Все стерильно, в том числе и спальни, в которых нет ни света, ни тепла. Скромные ночные рубашки, чистые, с высоким воротом, сковывающие движения, но при этом облегающие и позволяющие видеть тело под ними.

Из груди Филомены невольно вырывались поскуливающие звуки, и она никак не могла с этим справиться. Челюсти болели, оттого что она их крепко сжимала, стараясь остановить стук зубов. Ночные звуки клиники, казалось, били по нервам. Каждое завывание несчастных сумасшедших царапало ей кожу, как ногтями. Заслышав звуки тяжелых шагов по коридору, некоторые женщины прильнули к железным прутьям решеток на крошечных окошках, смотрящих из комнат в коридор. Эти взгляды кололи Филомену, как иглы. Некоторые глядели на нее с издевкой, с ужасом, их глаза выдавали безумие. Другие, подобно ей оказавшиеся за этими стенами без причины, смотрели с жалостью, сквозь слезы. Филомена почти ничего не видела – в тот момент она не могла даже повернуть головы.

– Мне нравится, что она такая чистенькая и покорная, – сказал Бернс. – Но мне совсем не хочется совать член в кусок льда.

При этих словах Филомену охватил приступ паники. Она подозревала, что именно насилие над женщинами было целью доктора и его помощника. Знала, что для них клиника Белль-Глен стала чем-то вроде увеселительного заведения. Иногда среди ночи Филомена слышала крики давно живущих в клинике женщин, которые рожали прямо здесь. Она плакала и впервые в жизни благодарила небо за то, что была слишком высокой, слишком крупной и не вызывала у мужчин желания.

– Снаружи она уже теплая, – ответил доктор. – А мускульные сокращения сделают акт… еще интереснее.

Ужас охватил Филомену даже сильнее, чем грубые мужские руки.

– Пожалуйста, не надо, – залепетала она, но тут ее зубы снова застучали от охватившего ее холода. Если бы только она могла сопротивляться! Конечно, это ей не поможет, но у нее хотя бы не будет ощущения, что она закована в собственную плоть. Весь ее бессильный гнев был направлен на собственную беспомощность.

– Вот и хорошо, миледи, вы еще будете просить нас о милости, – произнес с наслаждением Бернс и обратился к доктору, стоявшему рядом. – Я давно хотел добраться до этих сисек. Почему вы заставили меня так долго ждать?

– Вспомните, Бернс, это же не переполненная государственная клиника, где нет надлежащего контроля. Потом она не простая женщина, а виконтесса. Я должен был убедиться, что семья не будет о ней волноваться, что они не изменят своего решения и не заберут ее домой. Но виконт Бенчли недавно заверил меня, что ее полностью поручили нашим заботам.

Бернс издал довольное урчание, а желудок Филомены едва не исторгнул ту малую порцию пищи, что в нем была. Вечером ей дали кусок хлеба с запеченным в нем пауком, поэтому она выпила только немного невкусного бульона.

– Никогда еще мне не доводилось иметь аристократку, – пробормотал Бернс.

– Вот так, леди Бенчли, – повернулся доктор к Филомене. – Вам следует знать, что ваш муж разделил и продал часть земли поместья Берч-Хейвен-Плейс, чтобы сделать щедрое пожертвование нашему заведению. Поэтому вы будете нашей гостей до конца своих дней.

Услышав ужасную новость, Филомена только всхлипнула, но слез уже не было. Кажется, теперь у нее совсем не осталось слез. Берч-Хейвен-Плейс был ее настоящим домом, ее единственным убежищем. Теперь она потеряла все, что у нее было.

К тому времени, когда они добрались до ее комнаты, толстяк-доктор Розенблатт запыхался и теперь ее тащил только его помощник.

– Не очень-то легкая птичка! Хотя это как раз хорошо. Таких сисечек не найдешь у какой-нибудь деликатной леди.

В руках доктора звякнули ключи, которые он достал из кармана, и это повергло Филомену в новый приступ паники, отчего сердце сильно забилось о ребра. В голове как будто зажегся огонь и потек вниз по позвоночнику, все тело будто погрузили в разъедающую кислоту.

Толстые пальцы доктора дрожали от возбуждения, полные щеки покраснели под седой бородой.

– Я буду первым, – сказал он. – Я ведь не знаю, что ты будешь с ней делать.

– Так понимаю, что вы и знать не хотите, – ухмыльнулся Бернс, и доктор ухмыльнулся в ответ.

И тут на глаза Филомены наконец навернулись слезы, и это показалось ей даже более важным, чем грубые руки, держащие ее онемевшее тело. Как бы Филомена хотела, чтобы ее, как прежде, шокировала их вульгарность! Раньше ей никогда не приходилось терпеть близость мужчины после того, как она сказала «нет» или когда плакала и сопротивлялась. Тут ее муж соблюдал приличия.

Когда дверь в ее комнату была открыта, Филомена почувствовала, что уже может шевелить пальцами. К ней возвращались силы, а кровь активнее текла по жилам. Это значило, что она может сопротивляться. Но разве она справится с двумя мужчинами?

Конечно, нет. Они ведь настоящие животные. Они издевались над ее ростом и размером ее бедер, в то время как тело мистера Бернса покрыто жирком, а доктор Розенблатт был просто толстяком. Они с ней справятся, и потом… она не могла сдержать позыв рвоты, который заставил ее задохнуться.

– Доктор Розенблатт! – в коридоре, как пушечный выстрел, раздался голос сестры Шопф. – Немедленно идите сюда!

Послышалась какофония безумных голосов – это пробудились другие пациенты, некоторые начали визжать и издавать страшные вопли.

– Произошло вторжение! – кричала сестра.

– Вторжение? – доктор Розенблатт заметно побледнел. – Кто?

– Полиция!

Доктор с отвращением выругался и бросил ключи Бернсу:

– Затащи ее в комнату и привяжи к кровати, а я займусь решением проблемы.

– С удовольствием! – Бернс прижал Филомену к себе и втолкнул в ту самую комнату, где ей приходилось по ночам вести бесконечную борьбу с наступающей тьмой.

– Только не привязывайте меня! – прохрипела она, так как отчаяние вернуло ей голос. – Не надо этого делать. Оставьте меня, пожалуйста!

Она очень боялась, когда ее привязывали ночью. Этот страх порождал особенное ночное безумие в то время, когда тело не могло двигаться, а мысли бешено метались в голове. Филомена воображала всевозможные ужасы, порожденные холодом из-за неподвижности, когда она лежала распростертая на жесткой кровати. Она представляла, как случайно возникший огонь медленно ее поглотит, или лондонские крысы доберутся до ее ног и начнут их грызть, или пауки станут ползать по ее телу, а она не сможет их стряхнуть.

А тут появился новый страх. Двое мужчин получат неограниченный доступ к ее телу, а она не сможет сопротивляться, даже двинуться не сможет, чтобы смягчить боль, сопровождающую половой акт.

Постепенно от груди к бедрам и плечам начала медленно возвращаться сила. Везде, где Бернс ее трогал, ей казалось, что ее режут бритвами по шелку кожи. Треск разрезаемого шелка был почти ощутимым. Вместе с возвращением подвижности вспыхнула паника, и Филомена начала дергаться в грубых объятиях Бернса. Она билась, пытаясь оттолкнуть его, но чувствовала, насколько слабыми были ее попытки.

– Умоляю, не привязывайте меня!

И когда одной рукой Бернс потянулся за кожаным ремнем, которым ее привязывали к кровати, она размахнулась и локтем ударила своего мучителя по подбородку.

Бернс оскалил гнилые зубы, развернул Филомену и ударил огромным кулаком по лицу. Он отпустил ее, и она бессильно упала на твердый пол. Боль вспыхнула сначала в голове, ударила в уши и спустилась по шее, но она успела подставить трясущиеся руки, прежде чем голова стукнулась об пол. Во рту появился соленый привкус железа – Филомена прикусила щеку.

Бернс присел перед ней, и на его мясистом лице появилось обычное приятное выражение:

– Позвольте мне кое-что напомнить вам, графиня Огненная вагина, – я делаю это только по доброте сердечной, – мерзкий запах изо рта заставил глаза Филомены наполниться слезами. – Это снаружи вы благородная дама, которая ждет, что все будут вам угождать и лизать вам зад, но здесь вы просто сумасшедшая сука, которую заперли, потому что вы всем опротивели. И я скажу вам то, что говорю здесь всем. Если ты мне угодишь, я облегчу твою жизнь. А если ты будешь дрянью, то и жизнь твоя будет дрянной. И никто не поверит, что синяки тебе поставил я, все будут думать, что ты их сама себе понаставила.

Всё тело Филомены задрожало, наполняясь кровью, кожа горела, но ей все равно было холодно. Однако, несмотря на это, она ощущала, что в душе ее закипает черная сила, нечто темное и разрушительное, как будто пробудились демоны, с которыми она сражалась всю жизнь.

– Меня зовут виконтесса Огненная вагина, ты, мерзкое животное, – отрезала Филомена, удивив себя и Бернса. – Если уж ты хочешь звать меня этим поганым прозвищем, то хоть титул называй правильно!

И плюнула кровью в ненавистное лицо. Он повел себя именно так, как она ожидала, – его следующий удар подарил ей потерю сознания, чего она так добивалась.

Филомене (отец звал ее Меной) трудно было представить, как выглядит Рай. Но всякий раз, когда она думала о нем, перед ней вставал образ родного дома. Настоящего дома. Ей представлялся не Бенчли-Корт – величественный, роскошный особняк, где она прожила с мужем пять мучительных лет, иссушивших ее душу. И не клиника Белль-Глен, где она сейчас лежала на холодном каменном полу в луже собственной крови.

Нет, она думала о настоящем доме, ее Берч-Хейвен-Плейс, об идиллическом поместье в Хэмпшире, принадлежащем ее отцу-баронету. Берч-Хейвен-Плейс настолько же походил на рай, насколько клиника – на чистилище.

Погруженная в темные воды обморока, Филомена чувствовала на своем лице солнце южной Англии. Можно было закрыть глаза и снова ощутить игру света и тени, как бывало, когда она устраивала пикник в своей любимой березовой роще или просто читала под деревьями летним днем. Она любила смотреть через поля на свой уютный дом в георгианском стиле, который представлял собой не скромный коттедж, но и не настоящий помещичий особняк. Она любовалась его краснокирпичными стенами, белыми окнами и целым лесом труб на крыше. Отец часто говорил, что этих труб слишком много. Но Мена обожала эти, казалось бы, ненужные трубы.

Когда она была маленькой, сад был ее сказочной страной, где обитало ее воображение. Потом была конюшня, поскольку ей позволяли верхом обследовать окрестности до того места, где поля скатывались к морю. Большой камин в скудно обставленной гостиной был теплым уголком, где каждую зиму вместе с отцом было так уютно склоняться над книгами, чувствуя себя отрезанными от остального мира.

Отец был очень милым человеком, но его происхождение не позволяло ему стать членом высшего общества: он был слишком деликатен для света, слишком эксцентричен для любого общества вообще и слишком богат, чтобы им можно было пренебрегать. Мать Филомены умерла от скарлатины, когда девочка была еще совсем маленькой, и барон Филип Хотон защищал и баловал единственную дочь как мог. Он дал ей хорошее образование, обращался с ней как со своим сокровищем и научил любить интеллектуальные занятия и сельское хозяйство.

Когда семейство Сент-Винсентов купило огромное поместье Грандфилд-Мэнор рядом с Берч-Хейвен, барон увидел в этом возможность спасти свою единственную дочь от незавидной судьбы старой девы. Тяжелая болезнь, которую он скрывал от Мены, разрушила кости отца. И незадолго до ее свадьбы болезнь его убила, оставив Филомену одну на свете на милость сурового мужа и его ненавистной семьи.

Теперь поместья Берч-Хейвен тоже не стало, отец давно умер, и в мире не осталось ни тепла, ни солнечного света.

Холод пронзил Филомену, когда она пришла в сознание и поняла, что находится не на небесах. Она открыла глаза и увидела лицо дьявола, окликающего ее по имени, повязку на глазу, которая пересекала угрюмое, сердитое, но при этом красивое лицо сатира.

– Не шевелитесь, леди Бенчли.

Это говорил черноволосый и темноглазый дьявол, заворачивая дрожащее тело Филомены во что-то тяжелое и теплое. Наверное, в свою накидку.

– Не смотрите туда, – приказал он тихо.

Рядом кричал какой-то человек. Неужели мистер Бернс? Этот голос заставил Филомену поежиться. Ее лицо ныло от боли. Из коридора доносились безумные и радостные крики женщин, среди которых раздавались строгие голоса мужчин.

Рядом раздался отвратительный треск, и Филомена оглянулась, несмотря на запрет черноволосого дьявола.

Бернс упал из рук незнакомого светловолосого военного. Его шея была странно вывернута под невозможным углом, а глаза невидяще уставились на холодные белые стены. Последние минуты мистера Бернса были наполнены ужасом, и Филомену это обрадовало.

– Ему не следовало распускать руки, – пояснил убийца ничего не выражающим голосом.

– Мистер Арджент, неужели вы только что убили этого человека? – с укором спросил светловолосый мужчина в безупречно отглаженном костюме, который вошел в комнату Филомены.

Он говорил тоном старшего товарища, хотя вряд ли был намного старше Дориана Блэквелла или Кристофера Арджента. Арджент тронул носком сапога плечо Бернса, и на его холодном лице появилось выражение полной невинности:

– Нет, старший инспектор Морли, я нашел его уже мертвым.

Старший инспектор перевел взгляд с Арджента на Филомену, и в его голубых глазах отразилось сочувствие. Потом он посмотрел на черноволосого дьявола, склонившегося над женщиной. Глава Скотленд-Ярда был человеком умным, и Филомена поняла, что он в течение нескольких секунд оценил ситуацию.

– Что скажете, Блэквелл?

– Этот подонок, кажется, поскользнулся, пытаясь оскорбить действием эту леди. – Дориан Блэквелл, известный под прозвищем Черное сердце из Бен-Мора, пожал плечами и мельком глянул на Арджента, а потом перевел взгляд на старшего инспектора Морли.

Между тремя мужчинами произошел короткий безмолвный разговор, во время которого Филомена боялась вздохнуть, и после этого старший инспектор опустил плечи и кивнул:

– Я пришлю врача для виконтессы, – произнес он сквозь стиснутые зубы. – Настоящего врача, поскольку собираюсь добиться, чтобы здешнего доктора повесили.

– А я займусь этой грудой мусора, – произнес Арджент, взяв грязное тело Бернса за ногу и потащив его к двери, будто оно весило не больше мешка с картошкой.

Повернувшись к Филомене, Дориан наклонил голову, чтобы разглядеть ее здоровым глазом, и ласково произнес:

– Лежите, не двигайтесь, леди Бенчли. Моя жена, леди Нортуок, ждет в экипаже. Если доктор скажет, что вам можно двигаться, мы тотчас вас отсюда заберем.

И тут Филомена снова потеряла сознание, на этот раз от облегчения.

Глава 2

Галлюцинации, видения, сны наяву – вот они, настоящие симптомы безумия. Но Филомена каждый раз щипала себя, чтобы проснуться, и не просыпалась.

Это была явь. Филомена быстро смигнула подступившие слезы благодарности и взглянула на двух дам, удобно устроившихся на козетках. Они уже второй день с интересом наблюдали, как мадам Сандрин с помощницами готовили для Филомены новый гардероб. Если бы Мена решила их нарисовать, то картина называлась бы «Ангел и соблазнительница».

Фара Ли Блэквелл, графиня Нортуок, расположившаяся справа от Филомены, была воплощением женственности, ангельски нежной английской красоты. Ее платье из муслина цвета слоновой кости, украшенное кружевом, подчеркивало изящество светлой прически с вплетенными золотыми нитями. Фара пила чай из тонкой фарфоровой чашки. Никто бы не подумал, что она была женой знаменитого Черного сердца из Бен-Мора, короля лондонского преступного мира.

Слева от Филомены раскинулась в роскошной позе Миллисент Ли Кер, одетая в темно-красное платье. Она крутила на пальце кольцо из слоновой кости и, прищурив темные как ночь глаза, рассматривала Филомену. Во рту она держала шоколадный трюфель, не скрывая чувственного удовольствия.

– Знаю, вы стесняетесь своих широких плеч, дорогая, но когда вы сутулитесь, то производите впечатление покорности и неуверенности в себе. У вас прекрасная фигура, и вы должны ею гордиться. Откиньте плечи назад, распрямитесь, как будто за плечами выросли ангельские крылья.

Милли встала, выпрямилась и показала, что нужно делать. Ее поза демонстрировала уверенность и властность.

– И еще. Держите подбородок параллельно полу. Куда бы вы ни глядели, что бы ни делали, никогда не опускайте подбородок.

Получать уроки от самой знаменитой актрисы на лондонской сцене! Филомена не могла поверить своей удаче. Она старательно повторила королевскую позу Милли, глядя на себя в зеркала, окружавшие подиум, где она стояла.

Теперь ее плечи, широкие и округлые, являли картину гордого достоинства. Грудь возвышалась над новым корсетом, который немного стискивал ее и делал меньше. На ней было надето платье в зелено-золотую клетку, украшенное элегантными темными пуговицами, которое полностью соответствовало ее новому положению гувернантки.

Однако весь эффект портило лицо. Филомена потрогала языком разбитую губу и поняла, что опухоль значительно уменьшилась за три дня, прошедшие с тех пор, как ее увезли из клиники Белль-Глен. Под глазом у нее набух черный синяк, мешавший смотреть. Но все это время она прикладывала к синяку холодные компрессы, о чем позаботилась леди Нортуок, и сейчас лицо стало походить на то, каким было прежде. Хотя синяки все еще были яркими и напоминали о человеке, который их поставил.

Миллисент Ли Кер была невестой Кристофера Арджента, того самого, кто без труда сломал шею мистеру Бернсу. Филомене было интересно, знает ли актриса, на что способен ее суженый. Нужно лишь раз взглянуть на Арджента, чтобы понять, что он смертельно опасен. Арктических холод его голубых глаз таял только при виде Миллисент и ее прелестного сына Джейкоба. Филомена всю жизнь будет благодарить этого человека за то, что он оттащил Бернса от ее бесчувственного тела и спас от позора, который ее ожидал.

Филомене казалось, она должна ужаснуться тому, что ей пришлось присутствовать при убийстве человека, но она радовалась и была благодарна за то, что Бернс больше не будет мучать беззащитных женщин. Еще больше она была благодарна этим двум женщинам, взявшим ее под свою опеку и даже заплатившим за новую одежду, которую шила для нее самая модная портниха в Лондоне, а также за новое белье, обувь и другие необходимые вещи.

Она подозревала, что мадам Сандрин работала на Дориана Блэквелла, и поэтому умела держать язык за зубами.

– Вот так-то лучше, – похвалила Милли. – Я думаю, мы добились правильного эффекта. Теперь никто не усомнится в том, что вы уверены в себе и своем авторитете.

– Признаюсь, у меня никогда не было никакого авторитета… да и уверенности в себе тоже.

– Вот это и называется актерская игра! – сказала Милли и отошла, дав возможность мадам Сандрин, темноволосой маленькой француженке, державшей в руке корзинку с разными мелочами, заниматься платьем.

Мадам поставила корзинку и наклонилась, чтобы осмотреть подол последнего платья из нового гардероба Филомены.

– Знаете, я обнаружила, что очень часто, когда изображаешь что-нибудь, начинаешь в это верить.

– Милли права, дорогая! – Фара поставила чашку на столик у козетки и встала. – Часто приходится изображать уверенность в себе, и уверенность в конце концов появляется.

Фара внимательно осмотрела лицо Филомены, в ее глазах читалось сочувствие и ободрение.

– Ваши раны скоро заживут, – заверила Милли. – Вы теперь выглядите значительно лучше. Мне кажется, мы сочинили замечательную историю, объясняющую их происхождение.

– История действительно замечательная, даю слово, – согласилась Фара. – Ваше положение продлится недолго. Дориан уже начал процесс, после которого вас освободят от вашего диагноза, хотя он идет ужасающе медленно.

– Давайте повторим роль!

Несмотря на обличье настоящей соблазнительницы, Миллисент Ли Кер обладала умом и настойчивостью офицера, обучающего отряд.

– Назовите свое имя.

Филомена сделала глубокий вздох и постаралась сосредоточиться, чтобы в ее памяти правильно запечатлелись сведения, соответствующие той новой личности, которую создал для нее Дориан Блэквелл.

– Меня зовут Филомена Локхарт.

– Откуда вы?

– Из Борнмута в графстве Дорсет, но последние четыре года я жила в Лондоне, где работала гувернанткой.

– Я все же думаю, что нужно полностью сменить имя, – предложила Фара. – Пусть это будет что-нибудь обычное, например, Джейн, Энн или Мэри.

Но Миллисент энергично покачала головой.

– Она не выглядит как обычная женщина с таким именем. Я уверена, что легче говорить ложь, если в ней содержится толика правды. Она отзывается на имя Филомена, потому что к нему привыкла, к тому же оно достаточно обычное. Мы выбрали Борнмут, потому что он расположен недалеко от Хэмпшира, где Филомена выросла, знает этот город и может вспомнить подробности, если спросят.

Фара подумала, постукивая пальцем по ямочке на подбородке, и сказала:

– Пожалуй, ты права.

Мисс Ли Кер снова повернула к Филомене прелестное личико, окруженное кудрями, и продолжала задавать вопросы.

– У кого вы работали в Лондоне?

– В семействе Уайтхолл. Муж и жена, муж – судовладелец.

– Как их зовут?

– Джордж и Франческа.

– Как зовут их детей?

– Себастьян – он учится в Итоне, и Клара – она обручена.

– С кем обручена?

Филомена задумалась, глаза ее расширились, и тут она поморщилась, потому что от этого движения заболел синяк вокруг глаза.

– Я не помню, чтобы мы об этом говорили.

– Потому что об этом мы еще не говорили. – Актриса внимательно выбирала еще одну конфету-трюфель, как шахматист выбирает следующую шахматную фигуру. – Я хочу показать вам, что нужно импровизировать. Просто говорите то, что первое придет в голову.

– В последнее время голова у меня удручающе пуста, – вздохнула Филомена.

Фара сочувственно кивнула:

– Вы испытали огромное напряжение. Милли, может быть, нужно сделать перерыв?

– Нет! – воскликнула Филомена и тут же получила от мадам Сандрин укоризненный взгляд. Она опомнилась и замерла. – Нет, я буду стараться.

– Как зовут жениха Клары?

– Может быть, Джордж? – Это было первое имя, пришедшее в голову.

– Но так зовут ее papa, – сказала снизу мадам Сандрин с сильным французским акцентом.

Филомена растерялась – даже портниха соображает лучше нее.

– Я всегда была плохая лгунья, – пожаловалась Филомена, прижимая руку ко лбу. – И актриса из меня отвратительная! Мне кажется, я не справлюсь.

– Чепуха! – Милли подбоченилась, подчеркнув совершенную форму своих бедер, обтянутых темно-красным шелком. – Вы сильная! Разве может это испытание сравниться с тем, что вам довелось выдержать?

Никто прежде не называл Филомену сильной, наоборот, ее считали тихой мышкой. Возможно, сила не была ее достоинством, но она помогла ей все пережить. Ведь она сумела уцелеть, разве нет? Во многом благодаря доброте этих двух удивительных женщин.

Неожиданный прилив благодарности охватил Филомену, у нее сжалось горло.

– Не знаю, как я смогу отблагодарить вас обеих за то, что вы для меня сделали. Вы не просто спасли, а еще дали мне новую одежду, новую жизнь, дали мне работу. Я надеюсь, что не подведу вас и смогу запомнить все, что мы тут придумали, и правильно запомнить.

Милли тряхнула кудрями, ее глаза заискрились.

– Как бы я хотела, чтобы все это вам не пригодилось, чтобы нам не пришлось отсылать вас так далеко. Но ваш муж и его родители подняли страшный шум и ищут вас. Господи, они такие…

Тут Фара ее остановила.

– У вас все будет хорошо, – сказала она ободряюще.

– Повторяю, вы можете остаться у нас, – предложила Милли. – Кристофер застрелил одного из членов вашей семьи, спасая мне жизнь. Поэтому наш дом в Белгравии будет последним местом, где вас будут искать.

И опять глаза Филомены наполнились слезами от бесконечной щедрости этих женщин.

– Вы не представляете, как много для меня значат ваши предложения. Но полиция знает, что я рассказала о всех преступлениях моей семьи, чтобы спасти вашу. Главный инспектор Морли знает, что мы хорошо знакомы, и мне кажется, это может поставить под удар новую карьеру вашего жениха.

Милли нахмурилась, чувствуя разочарование, но возражать не стала. Кристофер Арджент был самым высокооплачиваемым наемным убийцей в империи. Но теперь, полюбив Милли, он решил попробовать себя в роли поборника закона. Если вспомнить, что случилось с мистером Бернсом, то возникают сомнения, подходит ли этот мужчина для такой роли.