Последние Девушки

Может, я бы ее спасла.

Я возвращаюсь на кухню и открываю ноутбук, которым главным образом пользуюсь для работы с блогом.

После быстрого поиска в «Гугле» я прихожу к выводу, что новость о ее смерти еще не разлетелась по Интернету. Но это неизбежно случится, причем очень скоро. А вот как это повлияет на мою собственную жизнь – большой вопрос.

Спустя несколько кликов я оказываюсь на «Фейсбуке», в этом тоскливом болоте лайков, ссылок и грамматических ошибок. Лично я не связываюсь с соцсетями. У меня нет «Твиттера». Нет «Инстаграма». Много лет назад у меня был аккаунт на «Фейсбуке», но я удалила его, после того как на меня подписались слишком много сочувствующих и слишком много сдвинутых на Последних Девушках совершенно неизвестных мне людей прислали заявки в друзья. Теперь у меня осталась только страница моего блога. Неизбежное зло. Через него я могу без проблем зайти на страничку Лайзы. В конце концов, она была подписана на страницу «Сладости Куинси».

Страничка Лайзы превратилась в виртуальную мемориальную стену, испещренную соболезнованиями, которые она уже никогда не прочтет. Я прокрутила вниз несколько десятков надписей, в основном банальных, но искренних.

«Мы будем скучать, Лайза-Пайза! Чмоки».

«Никогда не забуду твою милую улыбку и удивительную душу. Упокойся с миром, Лайза».

Самое трогательное сообщение оставила шатенка с глазами олененка по имени Джейд.

«Ты вышла победителем из самой сложной в твоей жизни ситуации, и это помогло мне справиться с самой сложной ситуацией в моей. Ты всегда меня вдохновляла, Лайза. И теперь, когда ты присоединилась к ангелам на небесах, приглядывай за теми, кто остался здесь, внизу».

Среди множества фотографий, которые Лайза запостила за последние несколько лет, я обнаруживаю одну с Джейд. Она сделана три месяца назад, на ней они щека к щеке позируют, по всей видимости, в парке развлечений. На заднем плане перекрещиваются деревянные опоры американских горок. В руках у Лайзы огромный плюшевый медведь.

Искренность их улыбок не вызывает сомнений. Такую радость невозможно подделать. Видит Бог, я пыталась. В то же время их окружает едва заметный ореол потери. Я вижу это по глазам. Точно такая же подсознательная печаль всегда просачивается на мои фотографии. На прошлое Рождество мы с Джеффом отправились в Пенсильванию к моей маме и в какой-то момент решили сфотографироваться втроем на фоне дерева, делая вид, что мы настоящая благополучная семья. Потом, разглядывая снимки на компьютере, она, ошибочно приняв напряженную ухмылку на моем лице за гримасу, спросила: «Куинси, неужели так трудно было улыбнуться?»

Полчаса я роюсь в Лайзиных фотографиях, знакомлюсь с разрозненными частичками ее жизни, так непохожей на мою. Хотя она не вышла замуж, не пускала прочно корни и не завела детей, ее жизнь казалась насыщенной и осмысленной. Лайза окружила себя людьми – близкими, друзьями, такими девушками, как Джейд, – которым необходимо было участие. Стоило мне захотеть, и я тоже стала бы одной из них.

Но вместо этого я сделала нечто противоположное. Стала держаться от людей на безопасном расстоянии, а при необходимости и отталкивать их. Обретать и вновь терять близкие отношения – это роскошь, которую я не могу себе позволить.

Вглядываясь в снимки Лайзы, я мысленно представляю себя рядом с ней. Вот мы вместе позируем на краю Большого Каньона. Вот стираем с лиц водяную пыль перед Ниагарским водопадом. Вот вместе с другими женщинами синхронно поднимаем ноги в двухцветных ботинках посреди боулинг-клуба. Подпись под фотографией гласит: «Подруги по боулингу!»

Взгляд задерживается на изображении, которое Лайза выложила три недели назад. Сэлфи, снятое широким углом с немного завышенной точки. На нем Лайза держит в руке бокал вина, стоя в обшитой деревянными панелями комнате, по виду гостиной. Под снимком надпись: «Время пить вино! Ха-ха-ха!»

За ее спиной виднеется девушка, частично обрезанная перекошенным кадром. Она напоминает мне фотографии, якобы изображающие Снежного человека, которые иногда показывают в идиотских телепередачах о паранормальных явлениях. Она не смотрит в камеру, и в кадре видно только размытое пятно черных волос.

Даже не видя лица этой неизвестной женщины, я чувствую, что мы с ней похожи. Мне тоже пришлось отвернуться от Лайзы и в одиночку укрыться на заднем плане.

Я превратилась в смазанное пятно – в черную кляксу, на которой нельзя разглядеть ни одной детали.

«Сосновый коттедж» 15:37

Поначалу, думая об этом домишке, Куинси представляла себе какую-то сказку, главным образом в силу его причудливого названия.

«Сосновый коттедж».

От его звуков в голове тут же возникли образы принцесс, гномов и лесовиков, жаждущих сделать всю работу по дому. Но когда внедорожник Крейга покатил по гравийной подъездной дорожке и домик наконец предстал их взору, Куинси поняла, что воображение сыграло с ней злую шутку. Действительность оказалась далеко не такой романтичной.

Снаружи «Сосновый коттедж» представлял собой прочное, приземистое и очень практичное строение. Он выглядел не намного более сложным, чем домик из детских кубиков. Окруженный соснами, возвышавшимися над шиферной крышей, домик казался меньше, чем был на самом деле. Деревья, переплетаясь ветвями, окружили дом плотной стеной, за которой виднелись еще ряды стволов, молчаливо тянущихся во всех направлениях.

Темный лес. Это и была сказка, которую искала Куинси, только придумал ее не Дисней, а братья Гримм. Когда девушка вышла из машины и всмотрелась в густую чащу, где-то глубоко в душе кольнуло мрачное предчувствие.

– Так вот как выглядит место, куда ворон костей не заносил, – заявила она, – стремновато.

– Вот трусиха, – сказала Жанель, выходя из внедорожника вслед за Куинси и вытаскивая даже не один, а целых два чемодана.

– Вот барахольщица, – парировала Куинси.

Жанель показала ей язык, замерла и оставалась в этой позе до тех пор, пока Куинси не сообразила, что ее таким образом просят взять фотоаппарат и запечатлеть этот миг для потомства. Она покорно вытащила из сумки новенький «Никон» и несколько раз щелкнула затвором. А потом, когда Жанель перестала корчить рожицы и попыталась поднять оба чемодана своими худенькими ручками, сделала еще пару кадров.

– Куин-сиии, – сказала подруга певучим голосом, который был ей так хорошо знаком, – не поможешь мне все это отнести? Ну пожалуйста!

Куинси повесила камеру на шею.

– Ну уж нет. Сама брала это барахло, сама его теперь и таскай. Ты же и половиной всего этого не воспользуешься.

– Но так я ко всему готова. Разве это не девиз настоящих бойскаутов?

– Будь готов! – сказал Крейг, таща мимо них переносной холодильник на своих крепких плечах. – Надеюсь, ты не забыла вместе с багажом захватить ключ от этого домика.

Воспользовавшись предлогом побросать чемоданы, Жанель стала шарить по карманам джинсов и некоторое время спустя нашла ключ. Потом подскочила к двери и хлопнула по кедровой дощечке с названием.

– Может, сфоткаемся все вместе? – предложила она.

Куинси установила фотоаппарат на крышу внедорожника Крейга и запустила таймер автоспуска. Потом побежала и встала вместе с остальными у входа в домишко. В ожидании контрольного щелчка затвора все шестеро улыбались.

Команда Ист-Холла, как окрестила их еще на первом курсе Жанель. Они остались закадычными друзьями и теперь, проучившись два месяца на втором.

Когда снимок был сделан, Жанель торжественно отперла и распахнула скрипучую дверь.

– Ну, что скажете? – спросила она, не дав остальным ни секунды, чтобы оценить обстановку. – Уютно, правда?

Куинси согласно кивнула, хотя в ее представления об уюте не вписывались ни медвежьи шкуры на стенах, ни истоптанный ковер на полу. Она бы назвала стиль интерьеров «рустикальным», правда, не была уверена, предполагает ли он наличие ржавых кругов на раковине и бурый цвет воды, лившейся из крана в единственной ванной.

Зато здесь было довольно просторно. Четыре спальни. На задах терраса, доски которой почти даже не скрипели, когда по ним ступали. Большая гостиная с камином из камня – по размерам сравнимая с комнатой, которую заняли Куинси и Жанель. Рядом аккуратная поленница.

Этот домик – подумать только, на все выходные! – Жанель подарили на день рождения мать и отчим. Им очень хотелось быть классными родителями, которые относятся к детям как к друзьям. Которые понимают, что их дочь, студентка колледжа, все равно будет пить алкоголь и курить черт знает что, поэтому предпочитают сами снять для нее домик в горах Поконо, где она сможет все это делать относительно безопасно. Сорок восемь часов без кампуса, старост на этажах, студенческих столовых и пропусков, которыми приходилось проводить в пазах специальных приемников у каждой двери и лифта.

Но еще до начала праздника Жанель приказала всем сложить мобильные телефоны в небольшой деревянный ящичек.

– Никаких звонков и эсэмэсок и точно никаких фоток и видео, – заявила она, запихивая ящичек в бардачок внедорожника.

– А как насчет моей камеры? – спросила Куинси.

– Можешь пользоваться. Но фотографировать будешь только меня, и так, чтобы получалась я хорошо.

– Ну разумеется, – ответила Куинси.

– Отнесись к этому серьезно, – предупредила Жанель, – если что-нибудь просочится на «Фейсбук», я тебя удалю из друзей. И в социальных сетях и в реальной жизни.

Потом по ее сигналу все бросились врассыпную по комнатам, причем каждый старался занять самую лучшую. Эйми и Родни заграбастали себе спальню с резиновым, наполненным водой матрацем, который дико всхлипнул, когда они на него бросились. Бетц, у которой не было парня, смиренно заняла комнату с двухъярусной кроватью и сразу же завалилась на нижний ярус с огромным талмудом «Гарри Поттер и дары смерти». Куинси затащила Жанель в комнату с двумя односпальными кроватями, стоявшими у стен точно так же, как в их комнате в общежитии.

– Прямо родной дом, – сказала Куинси, – ну, или что-то в этом роде.

– Действительно мило, – ответила Жанель, но в ее словах чувствовалась какая-то пустота, – хотя если честно, я даже не знаю.

– Можно занять другую комнату. Это же твой день рождения, право выбора за тобой.

– Ты права. И я выбираю, – Жанель схватила Куинси за плечи, стащила с бугристой кровати, – спать одной.

Она повела подругу в комнату в конце коридора. Будучи самой большой в доме, та могла похвастаться эркером, из окна которого открывался великолепный вид на лес. На стенах яркими цветными лоскутами красовалось несколько пестрых домотканых покрывал. На краешке широченной кровати сидел Крейг. Взгляд его упирался в пол, в точку между носками высоких кроссовок. Его руки были сцеплены в замок, большие пальцы вращались вокруг друг друга. Когда Куинси переступила порог, он поднял голову. В его застенчивой улыбке она углядела проблеск надежды.

– Я уверена: здесь тебе будет гораздо удобнее, – сказала Жанель таким тоном, будто кому-то незаметно подмигнула, – повеселитесь тут как следует.

Она подтолкнула Куинси бедром, побуждая ее пройти дальше в комнату. После закрыла дверь и, тихо хихикая, отправилась к себе.

– Это была ее идея, – заметил Крейг.

– Надо думать.

– Вряд ли мы должны…

Он осекся, предоставляя Куинси возможность самой заполнить пропуски. Оставаться наедине в этой комнате? Переспать, как решила за них Жанель?

– Все в порядке, – сказала она.

– Куинни, ну правда. Если ты не готова…

Куинси села рядом с ним и положила руку на его дрожащую коленку. Крейг Андерсон, восходящая звезда баскетбола. Зеленоглазый брюнет, долговязый и оттого еще более сексуальный. Из всех девушек в университете он выбрал именно ее.

– Все в порядке, – повторила она со всей искренностью девятнадцатилетней девушки, которая прощается со своей девственностью, – я рада.

4

Джефф обнаруживает меня на диване с книгой Лайзы на коленях и зареванными после целого дня слез глазами. Когда он ставит на пол кейс и заключает меня в объятия, я кладу ему голову на грудь и вновь принимаюсь рыдать. После двух лет ухаживаний и еще двух совместной жизни он, даже не спрашивая, уже знает – что-то случилось. Поэтому просто дает мне выплакаться. И только когда на воротнике его рубашки не остается сухого места, я говорю:

– Лайза Милнер покончила с собой.

Он крепче прижимает меня к себе.

– Та самая Лайза Милнер?

– Да, та самая.

Больше ему ничего не требуется. Все остальное он понимает и сам.

– Ох, Куинни, бедная ты моя. Поверь, мне очень жаль. Но когда? Что произошло?

Мы садимся на диван, и я сообщаю Джеффу подробности. Он слушает с обостренным интересом – побочный эффект его работы, где ему приходится сначала поглощать всю доступную информацию, а потом ее просеивать.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он, когда я заканчиваю свой рассказ.

– Хорошо, – отвечаю я. – Но это сильный удар. И я скорблю. Надо полагать, это глупо.

– Нет, – произносит Джефф, – у тебя есть все причины расстраиваться.

– Ты думаешь? Но ведь мы с Лайзой даже никогда не виделись.

– Неважно. Зато много говорили. Она тебе помогла. Вы были родственные души.

– Мы были жертвы, – возражаю я, – и это единственное, что нас объединяло.

– Куинни, не надо упрощать то, что произошло. Не со мной.

Это говорит государственный защитник Джефферсон Ричардс. Он начинает выражаться, как адвокат, всякий раз, когда не согласен со мной. Но такое случается нечасто. Обычно же он просто Джефф, бойфренд, который никогда не против поваляться в обнимку. Который готовит куда лучше меня и чей зад выглядит просто сногшибательно, когда он надевает костюм и отправляется в суд.

– Мне не дано понять, что случилось с тобой в ту ночь, – говорит он, – как и любому другому. Это под силу только Лайзе и второй девушке.

– Саманте.

Джефф с отсутствующим видом повторяет это имя, будто прекрасно знал его и без меня.

– Да, Саманте. Я не сомневаюсь – она чувствует то же, что и ты.

– Но это бессмысленно, – возражаю я, – мне непонятно, зачем Лайзе кончать с собой после всего, что она пережила. Получается, все было напрасно. Я думала, она сильная.

В моей голове опять раздается ее голос:

«В том, что мы выжили, есть свое величие, – как-то сказала она, – пройдя через муки, но оставшись в живых, мы обрели могущество вдохновлять других страждущих».

И вот теперь все это оказалось просто пургой.

– Прости, что я так расклеилась, – говорю я Джеффу. – Самоубийство Лайзы. Моя реакция на него. Во всем этом есть что-то неправильное.

– Конечно, есть. Все случившееся с тобой изначально было неправильно. Но вот что мне в тебе нравится, это что ты не увязла в той трагедии, а пошла дальше.

Джефф говорил мне это и раньше. И не раз. После многократного повторения я и сама поверила в эти слова.

– Да, я знаю, – отвечаю я, – так оно и есть.

– В сущности, у тебя нет другого разумного выхода. То было в прошлом. А сейчас настоящее. И мне очень хочется думать, что в этом настоящем ты счастлива.

Джефф улыбается мне. У него улыбка кинозвезды. Широкая, как «Синемаскоп» и яркая, как «Техниколор». Именно она привлекла меня к нему, когда мы только-только познакомились. Произошло это на одном рабочем мероприятии, оказавшемся настолько скучным, что мне было просто необходимо немного выпить и пофлиртовать.

«Так, дайте угадаю, – сказала ему я, – вы рекламируете зубную пасту».

«Виновен, ваша честь».

«И какой бренд? Может я и сама стану ею пользоваться».

«“Аквафреш”. Но я строю далеко идущие планы и намереваюсь работать с “Крест”».

Я засмеялась, хотя не могу сказать, что мне было так уж смешно. В его стремлении понравиться было что-то подкупающее. Он напоминал мне золотистого ретривера – дружелюбного, надежного и верного. Хотя я еще даже не знала, как его зовут, я сжала его руку. И по-настоящему так никогда ее и не отпускала.

В промежутке между «Сосновым коттеджем» и Джеффом я вела очень тихий образ жизни, граничивший с небытием. Когда врачи сочли, что я поправилась достаточно, чтобы вернуться к учебе, я не пошла в старый колледж, понимая, что там меня будут преследовать воспоминания о Жанель и остальных. Вместо этого я перевелась в университет поближе к дому и три года жила одна в комнате общежития, предназначенной для двоих.

Печальная слава, конечно же, бежала впереди меня. Окружающие прекрасно знали, кто я и через что мне пришлось пройти. Но я держалась скромно, не высовывалась и ежедневно принимала «Ксанакс», запивая его виноградной газировкой. Я вела себя дружелюбно, но друзей у меня не было. Была отзывчива, но при этом держалась отстраненно. Я не видела смысла с кем-либо сближаться.

Раз в неделю я ходила на групповую психотерапию, где разбиралась вся та куча проблем, с которой сталкиваются такие как я. Постоянные участники стали чем-то вроде друзей. Не особенно близких, но все же заслуживающих доверия настолько, чтобы им можно было позвонить, когда страшно идти в кино одной.

Уже тогда мне было трудно считать себя одной из этих хрупких девушек, ставших жертвами изнасилования или жестокого обращения, либо попавшими в аварию, обезобразившую их внешность. Их душевные травмы очень отличались от моей. Ни одна из них даже понятия не имела, что чувствует человек, в мгновение ока лишающийся всех близких друзей. Никто из них не мог себе представить, как страшно не помнить худшую ночь в твоей жизни. Мне казалось, что мое беспамятство внушает им зависть. Что им всем слишком хочется все забыть. Будто забыть легче, чем помнить.

В том колледже я обратила на себя внимание целой вереницы сменяющих друг друга худощавых, чрезмерно чувствительных парней, желавших проникнуть в тайны застенчивой тихой девушки, державшей всех на расстоянии. Я подпускала их к себе, но только до определенной степени. Мы вместе делали домашние задания, чувствуя себя при этом довольно неловко. Болтали в кафешках – я развлекалась, подсчитывая их попытки избежать упоминаний о «Сосновом коттедже». Иногда, когда мне было особенно одиноко, позволяла себе на прощание дразнящий поцелуй.

Втайне я предпочитала качков, которых можно было встретить исключительно на шумных студенческих попойках. Всем известный тип: крупные руки, выпирающие мышцы груди и небольшой пивной животик. Парни, которым плевать на твои шрамы. Которые не способны быть деликатными. Которые рады просто трахаться, как заведенные, и явно не расстраиваются, если ты потом сбегаешь, не оставив свой номер телефона.

После таких свиданий я чувствовала обиду и раздражение, но странным образом также и прилив сил. Когда добиваешься желаемого, это придает энергии – даже если это стыд.

Но Джефф другой. Нормальный до невозможности. Нормальный как рубашка-поло от Ральфа Лорана. Впервые о «Сосновом коттедже» я осмелилась заговорить, когда мы с ним встречались уже месяц. Тогда он все еще думал, что я просто Куинси Карпентер, рядовой маркетолог, собирающийся запустить кондитерский блог. И понятия не имел, что я – Куинси Карпентер, оставшаяся в живых жертва массовой резни.

Надо отдать ему должное, он воспринял это лучше, чем я ожидала. Произнес все нужные, правильные слова, а под конец сказал: «Я твердо убежден, что человек способен не тащить на себе груз прошлого. Он может поправиться, восстановиться и пойти дальше. Ты смогла».

И тогда мне стало понятно, что это надолго.

– Ну как там Чикаго? – спрашиваю я.

Джефф неопределенно пожимает плечами, из чего мне приходится сделать вывод, что не очень.

– Я не добыл информацию, на которую так надеялся, – говорит он, – и если честно, то не горю желанием на эту тему говорить.

– А я не хотела бы говорить о Лайзе.

Джефф встает – ему в голову пришла мысль.

– Тогда давай куда-нибудь сходим. Нам нужно нарядиться, пойти в какое-нибудь модное место и утопить наши горести в вине и обильной еде. Ты в деле?

Я качаю головой и по-кошачьи вытягиваюсь на диване.

– Нет, сегодня это как-то не в кассу. Но знаешь, чего бы мне правда хотелось?

– Вина из коробки, – говорит Джефф

– И?

– Тайской лапши на вынос.

Я выдавливаю из себя улыбку.

– Как же хорошо ты меня знаешь!

Потом мы с Джеффом занимаемся любовью. Инициатива принадлежит мне – я выхватываю из его рук папку с бумагами и сажусь на него верхом. Джефф протестует. Слегка. Изображает сопротивление. Вот он уже во мне, чрезмерно внимательный и осторожный. Он много разговаривает. Во время секса приходится отвечать на кучу его вопросов. «Так хорошо? Не слишком сильно? А так?»

Обычно я ценю его заботу, его эксплицитное желание удовлетворить мои желания. Но сегодня все по-другому. Смерть Лайзы надолго испортила мне настроение. Вместо ритмичных приливов наслаждения мое тело заполоняет досада. Мне нужна обезличенная долбежка с одним из тех толстокожих верзил, которые думали, что соблазняли меня, хотя на самом деле все обстояло наоборот. Это как внутренний раздражающий зуд, и вдумчивый секс с Джеффом совершенно неспособен принести облегчение. Но я притворяюсь. Изображаю стоны и крики, как порнозвезда. Когда Джефф требует от меня очередного доклада, я закрываю губами его рот, чтобы он замолчал.

Потом мы в обнимку смотрим очередной классический голливудский фильм. Это наш посткоитальный ритуал. В последнее время это еще и мой любимый момент в сексе. Послесловие. Прижиматься к его твердому волосатому телу под убаюкивающую скороговорку сороковых.

Однако сегодня сон не идет. Отчасти тому виной фильм – «Леди из Шанхая». Мы досмотрели его до конца. Рита Хейворт и Орсон Уэллс в увешанном зеркалами зале и их отражение, разлетающееся на мелкие кусочки под градом пуль. А отчасти виноват Джефф, который беспокойно ворочается рядом и никак не может угомониться под своим одеялом.

– Ты уверена, что не хочешь поговорить о том, что случилось с Лайзой Милнер? – наконец спрашивает он.

Я закрываю глаза, страстно желая, чтобы сон схватил меня за горло и утащил на дно.

– Да там и говорить не о чем, – говорю я, – может, поговорим о твоем занятии?

– Это не «занятие», – ощетинивается Джефф, – это моя работа.

– Прости, – я умолкаю, все еще не глядя на него и пытаясь понять, насколько он на меня зол. – Хочешь, поговорим о твоей работе?

– Нет, – отвечает он, но тут же меняет решение и объявляет: – Ладно, давай, только недолго.

Я поворачиваюсь, подпираю голову левой рукой и говорю:

– Надо полагать, дела у защиты идут не очень.

– Честно говоря, да. И это все, что я могу тебе сообщить в рамках закона.

Джеффу очень мало позволено рассказывать о своих делах. Своими профессиональными тайнами юристы не могут делиться даже с супругами. В том числе, как в моем случае, потенциальными. Это еще одна причина, по которой мы с Джеффом так хорошо подходим друг другу. Он не может говорить о своей работе. Я не хочу говорить о моем прошлом. Поэтому мы перепрыгиваем через обе ловушки, в которые так часто попадаются пары во время задушевных бесед. Однако сегодня, впервые за много месяцев, я чувствую, что мы вот-вот можем угодить в одну из них и нам придется приложить множество усилий, чтобы этого избежать.

– Давай спать, – говорю я, – тебе ведь завтра рано утром в суд?

– Да, – отвечает Джефф, глядя не на меня, а в потолок, – тебе не приходило в голову, что именно поэтому я не могу уснуть?

– Нет, – отвечаю я и опять ложусь на спину, – прости.

– Похоже, ты даже не догадываешься, насколько это важное дело.

– Я смотрела новости, Джефф. И составила довольно полное представление.

Теперь уже очередь Джеффа повернуться, подпереть рукой голову и посмотреть на меня.

– Если все пойдет хорошо, передо мной откроются широкие перспективы. Перед нами обоими. Ты ведь не думаешь, что я до конца жизни намереваюсь оставаться государственным защитником?

– Не знаю. А что, нет?

– Конечно нет. Это дело, если я его выиграю, станет для меня отличным трамплином, который, надеюсь, откроет путь в одну из крупных компаний, где можно будет зарабатывать настоящие деньги и не жить в квартире, оплачиваемой фондом жертв, опекающим мою девушку.

Я слишком уязвлена, чтобы на это отвечать, хотя вижу, что Джефф тут же жалеет о вырвавшихся у него словах. У него на мгновение гаснут глаза и мучительно кривится рот.

– Прости, Куинни, я совсем не хотел тебя обидеть.

– Знаю.

Я соскальзываю с постели, все еще нагая и от этого чувствующая себя уязвимой. Хватаю первую попавшуюся одежку – потертый махровый халат Джеффа – и влезаю в него.

– Все в порядке.

– Нет, не все в порядке, – возражает Джефф, – я козлина.

– Тебе надо поспать, – говорю я, – завтра важный день.

Легким шагом я иду в гостиную, внезапно бесповоротно утратив сон. На журнальном столике, по-прежнему выключенный, лежит телефон. Я включаю его, и в темноте вспыхивает бело-голубой экран. У меня двадцать три пропущенных звонка, восемнадцать эсэмэсок и три дюжины электронных писем. Почти все от журналистов.