Мы вышли покурить на 17 лет…

Берлинская зима выглядит как харьковская пасмурная осень. Нет, конечно же, случается, что и в Берлине выпадает снег, тогда немцы бормочут: “Eto zhe, bljat, kakaja-to Sibir”, но в целом мягкая там зима, с утренним инеем и вечнозелёной травой…

За день до отъезда я разболелся в отсыревшем Берлине. В путь я отправился с температурой 37,8. В автобусе долговязо раскинулся, точно мост, сразу на четырёх креслах. Отлежавшись, чуть окреп, сожрал полкило мандаринов, колбасы и шоколадную булку, восстал из хворых и часов шесть кряду смотрел в окошко.

Нынешняя европейская дорога нехороша собой. Автобан так же однообразен, как облака под крылом самолёта. Хотя иногда попадается озерцо в деревах или крепкий хозяйский хутор из багрового древнего кирпича, луг с русоголовыми скирдами, медленные коровы домашнего кошачьего окраса – рыжие с белыми пятнами…

Мы катили через немецкие задворки, городки-закоулки. Один такой город напоминал продрогшую речную птицу, а второй – труп повесившегося поэта. Когда я перестал понимать вывески и указатели – латиница будто сошла с ума и стала коверкать все немецкие слова, – я понял, что мы в Дании. Она, в сути, была очень похожа на Германию, только меньше на этаж и от этого ещё грустнее.

В Копенгагене я забеспокоился. Автобус мотался по столице, там и сям высаживая пассажиров. Я бегал к водителю, уточняя, а не тут ли пересадка на Стокгольм, с вытянутой мучительной шеей выслушивал его лаконичное: «Найн» – и возвращался на место. И так четыре беспокойных раза.

Автобус остановился у заводской кирпичной стены – его маршрут тут заканчивался. Я снова подступил к водителю, и он мне ответил примерно следующее: “Peresadka na Stokholm zdes… Vrodje by…”

Я выгрузился вместе с двумя моими рюкзаками – громоздким армейским и маленьким, в котором лежал ноутбук. Вскоре выяснилось: что попутчиков на Стокгольм не оказалось. Приехали один за другим четыре микроавтобуса с полсотней датчан, вперемешку с голландцами, а может, шведами или норвежцами.

Подступился было к датчанам, но они не знали немецкого. Или же не хотели его понимать. Кое-как я перешёл на мой инвалидный английский, при этом, точно немой, помогая себе порывистой жестикуляцией: «А не здесь ли зе бас на Стокгольм?»

Датчане ответили: “А chuj jego znajet”.

Тут причалил двухпалубный автобус. Я снова бросился к водиле, тыча ему в лицо моими билетами и распечатками. Тот буркнул на своём датском: “Tra-ta-ta-holm” и даже кивнул, но уклончиво – не вперёд, а куда-то вбок, словно бы не согласился, а удивился.

Я закинул в багажный отсек тяжкий армейский рюкзак – гора с плеч, потом примостился возле окошка. Рядом со мной присела немолодая женщина с обветренным лицом Кости-моряка. Улыбнулась.

«Ис зыс бас ту Стокгольм?» – спросил я больше для успокоения.

И Костя-моряк ответила: “Net!”

И оно было громом посреди чёрного датского неба, это «ноу». Меня прошиб пот, я взвился и побежал прочь из салона, зычно во все стороны переспрашивая: “Stokholm? Stokholm?”

Обманщик-водила выпучил глаза и сказал – уж не знаю как, но я его понял! – что мой автобус будет через час. Vrodje by…

С проклятиями я кинулся к багажному отделению, зарылся в него с головой, вышвыривая наружу чужие вещи, чтоб добраться до моего рюкзака – гадкий, прямо-таки дурной поступок – боги, покровительствующие странникам, достойно накажут меня за это в пути…

Двухпалубный уехал. Я остался один у заводской стены. Минут через пять зарядил мелкий, будто через сито, дождь. Я быстро промок. Прошел час, а автобуса всё не было. Я подумал, что денег-то совсем не густо – что-то около ста пятидесяти евро. Как отсюда выбираться, и главное – куда?

У меня снова поднялась температура. Привалившись к стене, я сквернословил и богохульствовал. И тут пришёл автобус на Стокгольм.

Нежданная радость отняла последние силы. Я вполз в салон, оставляя за собой влажный улиточий след. Однообразно поужинал остатками мандаринов, колбасой и булкой. Памятуя, что нужно отоспаться перед бессонной ночью в Стокгольме, прилёг – благо снова достались четыре кресла.

Заснуть не получалось. Если я лежал на боку, лицом по ходу автобуса, то икал, с одинаковыми интервалами – точно какой-то физиологический метроном. И что удивительно, на другом боку икота отпускала, но начинала терзать отрыжка. Часа два я ворочался, попеременно икая и отрыгивая.

Потом мне надоело издавать звуки. Я глянул в окно. Вместо датской слякоти простирались сияющие ночным серебром шведские снега. И я подумал: «Как же так, Елизаров? Ты догадался поменять евро на кроны. Но почему ты не поинтересовался погодой в Швеции? Из верхней одежды у тебя только тощая “косуха”. А там, за окном, быть может, минус двадцать…» Единственным аксессуаром тепла был шарф – я его временно переоборудовал в подушку.

В кабинке туалета, биясь лбом в косую перегородку низкого потолка, я справил нужду и механически spizdil полрулона туалетной бумаги – на дорожку. И этим окончательно навредил своей карме.

В половине второго мы прибыли на автовокзал в Стокгольм. Трещал нешуточный русский мороз. На улицах громоздились полутораметровые сугробы. Нужно ли говорить, что терминал был закрыт на ночь? Нужно. Он был закрыт до половины шестого.

Я обошёл вокруг вокзала и не обнаружил туда лазейки. Достал из рюкзака второй свитер и надел сверху, на первый. Отученный Берлином от морозов, я не взял с собой даже «пидарки» на голову. Но был шарф. Замечательный длинный шарф. Им можно было обмотаться, как фашистский беженец из Сталинграда. Я перерыл два рюкзака и не нашёл его. Наверняка я projebal шарф в автобусе. И это было мне наказанием за украденные полрулона.

Я потрусил по скрипучему снежку в поисках Макдоналдса – мне почему-то казалось, что они работают всю ночь. И я нашёл его, Макдоналдс, и он тоже был закрыт. И метро было зарешёчено – весь Стокгольм закрылся до утра.

Мне повстречались три исполинских полицая в пуховиках – все трое были выше меня ростом, и я, почти двухметровый и стокилограммовый, впервые в жизни почувствовал себя невысоким и щуплым. Один из полицейских махнул рукой, указывая мне, зябкому, направление, и сказал: “Tut nedaleko hotel, pjat zvёzd”. Я ответил: «Сенкс», – и побежал в другую сторону. Денег на пять звёзд всё равно не было.

До открытия терминала оставалось три часа. От усталости и жара меня шарахало из стороны в сторону. «Околею тут к утру, как андерсеновская девочка со спичками. Мальчик с рюкзачками».

На ближней улице оказался ночной клуб. Я проходил мимо, и тут в одном из домов открылась дверь и оттуда, из неоновых радуг и звуков музыки, вывалился пьяный негр в облезлой кроличьей шапке.

Вход в злачное место обошелся в тридцать крон. Я зачем-то пробормотал на стремительно возмужавшем английском: «Мне очень замёрз, я сильно болеть», – за десять крон в баре мне плеснули в стакан тёплой воды, чтобы растворить пакетик жаропонижающей дряни. Со стороны это смотрелось странно – будто я заказал стакан водки и от души сыпанул туда кокаину.

К моему столику приблизился опасливый негр, другой, без ушанки, и зашептал: «Ду ю хэв кокс?», а я устало ответил ему: “Poshёl nacher!”

Три медленных, насквозь прокуренных часа я цедил остывшую воду с осадком из парацетамола. А в пять утра поплёлся обратно к автобусному терминалу. На электронном табло я обнаружил автобусный рейс в порт Нинасхам. Болезненный невыспавшийся ум нарисовал мне громоздкого, хамоватого мужика, хахаля пьющей и немолодой Нины – типичного Нинас-хама.

В открывшемся обменнике я обменял ещё пятьдесят евро – чтобы было. Обессилевший, присел в неудобное пластиковое кресло ожидания. Для порядка чуть понервничал – а на тот ли автобус я купил билет? – задремал, очнулся и снова понервничал – а придёт ли автобус?

А вот лучше бы не дремал, а заранее поискал нужную платформу. Потому что кто-о-о в девять утра, за пять минут до отправления автобуса, метался туда-сюда по терминалу с двумя рюкзаками? Я метался.

Но я успел-таки на автобус, в последний момент. Подсел к очередному Косте-моряку – должно быть, так выглядят все скандинавские бабы за сорок: «Бас ту Нинас-хам?» – И она сказала: «Йес. Tuda».

Паром оказался океанским пятиэтажным «Титаником». За двести крон я погрузился. На одной из палуб примостился на стуле. Чтоб не заскучать в пути, часа четыре терзал себя параноидальной думой: а на правильный ли паром я сел – у причала-то их стояло два. Быть может, я плыву вовсе не на Готланд. Потом я понял, что мне уже безразлично, куда плыть. Я смотрел в иллюминатор на перекатывающиеся волны Балтики – мутно-ледяного, мёртво-зелёного цвета во́ды.

Когда я сошёл на берег, светлый день закончился, опускались стремительные сумерки. В небе крошил мелкий и частый снег. Колючий штормовой ветер пронизывал «косуху» навылет.

Я произвольно выбрал улицу и пошёл по ней, то и дело doёbivajas к прохожим с извечным русским вопросом: «Где эта улица, где этот дом?» – и показывал распечатку.

Дорога вывела к древней замковой стене. Уже не было просто улиц и домов. Были улочки и домики. Меня обступило Средневековье: настоящее, неповреждённое, точно все эти века его держали в нафталине, а тут вытащили из шкафа на мороз. Если бы я не был так измождён, то оценил бы эту скандинавскую старину, похожую на декорацию к рыцарскому роману.

Я оказался на городской площади. Из окрестных таверн муторно тянуло рыбной кухней. Возвышался разорённый собор – древний готический сеньор с сорванной шапкой. Неподалеку ударил церковный колокол. Я пошёл на звон…

Пожалуй, этот звон и вывел меня на нужную улицу. Через пару минут отыскался и дом. Я ждал очередного бесовского подвоха – разорились, закрылись. Или умерла Приглашающая Сторона. Никто не ждёт меня здесь…

Но она не умерла, Сторона. Она приветила меня в офисе, спросила: «Михаил, как добрались?» – и я, конечно же, сказал: «Отлично».

Она показала мне жилищные угодья – кухню, столовую, баню. Затем отвела в мою комнату. Из окна были видны кирха, пасмурное море, скалы и сосны в снегу.

– Располагайтесь, отдыхайте, – и Приглашающая Сторона откланилась.

У меня снова был письменный стол. Горбатенькая лампа. Книжная полка. Широкая двуспальная кровать, сколоченная из крупных корабельных досок. В этой уютной прогретой комнате, пожалуй, было чуть душновато. Я подошёл к окну – не презренному стеклопакету, а настоящей двойной раме. Первые окна открывались внутрь, а вторые наружу.

Точно ставни, распахнул я внешние створки окна. Шторм сразу же захлопнул левую половину, так что одно стекло вылетело и с битым звоном осыпалось куда-то под стену. Правую створку просто с корнем выломал, швырнул в сугроб… Моё окно за секунду стало вдвое тоньше.

Ochujevshij, я закрыл уцелевшие створки. Пробормотал: «На счастье! Это всё – на счастье!..»

И я действительно был там счастлив, в городе Висбю на острове Готланд.

Кэптен Морган

Ну, как они жили?.. Плохо жили, тошно. Другие давно бы разбежались, а они всё тянули лямку гостевого брака – кажется, это так называется, когда люди не расписаны, бюджет раздельный, будни у каждого свои, а совместная жизнь на выходные и по праздникам.

Полине Робертовне сорок один год, «первый тайм мы уже отыграли». Журналист. Замужем не была, детей нет. К бабке не ходи, сразу ясно, что второй тайм Полина Робертовна тоже просрёт, и с разгромным счётом.

Полина Робертовна – коренная москвичка, белая кость и голубая кровь. А Олег Григорьевич – омская лимита и тютя бесхребетный. Этим «тютей» Полина Робертовна унижает Олега Григорьевича за вопиющую мужскую кротость. Любимая его поговорка: «Выигранный бой – несостоявшийся бой». В этой версии Олег Григорьевич абсолютный чемпион. Что ни случись, утрётся и пойдёт дальше – непобеждённый. А так, по обычным человеческим понятиям, он, конечно, задрот и лузер.

В Москве Олег Григорьевич шесть лет. Если бы спросили его былые институтские товарищи: «Чем вообще по жизни занят, Олежа?» – он бы огляделся с изумлением и испугом, точно ребёнок, проснувшийся в лесу, и шёпотом признался: «А хер его знает. Ничем, наверное…»

Олег Григорьевич работает менеджером по персоналу в ОАО «Новые технологии». Раньше в советских учреждениях такая должность называлась «кадровик». Полина Робертовна дразнит его «старичком-кадровичком», хотя сорокалетний пухлявый Олег Григорьевич, разведённый мужчина без вредных привычек, выглядит гораздо моложе злой и тощей, как черкес, Полины Робертовны.

Встречи происходят на «Динамо», у Полины Робертовны. У неё своя двухкомнатная квартира в сталинке. Досталась по наследству от номенклатурной бабки. Олег Григорьевич снимает однушку в Печатниках. Когда въезжал, стоила семнадцать тысяч в месяц, потом двадцать, а вчера подняли до двадцати двух…

– Жаловаться – это не по адресу, Олежек! Это вон туда, это – нахуй! – Полина Робертовна указывает пальцем на дверь, подразумевая подъезд, улицу, метро и так далее, до самих Печатников. – Я тебе сопли вытирать не нанималась! Хули ты меня прям с порога грузишь?! Зайти не успел, а уже наготове шаечка с говном. Олег, дорогой! У меня своих проблем выше крыши!.. – голос сорванный, хриплый. Ощущение, что не говорит, а кричит.

Олег Григорьевич обижается:

– Как так можно? Что за отношение? Я сейчас повернусь и уйду…

Но не уходит, просто кружит по кухне, бормочет, цыкает, возмущается.

– Слушай, Олег, прекращай пыхтеть! Надоело!..

После близости Полина Робертовна курит в кровати, пепельницу ставит поверх одеяла, прям на свою мальчишескую плоскую грудь:

– А хочешь, объясню, почему так с квартирой произошло? Хочешь? А потому, что ты – тютя бесхребетный! Не умеешь себя жёстко поставить, вот он (имеется в виду владелец конуры в Печатниках) и ебёт тебя в жопу без майонеза (оскорбительный заменитель вазелина)!

Несправедливо. Ну, или справедливо отчасти. Всем же в Москве поднимают цены – на то и кризис. Олег Григорьевич не исключение. И кто ж виноват, что общение малых мира сего складывается из ничтожных горестей: где и когда обругали, поимели, обсчитали?.. Жизнь виновата…

Олег Григорьевич раньше про другое рассказывал: о дочери, которая в Омске осталась, – как растёт, учится. Полина Робертовна с полгода слушала, а потом с улыбочкой заметила:

– Ты только не обращай внимания, что я зеваю. Просто такая увлекательная информация… Что, ты там говорил, у неё по алгебре?..

Про Омск Полине Робертовне было неинтересно, про друзей омских, удачливых коммерсов, тоже неинтересно.

– Таких друзей за хуй да в музей, – балагурит Полина Робертовна. Она вообще грубовата – и в беседе, и в постели. Как она сама про себя шутила: «Услуги госпожи и “золотой дождь” – выдача».

Олег Григорьевич спросил:

– Поль (он так называет Полину Робертовну – Поль), а я кто?!

– А ты, Олежек, «“золотой дождь” – приём»…

Нормальный мужик давно бы уже дверью хлопнул. А Олег Григорьевич боится скандалов, криков, перемен…

Полина Робертовна, впрочем, изредка прячет кнуты и крошит Олегу Григорьевичу пряник, потому что перегнуть палку тоже нельзя – где ещё такого тютю отыщешь. Но это она про себя понимает, а Олега Григорьевича пугает, что её мужчины с руками отрывают.

Олег Григорьевич который год в стрессе из-за своей никчёмной работы. Сидит тихим сиднем, бумажки перекладывает, и получает аж тридцать пять тысяч. А бесконечно так продолжаться не может – значит, скоро расплата за непреднамеренное тунеядство. Сократят, погонят. А на что существовать, снимать жильё?..

Олег Григорьевич плохо спит, нервничает. Слава богу, хоть с алиментами решилось удачно. У него в Омске квартира родительская осталась, он её сдает и всю выручку до копейки отдает бывшей. Знакомым говорит: «Главное, что Светлашенька моя (дочка Света четырнадцати лет) ни в чём не нуждается…»

«Не нуждается», конечно, громко сказано: денег там в Омске не хватает; но совесть процентов на восемьдесят спокойна – не бросил на произвол, как другие. Он бы даже из зарплаты часть отдавал, но всем заправляет суровая столичная арифметика. Тридцать пять минус квартира (раньше двадцать, теперь больше), телефон, интернет, проезд на метро, пожрать-помыться, носки-трусы. В общем-то, жить не на что…

Полина Робертовна, как всякая москвичка, боится, что понаехавший Олег Григорьевич её «использует».

Использовать – вообще-то подразумевает «получать пользу». Какая Олегу Григорьевичу выгода от Полины Робертовны – ещё подсчитать надо. Вот, ей-богу, за хуй да в музей такую Полину Робертовну. Не пожалеет, когда грустно, не накормит, когда голодно…

– Олег, ты только не обижайся, но ёб твою мать! Ты сначала что-то купи в дом, а потом жрать проси! Я поражаюсь твоей провинциальной непосредственности! Может, у вас в Омске так принято? С какого перепугу я должна содержать здоровенного сорокалетнего мужика?! Ты мне за полгода хоть бы букет сраный принёс! Коробку подарил конфет!..

– Я приносил…

– Что ты приносил?! Мочу ты приносил и брызгал ей на стульчак! Олег! – грозно, с отчаянием. – Я – женщина! Ты это понимаешь?! Обычная женщина! Земная! Я хочу, чтоб обо мне заботились! Чтоб летом на море отвезли! Зимой, блять, шубу купили!..

Полина Робертовна курит, Олег Григорьевич на все лады ужасается Полине Робертовне, одним словом – «пыхтит»…

Давно это было. С тех пор питание у них раздельное. У Олега Григорьевича в холодильнике на «Динамо» своя полка – там его продукты. Проголодался – сам себе готовит. А Полина Робертовна – себе. Иногда друг друга угощают.

В чём-то же и Полина Робертовна права. Может, не по форме, но по сути. Разве не хотел Олег Григорьевич пожить на халяву в удобной двушечке? Если совсем честно… Конечно, хотел. Просто не получилось, на бдительную Полину Робертовну напоролся…

Однако ж третий год вместе. Может, общность поколений сближает, пионеры-комсомольцы, перестройка, «Гардемарины, вперёд!»…

А развязка следующая. Полина Робертовна из крепких напитков предпочитает ром «Кэптен Морган», золотой. Стоимость по Москве варьирует: в «Ашане» – одна, в «Перекрёстке» – другая.

В пятницу вечером после работы Полина Робертовна поехала в торговый центр на Войковскую. В «Рив Гош» купила помаду и тушь для ресниц. Осталось рублей четыреста. Потом зашла в супермаркет «Карусель» хлеба купить. И в алкогольном квартале обнаружила свой ром по шестьсот двадцать (остатки) и за семьсот тридцать (новая цена).

– Вот же ж, суки рваные… – Полина Робертовна сквернословит, как дальнобойщик. – Подорожал… Ёбаный ты по голове…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.