Письма к брату Тео. Первое полное издание

Винсент Ван Гог

Письма к брату Тео

© П.В. Мелкова (наследники), перевод, 2023

© Издательство АСТ, 2023

Голландский период

Гаага. Август 1872 – май 1873

Винсент Виллем Ван Гог родился 30 марта 1853 г. в Гроот Зюндерте (Северный Брабант) в семье пастора Теодора Ван Гога (1822–1885).

Скитания и мытарства будущего художника начались 30 июля 1869 г., когда шестнадцатилетний Винсент поступил младшим продавцом в гаагский художественный салон – филиал парижской фирмы Гупиль и K°. Отсюда в 1872 г. Винсент пишет первые письма своему младшему брату Тео, который еще живет с семьей и учится в школе.

Решение определить Винсента, а вслед за ним и Тео (Теодора Ван Гога – младшего, 1857–1891) в торговлю художественными произведениями укрепилось в семье под влиянием дядей: Хендрика Винсента (дядя Хейн), Винсента (дядя Сент, или, как он иногда упоминается в письмах, дядя С.), компаньона фирмы «Гупиль и K°», и Корнелиса Маринюса (дядя Кор, или, как он часто называется в письмах, К. М.). Все три дяди были торговцами картинами и эстампами.

2. Гаага, 13 декабря 1872

Хорошую новость прочел я в папином письме. От всего сердца желаю тебе счастья.

Не сомневаюсь, что тебя ждет много радостей: это ведь такое замечательное дело[1].

Для тебя все это означает большую перемену.

Меня очень радует, что мы с тобой работаем в одной и той же отрасли и занимаемся одним и тем же делом; теперь мы должны почаще писать друг другу.

Очень надеюсь, что увижусь с тобой до твоего отъезда: нам еще о многом нужно поговорить.

По-моему, Брюссель очень приятный город, но поначалу он покажется тебе чужим.

Во всяком случае сразу же по приезде напиши мне.

Итак, всего хорошего. Я очень спешил и написал лишь несколько слов, но я должен был сразу же сказать тебе, что эта новость доставила мне большую радость.

Желаю счастья.

5. Гаага, 17 марта 1873

Ты уже, конечно, слышал, что я еду в Лондон и, видимо, скоро. Очень надеюсь, что мы до этого еще раз увидимся…

В Лондоне для меня начнется совсем иная жизнь: мне, наверно, придется жить одному в меблированной комнате и, таким образом, самому заботиться о многом таком, о чем сейчас мне не приходится думать. Как ты можешь себе представить, мне очень хочется познакомиться с Лондоном, и все же очень жаль уезжать отсюда; теперь, когда решено, что я должен ехать, я впервые понял, как привязан к Гааге. Но тут уж ничего не поделаешь, и я не намерен принимать все это слишком близко к сердцу.

Для моего английского языка это, во всяком случае, будет очень полезно: понимаю я по-английски хорошо, но говорю далеко не так, как мне бы хотелось…

После воскресенья я провел две недели в Амстердаме, чтобы посмотреть выставку картин, которые отправляют оттуда в Вену. Выставка очень интересная, и мне крайне любопытно, какое впечатление произведут голландцы на венцев.

Меня очень интересуют английские художники: мы так мало их видим – их картины почти всегда остаются в Англии.

Лондон. Июнь 1873 – май 1875

В мае 1873 г. Винсент был переведен из Гааги в лондонский филиал фирмы. Здесь, в Лондоне, Ван Гог переживает первую любовь и первое разочарование (дочь квартирной хозяйки, в которую Винсент был влюблен, была уже тайно обручена). В подавленном состоянии проводит он дома свой отпуск (июль 1874 г.). С этих пор он ведет замкнутый образ жизни и начинает проявлять болезненный интерес к религии, что в значительной мере было предопределено воспитанием Винсента в семье сельского пастора. Дядя Сент, желая исправить положение, добивается в октябре 1874 г. временного перевода Винсента в Париж. Январь – первую половину мая 1875 г. Винсент снова проводит в Лондоне.

13. Лондон, январь 1874

Из твоего письма я понял, что ты всем сердцем привязан к искусству, и это очень хорошо, мой мальчик. Я очень рад, что ты любишь Милле, Жака, Шрейера, Ламбине, Франса Хальса и т. д.; недаром Мауве говорит: «Это – настоящее».

Да, картина Милле «Вечерняя молитва» – это настоящее, это богатство, это поэзия. Как бы мне хотелось снова поговорить с тобой об искусстве! Хорошо, что мы, по крайней мере, можем часто писать обо всем этом друг другу. Ищи только прекрасное, ищи в полную меру своих сил: большинство редко находит прекрасное.

Привожу имена некоторых художников, которых я особенно ценю. Шеффер, Деларош, Гебер, Гамон, Лейс, Тиссо, Лажи, Боутон, Миллес, Тейс Марис, де Гру, де Бракелер-младший, Милле, Жюль Бретон, Фейен-Перрен, Эжен Фейен, Брион, Юндт, Георг Сааль, Израэльс, Анкер, Кнаус, Вотье, Журдан, Конт-Кали, Рохюссен, Мейссонье, Мадраццо, Зием, Буден, Жером, Фромантен, Декан, Боннингтон, Диаз, Т. Руссо, Тройон, Дюпре, Коро, Поль Гюэ, Жак, Отто Вебер, Добиньи, Бернье, Эмиль Бретон, Шеню, Сезар де Кок, м-ль Коллар, Бодмер, Куккук, Схелфхоут, Вейсенбрух и последние по счету, но не по значению – Марис и Мауве.

Я мог бы продолжать список бог знает как долго. А затем еще пойдут старики, и, кроме того, я уверен, что пропустил многих из лучших современных художников.

Как и прежде, старайся побольше гулять и люби природу – это настоящий способ научиться глубже понимать искусство.

Художники понимают природу, любят ее и учат нас видеть. А есть и такие художники, которые делают только хорошее и просто не могут делать плохо, подобно тому как бывают обыкновенные люди, у которых, что бы они ни делали, все выходит хорошо.

Мне здесь хорошо: у меня отличное жилье, и я с большим удовольствием изучаю Лондон, английский образ жизни и самих англичан; кроме того, у меня еще есть природа, искусство и поэзия, а уж если этого мало, то чего же мне еще надо?

И все-таки я не забываю Голландию – особенно Гаагу и Брабант.

21. Лондон, 10 августа 1874

«Вы судите по плоти; я не сужу никого».

«Кто из вас без греха, первый брось в нее камень».

Крепко держись своих взглядов, а если сомневаешься в их правильности, проверь их, сравнив с мыслями того, кто осмелился сказать: «Я – истина», или иного гуманного человека, например Мишле: «Невинность души и порочность тела могут уживаться в одном человеке». Ты знаешь «Маргариту у фонтана» Ари Шеффера. Есть ли более чистое существо, чем эта девушка, «которая столь сильно возлюбила»?

«Лейс не подражатель, а работает в том же духе», – верные слова, которые меня тоже поразили.

То же самое можно сказать о некоторых картинах Тиссо, о его «Прогулке по снегу», «Прогулке по городским валам», «Маргарите в церкви» и т. д.

Купи на деньги, которые получил от меня, «Прогулки по моему саду» Альфонса Kappa, купи обязательно: я хочу, чтобы ты это прочел.

Мы с А.[2] каждый вечер ходим гулять. Уже начинается осень, и это делает природу еще интимнее и серьезнее.

26 Лондон, 8 мая 1875

Как больная[3]? От отца я слышал, что она больна, но не знал, что так сильно, как ты пишешь.

Ответь мне как можно быстрее.

Да, мой мальчик, здесь были К. М. и господин Терстех, в прошлую субботу они уехали обратно. Они, по-моему, слишком уж усердно посещали Кристалл-палас и прочие места, где им нечего было делать. Могли бы, я полагаю, разок зайти и ко мне, посмотреть, как я живу. Я надеюсь и верю, что я совсем не такой, каким на первый взгляд кажусь многим; дайте срок, и nous verrons[4].

Вероятно, через несколько лет то же самое скажут о тебе – по крайней мере, если ты останешься тем, что ты есть – моим братом в полном смысле этого слова.

Жму руку. Передай мой привет больной.

«Чтобы жить и трудиться для человечества, надо умереть для себя. У народа, который стал носителем религиозной идеи, есть только одно отечество – эта идея.

Человек приходит в мир не для того, чтобы прожить жизнь счастливо, даже не для того, чтобы прожить ее честно. Он приходит в мир для того, чтобы создать нечто великое для всего общества, для того, чтобы достичь душевной высоты и подняться над пошлостью существования почти всех своих собратьев»[5].

Париж. Май 1875 – март 1876

В середине мая 1875 г. Винсент против своего желания был снова переведен в Париж. Работа в художественном салоне постепенно все более претит ему. 1 апреля 1876 г. Винсент навсегда расстается с фирмой Гупиль и К°.

27. Париж, 31 мая 1875

Вчера смотрел выставку Коро, в частности его картину «Гефсиманский сад». Я рад, что он написал ее. Справа группа темных оливковых деревьев на фоне сумеречного синего неба; на заднем плане поросшие кустарником холмы и два-три больших обвитых плющом дерева, над ними вечерняя звезда.

В Салоне три очень красивых Коро. С самого красивого из них, написанного незадолго до его смерти, «Женщины-дровосеки», сделана гравюра на дереве; она, вероятно, будет напечатана в Illustration или Monde illustré.

Как ты понимаешь, я побывал также в Лувре и Люксембургском музее.

В Лувре великолепные Рейсдали, особенно «Куст», «Плотина» и «Луч солнца».

Мне хочется, чтобы ты когда-нибудь посмотрел там маленьких Рембрандтов – «Апостолов в Эммаусе» и двух парных «Философов».

29. Париж, 29 июня 1875

Здесь была распродажа рисунков Милле. Не знаю, писал ли я тебе об этом. Когда я вошел в зал отеля Друо{1}, где они были выставлены, меня охватило примерно такое чувство: сними башмаки с ног своих, ибо место, где ты стоишь, – святая земля.

30. Париж, 6 июля 1875

Я снял комнатку на Монмартре, она бы тебе понравилась. Она невелика, но выходит в садик, заросший плющом и диким виноградом. Хочу рассказать тебе, какие гравюры висят у меня на стене:

Рейсдаль. «Куст»

Он же. «Белильни холста»

Рембрандт. «Чтение Библии» (Вечер, большая комната в старом голландском доме, на столе свеча; молодая мать у колыбели младенца читает Библию, старуха сидит и слушает.) Такая вещь наводит на мысль: «Истинно говорю вам, где двое или трое собраны во имя мое, там я посреди них». Это превосходная старинная гравюра на меди, такого же размера, как «Куст».

Филипп де Шампень. «Портрет дамы»

Коро. «Вечер»

Он же. То же самое

Бодмер. «Фонтенбло»

Боннингтон. «Дорога»

Тройон. «Утро»

Жюль Дюпре. «Вечер»

Марис. «Прачка»

Он же. «Крещение»

Милле. «Часы дня» (Гравюры на дереве, четыре листа)

Ван дер Маатен. «Похороны в хлебах»

Добиньи. «Заря» (Поющий петух)

Шарле. «Гостеприимство» (Ферма, окруженная соснами, зима, снег; крестьянин и солдат у дверей)

Эд. Фрер. «Швеи»

Он же. «Бочар»

33. Париж, 13 августа 1875

В списке того, что висит в моей комнате, я пропустил:

Н. Маас. «Рождество господне»

Рамон. «Если бы я был угрюмой зимой»

Франсе. «Последние теплые дни»

Рюиперез. «Подражание Христу»

Босбоом. «Будем петь псалмы»

38. Париж, 17 сентября 1875

Чувство, даже тонкое чувство природы и ее красоты, есть нечто совершенно иное, нежели религиозное чувство, хотя, по-моему, оба они тесно связаны между собой.

Природу чувствует почти каждый, один меньше, другой больше; но очень немногие чувствуют, что бог есть дух, и поклоняющиеся ему должны поклоняться в духе и истине.

42. Париж, 11 октября 1875

Благодарю за твое письмо, полученное сегодня утром. На этот раз напишу тебе так, как не часто делаю это; иными словами, сообщу тебе подробно, как я здесь живу.

Как тебе известно, я поселился на Монмартре. Здесь живет также молодой англичанин, восемнадцати лет, служащий фирмы, сын торговца картинами из Лондона; по всей вероятности, он позднее станет компаньоном отца. Он еще никогда не уезжал из дому и, особенно в первые недели, был ужасно неотесан: например, утром, в обед и вечером съедал на 4–6 су хлеба (кстати, хлеб здесь дешев) и к этому добавлял еще по нескольку фунтов яблок, груш и пр. Несмотря на все это, он тощ, как палка; у него два ряда крепких зубов, толстые красные губы, сверкающие глаза, большие, обычно красные, оттопыренные уши, наголо остриженная голова (при черных-то волосах) и т. д. и т. д.

Уверяю тебя, это совершенно иное создание, чем «Дама» Филиппа де Шампеня.

Над этим молодым человеком все, поначалу даже я, много смеялись. Но постепенно я начал относиться к нему лучше и теперь очень рад, что провожу вечера в его обществе.

У него по-детски чистое сердце, и он очень энергично работает в фирме. Каждый вечер мы вместе отправляемся домой, закусываем чем-нибудь у меня в комнате, а остаток вечера я читаю вслух, большей частью из Библии: мы намерены прочесть ее целиком. Утром, обычно между пятью и шестью, он заходит и будит меня; мы завтракаем у меня в комнате и около восьми часов отправляемся на службу.

В последнее время он начинает понемногу ограничивать себя в еде и стал собирать гравюры, в чем я ему и помогаю.

Вчера мы вместе ходили в Люксембургский музей, там я ему показывал картины, которые меня больше всего пленяют, и, право же, неискушенные знают много такого, чего не ведают понимающие…

На службе я делаю все, что ни придется: такова уж наша работа на всю жизнь, мой мальчик. Только бы я имел возможность делать ее, не щадя сил!

Последовал ли ты моему совету? Выброшены ли книги Ренана, Мишле и др.? Я думаю, что так ты вернее всего обретешь покой. Страницу из Мишле по поводу женского портрета Филиппа де Шампеня ты, разумеется, не забудешь; не забывай и Ренана; тем не менее избавься от них.

«Нашел ты мед, – ешь сколько тебе потребно, чтобы не пресытиться им» – так или примерно так гласит притча.

43. Париж, 14 октября 1875

Еще одно словечко, чтобы подбодрить самого себя, а заодно и тебя.

Я посоветовал тебе выбросить свои книги и повторяю этот совет; непременно последуй ему и обретешь покой. Однако и после этого не становись ограниченным и робким, не переставай читать то, что хорошо написано; напротив, читай – это утешение в жизни.

«Пусть помыслы ваши будут лишь о том, что истинно, честно и праведно, что чисто, благостно и любовно, что добродетельно и достохвально».

Ищи же света и свободы и не погрязай слишком глубоко в болоте жизни.

Как бы я хотел, чтобы ты был здесь – я бы хоть раз показал тебе Лувр и Люксембург; впрочем, я предчувствую, что со временем и ты приедешь сюда. Отец однажды написал мне: «Не забывай только об Икаре, который хотел взлететь к солнцу, но, достигнув определенной высоты, лишился крыльев и упал в море». Тебе не раз придется почувствовать, что ни ты, ни я не стали еще такими, какими надеемся стать; что нам еще далеко до отца и других; что нам еще недостает твердости, простоты, честности: простым и правдивым сразу не станешь.

И все-таки надо выстоять до конца, а значит, прежде всего, набраться терпения: кто верит, тот не спешит. К тому же есть разница между Икаром, желавшим взлететь к солнцу, и нами, стремящимися стать христианами.

Думаю, что сравнительно крепкое телосложение никому не мешает; заботься поэтому о своем питании, и когда испытываешь сильный голод или, вернее сказать, имеешь аппетит, ешь вдоволь. Уверяю тебя, я тоже достаточно часто так делаю и, в особенности, делал раньше.

Особенно советую тебе налегать на хлеб, мой мальчик. «Bread is the staff of life»[6], – говорят англичане (хотя они любят мясо и употребляют его в общем слишком много). Напиши мне опять поскорее, на этот раз и о делах житейских.

49. Париж, 13 декабря 1875

Ты, как и я, уже открыл Гейне и Уланда; но будь осторожен, мой мальчик, стихи – это довольно опасная штука: иллюзия не длится долго, не предавайся же ей…

Позднее книги Гейне и Уланда, несомненно, опять попадутся тебе под руку, и тогда ты перечтешь их с другим чувством и со спокойной душой.

50. Париж, 10 января 1876

Я еще не писал тебе с тех пор, как мы с тобой виделись: тут за это время произошло нечто такое, что не было для меня полной неожиданностью.

Встретившись снова с господином Буссо, я спросил у него, находит ли он желательным, чтобы я и в новом году оставался на службе у фирмы и нет ли у него каких-либо серьезных возражений против этого. Последний мой вопрос оказался не праздным. Буссо буквально поймал меня на слове и объявил, что первого апреля я могу поблагодарить хозяев за все, чему научился на службе у них, и убираться.

Когда яблоко поспело, его срывает с ветки даже легкое дуновение ветра; так же получилось и тут: я действительно делал много такого, что, в известном смысле, было неправильно, и мало что могу возразить по этому поводу. Так вот, мой мальчик, мне пока еще неясно, с чего теперь начинать; не будем, однако, терять надежду и мужество. Будь добр, дай прочесть это письмо господину Терстеху – ему следует обо всем знать; но, я думаю, будет лучше, если ты в данный момент не станешь говорить об этом ни с кем другим и сделаешь вид, будто ничего не случилось.

55. Париж, 19 февраля 1876

На днях я прочел чудесную книгу Элиот, три рассказа: «Сцены из клерикальной жизни».

Особенно взволновал меня последний рассказ – «Раскаяние Дженет». Это история городского священника, который жил среди обитателей трущоб. Его кабинет выходил на огороды, усеянные кочнами капусты, на красные крыши и дымные трубы убогих домов. На обед он обычно ел плохо сваренную баранину и водянистый картофель. Умер он, когда ему еще не было тридцати четырех лет, и во время его продолжительной болезни за ним ухаживала одна женщина, которая до этого пьянствовала, но под влиянием его наставлений и, опираясь на него, переборола себя и обрела душевный покой.

Над его гробом была прочитана глава из Писания, где говорится: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в меня, если и умрет, оживет».

55. Париж, 28 марта 1876

Еще несколько слов, вероятно, последних, которые я пишу тебе здесь, в Париже. В пятницу вечером я, по-видимому, уеду отсюда, чтобы в субботу утром, в то же время как на Рождество, быть дома. Вчера я видел штук шесть картин Мишеля. Как мне хотелось, чтобы ты был при этом! На картинах – песчаные дороги, сходящиеся к мельнице; человек, идущий домой через пустошь или пески; надо всем серое небо; все просто и красиво. Мне кажется, что ученики в Эммаусе видели природу так, как видел Мишель: я всегда думаю о них, когда смотрю на его картины.

Видел я также картину Жюля Дюпре, очень большую.

Все охватываемое взором пространство – черная болотная почва. На заднем плане – речка, на переднем – пруд, возле него три лошади. И в речке, и в пруде отражается гряда белых и серых облаков, за которые зашло солнце; горизонт серо-красный и пурпурный, небо нежно-голубое.

Картины эти я видел у Дюран-Рюэля{2}; там, по франку за штуку, можно купить дюжины две гравюр с картин Милле, столько же с Мишеля и целую кучу с полотен Дюпре, Коро и других художников; это чертовски соблазнительно. Перед Милле я не устоял и купил три последние гравюры с «Вечерней молитвы»; при случае мой брат, разумеется, получит одну из них.

59. Эттен, 4 апреля 1876

Утром, перед отъездом из Парижа, я получил письмо от одного учителя из Рамсгейта, который предлагает мне поехать туда на месяц (без жалованья); по истечении этого срока он посмотрит, можно ли меня использовать. Можешь себе представить, как я доволен, что нашел хоть что-то. Стол и квартира у меня, во всяком случае, будут бесплатные. Вчера я был с отцом в Брюсселе; мы застали дядю Хейна в очень печальном состоянии.

В поезде мы с отцом еще долго говорили о картинах, в частности, о картинах Рембрандта в Лувре, особенно о портрете бургомистра Сикса, а еще больше о Мишеле. Нельзя ли раздобыть для папы какую-нибудь книгу о Мишеле? Если такая возможность представится, не забудь об этом. Я так рад, что еще увижу до отъезда тебя и Л. тоже.

Рамсгейт, как тебе известно, курортное местечко; в одной книжке я прочел, что там 12 000 жителей, но это и все, что мне о нем известно.

Рамсгейт и Айлворт. Апрель 1876 – декабрь 1876

После разрыва с фирмой Гупиль и К° в жизни Ван Гога наступает длительный период поисков и блужданий.

Его всегдашнее желание быть полезным людям находит в это время выход в стремлении стать учителем, а затем, под влиянием усиливающегося болезненного интереса к религиозным вопросам, проповедником. В апреле 1876 г. он с согласия родителей принимает место учителя и воспитателя в частной школе мистера Стокса в Рамсгейте в Англии. В июне школа, а вместе с ней и Винсент переезжают в Айлворт. Перерыв в занятиях он использует для посещения Лондона и Уэлина, где в это время живет его сестра Анна. С 1 июля он работает помощником проповедника в школе методистского пастора мистера Джонза.

61. Рамсгейт, 17 апреля 1876

Вчера в час дня я благополучно прибыл сюда. Одним из моих первых впечатлений было окно этой не очень большой школы, выходящее на море.

Это интернат, в нем двадцать четыре мальчика в возрасте от десяти до четырнадцати лет.

Мистер Стокс уехал на несколько дней из города, поэтому я его еще не видел, но его ждут обратно сегодня к вечеру.

Здесь есть еще один помощник учителя, молодой человек лет семнадцати.

Вчера вечером и сегодня днем мы все вместе совершили прогулку на берег моря. Прилагаю к письму веточку морских водорослей.

Дома у моря выстроены большей частью из желтого камня, как на Нассаулаан в Гааге, но они выше, и при них есть садики с кедрами и приятными темными, вечнозелеными кустами. Есть здесь и гавань, набитая всевозможными судами и защищенная каменными дамбами, по которым можно гулять. День вчера был пасмурный.

Позднее распакую свои сундуки, которые только что прибыли, и развешу кое-какие гравюры у себя в комнате.

Теперь каникулы, и мне еще не надо давать уроки; мне не терпится познакомиться с мистером Стоксом.

Мне пора на прогулку с мальчиками. à Dieu[7].

64. Рамсгейт, 1 мая 1876

Итак, ты спрашиваешь, чему я должен учить мальчиков.

Прежде всего, начаткам французского – ведь кое-кто из них начинал с немецкого; кроме того, придется заниматься разными вещами, например, учить арифметике, проверять уроки, делать диктанты и т. д. Пока что мне совсем не трудно – задавать уроки дело нехитрое; добиться того, чтобы мальчики их учили, будет куда труднее.

Сегодня твой день рождения. Мысленно жму твою руку и от души снова желаю тебе успехов и всего самого лучшего. Конечно, после уроков я должен еще присматривать за мальчиками; поэтому я занят довольно много, а буду еще больше.

В прошлую субботу вечером я вымыл с полдюжины молодых людей; это я сделал скорее не по обязанности, а по собственной охоте и потому что нужно было, чтобы мы вовремя со всем управились.

Пробую также приохотить их к чтению; у меня с собой есть всякая всячина, которая им подходит, – «The wide, wide world»[8] и тому подобное.

66. Рамсгейт, 12 мая 1876

Как сильно простые люди в больших городах тянутся к религии! На каждой фабрике, в каждой мастерской так мало работников, юность которых была интересной, красивой, чистой! Городская жизнь отнимает у человека «the early dew of morning»[9], но не может, однако, подавить в нем потребность в «the old, old story»[10]: сердце всегда остается сердцем. Элиот в одной из своих книг описывает жизнь фабричных рабочих и т. д., которые объединились в небольшую общину и совершали богослужения в одной часовне в Лантерн-ярд, и она называет это «ни больше и ни меньше как Царством Божиим на земле».

Есть что-то трогательное в том, как тысячи людей устремляются послушать проповедников.

67. Рамсгейт, 31 мая 1876

Писал ли я уже тебе о шторме, который недавно видел? Море было желтоватым, особенно у берега; над горизонтом висела полоса света, а над нею масса громадных, темных, серых туч, и видно было, как из них полосой низвергается дождь. Ветер сметал в море пыль с белой тропинки в скалах и клонил к земле цветущие кусты боярышника и желтофиолей, которые растут на утесах. Справа – поля молодой зеленой пшеницы, а вдали – город с его колокольнями, мельницами, шиферными кровлями, построенными в готическом стиле домами и гаванью, защищенной двумя уходящими в море дамбами. Он выглядит, как города, которые так часто гравировал Альбрехт Дюрер. В прошлое воскресенье видел я также море. Правда, все было темным, серым, но горизонт начинал светлеть. Было еще очень рано, но уже пел жаворонок и соловьи в прибрежных садах. Вдали свет маяка, огни сторожевого судна и т. д.

В ту же ночь я смотрел на крыши домов, которые видны из окна моей комнаты, и на верхушки вязов, темневших в ночном небе. Над крышами – звезда, одна-единственная, но прекрасная, большая, приветливая. И я думал обо всех нас, и о своих уже ушедших годах, и о нашем доме, и во мне родилось чувство, вылившееся в таких словах: «Не дай мне стать сыном, которого стыдятся, и осени меня своим благословением не потому, что я заслужил его, а ради моей матери. Ты есть любовь, преисполни же собою все. Без твоего благословения мы никогда ничего не свершим».