Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт

– Ну, ты прямо ежовский палач в тридцать седьмом, – шепотом ответил мне Смоленцев, с которым я перед началом поделилась мыслями, – без всякого уважения к благородным сединам: виноват – на плаху. Нет, кто явно и сознательно, к тем строго по закону. А кто перестроиться не успел, когда мир изменился? Анекдот про «колебался вместе с линией партии» я рассказывал когда-то, помнишь?

– Юрка, ну ты все в балаган превращаешь! – возмутилась я. – А тут серьезные люди, и война на носу!

– Тебе напряжение снимаю, – сказал он в ответ, – а то ты натянута вся, как тетива. А так лишь в момент удара надо – иначе или лопнешь, или перегоришь. А нервные клетки не восстанавливаются – ты вон на тех двух теток за столом посмотри, по анкете им и сорока нет, а выглядят обе как под шестьдесят! А я хочу, чтобы ты до старости радовала нашего адмирала, и нас заодно, своей красотой.

– Типун тебе на язык! – говорю. – До старости дожить надо!

– А куда ты денешься: я Пономаренко обещал, а он твоему Михаилу Петровичу, что с тобой ничего не случится, – усмехается Юрка. – И вот те тетки так же думали, наверное, вот сейчас сделать вот это, любой ценой, ну а прочее по боку. Ты пойми, Ань, что нам теперь до пенсии покой лишь сниться будет. И если на повышенных оборотах там, где это в данный момент не надо – сработаешь свой ресурс в ноль. Ты, главное, не бойся – все будет хорошо. Всего-то полторы тысячи бандерлогов прискакали, без всякой поддержки – у нас же руки развязаны, если мы всех их завтра танками в асфальт, да ни одна собака в мире и не гавкнет.

– Нет здесь танков, – отвечаю, – я уже справки наводила. Есть по нескольку БТР у полка охраны штаба округа, в 41-м городке и в батальоне аэродромной охраны Борисполя. А отчего «бандерлоги» и «скачут»?

– Да сон я видел, – отмахнулся Брюс, – эта же самая площадь, что за окном, где сквер и фонтан. Страшное там было – после расскажу. Ну что, в сборе все – начинай!

Смоленцев, в вычищенном мундире с майорскими погонами и Золотой Звездой на груди, сидел от меня справа, как в президиуме. А от нашего короткого стола отходил длинный, Т-образно. Вот интересно, товарищи за ним по рангу рассаживаются, кто ближе к первому, кто дальше – как бояре при царях, как нам в университете рассказывали?

Кириченко уже вопросительно смотрит на меня. Я киваю – начинай! Он стучит по столу – тихо все! Гул мгновенно смолкает.

– Товарищи! – начинает первый секретарь хорошо поставленным голосом. С таким бы со сцены выступать или дьяконом в церковь. – Мы собрались здесь по чрезвычайной причине! Как удалось достоверно установить, в Киеве готовится бандеровский вооруженный мятеж. Пригрели, понимаешь, змею на груди – выводы еще будут сделаны, персонально, по всем, кто эту линию поддерживал! Но мудрое руководство товарища Сталина…

Он говорил и говорил. Воля партии… Великая Победа… нерушимое единство республик СССР… Очень старался показать свою лояльность новому курсу. А я обдумывала слова Юрки-Брюса, сказанные мимоходом. Он прав – вон, Карин-Даниленко, заместитель наркома ГБ Украины, и главный советник наркома Савченко (который тут человек новый) по «бандеровским» вопросам. Упирая на свой давний опыт – еще с двадцатых он, вместе с ОУН, работал, и неплохо, против панской Польши. Когда боль от нашего разгрома под Варшавой и отторжения западных земель была еще свежа, а с той стороны границы толпами лезли шпионы всех разведок, диверсанты, бандиты, контрабандисты. И бандеровцы так и остались для него своими, братьями по оружию – нет, Карин-Даниленко не был их прямым агентом, но всячески старался свести борьбу с ними к соглашательству, спустить дела на тормозах, закрывал глаза на убийства советских людей, клал донесения под сукно. Хотя он, безусловно, был зубр, крепкий профессионал – загнать его, например, на китайскую границу, цены бы ему не было. А это мысль – не знаю, оправдают его в итоге этих событий или обвинят, но в первом случае он на Украине не останется, я о том особо Пономаренко доложу.

Или сам Кириченко. После Атоммаша (работы с командой Курчатова) и Севмаша я стала остро замечать в людях недостаток образования и культуры. Не отсутствие витиеватых политесов и кулуарного обхождения, а простоту мысли – как детская игрушка, автомобиль или паровоз, четыре колесика, прилепленных к бруску, отличается даже внешне от настоящей машины, так и образ мира, которым оперируют необразованные люди в своем мышлении (вот слов от академика Александрова я нахваталась!) не соответствует реальности, в которой эти люди живут. Что особенно страшно, когда такой человек становится властью, его приказы, даже отданные из самых лучших побуждений, часто приносят лишь вред, как Хрущев в той линии истории. Так и Кириченко. Его максимальный уровень – это директор МТС или председатель колхоза! А ему довелось быть главой республики размером и населением с Францию. Ой, а как же мое «незаконченное высшее», два курса всего, ну и что-то по верхам нахваталась от общения с умными людьми, в том числе и из иного времени? Может, придется доучиться после, в спокойное время, если оно будет.

– Товарищ Кириченко, – прерываю оратора, – вы, конечно, здорово сказали про гнездо скорпионов и ехидн, – (ой, а что там в речи было, до этих последних слов, прослушала?), – но время уходит. Напомню, что уже половина четвертого, и до конца рабочего дня на заводах осталось не слишком много. А собрать и оповестить людей после смены будет гораздо труднее.

Все же слишком мягкий я человек. Иначе сразу бы одернула, время не теряя – ты о деле давай!

– Простите, товарищ Ольховская, – переключился Кириченко. – Товарищи, есть предложение сформировать на крупных промышленных предприятиях отряды рабочей самообороны. Дать указания заводским парткомам, военкоматам, милиции. Предлагаю назначить ответственных по списку…

Правильно, это самое срочное дело сейчас. На той же «Ленинской кузнице» уже перешли на режим мирного времени, восьмичасовой рабочий день. Ночная смена тоже есть – но днем народу работает побольше. И порядок уже отработан войной – надеюсь, не забыли еще? По сути это как объявление военного положения, раз дошло до истребительных батальонов – райком дает команду, дирекция завода говорит «есть», сейчас уже не до перевыполнения плана, заводской партком организует оповещение людей (и запись добровольцев, а при их нехватке – мобилизацию), собранные люди получают инструктаж, куда выдвигаться и каким порядком: пешком, или машины найдут. Оружейка на крупных заводах, как «Ленинская кузница», должна быть своя – а если ее нет, люди спешат к военкоматам или отделениям милиции, где по уже поданным спискам и под личную роспись получают оружие. Эта система была еще в сорок первом, на случай борьбы с немецкими диверсантами или десантом, и никто ее еще не отменил. Списки бойцов истребительного батальона по распорядку должны быть на каждом предприятии, и копии в ближайшем военкомате, уже готовые. А если по разгильдяйству упустили – придется кому-то побегать и поскрипеть пером. Хуже с оружием – но повторяю, на «Кузнице» или «Арсенале» что-то должно быть запасено именно на такой случай, положено! Пусть даже будет одна винтовка на двоих, с четырьмя обоймами на ствол – этого хватит, чтобы отбиться от мелких групп бандер или продержаться, пока не подойдет помощь! Прикрыть «Ленинскую кузницу» и, пожалуй, район Подола – там дома и семьи у многих с завода, так что рабочие будут насмерть стоять.

– …есть дополнения, возражения? – спрашивает Кириченко.

– Есть, – говорит Юрка, – во-первых, рабочие отряды – это хорошо, и я надеюсь, там и бывшие фронтовики есть. Но все же не помешает дать им в командиры настоящих офицеров. Не изымать из частей гарнизона – а хотя бы тех, кто в Киеве по личным делам, через военкоматы их можно найти. Во-вторых, а что ж вы флот упустили? Днепр же! А на той же «Кузнице», я знаю, тыловая рембаза Днепровской флотилии. Но даже если у них ничего спецпостройки нет, так помните, как в Гражданскую было: на любой пароход, баржу, буксир ставили защиту из котельного железа и мешков с песком, пару пушек на палубу, в нашем случае и пулеметы сойдут, хотя хорошо бы, чтоб ДШК – получим действительно силу, способную и прикрыть Левобережье, и пресечь маневр врага на тот берег, и поддержать наших у мостов, и перебрасывать войска. И противопоставить ей бандеры ни черта не смогут!

– Принято, – подтверждает Кириченко, – включить в указания парткому.

– И еще важно, – говорю я, – организация – это хорошо, но людям и разъяснить надо, не винтики. Сказать, что недобитые фашисты из УПА – надеюсь, здесь хорошо знают, кто это такие – задумали устроить провокацию, контрреволюционный мятеж против советской власти под петлюровским лозунгом «ридной самостийной». А попросту – убивать русских и коммунистов. Также возможны беспорядки уголовного элемента, погромы и грабежи. Так что оповестите угро – и чтобы все были готовы и вооружены, их же в первую очередь убивать будут! Вообще дать милиции подробный инструктаж – даже не по телефону, а фельдкурьером с пакетом. И я пленных видела на работах – завтра их не выпускать, разбегутся, еще этого нам не хватает! Милиции перейти на усиленный режим несения службы, выставить вооруженные посты у радиостанции, телефонной станции – список уточните! Вооруженные – значит, с автоматами, а не одними ТТ. И прикажите особо собрать бригадмильцев[45], с ними я инструктаж проведу сама.

– Все записали? – спрашивает Кириченко у секретаря. – Ответственных назначили? Тогда пока на этом закончим.

Скрип отодвигаемых стульев. Всем все ясно – приступить к исполнению!

– Да, товарищ Кириченко, а что же вы упустили: вывести семьи ответственных работников и активистов в безопасное место? – вдруг вспоминаю я.

Хотя да, знать бы, где оно, это безопасное место.

– Успеется, – машет рукой первый секретарь, – а если дать указания сейчас, так все бросятся первым делом своих вывозить, когда надо делом… Сначала работа – а прочее потом!

Не могу вспомнить, есть ли у него семья? Жена вроде есть – видела ее вчера на обеде. А квартиры, закрепленные за партноменклатурой, тут неподалеку, на Институтской, в новых кварталах, построенных перед самой войной.

– По-вашему, лучше, если они будут делом заниматься, думая, что их близких сейчас убьют? – спрашиваю я. – У бандеровцев точно есть и списки, и адреса! Сегодня же выделите транспорт и доставьте людей… да хоть сюда. Тут охрана, так просто не взять.

– По мне, так горком лучше, – вмешивается Юрка, – на Владимирской горке, как крепость, оборонять гораздо удобнее, и вокруг все простреливается, я уже смотрел. И Днепр рядом, и до Подола, за которым «Кузница», рукой подать. Я бы там взялся с ротой против пары батальонов держаться, если только они без гаубиц на прямой наводке – со стрелковкой там нечего и думать штурмовать. А вот здесь я не уверен – застройка вокруг, могут вблизи накопиться и рывком на первый этаж, а дальше внутри просто мясом задавят.

– Товарищ Ольховская, вы тоже так считаете? – спрашивает Кириченко. – Не сочтут ли за трусость, если ЦК покинет свой пост?

– Да, считаю! – решительно отвечаю я. – Долг наш – принести Родине успех, а не бравировать под пулями, глупо погибнув. У товарища Смоленцева боевой опыт куда больше моего, я полностью ему доверяю. Сегодня же проработайте вопрос эвакуации и размещения в горкоме семей партийных товарищей. И возможного временного переезда ЦК туда.

Хотя какое ЦК – наверное, имеет смысл говорить уже об объединенном Чрезвычайном штабе? Чтобы не тратить время на согласование между ЦК, обкомом, милицией, прокуратурой, а также совнаркомом и горисполкомом. Все упирается лишь в одно – позицию военных и ГБ. Уверена, что в Москве не согласятся оставить на округе генерала Герасименко, замаравшего себя подозрением в сотрудничестве с врагом. И что войска уже идут – ведь Пантелеймон Кондратьевич мне поверил, раз сам товарищ Сталин был на проводе?

– Прорвемся! – сказал Смоленцев. – Не дрейфь, хуже бывало. Вот только, Ань, отныне Лючия будет при тебе персональным телохранителем. Галчонок, это приказ – будь в эти дни для товарища Лазаревой как тень, ходи с ней всюду, даже, пардон, в туалетную комнату. Не смейся, там вполне может кто-то ждать! И при враждебных действиях стреляй немедленно, у тебя это очень хорошо получается. А ты, Аня, помни о «дожде» – не стой неподвижно на открытом месте или у окна. Работать по движущейся или внезапно появляющейся цели – это для снайпера куда труднее. Я через Борисполь тоже с Пономаренко связывался – просил, если можно, ребят из нашей команды ловцов фюрера прислать. Подрывники-саперы тут вряд ли потребуются, хотя как знать – а вот пару Пилютин с Булыгиным я хотел бы иметь рядом.

– Спасибо, Юр, – говорю, – не знаю, как бы я без тебя и твоих справилась. А ты что, ехать куда-то собрался?

– Да в «Националь» смотаюсь, и назад, – машет он рукой, – там Финн на хозяйстве остался, и имущество наше в номере, которому в чужие руки лучше не попадать. Вот натащили же с запасом взрывающегося, стреляющего и прочего, как на автономный выход к немцам в тыл! А думаю, что в гостинице сейчас опасно будет, если начнется.

– Юрка, тогда будь другом, у меня из номера мои вещи возьми – а то у меня сейчас лишь то, что на мне! Сумку мою – ну, ты видел. И из шкафа, и что на кровати лежит. Может, лучше мне с тобой съездить, если быстро?

– Да ладно, – Смоленцев машет рукой, – ты лучше на улице не светись, мало ли что. Указание понял – сгребу все, что не гостиничный инвентарь. Да, если что, имей в виду – могу тебе и армейское выделить, полный комплект, с запасом брали. Если бой начнется – тебе будет удобнее, чем в этом платье. Хотя твое оружие сейчас – это не ствол, а слово и партбилет. Я умоляю тебя, Ань, ты на линию огня не лезь, ну только если совсем не прижмет. Не хватало еще тебе как Альенде в Ла Монеде.

– А кто это? – пытаюсь вспомнить. – А, ты рассказывал. Так надеюсь, у Кука авиации тут нет?

– Хуже, – тихо говорит Юрка, – тебе ж Пономаренко объяснил. Если я правильно понял. И ничего не попишешь – политика.

Я киваю, вспоминая последний разговор по ВЧ с Пантелеймоном Кондратьевичем. Товарищу Сталину нужен не предотвращенный – а вскрытый, прорвавшийся и вычищенный нарыв. Чтобы разобраться не с одним Кириченко, а еще с кем-то в Москве. Ой, мама, неужели опять, как в тридцать седьмом – старые большевики, чьи портреты на стенах и имена в учебниках – и вдруг враги? А если и в самом деле – люди, имеющие заслуги в прошлом, но сейчас тянущие всех нас на неверный курс? По крайней мере Кириченко мне точно не жалко!

А значит, войска сейчас не придут. Мятеж должен начаться, гной вытечь на поверхность – и вот тогда, когда враг выступит, мы ударим, решительно и беспощадно. А первый день будет страшным – держаться придется своими силами. Хотя может быть, они не решатся выступить, а уползут в свои норы? Я выглянула в окно. Было еще светло, открывался отличный вид на Киев – красивый город в зелени садов, нанесенные войной раны были почти незаметны. И отдать это беснующейся бандеровской сволочи – чтобы здесь, на этой площади (надо будет спросить у Юрки, что за вещий сон он видел) бесновалась орущая толпа под черный дым пожаров? Затем я представила Бандеру-победителя, входящего в этот дворец, развешенные повсюду петлюровские желто-блакитные тряпки, марширующих по Крещатику бандеровских солдат со свастикой на мундирах, и рассмеялась. Какая чушь, этого не может быть никогда! Мразь, посмевшая выползти из галицких схронов, будет уничтожена без всякой жалости. Как и все, кто посмел их поддержать.

– Аня, отойдите, – Лючия потянула меня за руку, – мой Юри сказал, что вам нельзя у окна!

Завтра – может быть. Но сегодня еще наш день. Откуда снайпер, если он и найдется у Кука, будет знать, что я выгляну в это окно в эту минуту? Да и стрелять снизу вверх – тут есть свои тонкости. Я, конечно, не Петр Егорович Пилютин, лучший снайпер Ленфронта, о котором рассказывал мне Юрка, но кое-что тоже умею, три десятка фрицев на моем счету есть. Так что, Люся, дай пока еще на этот мирный город полюбоваться. Моя воля, я бы вообще окно сейчас распахнула – вот нравятся мне свежий воздух, ветер, простор! Съездила на три дня – а впрочем, Пономаренко сказал, максимум неделя, так ведь еще может быть, я в этот срок уложусь? И своего адмирала в Москве застану – а если нет, то вытребую из Пантелеймона Кондратьевича еще неделю отпуска, чтобы только со своим, единственным и любимым вместе – уж никто не посмеет сказать, что я не заслужила!

– Товарищ Ольховская!

Одна из тех теток. Вспоминаю, как ее – Домра, или Домна Герасимовна, фамилия смешная: Брекс. «Товарищ Брекс» – не только когда читаешь, но даже когда видишь и слышишь, не сразу поймешь, это он, она или вообще оно. Голос низкий, почти мужской, лицо кирпичом, стрижка короткая, фигура квадратная, одевается – ну только по юбке и отличишь от мужика. Кажется, тоже инструктор ЦК, только КПУ, точно анкету не помню, но поверю Юрке, что ей меньше сорока, хотя на вид и впрямь не дашь. Увидев ее, так и хочется говорить канцеляризмами.

– Вы по какому вопросу?

– Товарищ Ольховская, вынуждена сказать вам, как коммунист коммунисту. Невзирая на вашу должность. Ваш внешний вид и поведение ну совершенно не соответствуют коммунистической морали! Простите, но я обязана была вам это сказать.

В первый миг я даже не нахожу, что ответить. Затем представляю – если она говорит такое мне, то что было бы с какой-нибудь девчонкой-секретаршей, посмевшей отклониться от нормы? И наконец, мысленно оглядываю себя, сравнивая с тем, что видела в фильмах потомков (знаю теперь, что такое «мини» – вот не надела бы никогда!). Закрытое платье с длинным рукавом, юбка-солнце до середины голени, ткань – светлый крепдешин в горох… что тут «не соответствует»? Ладно, сама напросилась – тем более что несколько минут есть!

– А напомните мне, товарищ Брекс, где в уставе партии сказано, что коммунистки должны выглядеть и вести себя, как монашки? И каким документом регламентируется ваш и мой внешний вид?

– Это должно быть понятно и так! – Брекс воинственно вскинула подбородок. – Если женщины буржуазно-помещичьих классов должны продаваться мужчинам, привлекая их внешне, то коммунистки в этом не нуждаются, так как их духовный мир и убеждения являются высшей ценностью для того, с кем надлежит вместе идти по жизни и бороться с трудностями. А вести себя так с посторонним мужчиной, как вы сейчас, это просто позор!

– А я понимаю линию партии как все, что идет во благо нашей Советской стране, – вкрадчиво говорю я, – и не так давно я носила военную форму. Но сказал один очень заслуженный товарищ мне и другим присутствующим: «Женщины, будьте красивыми и нарядными, поскольку это наших мужчин вдохновляет побеждать». И как я могла не исполнить указание такого человека – или мне передать ему, что вы его в моральном разложении обвиняете? И вот не пойму, а чем ваш вид, товарищ Брекс, помогает победе коммунизма? Тем, что враги, вас увидя, в обморок упадут от страха?

– Она что-то имеет против моего мужа? – говорит Лючия. – Аня, мой Юри сказал: «при любых враждебных действиях», а она ведет себя не как друг. Мне ее пристрелить?

Брекс, что-то бормоча, спасается бегством. Я и Лючия смеемся.

– Аня, я не знала, что коммунизм – это что-то вроде нашей Церкви. И что в нем тоже есть монашество. Прости меня, мадонна – дело почтенное, но лучше в старости, когда красоты уже нет.

– Пустое, Люся, – машу рукой, – эти конюшни тоже придется вычищать. Дайте лишь с текущим разобраться.

Подходит секретарь.

– Товарищ Ольховская, вас к ВЧ. Штаб округа на проводе.

Наконец-то военные проснулись! Подхожу, у аппарата скучает Кириченко. Услужливо протягивает мне трубку. Представляюсь и слышу в ответ:

– Генерал армии Ватутин. Назначен новым командующим КВО, только что прибыл. Прошу принять группу офицеров связи для оперативного взаимодействия. И объясните, что за х…ня тут творится – простите, товарищ Ольховская! Где тут бандеры, их численность, вооружение, активность – самые последние сведения?

Командующий не может прибыть один. Значит, армия все-таки пришла. Кук, стреляйся – поймаем, повесим!

Василь Кук Лемех, генерал-хорунжий УПА.

Киев, вечер 22 июня 1944 г.

Фигуры расставлены – партию можно начинать. Или отказаться?

А по ту сторону доски такие гроссмейстеры, как Сталин и Черчилль. Пусть сами они думают, что играют друг против друга. А вот у фигур иной интерес, чем быть пожертвованными ради чужой победы. И тот, чья рука ставит пешку на поле для размена – если подумать, для этой пешки такой же враг, как противник. Так можно ли сделать, чтобы проиграли оба игрока, а выиграл тот, кто на доске?

Он, Кук – белый король. Отчего белый – ну так они же начинают в этой английской партии! Ну, а Кириченко – это король черный, хотя себя воображает игроком, надутый дурак! На первый взгляд, позиция безнадежна, потому что у черных колоссальный численный перевес – и по замыслу Белого игрока, его силы должны в итоге героически погибнуть, нанеся Черному игроку максимальный урон – чтобы использовать уже в других партиях, на других досках. Вот только, к изумлению гроссмейстеров, мало того что фигуры самочинно двигаются не так, как им предписано, так еще и черные в этом подчиняются ему, белому королю! Считаете ли вы партию безнадежной – теперь?

Белые играют тем, что на доске – черные могут выставлять дополнительные фигуры, смешно сравнивать мощь УПА и РККА, ОУН и всего СССР! Но во-первых, Сталин не может выделить все свое внимание и силы лишь этой игре, а во-вторых, черным не нужна в итоге абсолютно пустая доска, выжженная земля и трупы вместо богатой провинции, и так уже изрядно пострадавшей от немцев. И белые играют на своей доске – пока и в планах нет похода на Москву, что не удалось германцам, – а вот у черных множество иных задач в других местах. То есть ничья в этой партии – это тоже наш выигрыш!

Сила ОУН(Б), отвергавшей всякое соглашение с властью, была именно в большей боеспособности в сравнении с ОУН(М). Но эта сила, перевес в чисто военную и конспиративную сторону, оборачивалась слабостью, принципиальной недостижимостью победы. Мало захватить власть, ее после потребуется удержать – а вот тут отсутствие политических навыков становилось роковым. Больше того, и чисто военная победа была недостижима. Не грех знать учение врага, если когда-то он был идейно близок. Маркс писал, что чисто военная победа повстанцев над войсками была невозможна даже в эпоху баррикад – успех достигался, когда солдаты были морально на стороне восставших, отказываясь стрелять в народ, а если армия видела перед собой просто толпу, сброд, взбунтовавшуюся чернь, исход всегда был очевиден. «Тем более невозможна победа народного восстания в индустриальную эпоху, когда гарнизоны, благодаря железной дороге, могут быть в кратчайшее время доведены до размеров огромных армий, а войска имеют громадный перевес в вооружении и организованности». Но в этой игре все должно быть совсем не так!

Война – это мир. Можно воевать тридцать лет, с австро-венгерских времен, и не проиграть, но быть так же далеко от победы. А мир – это война: а чем плохо «Украина це Канада» – была когда-то колонией, стала доминионом, с чисто номинальной властью бывшей метрополии? Вот только дипломатия всегда должна подкрепляться кулаком, чтобы показать свою силу: со слабым не разговаривают, тем более не уступают! Пусть в Лондоне велят «драться до последнего украинца» – примем тактику, которую они хотят, мятеж жестокий и кровавый, но с совершенно иной целью! Добиться от Москвы признания за Украиной права доминиона, с альтернативой долгой и изнурительной войны – мы-то стерпим, как уже тридцать лет под тремя державами, да и под москалями тоже два года после тридцать девятого, а вот Сталину вовсе не нужна дорогостоящая смута в свете будущих осложнений с державами. Довольно прятаться по схронам – пора уже и выходить во власть. Шухевич понял это первым.

Начать планировалось осенью. Воевать легче, когда уже собран урожай. К тому же были сведения, что в это время какие-то события начнутся и в Москве, и Сталину будет уже не до Украины. Киевская операция задумывалась первоначально лишь как частное улучшение позиции перед решающей битвой, ну и конечно, разведка боем. Ее причинами были совпавшие по времени начало административно-территориальных реформ, в результате чего появился уникальный шанс подчинить себе первого секретаря, и «кооперативные» дела на востоке, требующие немедленного ответа. Демонстрация не только Киеву, но и Москве, что может начаться по всей (не только Западной) Украине, если не прислушаться к голосу украинского народа. Сохранение УССР, прекращение преследования кооператоров – и, о чем не будет сказано вслух, резкое усиление влияния ОУН на органы местной власти и рост авторитета среди населения. Что придется кстати осенью, когда настанет пора требовать фактической независимости – а как еще назвать право собственной внешней политики с посольствами и торгпредствами? Своя национальная армия, лишь номинально подчиненная Москве, свои органы внутренних дел и госбезопасности, лишь своя национальность во власти, свое право устанавливать налоги и решать, сколько отсылать в центр, свой государственный язык, поддержка своей национальной культуры[46]. А если в столице откажутся – угрожать восстанием и, возможно, даже начать его и сражаться до того дня, когда эти требования будут удовлетворены. И да здравствует самостийна Украина – чем это хуже Польши, Чехословакии, Венгрии, так же появившихся после той, прошлой войны? А он, Кук, конечно же, будет премьером, или президентом – ну, с Шухевичем они договорятся, кто будет первым, кто вторым. А этот неудачник и трепач Бандера – да кому он будет нужен тогда? Заодно придется почистить кое-кого из своих, если, конечно, они доживут, – а то уже сейчас слышны голоса: «предатели, соглашатели», – видят уже, что мест у кормушки наверху выйдет меньше, чем желающих их занять. Но это уже вопрос будущего. Чем я хуже Пилсудского, кто начинал так же, как я, боевым командиром?