Тень сумеречных крыльев

Поступление в мед отмечали всей семьей. Никакого блата, все своим умом. Сестра, беззаветно обожавшая старшего, висела на нем весь вечер, в голос распевая придумываемые на ходу хвалебные гимны. Музыка была ее жизнью, без преувеличений, и Олег периодически намекал, что неплохо бы заняться этим делом всерьез, но мала́я только заливисто хохотала. Мама сидела тихо, отпивала из рюмочки редкий – и, по-хорошему, запретный для нее ликер. И светилась от гордости. И любовалась на детей.

Дальше было тяжело. С десятого класса подрабатывавший на том же производстве Олег оказался не вполне готов к интеллектуальным нагрузкам студентов-медиков. Впрочем, это его не останавливало. Даже удалось не забить на тренировки. Воронеж – город резкий: обычный вечер может перестать быть томным в любой момент. К двенадцати годам сестра уже начала округляться в нужных местах, и пару раз до нее докапывались сальные типы с побитых «девяток». Приходилось курощать.

И вот число «двенадцать» сыграло в жизни Олега свою роковую роль. Откуда ему было знать, что именно с этого возраста детей включают в вампирскую лотерею? Откуда ему было знать, что жребий выпадет именно на его младшую сестренку? Откуда ему было знать, что именно он своими руками будет доставать хрупкое, беспомощно раскинувшееся по воде тельце, которое прибьет течением к отмели Отрожки?

Мама не выдержала. Скакнула вся возможная биохимия, и с диабетической комой ее отправили в областную больницу. Студенту-медику пришлось самому организовывать похороны сестры.

Именно тогда, когда двое безразличных и неопрятных рабочих начали закрывать гроб, по краю поля зрения промелькнула какая-то тень. Смутное шевеление, погруженное в самое себя. Оно обняло покойно лежащее на складчатой ткани тело девочки – и сгустилось возле шеи. И Олег увидел…

Впрочем, увиденное не было чем-то конкретным. Так, полосы, пятна, невнятица. Он даже не осознал, что именно отпечаталось в его памяти. А вот через месяц, когда вокруг заглянувшего в разделочный цех бизнесмена Выхина запульсировала знакомая аура, Олег начал понимать.

Проследить за богатеем было несложно, забраться в его дом через приоткрытое на втором этаже окно – аналогично. А вот тот факт, что существо, явно связанное со смертью его сестры, поджидает Олега, сидя в тени за рабочим столом, оказался неприятным сюрпризом. «Ах ты ж урод», – подумал студент, распаляясь. Гнев захлестнул его с головой, словно легендарного берсерка. Тварь прыгнула к нему через всю комнату…

Удар был поставлен хорошо. Сказался опыт как разделки свиных и коровьих полутуш, так и многочисленные тренировки на приволоченном со свалки манекене. Упырь – а кто еще мог похвастаться такими клычищами? – забился, засучил руками-ногами… И сдох.

Разделывая труп, после кончины принявший вполне человеческий облик, Олег размышлял. Выходило, что легенды не врали в общем – и прокалывались по частностям. Например, получилось обойтись без осинового кола и серебряного распятия. Удивления, к слову, он не испытывал: ну, вампир, ну, подумаешь. Не опаснее гопоты с района, по итогу.

Самому себе было сложно объяснить, зачем он провел эту обвалку. Наверное, показалось, что единичный удар в сердце не был достаточным наказанием за мучения сестры и матери. Или просто причудливо включился автоматизм, вытащивший из подсознания рабочий алгоритм при виде неживой органики. Олегу было все равно.

А на следующий день он чуть не столкнулся с парочкой, которая буквально перекрывала тротуар своими темными, колючими аурами. Причем эманации девушки напоминали недавно забитого кровососа, а вот парень… Парень был другим. Иным.

На этот раз прошло даже легче. Жертва почти не сопротивлялась, в ее глазах мелко подрагивал сверхъестественный ужас. Кажется, она не верила в происходящее. Что же, ей пришлось это сделать, когда Олег раскалил один из ножей и начал расспрашивать.

Оборотень, которого не удалось освежевать, вообще оказался редкостным придурком. Взял разгон и забыл про физику; достаточно оказалось уклониться в сторону и в духе испанских пикадоров проткнуть ему холку. Олег уже осознал, что ярость – его лучший друг и помогает в деле борьбы с нечистью. Правда, пришлось смирить себя, когда на тропинке возле места казни обнаружились пенсионеры. «Я не убиваю людей, – напомнил себе отважный мститель, убегая в лес. – Я охочусь на тварей».

То, что оборотень остался в теле волка после смерти, Олег объяснить не мог. Равно как и практически полную нечувствительность к магии. И бешеную скорость, и способность видеть Иных. Оно просто было. Приходила злость – и приходили силы. А он при всем при том продолжал оставаться человеком.

– Скажи, – на лбу Фазиля собрались морщины, во взгляде поселились безмерная жалость и сострадание, – скажи, Олег, почему ты не пожалел хотя бы девушку? Мы точно знаем, она не была ни в чем виновата, даже донорскую кровь пила только по необходимости. Она не нападала на тебя, даже не защищалась, насколько я понимаю. Почему?

– А почему никто не пожалел мою сестру? – отрезал убийца. – Вы придумали себе уютный мирок со своими Договорами, со своими правилами, со своей холодной войной и ритуальными рыцарскими поединками. Да, я о многом успел узнать, – пояснил он в ответ на интерес во взгляде Ольгерда, – и когда разобрался, просто охренел. Вы решили, что вам все можно? А фиг там. Даже человеку дозволено не все, а вы ведь не люди. Вы клопы. А клопов давят.

Начальник Темных молчал. Что он мог сказать? Разве получится противопоставить незамутненной ненависти – сухие строки документа полутысячелетней давности? Закаленной в крови уверенности в себе – доводы о необходимости блюсти баланс и придерживаться рамок? Вспомнились советские солдаты времен Второй мировой: они так же кидались на вражеские танки и дзоты, веря в собственное бессмертие и неся подле сердца обратную сторону любви – и связку гранат. Образ был настолько ярким, что Ольгерд вздрогнул.

Пошевелился Инквизитор, до того казавшийся восковой фигурой. Даже как-то забылось, что он живой человек. Впрочем, кто их там знает. Поднявшись, мужчина с невыразительным лицом посмотрел на руководителей обоих Дозоров – по очереди.

– Дело выходит за рамки моей компетенции. Я заберу юношу в Прагу, будет создана спецкомиссия, будут привлечены эксперты. Не для протокола: мне о подобных случаях ничего не известно. Надеюсь, эта информация не будет распространена излишне широко. Требовать принять знак Карающего Огня не буду – ваши отчеты и так успели наследить в инфосфере, смысла нет. Но, повторюсь, Инквизиция оценила бы вашу сдержанность.

– В Прагу, говорите… – сощурился Ольгерд, все еще ощущая фантомную боль под грудиной. – Мне кажется, я знаю, что вами движет. Вы собираетесь сделать из парня живое оружие. Пугало для Темных. А может, и для Светлых. – Фазиль, прислушивавшийся с интересом, кивнул. – Только у вас ничего не выйдет.

– Хрен им, а не оружие, – протянул со своего места Олег. Голос его был расслаблен и даже насмешлив. – Такие же уроды, как и вы все. Только типа отстранились и бдят. Ха.

Темный повел раскрытой ладонью.

– О чем я и говорю. Он перережет вас всех во сне. Все пражское отделение. Вы собираетесь завести себе маленькую ручную атомную бомбу, забыв про короткий взрыватель.

Цатогуа, давно опустошивший свою посуду, вздрогнул и поежился. Глаза Жени потемнели.

– Или есть еще второй вариант, – развивал мысль Ольгерд. – Вы сможете взять его под контроль. Без магии, убеждением. Промывка мозгов, индоктринация, кнут и пряник… Не знаю, в общем, как именно, но сможете. И тогда он успокоится. Возьмет свой гнев под уздцы. И станет для вас бесполезен.

Инквизитор молчал и почти безразлично смотрел на главу Дневного Дозора. Тот подождал реакции, не дождался, потер лоб и проворчал:

– Ладно, в конце концов, quod licet Jovi[7]… Что мне сообщить остаткам вампирской общины?

– С ними я поговорю сам, – прошелестело в ответ. – А молодого человека надо по возможности накормить и обеспечить необходимый минимум гигиены. Я пришлю за ним транспорт и сотрудников.

Олег, скептически ухмылявшийся этим переговорам, обматерил покинувшего помещение Инквизитора, а также всех остальных. Дверь допросной закрылась за последним вышедшим.

* * *

Ольгерд шел по коридору и слушал тишину.

Тишина была, конечно, неполной. С ресепшена доносилась музыка – ведьма Крапивина наконец смогла подключить свой телефон к беспроводным колонкам. Где-то трещала клавиатура. Кто-то булькал кулером. Благорастворение на воздусях и во Иных благоволение.

Внезапно дверь перед магом открылась, словно с пинка. Оттуда донесся могучий рев:

– Ro… Da-a-a! – и следом вылетел невесть откуда взявшийся в офисе дырокол. Инструмент пронесся по воздуху, влип в стенку и с печальным бряком финишировал на пол.

Внутри кабинета обнаружилась неразлучная парочка – Василий и Цатогуа. Оба выглядели смущенными, но довольными. Ольгерд прислонился к дверному косяку и приподнял брови.

– А таки это ничего, шеф! – начал экспрессивно саморазоблачаться бескуд. – Мы ставим офигительно полезный эксперимент.

– А именно? – Интерес был живым и неподдельным: ну как тут новых магостойких людей выращивают? Впрочем, это вряд ли.

Никто из сотрудников обоих Дозоров так и не решился задать Ольгерду главный вопрос. Он и себе самому не рисковал его озвучить, даже в уме. Почему они так похожи с этим мрачным парнем? Откуда в нем такая сила? Был, был в жизни тогда еще молодого, не всегда сдержанного Темного один эпизод… Но это случилось давно. Очень давно. Неужели через столько поколений что-то проявилось? Или это просто совпадение? Мысли путались, и гнать их от себя казалось лучшей политикой.

Василий, решивший принять удар на грудь, пояснил:

– Мы это, учим меня колдовать.

– Что? – Глаза мага округлились. Цатогуа поспешил вмешаться.

– Всем известно, что магия оборотней в основном, так сказать, для внутреннего пользования. Но мы тут полюбовались на… – он неловко сглотнул, – на нашего недавнего гостя и подумали: а что, если есть вещи, которые только кажутся невозможными?

О невозможном Ольгерд узнал за последнее время изрядно. Например, выяснилось, что практически нереально утихомирить расстроенного вампира. Биркен проведал, что законная месть светит ему так же, как лихая пьянка с употреблением чистого медицинского спирта, – то есть никак. Он ворвался в офис Дозора, когда уже было поздно: ехидно поливающего всех желающих слушать ругательствами Олега погрузили в уютный минивэн, и на тот момент обвальщик уже был на пути к аэропорту, а то и в воздухе. В итоге умиротворяли главу общины чуть ли не вчетвером. Потом последовал подробный рассказ, что именно произошло за эти дни, а также предыстория со слов самого убийцы. В какой-то момент Биркен, с каждым словом утрачивавший свой боевой запал, практически сполз по спинке стула и простонал:

– Но ведь это я, я ее выпил… У меня была лицензия… Эта чертова бумажка…

Потом он помолчал, поднялся и вышел вон. Останавливать вампира никто не стал: свобода Темного – его полное право. Настроения это, впрочем, не улучшило никому.

– В общем, мы вместе с Женей, той волшебницей из Светлых, покумекали и решили, что надо попробовать перевести потоки магии оборотня изнутри – наружу. Хотя бы простенький толчок Силой оформить. А вокальная компонента у нас чисто для куражу.

Почесав шрам, Василий гордо покраснел. Любопытно, но сверхъестественная регенерация Иных так и не затянула раны полностью – никому из пострадавших. У Ольгерда осталась звездочка ниже ребер, у той же Жени красовалась полоса поперек трицепса. Казалось, девушка ею даже гордится.

Взаимодействие между воронежскими Дозорами вышло на невиданный доселе уровень. Разгребли старинный, вялотекущий спор о праве Темных на шабаши в парке имени Дурова, в народе носившем меткое прозвание «Живые и Мертвые». В свою очередь были закрыты глаза на то, что некий Светлый целитель периодически посещает областную больницу и по мелочи шаманит над больными. К слову, мать Олега успешно вывели из комы, и она шла на поправку. О судьбе сына в известность пока что благоразумно не ставили.

Темный маг вздохнул. Дело было закрыто, и кажется, он не слишком налажал. Оставался, правда, неприятный осадочек. Можно было сколько угодно говорить, что парень сам нарвался, что Договор не был нарушен никем, что вампирская лотерея есть меньшее зло, что магостойкий убийца – малолетний придурок с максимализмом в штанах. Можно. Только легче от этого не становилось.

«А никто не обещал тебе, что будет легко», – упрекнул Ольгерд сам себя. Он поправил рукава пиджака, встряхнулся, мягко отодвинул Цатогуа в сторону и начал втолковывать:

– Смотри, при изведении Силы вовне главное – не переусердствовать. Контроль, контроль и еще раз контроль. «Не охотиться на мух с файерболами», – главная заповедь Иных. А теперь попробуй еще раз…

Старые долги

Ведьма Крапивина, высунув от усердия кончик языка, наматывала на развесистое ухо Цатогуа полоску бумаги, добытой из шредера. Тот только вздыхал в ответ:

– Ах, мейделе, мейделе, ну що ты не даешь старому Иному таки уже спокойно похандрить? Я специально ушел в курилку, щоб не светить своей кислой рожей… – указательный палец бескуда потыкался в его же шикарный нос, – …среди там, а ты пришла и кушаешь мне совесть среди здесь. Зачем?

Вместо занятой важным делом барышни ответил Василий, без особой натуги приподнимавший друга над полом, обхватив того по-борцовски за пояс:

– А не отрывайся от коллектива, – строго ворчал оборотень, нежно потряхивая товарища для пущей проникновенности. – Хандрить он будет, ага. Обойдешься!

Прислонившись к дверному наличнику и будучи удачно укрытым здоровенным офисным кулером, Ольгерд втихаря посмеивался над сценой групповой холдинг-терапии. По идее, стоило вмешаться, напомнить подчиненным о рабочей атмосфере, об этике трудового взаимодействия, о том, что строгое начальство, несомненно, бдит… Но как-то ужасно резало нарушать трудноуловимую, почти семейственную гармонию, ощущавшуюся в данный момент. Словно сказать детям в разгар просмотра любимого мультфильма, что им следует прибрать разбросанные игрушки и идти за уроки.

За секунду до телефонного звонка, грозившего сдать наблюдательный пост, предчувствие толкнулось заполошной птицей: Фазиль. Нырнув обратно в коридор, Ольгерд чиркнул пальцем по экрану устройства.

– Развлекаетесь? – Голос главы Светлых был доброжелателен, деловит и почти совсем не ироничен. Отвечать следовало в том же тоне:

– Не покладая рук, лап и заклинаний. Какие-то срочные межведомственные вопросы? Я почувствовал… – поведя свободной ладонью в воздухе, Темный маг прекрасно осознавал, что на том конце соединения это увидят, – …некое волнение. Нетерпение. Неудовлетворенность.

Заминка в разговоре дорогого стоила. Заслуженно позлорадствовав ровно полсекунды, Ольгерд посерьезнел.

– Фазиль, рассказывайте.

– Да вот я тоже почувствовал. – Ироничность исчезла, доброжелательность устала, деловитость обернулась напряжением. – Пока не могу сказать что. Не потому что Светлые тайны; конечно же, нет. Просто…

– Я чувствую это в воде, чувствую в земле, ощущаю в воздухе, – не сдержавшись, процитировал Темный. Фазиль хохотнул, в его тон вернулось тепло:

– Ну да, можно и так сказать. Ольгерд, я вынужден отъехать на пару суток по делам… В общем, вы там поглядывайте.

– Именно мы? – уточнил глава воронежского Дневного Дозора, мигом собравшись.

– Именно вы. – В динамике помолчали. – Именно там.

И разговор завершился. Если бы Ольгерд имел право ругаться, он бы сейчас загнул что-нибудь эдакое, в три этажа и четыре коромысла, с подсвистом и переподвыподвертом. Но было нельзя.

За время звонка бескуда вернули в стоячее положение, бумажную лапшу с его ушей развеяли, и вообще вся троица старательно делала вид, будто ведет светскую беседу ни о чем. Конечно, они все слышали.

– Шеф, мы это, – деловито постучал кулаком об кулак Василий, – мы бдим. Упырь клыка не подточит.

Цатогуа энергично закивал, размахивая ушами. Впрочем, бодряческий вид не обманул Темного мага: что-то с бескудом действительно было не так. Следовало вызвать его на серьезный разговор – ну, насколько это было возможно в отношении языкатого сотрудника.

Ведьма и оборотень, почуяв настрой начальства, энергично дезинтегрировались по рабочим местам. Цадик, оставшись один на один с главой Дозора, потыкал себя пальцем в пуговицу на жилетке, а потом, неожиданно вздернув нос, блеснул таким взглядом, что Ольгерд напрягся.

– Хандра? – без обиняков уточнил он. Бескуд поморщился.

– Ну, там как-то оно, и чтобы да, так ведь и нет. Шеф, можно вас на не пару слов?

Перехват инициативы был, с одной стороны, на руку, а с другой – неожидан. Темный кивнул и развернулся в сторону своего кабинета. Спиной он ощущал, как решимость Цатогуа претерпевает пики и спады – и это вкупе со звонком Фазиля беспокоило все сильнее.

В момент пересечения порога мятущаяся величина преодолела очередной экстремум – и увлеченно покатилась под горку. Чувствуя себя по меньшей мере былинным героем, отстаивающим Калинов мост душевного равновесия своего сотрудника перед хтоническими чудищами сомнений и треволнений, Ольгерд едва ли не насильно усадил бескуда в его же любимое кресло, а потом собственноручно заварил кофе. Глаза Цатогуа подозрительно заблестели.

– Шеф, я…

– Не стоит, – пресек дозорный, стараясь, чтобы голос все же прозвучал мягко. – Цадик, я не настаиваю на неотложной исповеди. Но три момента: Обвальщик, звонок Фазиля, твоя хандра. Я не просто хочу, я обязан быть в курсе.

– Вот вам и пресловутая Темная свобода. – Вся скорбь богоизбранного народа горчила в этих словах, как пережаренное кофейное зерно, но Ольгерд на провокацию не поддался. Он устроился напротив, сложил руки на колени ладонями кверху и наклонился вперед: поза максимального внимания и принятия. Отступать бескуду было некуда, но для проформы тот все же мстительно вздохнул:

– Один вызвался, один страдай. Только об одном прошу, шеф: вот это все, що я сейчас расскажу, – очень между нами. А, вы таки да по ходу сами поймете. – И Цадик, отставив чашечку на поднос, тоже подался к собеседнику…

* * *

Иржавка – речка вроде и не сильно глубокая, и ширины невеликой. Казалось бы, подруби сосну на берегу, и вот тебе мост, ежели в ногах уверен. Но сосны не шибко любили глинистые холмы, предпочитая забираться повыше и посуше, ближе к предгорьям Карпат. Из-за сего неудобного природно-географического факта путь каждый раз приходилось выбирать по ситуации.

Если дожди не шли хотя бы неделю, можно было спуститься до брода подле Червоной горы и зайцем перескакать течение по камням. Снимать ботинки Кадиш ленился, да и невместно получалось внуку шойхета босиком по илу шлендрать. Обувку делал сосед-сапожник, и сносу ей, по его же словам, не было вовек. «Аф алэ йидн гезукт!» – приговаривал мастер, вручая готовое изделие уважаемому клиенту. Дедушка соглашался и похлопывал потомка по плечу, что означало: береги обнову.

Либо же, если Карпаты скрывались в тучах и с Зачарованного Края приходила большая вода, то приходилось топать до главного моста, прямо между почтамтом и местной радой. Там было людно, конно, порой овечно – а также имелся риск нарваться на шантрапу, которой Кадишевы ботинки и сумка со снедью, доставляемой деду на перекус, казались как рекомое яблоко рекомой праматери всех женщин. Порой от таких встреч с моста до бойни приходилось лететь во все пятки.

Конечно, на саму бойню его не пускали. Сначала следовало подрасти, пройти бар-мицву, познать Законы, отучиться в йешиве, сдать экзамены. Не очень-то и хотелось. Вернее, хотелось – из любопытства. Но чтобы заниматься всем этим специально, каждый день, изо дня в день, всю остальную жизнь… Как-то оно не завлекало.

Младшему из Галеви грезилось, что за дальним холмом, за впадением Иржавки в Боржаву, за старыми венгерскими мостами и верстовыми столбами расстилается мир, до которого ему, маленькому киндерле из Оршеве, как называли свой штетл все прочие местные евреи, не добраться вовек. Просто потому что не хватит жизни человеческой: обойти каждую кривую тропку, заглянуть в каждый припавший к земле городок, посмотреть на каждую речку с самого ее высокого берега. Мало отмерил Он детям своим, ой-вэй.

Подобные размышления одолевали рыжеватого непоседу и в тот день, когда он, в очередной раз решив, что ныне можно и через брод, не заметил, как решением сим преломил свою жизнь пополам – на «до» и на «после». А кто бы заметил? Уж точно не мы с вами. Но – по порядку.

Пыля по тропинке и неотвратимо приближаясь к спуску на перепрыг, Кадиш заметил внизу человека. Причем не абы какого. Зеленого. Именно так местечковая пацанва прозвала странного типа совершенно невнятного рода занятий и социального статуса, периодически появлявшегося в Оршеве или его окрестностях. Номен свой данный тип заработал за извечный, густого зеленого колера костюм. Что контуш из добротного, дорогого сукна, укороченный по последней моде, что вполне «европейского» вида гатьи, заправленные в сапоги, что аккуратная, сидящая чуть набок магерка – все это добро имело цвет поздней летней листвы, какую только в карпатских буковых лесах и увидишь. Прозвище и прижилось.

Никто никогда не видел, как Зеленый Человек с кем-либо заговаривал. Он даже по рынку проходил, игнорируя что колбасы с окороками, что яблоки с капустой, что пироги с ватрушками. Никто не знал, где живет этот странный тип; никто не мог припомнить его лица, если просили описать. Вроде усы. А может, и борода. А может, и нос крючком. Или обрит гладко да черты некрупные, бес его знает. Могло статься, что в самом деле знала только нечистая сила – больно уж мутный был персонаж.

Кадиш никому не рассказывал, но пару раз происходило странное. Когда Зеленый Человек принимался мелькать по окрестностям, дедушка начинал вести себя, словно у него появлялись спешные, неотложные дела. Он открывал древний сундук, стоявший в дальней комнате, долго шуршал в нем старыми свитками и мягко шлепал коробочками из кожи, в которых что-то перекатывалось и погромыхивало. Иногда брал что-то с собой – и уходил из дома. Иногда наоборот: запирал дверь покрепче, надевал тфилин, набрасывал на голову покрывало и читал себе под нос из Торат Моше, пока не приходила глубокая ночь. Было это и страшно, и жуть как любопытно.

Теперь Зеленый Человек снова объявился. И стоял на берегу Иржавки, вниз по течению от брода, через который младший Галеви планировал форсировать реку. Просто стоял: держал руки скрещенными на груди, смотрел в кипящую на валунах воду, даже с носка на пятку не раскачивался. Неудобное соседство выходило, что и говорить. Но возвращаться, топать до моста, в потенциале – общаться с тамошней шушерой на предмет «эй, жиденок, куда пошкандыбал?…»… И Кадиш решился. Принял максимально независимый вид, подтянул порты и погойсал по каменюкам.

Дотянув до тропки меж кустами, он обернулся. Человек все так же стоял, смотрел, не шевелился. Думал, видать, о чем-то о своем. Если верить досужим бабьим шепоткам – выбирал, кого проклясть или сглазить. Лица его и в самом деле было не разглядеть. На всякий случай, совсем не в обычаях предков сплюнув через левое плечо, подросток понесся дальше – по важным семейным делам.

А на следующий день пропала одна из женщин в городке. Не из штетла – русинка, замужняя, в меру вздорная, в меру крикливая, в общем, ничем среди своих товарок не выделявшаяся. Пропала и пропала: слухи, ахи да охи покурсировали среди народа на базаре, ну и приумолкли. Все сошлись на том, что либо волк задрал, либо медведь в берлогу унес. На всякий случай ватажка пастухов да охотников прошерстила окрестные леса, но никого не обнаружила – ни зверя, ни человека.

Услышав новости, дедушка вздрогнул. Кадиш как раз опять приволок ему торбу со снедью и видел, как старик на мгновение чуть не выронил крынку из крепких, опытных пальцев. Шойхет, который ни разу не промахнулся, не допустил ни одной ошибки при резке… Это было немыслимым делом. Но это было. А потом известия поперли, как отара на стрижку, и стало совсем нехорошо.

Пропала еще одна баба. И еще одна. Народ заколготился, начали собираться, кричать, спорить. Поглядывали на Кадиша, на дедушку, на прочих «жидов» из штетла. Тревога закипала, пенилась, поднимала крышку и грозила уронить ее в угли. Дело шло к тому, что взрослые, опасливо оборачиваясь, называли темным, рыкливым словом «погром».

Но не дошло.

Ночью кто-то скрипнул воротами. Кадиш не спал, слушая, как в очередной раз дедушка бормочет над старыми свитками, шурша по строчкам темными, поблескивающими под лампадкой ногтями. На постороннем звуке голос прервался. Стараясь не выдать себя, внук шойхета осторожно поднял веки и увидел, как глава семьи побледнел, бросился к сундуку, что-то положил в карман, повесил на шею, сунул за пояс. Потом воскликнул «Мезуза!» и устремился к двери. Он как раз успел заглянуть в кожаную коробочку над притолокой, когда снаружи постучали.