Кровь нерожденных

– Ну, что вы, Константин Сергеевич, разве в подарках дело? Потом как-нибудь сочтемся.

А через месяц Зотова пришла к ним в гости с тортом и большим букетом роз – «навестить малыша».

Улучив момент, она вывела капитана на лестничную площадку покурить и после нескольких ничего не значащих фраз начала:

– У меня к вам серьезный разговор, Константин Сергеевич. В нашей больнице сейчас ведется важная научная работа. Мы разрабатываем серию препаратов – совершенно новых лекарств, – и у нас возникает в связи с этим множество контактов разного рода. К нам приезжают весьма серьезные люди, заинтересованные в результатах наших исследований, – крупные бизнесмены, депутаты, государственные чиновники, сотрудники посольств. Так вот, у меня к вам большая просьба. Вокруг больницы должно быть спокойно. Нет, не в смысле общественного порядка, у нас для этого есть своя охрана. Просто городок маленький, всякие могут поползти разговоры, слухи. А нам для работы необходим полный покой, чтобы нас не тревожили по пустякам. Вы меня понимаете?

– Нет, – искренне признался Савченко, – я не понял, конкретно от меня что требуется?

Зотова улыбнулась:

– Да ничего особенного. Просто, если вдруг какие-нибудь недоразумения возникнут, касающиеся нашей больницы, заявления какие-нибудь поступят, сигналы, что-то в этом роде, – вы уж будьте так добры, ставьте меня в известность. И вот еще. У нас, как вы знаете, работает охрана, двое ребят из частного охранного агентства. На них у больницы есть две ставки. Мы можем платить ребятам сами, а ставочки эти перевести на милицию. Я же знаю, сколько ваш брат милиционер получает от государства – гроши. А две ставки – два миллиона в месяц. Деньги, конечно, не ахти какие, но на улице не валяются. Мы будем переводить их вашему отделению, а вы уж сами разберетесь, как ими распорядиться.

– Вы что, хотите заняться благотворительностью? – усмехнулся Савченко. – Идемте, горячее остынет, жена огорчится.

– Погодите, Константин Сергеевич, не волнуйтесь, – мягкие холодные пальцы Зотовой прикоснулись к руке капитана, – я старая, усталая женщина, и мне совсем не хочется впутываться в какую-нибудь авантюру. Наши научные исследования совершенно законны. И вас я слишком уважаю, чтобы предложить вам что-то скользкое. Поверьте, я считаю вас умнейшим человеком в нашем городе и потому надеюсь, вы поймете меня правильно. Хочу вам сказать, что наши препараты могут сделать настоящий переворот в медицине. Они будут спасать и, в общем, уже спасают неизлечимых больных…

Скрепя сердце Савченко в конце концов согласился, хотя сам не знал на что.

Но чем дольше он наблюдал за больницей, тем больше жалел о своем согласии. Не нравилось ему все это: колючая проволока и осколки стекла, натыканные поверху больничного забора, уголовные физиономии охранников, шикарные иномарки, въезжающие во двор. Интуиция подсказывала: что-то не так с маленькой лесногорской больницей, что-то в ней нечисто. Что-то не так и с самой Зотовой, разъезжающей в новенькой «Тойоте» и купившей шикарную трехкомнатную квартиру.

Как-то раз он поделился своими сомнениями с главным врачом больницы, стареньким, всегда испуганным Яковом Соломоновичем Зыслиным.

– Ну что вы, Константин Сергеевич, – Зыслин даже замахал своими сухонькими ручками, – на гинекологическом отделении вся больница держится. Амалия Петровна – кормилица наша. Мы же бюджетники, зарплату платить нечем. Врачи еще как-то держались на одном энтузиазме, но сестры, нянечки – прямо стаями увольнялись. А теперь благодаря этим исследованиям у нас и деньги появились, и оборудование новейшее. И потом, когда это только началось, меня лично посетил один очень крупный чиновник из Минздрава…

Но заверения Зыслина капитана не очень успокоили.

Между тем ежемесячные два миллиона с похвальным постоянством поступали на банковский счет отделения милиции.

Два года все было спокойно. Когда капитан встречался с Зотовой на улице, она приветливо здоровалась, улыбалась, подробно расспрашивала о здоровье Машеньки и маленького Ванюши. Никаких других разговоров с Савченко не вела.

И вот поступило заявление…

* * *

Амалия Петровна открыла ему дверь, и Савченко впервые переступил порог ее квартиры. Все здесь сверкало чистотой и достатком. Сверкала и сама хозяйка – высокая, подтянутая, ухоженная. Савченко заметил, что она в свои шестьдесят выглядит моложе его сорокапятилетней жены.

«Надо же, – подумал он, – как ей это удается? Ведь старая уже баба, а посмотреть, так Оля моя рядом с ней – почти старушка. Наверное, потому, что детей нет, живет для себя…»

– Проходите, Константин Сергеевич, рада вас видеть. – Улыбаясь фарфоровым ртом, Зотова провела его в комнату, усадила в глубокое кожаное кресло. Савченко хотел было снять ботинки, чтобы не испачкать пушистый светлый ковер, но хозяйка остановила его: – Не стоит беспокоиться. Расслабьтесь, отдыхайте. Я сейчас кофейку сварю.

Через несколько минут Зотова поставила на журнальный столик поднос с серебряной джезвой, двумя тонкими фарфоровыми чашечками и вазочкой печенья. Налив кофе, она подвинула Савченко запечатанную пачку сигарет «Кэмел» и пепельницу.

– Ну, Константин Сергеевич, что случилось?

Капитан достал из кармана кителя сложенные вчетверо странички заявления и молча протянул Зотовой.

Пока она читала, капитан курил и внимательно следил за ее лицом. На этом холеном, искусно подкрашенном лице не дрогнул ни один мускул. Прочитав, она аккуратно сложила листочки и отдала Савченко.

– Значит, двадцать шестая, а не двадцать четвертая, – задумчиво произнесла она и покачала головой, – вот старый плут!

Савченко удивленно поднял брови:

– Простите, не понял. Кто старый плут?

– А? Нет, это не важно. Так, мысли вслух… Секундочку, я возьму свои сигареты. Эти для меня слишком крепкие.

Она быстро встала, открыла откидную крышку зеркального бара и достала пачку тоненьких сигарет «Вог», уселась в кресло, закурила.

– Однако много я стала курить в последнее время, надо сдерживаться. Впрочем, это тоже не важно. И что же вы, Константин Сергеевич, собираетесь предпринять?

Ледяные бледно-голубые глаза впились в лицо капитана, куда-то в подбородок. Савченко показалось, что сейчас от этого взгляда на коже появятся ровные кровоточащие порезы, как от бритвенного лезвия.

– Я бы сначала вас хотел послушать, Амалия Петровна, – отхлебнув кофе, сказал он.

– Ну-у, что меня слушать? Вы – власть, вам и решать. На мой взгляд, писала явно больная женщина, психически больная, вы понимаете меня. Знаете, иногда на женщин, даже вполне здоровых, беременность действует странным образом. Уж я-то знаю. В организме происходит настоящая гормональная буря, психика может резко измениться. Впрочем, не буду утомлять вас медицинскими подробностями.

– А вот дежуривший ночью младший лейтенант утверждает, что женщина была вполне нормальная.

– Ну, младший лейтенант – не медик. Как, кстати, его фамилия?

Сам не зная почему, Савченко фамилии не назвал.

– Он ведь ночь отдежурил, – продолжала Зотова, – устал. Заявление-то небось и зарегистрировать не успел?

– Почему? Успел. В том-то и дело, что успел. И теперь, понимаете ли, я обязан отреагировать в течение трех дней, поставить заявителя в известность о принятом решении.

– Какие варианты решений?

– По закону их два: первое – о возбуждении уголовного дела, второе – об отказе в возбуждении уголовного дела.

– Ну и отлично. Пусть это будет отказ. Ведь на кого же заводить уголовное дело? Не на кого! Отпишите ей, как положено, на бланке, вот и все. В чем проблема?

– Прежде чем отписать на бланке, как вы говорите, я должен знать, что произошло на самом деле, что вообще происходит в вашей больнице.

– В больнице? А при чем здесь наша больница? Откуда вы знаете, что эта сумасшедшая сбежала именно из нашей больницы? Может, она из Лыткина, из психиатрической? И, кстати, где эта женщина сейчас?

– Лыткинская психушка здесь ни при чем. Лыткино от нас в двадцати километрах. Нет, Амалия Петровна, она сбежала от вас, из вашего отделения.

– Вы не ответили, где она сейчас, – ласково напомнила Зотова.

– Откуда мне знать? – пожал плечами капитан.

Зазвонил телефон. Зотова подняла трубку.

– Да, я слушаю, – почти выкрикнула она и тут же, извинившись перед Савченко, ушла в другую комнату.

Разговор продолжался минуты три, капитан не слышал ни слова. Вернувшись, Амалия Петровна достала из пачки еще одну сигарету. У нее заметно дрожали руки. Глубоко затянувшись, она произнесла:

– Так вы, Константин Сергеевич, хотите знать, что произошло на самом деле? Извольте, я расскажу. К нам на «скорой» доставили беременную женщину с мертвым плодом. Ей срочно нужно было стимулировать родовую деятельность, иначе она могла погибнуть. Но женщина эта из больницы сбежала, без одежды, в больничном белье.

Зотова говорила быстро и резко, с какими-то каркающими интонациями.

– А почему из центра Москвы понадобилось везти ее в наш город? – мрачно спросил Савченко.

– Ну, во-первых, в Москве сейчас закрыта треть роддомов – на ремонт, на дезинфекцию и так далее. В таких случаях обычно везут в специальный роддом, а их вообще мало. У нас хорошие специалисты, с нами связались, места были. Мы – Московская область, а не Владивосток. Так что ничего необычного.

– Но пострадавшая сообщает, что ее усыпили. Это законно?

– У нее началась истерика, когда ей сообщили о смерти плода, пришлось сделать инъекцию успокоительного препарата. Она заснула. Поймите, бывают ситуации, требующие немедленного вмешательства. Здесь была именно такая ситуация.

– А если плод живой? Такое возможно? Ведь женщина пришла в милицию своими ногами и, судя во всему, вовсе не была похожа на умирающую. У нее даже хватило сил написать заявление.

– Ну, в нашем деле тоже возможны ошибки. Однако лучше перестраховаться.

– Хорошо. Женщина из больницы ушла, показав тем самым, что от вашей помощи отказывается. Зачем ее потом искали?

– Никто ее не искал. Мало ли кто и зачем мог зайти в больничный подвал? Санитары, слесари, столяры – кто угодно.

– Да, конечно. Столяры постолярничать зашли. Ночью. Не спалось им, столярам. – Савченко поймал себя на том, что теряет терпение. Ответы Зотовой загоняли капитана в тупик.

Возможно, если бы не тот их разговор двухлетней давности, если бы не странный крутеж иномарок вокруг больницы и, наконец, если бы не эти злосчастные сорок миллионов, переведенные за двадцать месяцев на его отделение, которые он распределял на премии и отпускные своим ребятам, самого себя, конечно, тоже не обижая, – если бы не все это, он бы махнул рукой и обошелся официальной отпиской. Но было и еще одно обстоятельство. Полянская Е. Н. – не домохозяйка, не ларечница. Она журналистка, работает в известном журнале. А если она обратится к кому-нибудь еще? Если начнут копать? Что могут накопать на вверенной ему территории – один Бог знает. Ну, и Зотова, конечно, тоже знает, и эти, на иномарках… Только он, лопух, в счастливом неведении.

Да, в том, что неведение это – счастливое, капитан уже не сомневался. Однако кушал же он их подачки, да не один, а всем отделением. Так кушал, что морда теперь в дерьме.

– Я сварю еще кофе. Или, может, коньячку? – услышал капитан голос Зотовой.

– Спасибо, Амалия Петровна, не откажусь. Кофе у вас отличный. А вот коньячку не надо.

Оставшись один, капитан принял решение и, когда Зотова вернулась с подносом, сказал:

– Давайте, Амалия Петровна, так договоримся. Будем считать, что по заявлению я все проверил. Ваших слов достаточно. Вы в своей области специалист. А вот с теми двумя ставками надо кончать. Непорядок получается. Нехорошо. Конечно, моим ребятам премии не мешают, но дело это скользкое.

– Деньги эти не мешали не только вашим ребятам, но и вам лично, дорогой вы мой Константин Сергеевич. Так ведь? Что же сейчас, государство больше платить стало? Два года брали, не брезговали, а теперь испугались. Я же вам объяснила, бояться совершенно нечего. Все законно.

Савченко почувствовал, как кровь приливает к лицу. Он встал.

– В общем так, Амалия Петровна. Мы с вами все выяснили. Будем считать разговор оконченным. Денег больше не переводите. – Он развернулся и направился к двери.

– Постойте, Константин Сергеевич. Вы кофе не допили. – Зотова встала и взяла его за локоть. – Вы хотели узнать, что в больнице происходит. Извольте, я расскажу.

Капитан осторожно убрал ее руку.

– А что, собственно, может происходить в больнице? Людей лечат. Я в медицине не разбираюсь. Всего доброго.

– Значит, все-таки боитесь, – сочувственно покачала головой Зотова. – И правильно делаете, – добавила она чуть слышно и открыла входную дверь. – До свидания, Константин Сергеевич. Спасибо, что зашли. Очень была вам рада. Навещайте меня, старуху, иногда. Большой привет Маше, Ванечке и всей вашей семье.

Глава пятая

Редакция журнала «Смарт» занимала два этажа в многоэтажном здании на Хуторской улице, за Савеловским вокзалом. Еще совсем недавно этот огромный стеклянный урод, подрагивающий от проезжающих прямо под ним электричек, был безраздельной вотчиной ЦК ВЛКСМ, частью издательского комплекса «Молодая гвардия». Каждый этаж был занят молодежным журналом – от «Молодого коммуниста» до «Юного натуралиста».

Двадцатиэтажный, насквозь прозрачный журналистский муравейник одним боком выходил на Савеловскую железную дорогу, а тремя другими – на какие-то склады, казармы и гаражи. В здании было четыре лифта, часто ломались все одновременно.

В конце восьмидесятых некоторые редакции стали сдавать часть своих кабинетов в аренду разным новым изданиям. Постепенно комсомольско-молодежные журналы переставали существовать, на какое-то время их вытеснила порнография, но и она скоро прискучила свободному рынку – все хорошо в меру.

В итоге получилась каша из разных изданий, процветающих и нищих, солидных и непристойных, фашистских и православных. Одни этажи заполнились компьютерами, шикарной офисной мебелью, длинноногими секретаршами. На других был разор и запустение, старые матерые журналисты пили водку, курили дешевые сигареты и готовы были ухватиться за любую, самую паскудную работенку, лишь бы деньги платили.

Для Лены Полянской этот стеклянный урод был родным домом. Здесь она проходила практику, когда училась в университете, здесь во многих журналах печатала свои статьи и очерки. На каждом этаже у нее были знакомые, приятели, друзья.

Два этажа, занятые редакцией журнала «Смарт», были самыми шикарными во всем здании. Комсомольский дух прежних обитателей выветрился совершенно, и пахло теперь как в богатом капиталистическом офисе – гигиеническим парфюмом, кондиционированным озоном, дорогой туалетной водой.

Тихонько стрекотали компьютеры, мягко и мелодично позванивали телефоны, сотрудники бесшумно проплывали по пушистым коврам – все в дорогих строгих костюмах, а если кто изредка и появлялся в джинсах, то это были настоящие, тоже очень дорогие джинсы.

Лена открыла кабинет, сняла пальто, размотала шарф. Распустив еще влажные волосы, она причесалась перед зеркалом и, вглядываясь в свое отражение, заметила, как осунулось за эту ночь лицо. Она не только не спала, но и не ела ничего со вчерашнего дня.

Буфеты на первом и двадцатом этажах были еще закрыты, да и еда там довольно поганая. Но у секретарши главного редактора всегда имелся отличный чай и всякие валютные деликатесы в холодильнике.

Причесавшись, приведя себя в порядок, Лена набрала по внутреннему телефону номер секретарши.

– Катюш, доброе утро.

– Ой, Леночка, ты чего так рано? Ты же предупредила, что будешь после двух.

– Ну, так получилось. Я к тебе зайду чайку попить?

– Конечно, заходи, сейчас поставлю.

Когда Лена вошла в приемную, секретарша Катя, сочная двадцатипятилетняя блондинка, заваривала чай. На журнальном столике стояла тарелка с бутербродами.

– Я тоже позавтракать не успела, – сообщила Катя, – хочешь йогурт? У меня их полный холодильник. Главный стаканчиков пять в день съедает, а я их терпеть не могу. Мне бы только колбаски, рыбки солененькой, а все это кисломолочное – фу! С того и толстею, что жирное-соленое люблю.

– Ничего, тебе идет, – утешила Лена, с удовольствием отправляя в род ложку сливочного йогурта, – женщина вообще должна быть в теле.

– Ага, тебе хорошо говорить. Сколько тебя знаю, ты всегда худенькая. Даже сейчас ни грамма лишнего не прибавила, только животик выпирает. А я, если, не дай Бог, забеременею, вообще жиртрестом стану.

Зазвонил телефон. Дожевывая кусок сырокопченой колбасы, Катя взяла трубку.

– Редакция журнала «Смарт». Приемная главного редактора.

– Здрасте, девушка, – услышала она высокий мужской голос, – у вас работает Полянская Елена Николаевна?

– А с кем я говорю? – спросила Катя.

Секунду в трубке молчали, потом произнесли:

– Руководитель оздоровительного центра «Аист». Она к нам на занятия будет ходить или нет? А то записалась, деньги заплатила и не ходит.

– Минуточку, – Катя прикрыла ладонью трубку и прошептала: – Лен, ты знаешь, что такое оздоровительный центр «Аист»? Про тебя спрашивают.

Лена взяла трубку.

– Полянская слушает.

Трубка молчала и дышала.

– Ну, что, – вздохнула Лена, – будем говорить или помолчим?

Ответом были частые гудки.

Повесив трубку, она отхлебнула чаю и поймала удивленный взгляд Кати.

– Лен, это кто? – спросила та почему-то шепотом.

– Так, ерунда. Даже говорить не хочу.

– А если опять позвонят?

– Посылай как можно дальше. Не стесняйся в выражениях, – посоветовала Лена.

Вернувшись в свой кабинет, Лена принялась разбирать новые рукописи и наткнулась на пакет из Вашингтона. Это был рассказ известной американской писательницы Джозефины Уордстар, который Лена давно ждала. С этой семидесятилетней американкой она познакомилась пять лет назад, во время своей первой поездки в США, и с тех пор часто обменивалась с ней письмами.

Два-три романа Джозефины были опубликованы в России самым безобразным пиратским способом, с безграмотным анонимным переводом и полным нарушением авторских прав. Возмущению Джози не было границ, она даже послала одного из своих адвокатов в Россию, но судиться оказалось не с кем: пиратское издательство бесследно испарилось.

Понадобилось много времени, чтобы уговорить Джози прислать какой-нибудь рассказ в «Смарт», и вот наконец она решилась, сопроводив рукопись длинным письмом, адресованным Лене лично.

В письме она подробно рассказывала о трагической гибели своей сиамской кошечки Линды, о скандальном разводе своего старшего сына Джеймса и балетных успехах двадцатилетней внучки Сары, а в конце просила Лену перевести рассказ лично, не отдавать никаким переводчикам.

Лена с удовольствием углубилась в добротную, уютную англоязычную прозу. Рассказ назывался «Sweet heart», что на русский можно перевести как «Лапушка», и начинался словами: «It’s enough for me!» – «С меня довольно!»

«С меня довольно! – подумала Лена, – они мне надоели. Я не собираюсь играть в эти бандитские игры…»

В рассказе герой спрашивал героиню: «И что ты собираешься делать дальше?»

«Жить, – отвечала героиня Сюзи, – жить и ждать своих маленьких радостей…»

В коридоре послышались голоса, захлопали двери. Начинался рабочий день. В кабинет вошел младший редактор, двадцатитрехлетний оболтус Гоша Галицын. Он только недавно закончил Институт иностранных языков, «родимый малинник», как он выражался.

В «Смарт» Гошу взяли работать потому, что он был сыном главного редактора, и отец предпочитал держать непутевое чадо у себя под крылышком, хотя американской стороной такие вещи не одобрялись.

Целыми днями Гоша играл в компьютерные игры, слонялся по коридорам и распивал чаи с секретаршами на всех этажах. Когда он только начинал работать, Лена попыталась загрузить его переводами и редактурой, как просил ее Галицын-старший, но недели через две поняла, что лучше Гоше вообще ничего не делать – ущерба меньше.

– Видишь, Ленка, как я хреново работаю, – весело говорил он, – я ведь хотел быть рок-музыкантом, ударником. Я, кстати, классный ударник. У нас группа была – полный отпад. «Мавзолей» называлась. Ты, может, слышала? Нет? Ну, не важно, ты – другое поколение. От нас вся Москва тащилась, и Питер тоже. Конечно, иногда мы под кайфом работали, без этого нельзя. А как предки увидели мои вены…

Ух, что было! Папашка озверел, даже хотел меня в армию сдать. Но вовремя очухался, отмазал. Просто испугался – вдруг в Чечню пошлют? Я же у них единственный. Устроил он меня в этот гребаный иняз, а там – одни бабы! И пять лет меня то отец, то мать на машине в институт возили, из института забирали, дома на десять замков запирали.

– Что же ты дальше делать собираешься? – спросила его тогда Лена.

– Не знаю. Перекантуюсь как-нибудь. Я еще не определился. Ты же папашке не стукнешь, что я не работаю, а дурака валяю?

Лена чувствовала себя неловко. Вообще-то, конечно, надо было бы хоть намекнуть Александру Викторовичу Галицыну, что его сын не хочет и не может работать младшим редактором, но, с другой стороны, «стучать» на Гошу не хотелось. Каждый раз на вопрос Галицына-старшего: «Ну, как мой Егор?» – Лена уклончиво отвечала: «Ничего, справляется».

– Привет, начальница! – сказал Гоша и плюхнулся в вертящееся кресло напротив Лены. – Все работаем?

– Привет бездельникам! – ответила Лена, не отрывая глаз от рукописи.

Насвистывая какой-то залихватский мотивчик, Гоша завертелся в кресле.

– Эй, Полянская, посмотри же на меня! – воскликнул он. – Я как-никак сегодня первый день за рулем! – Он подбросил на ладони связку ключей. – Слушай, Ленка, такой класс! Я сам отремонтировал старую папашкину «Волгу», она на даче в гараже три года ржавела. А я взялся – и починил. Представляешь? Прямо на ней и приехал.

– Молодец, Гошенька, – улыбнулась Лена, – может, ты автомехаником станешь?

– Может, стану, – Гоша еще разок крутанулся в кресле, – я сейчас ехал – так приятно, такой кайф, будто уже лет десять за рулем. А ведь я в первый раз. Правда, когда здесь, у нас, парковался, чуть в «скорую» не въехал. У нас на стоянке почему-то «скорая» стоит.

– Какая «скорая»? – вздрогнула Лена.

– Обыкновенный «микрик». Я еще удивился, кому это в нашей стекляшке с утра плохо стало. Да, слушай, там внизу, в ларьке, такие классные штуки продают, «кенгуру» называются, чтобы ребенка носить. Ты же у нас в мамы готовишься. Я посмотрел, настоящие, французские, не какой-нибудь Китай или Гонконг. И стоят всего полтинник, пятьдесят тысяч. Ты бы спустилась, посмотрела.

– Да, Гошенька, спасибо, я сейчас спущусь, – тихо сказала Лена.

– Пойдем вместе, – поднялся с кресла Гоша, – я тебе свою тачку покажу.

Они спустились в стеклянный вестибюль первого этажа. В одном из ларьков среди всевозможных «колониальных» товаров были разложены яркие «кенгурушки».

– Я же говорил, класс! Ты какую купишь, голубую или розовую?

– Зеленую, – ответила Лена и посмотрела на улицу. Да, «скорая» была та самая. Номер она разглядеть не могла, но сомневаться не приходилось. Даже силуэт шофера в кабине показался знакомым.

Гоша между тем уже надевал ей на плечи мягкие ремни «кенгурушки» с разноцветными медвежатами на зеленом фоне.

– Слушай, тебе идет, честное слово, очень красиво. А когда ребеночка своего туда посадишь, знаешь, как здорово будет!

Лена машинально расплатилась, сняла с плеч ремни «кенгурушки» и отдала продавщице, которая запаковала покупку в пластиковый мешок.

– На «волжаночку» на мою посмотри! – Гоша потянул Лену за руку к стеклянной стене вестибюля.

В этот момент Лена увидела, как дверца кабины «скорой» открылась и выскочил шофер в кожаной куртке на метровых плечах. Он быстро вошел в дверь. Вязавшая за столиком вахтерша не обратила на него никакого внимания.

Народу в вестибюле было совсем мало, и шофер широким шагом направился к Лене и Гоше.

– Значит, я его все-таки задел. Сейчас он меня долбать будет, – по-кошачьи улыбнулся Гоша. – Он меня, а я его.

Лена стояла неподвижно, прижимая к груди пакет с «кенгурушкой».

– Эй, здесь буфет или столовая есть? – услышала она голос, который, несомненно, был ей знаком.

Выйдя из оцепенения, она резко развернулась и, схватив Гошу за руку, бросилась к лифтам.

– Ты что? – удивился Гоша, когда лифт пополз вверх.

– Сейчас, – прошептала Лена, – сейчас, Гошенька, я тебе все объясню…

* * *

Шофер несколько секунд недоуменно глядел вслед убежавшей парочке.

«Так ведь это пацан из „Волги“, он в нас чуть не въехал. Надо было разобраться. Да ладно, хрен с ним, с сосунком», – подумал он.

Оглянувшись, шофер увидел, как по вестибюлю к нему, прихрамывая, направляется Колян.

– Слышь, это она была. Точно она. Я по фотографии узнал!