Жена моего мужа

Такси медленно ехало по большим широким улицам с красивыми магазинами, но вскоре начались улочки поуже, с фруктами в деревянных ящиках на тротуарах. Наконец они проехали знакомый парк и свернули к их дому. Мех Чарли поднялся дыбом, и у Карлы застучало сердце. Мама, наверное, уже дома. Что она скажет?

«Никогда не разговаривай с незнакомцами». Сколько раз она ей это повторяла? А Карла не только уехала с незнакомкой, она еще и украла Чарли.

– Я все объясню твоей маме, – сказала золотоволосая Лили, словно прочитав мысли Карлы, и протянула таксисту две купюры за поездку. «Какая же она богатая!» – Как ты думаешь, она уже вернулась? Если нет, можешь…

– Piccola mia![7]

Облако терпких маминых духов вырвалось из подъезда раньше, чем появилась она сама.

– Где ты была? Я с ума схожу от беспокойства! – Сверкая черными глазами, она гневно уставилась на Лили. – Как вы смеете увозить мою дочь? Что вы сделали с ее глазом? Я на вас в полицию заявлю! Я…

Карла вдруг спохватилась, что Лили не понимает ни слова, потому что мама кричит по-итальянски. Мама называла их родное наречие «языком поэтов, художников и великих просветителей», что бы это ни значило. Лили смущенно молчала, пока не прозвучало слово «polizia». Тогда она залилась румянцем и явно рассердилась.

– Вашу дочь ударили мячом в школе, – заговорила она очень медленно, словно едва сдерживаясь.

Карла видела, как на шее у Лили выступили розовые пятна.

– Женщина из школьного персонала привела ее домой, но вас не было. Она хотела вести Карлу обратно в школу, но сегодня я раньше вернулась с работы и предложила отвезти Карлу в больницу, показать глаз.

– А учительница почему не отвезла? – Мама перешла на английский.

Карла забеспокоилась, потому что мама часто говорила слова не в том порядке, и люди смеялись или поправляли ее. Карле не хотелось, чтобы маму обижали.

– Ее ждали ее собственные дети.

– Они звонили тебе из школы на работу, – вмешалась Карла. – А в магазине сказали, что тебя сегодня нет.

Мамины глаза расширились.

– Как это? Я была! Менеджересса отправила меня на курсы. Кто-то должен был знать, где меня найти. Mi dispiace[8]. – Мама чуть не задушила Карлу в объятиях. – Простите! Спасибо, что позаботились о моей малютке.

Они с мамой постояли, покачиваясь, на грязной лестнице. Мама слишком крепко прижимала ее к себе, но Карла таяла от счастья: так было до того, как в их жизни появился дядя с блестящей машиной, и они жили вдвоем – Карла и мама. И не было никакого смеха за стеной, который лишал ее мамы и звучал в кошмарных снах.

– Вы итальянка? – мягкий голос Лили заставил маму разжать объятия. Карла сразу ощутила привычную пустоту. – Мы с мужем провели медовый месяц в Италии, на Сицилии. Нам очень понравилось.

Мамины глаза повлажнели от слез. Настоящих, заметила Карла, а не тех, которые она тренировала перед зеркалом.

– Отец моей дочери, он родом оттуда…

У Карлы кожу покалывало невидимыми иголочками. Она этого не знала.

– Но сейчас… сейчас…

Бедная мама, слова выходили из ее губ прерывисто, со всхлипами. Ей требовалась помощь. Карла услышала свой собственный голосок:

– А сейчас мы вдвоем с мамой.

Не говори о Ларри, хотелось ей добавить. Не упоминай об этом человеке.

– Это очень тяжело, – продолжала мама. – Я не хочу оставлять мою малютку одну, но бывает, что мне нужно на работу. Хуже всего по субботам, когда нет занятий в школе…

Золотоволосая Лили кивнула:

– Если хотите, мы с мужем можем иногда за ней присматривать.

У Карлы перехватило дыхание. Так ей не придется сидеть одной взаперти целыми днями? Ей будет с кем поговорить, пока не вернется мама?

– Вы присмотрите за моей девочкой? Как любезно с вашей стороны!

Обе женщины раскраснелись. Неужели Лили пожалела о своем предложении? Карла очень надеялась, что нет. Взрослые часто что-то предлагают, а потом отказываются.

– Я должна идти. – Лили взглянула на свой портфель. – У меня работа, а вам хочется пообщаться с дочкой. Не волнуйтесь о ссадине, в больнице сказали, она быстро заживет.

Мама прищелкнула языком:

– Плохая школа. Погодите, вот схожу я завтра к учителям…

– Не получится, мама, ты завтра работаешь.

– Ц-ц-ц. – Мать уже уводила Карлу в квартиру.

– Мы в третьей квартире, если что, – сказала Лили.

Услышала ли мама? На всякий случай Карла запомнила слова соседки.

Как только они остались одни, мама повернулась к Карле, и блестящая алая улыбка превратилась в кривую кричаще-красную гримасу. Как это взрослые так быстро меняют одно лицо на другое?

– Никогда больше не смей говорить с чужими людьми. – Перед носом Карлы покачивался палец с заостренным красным ногтем. Карла заметила, что с правого края лак чуть-чуть облупился. – На этот раз тебе попался ангел, но в следующий раз удача может изменить и тебе встретится дьявол. Ты поняла?

Карла предпочла промолчать, не удержавшись, однако, от вертевшегося на языке вопроса:

– А мой папа правда с Сицилии?

Мамино лицо стало густо-красным.

– Я не могу об этом говорить – ты же знаешь, это меня расстраивает… – Она нахмурилась, глядя на блузку Карлы: – Что это ты там прячешь?

Карла неохотно вытащила Чарли.

– Он гусеница, – с трудом проговорила она одеревеневшим от страха ртом.

– Это тот пенал, который ты у меня клянчила?

Карла кивнула.

Глаза матери сузились.

– Ты его взяла у кого-то из класса? Поэтому у тебя синяк?

– Нет! Нет! – Карла перешла на итальянский, заговорив отчаянно и быстро-быстро. – Лили же тебе сказала – в меня попали мячом. А по дороге из больницы она купила Чарли, чтобы мне было легче.

Мамино лицо смягчилось.

– Это очень любезно с ее стороны. Я должна сказать ей спасибо.

– Не надо. – Карла почувствовала, как по ногам у нее текут струйки мочи. Такое иногда случалось, если она сильно нервничала. Из-за этого ее тоже дразнили в школе – однажды она описалась на физкультуре («Вонючка Спаголетти, купи себе памперс!»). – Ей будет неловко, как Ларри. Ты же знаешь этих англичан.

Затаив дыхание, она ждала. Когда дядя с блестящей машиной приносил им разные вещи, мама сама твердила: не надо об этом заговаривать, а то ему неловко.

Наконец мама кивнула:

– Ты права.

Карла медленно, с облегчением выдохнула.

– Иди вымой руки – в больницах столько всякой заразы… – Мама взглянула в зеркало и провела руками по черным локонам. – Скоро Ларри приедет на ужин. – Ее глаза сверкнули. – Ляжешь сегодня спать пораньше.

Глава 7. Лили

Середина октября 2000 года

– Сахар, скотч, колюще-режущие предметы, чипсы? – грозно спросил охранник за стеклянной перегородкой.

Мой шеф был прав: к тюрьме действительно привыкаешь. Уже во второй приезд я спокойно выдержала взгляд офицера охраны. Надо же, как чисто бреется. Гладенький, как младенец.

– Нет, – ответила я с неизвестно откуда взявшейся уверенностью и отступила на шаг для личного досмотра. Интересно, а что будет, если взять с собой что-нибудь запрещенное – наркотики или хотя бы безвредный пакетик сахара из кафе? Эта мысль пробудила во мне острое любопытство.

Я шла через тюремный двор, цокая острыми шпильками новых красных туфель. Покупая их, я убеждала себя, что они придадут мне уверенности. Сегодня в саду во внутреннем дворе не было заключенных в одинаковой одежде. День выдался пасмурный, в воздухе пахло морозцем. Я до конца застегнула темно-синюю куртку и прошла за охранницей через двойные двери.

– Ну, как там, в тюрьме? – спросил Эд за ужином, когда я вернулась после первой поездки в Брейквиль.

Честно говоря, мои дневные впечатления почти улетучились, пока я возила маленькую итальянку в больницу и выслушивала претензии ее матери. Ее реакцию, конечно, можно понять: она переволновалась за дочь. «Благодарю вас от всего сердца за заботу о моей Карле», – написала она на листочке, который я потом нашла подсунутым под дверь.

Я до сих пор не решила, правильно ли поступила, вмешавшись, но что поделать, если у тебя гипертрофированное чувство ответственности.

– Там нет воздуха, – ответила я Эду. – Трудно дышать.

– А мужчины? – Он крепко, ободряюще меня обнял. Лежа на диване, мы смотрели телевизор. Нам было хорошо, хоть и немного тесно. Супружеская пара, почти (но не совсем) компенсирующая другую часть отношений…

Мне вспомнились заключенные в коридоре с их пристальными взглядами и бугрившимися под короткими рукавами футболок мышцами и Джо Томас с его неожиданно умными, хоть и странными замечаниями и задачкой для меня.

– Я ожидала другого. – Я прижалась к мужу и зарылась лицом – и носом – ему в шею. – На вид мой клиент совершенно обычный человек. Правда, очень умный.

– Вот как? – заинтересовался Эд. – А внешне он какой?

– Хорошо сложен, носит бородку. Примерно твоего роста. Очень темные карие глаза. Длинные тонкие пальцы плохо вяжутся с остальным обликом.

Муж кивнул. Я чувствовала, что он мысленно рисует моего клиента.

– Говорил о поэте военной поры Руперте Бруке, – добавила я. – Намекал, что Брук как-то связан с его делом.

– Он служил в армии?

С незапамятных времен все мужчины в семье Эда оканчивали Королевскую военную академию в Сандхерсте и делали выдающуюся военную карьеру. На первом свидании он рассказал, как разочарованы были родители, когда он отказался следовать традиции. Художественный колледж? Он с ума сошел? Нормальная работа, вот что ему нужно! Графический дизайн в рекламной компании стал компромиссом, на который все пошли скрепя сердце. В их семье не бунтуют, а соблюдают приличия. Смешно, но в тот момент мне это даже понравилось. От этого веяло порядком и надежностью. Но старая обида так и не прошла, и на редких семейных мероприятиях, куда я его сопровождала, Эд чувствовал себя не в своей тарелке. Он не озвучивал это, но я и так все понимала.

– В армии? – переспросила я. – Вряд ли.

Эд сел, и между нами словно повеяло холодом. Не из-за того, что он лишил меня тепла своего тела, а из-за дистанции, возникающей, когда Эд находится на своей волне. До свадьбы я не понимала, как легко художник уходит из реальности в воображаемый мир. Родители отказались оплачивать художественный колледж, но оторвать Эда от любимого занятия в свободное время невозможно. Вот и сейчас в его руках уже появился альбом, и на листе проступают черты лица человека с фотографий, глядящих на нас с каминной полки. На снимках его отец еще совсем молодой. Отец…

И вот сейчас я снова иду по тюремному двору и несу в портфеле ответ на загадку моего клиента, отбывающего пожизненный срок.

– Ваш отец служил в армии, – сказала я в комнате для свиданий, подвинув к нему папку.

Лицо Джо Томаса стало бесстрастным.

– И что?

– А то, что из армии его уволили и отправили отнюдь не в почетную отставку.

Я нарочно говорила резко. Мне хотелось расшевелить этого человека, выманить из панциря. Интуитивно я чувствовала: это единственный способ ему помочь. Если, конечно, я вообще хотела ему помогать.

– Согласно его заявлению, он защищался, когда на него напали с ножом в пабе. – Я посмотрела в досье, которое мы не один день собирали с одним смышленым стажером нашей фирмы. – Ваш отец оттолкнул нападавшего, тот разбил спиной стекло, порезался и едва не умер от потери крови. Это и есть связь между вашим случаем и делом вашего отца?

Глаза Джо Томаса, смотревшие на меня в упор, стали совсем черными. Я невольно огляделась.

– Здесь нет тревожной кнопки, – негромко сказал он.

Меня прошиб холодный пот. Он что, мне угрожает?

Джо Томас откинулся на стуле и разглядывал меня, словно это не он, а я находилась в сложном положении.

– Мой отец понес наказание за то, что защищался. Его опозорили, над нашей семьей глумились. Отцу пришлось уволиться из армии. Меня травили в школе. Но я усвоил важный урок: самооборона – не оправдание, потому что в нее никто не верит.

Я некоторое время смотрела на сидящего передо мной человека, а потом вынула из папки фотографию тощей рыжей девицы – погибшей Сары Эванс, девушки Джо Томаса.

– Вы хотите сказать, что защищались от женщины, у которой, судя по ее виду, не хватало сил поднять кирпич?

– Не совсем. – Джо повернул голову к окну.

Мимо прошли два офицера, о чем-то увлеченно беседуя. Услышат ли они меня, если дело примет дурной оборот? Пожалуй, нет. Тогда почему я больше не боюсь?

Джо Томас тоже смотрел на офицеров охраны, и на его губах играла довольная улыбка. Я начала терять терпение.

– На каком конкретно основании вы хотите подавать апелляцию?

– Первый тест вы прошли. Теперь вам предстоит пройти второй, тогда и узнаете. – Он начал писать на клочке бумаги, который принес с собой: «101,2, 97–3…» Список рос.

Я никогда не ладила с цифрами – мне больше по душе слова. Рядом с некоторыми цифрами стояли буквы, но мне они ничего не говорили.

– Что это?

Джо Томас улыбнулся:

– Выясняйте.

– Послушайте, Джо, если вам нужна моя помощь, бросьте свои игры! – Я встала.

Он тоже встал. Наши лица оказались совсем близко. Слишком близко. Я снова ощутила его запах. Представила, каково это будет – еще немного податься вперед… Но на этот раз внутренне я была готова: мысленно размозжила фантазию о стекло окна, как неосторожного голубя, и представила, как полетели перья.

– Если вы хотите мне помочь, миссис Макдональд, вам нужно меня понять. Назовите это еще одной проверкой вашей пригодности для моего дела. Апелляция для меня – все. Я хочу убедиться, что нашел подходящего человека. До тех пор я для вас не Джо, а мистер Томас, понятно? – Он цепким взглядом окинул меня с головы до ног: – Какая вы высокая.

Меня словно огнем обожгло.

Джо Томас решительно направился к двери.

– Увидимся, когда вы найдете ответ.

А он не просто фамильярен, сказала я себе, расписываясь на выходе. Ведет себя, словно он тут главный, а не я. Но тогда почему вместе с раздражением во мне растет интерес?

– Все в порядке? – спросил меня бритый офицер, когда я расписывалась в журнале.

– Да, – сказала я. Что-то подсказывало мне не откровенничать с ним.

– Странный он, правда?

– В каком смысле?

– Ну, надменный. Ведет себя так, будто кругом пигмеи. И хладнокровный. Но пока он не доставлял нам проблем в отличие от других. – Охранник неприятно, со злорадством улыбнулся.

– Это вы о чем?

– Как, разве вы не слышали? На днях один из заключенных набросился на своего адвоката. Помять не помял, но напугал порядочно. – Его лицо стало жестким: – А чего вы ожидаете, когда беретесь защищать насильников и убийц?

– Кем вы работаете, мэм? – спросил присевший рядом гость («Не возражаете?..»).

Я сижу на краешке нежно-зеленого дивана в квартире Давины в Челси. В комнате ярко-розовые стены и приглушенный свет. Гремит музыка. У меня урчит в животе. «Не возись с готовкой, в гостях поедим», – заявил Эд, но все угощение состояло из волованов с грибами и вина. Вина было много. Новый собеседник кажется приятным и легким в общении, но разговаривать сейчас мне хочется меньше всего.

– Я юрист, – коротко отвечаю я.

Он с уважением кивает, как многие, когда я называю свою профессию. Иногда это льстит, но чаще кивок кажется почти оскорбительным, будто люди считают, что женщина неспособна справиться с такой работой.

Четыре часа назад я была в тюрьме. Сейчас я среди людей, которые громко разговаривают и напиваются вином. Некоторые даже танцуют. Такой контраст кажется мне странным.

– А вы? – спрашиваю я, хотя меня не интересует ответ. Что меня интересует, так это куда делся Эд. Я не хотела сюда идти. Я вообще не знала о вечеринке у Давины, пока не приехала домой и не застала мужа у дверей в новой кремовой рубашке без воротника. От Эда сильно пахло хвойным лосьоном после бритья.

– Пойдем веселиться!

Я даже растрогалась: последние две недели выдались нелегкими, а мой молодой супруг решил меня развлечь!

– Звонила Давина. Она собирает старых друзей и хочет, чтобы и мы пришли. – Он оглядел мой темно-синий деловой костюм: – Лучше переоденься.

И вот мы здесь. Я в голубом с узором платье от «Маркс и Спенсер», Давина в узкой ярко-красной юбке. Муж засмотрелся на ее наряд – моему он столько внимания не уделил, – когда Давина встречала нас в прихожей. Это было больше часа назад. Где она? И где Эд?

– Я актуарий, – отвлек меня от мыслей голос моего собеседника.

– Кто, простите?

Последовала натянутая улыбка.

– Не извиняйтесь. Мало кто знает, что это такое. Я просчитываю, сколько, согласно статистике, проживут люди, какой процент из них с высокой вероятностью подавится и умрет или заболеет лейкемией, не дожив до шестидесяти лет. Да, веселая работенка, но это важно при оформлении страховок… – Он протянул мне руку. – Зовите меня Росс. Приятно познакомиться. Я знаю вашего супруга. Более того, мы…

Вон они! Я буквально сорвалась с дивана и подошла к Эду. Лицо у него раскраснелось, и от него пахло вином.

– Где ты был?

– Что ты имеешь в виду? – дерзко спросил он. – Выходил воздухом подышать!

– Не предупредив меня?

– Мне что, каждый раз тебе докладывать?

От слез у меня защипало глаза.

– Почему ты так себя ведешь?

На меня смотрел совсем другой Эд, не похожий на того, с которым я лежала в обнимку на диване.

– А ты почему так себя ведешь? – передразнил он.

Потому что я нигде не вижу Давины, чуть не сказала я, но это было бы глупо.

– Потому что я не видела и Давины, – услышала я свой голос.

Лицо Эда стало жестким.

– И ты решила, что мы с ней уединились?

Сердце у меня на мгновение остановилось.

– Нет, я не имела в виду…

– Понятно. Все, хватит. – Он схватил меня за руку выше локтя.

– Подожди, что ты де…

– Мы уходим. – Эд потащил меня к двери.

– Но мне нужно взять пальто, – возразила я.

На нас смотрели все, и в том числе Давина, которая вошла в комнату под руку с пожилым человеком, которого я еще не видела.

– Уже уходите? – промурлыкала она шелково-гладким голосом. – Какая досада, а я хотела познакомить вас с Гасом… – Она с обожанием посмотрела на своего спутника. – Простите, я сегодня плохая хозяйка, но мы с Гасом… были заняты.

Рука Эда судорожно вцепилась в мой локоть, но он тут же убрал ее и отступил.

– У Лили разболелась голова.

Ничего подобного, чуть не сказала я, но услышала свой голос, благодаривший Давину за прекрасный вечер, и даже испугалась: как легко, оказывается, лгать.

– Теперь вы непременно должны прийти в гости к нам, – прибавила я.

Глаза Давины заблестели от удовольствия.

– Мы с огромным удовольствием, правда, Гас?

Она подошла к моему мужу и прижалась щекой к его груди. Простой и естественный жест, призванный напомнить, что раньше они встречались. Давина улыбнулась, словно говоря: видишь, он был моим задолго до тебя.

Я в ужасе ждала, что Эд отойдет, но он стоял неподвижно, словно просчитывая варианты. Я хотела что-нибудь сказать, но страшилась последствий. К счастью, Гас прервал наступившее в комнате неловкое молчание, нарушаемое лишь гремевшей музыкой:

– По-моему, не стоит задерживать молодых супругов, Давина. Как ты считаешь?

Эд молчал всю дорогу до дома. Разговор вела я.

– Я не знаю, почему ты так себя ведешь, – говорила я, быстро шагая, чтобы успеть за мужем. – Я только спросила, где ты был. Я волновалась, я там никого не знаю…

Чем больше я говорила, тем глупее казались мне собственные страхи.

– Ты ревнуешь к ней.

Ну, хоть губы разжал.

– Ничего подобного.

– Ревнуешь, ревнуешь. – Эд со щелчком отпер нашу дверь.

– Хорошо. Ревную! – Я не могла себя сдержать. – Ты ходил за ней как щенок, едва мы перешагнули порог этой ее миленькой квартирки. Ты с нее глаз не сводил, а потом пропал на два часа…

– Чтобы глотнуть воздуха!!!

Я отступила, шокированная. При всех перепадах настроения Эд еще никогда на меня не кричал.

– Ты же слышала, – заговорил он тише, но в его голосе еще угадывался гнев. – У нее бойфренд. А мы с тобой женаты. Тебе этого достаточно?

– Но достаточно ли этого тебе? – прошептала я.

Между нами повисло напряженное молчание. Ни один из нас не отважился заговорить.

Я наконец позволила себе вспомнить о медовом месяце и о том, что там получилось. Вернее, чего не получилось. Вспомнилась мне и ночь после неожиданного предложения руки и сердца на втором свидании в маленьком ресторане в Сохо, и неуклюжие объятия на кровати в моей тесной квартирке, снимаемой вместе с подругой, и моя невнятная просьба: если он не возражает, я бы «подождала» до свадьбы.

Глаза Эда недоверчиво округлились:

– Ты что, никогда этим не занималась?

Я ждала, что он заявит: это просто нелепо, в наше время не бывает девственниц двадцати пяти лет от роду. Я приготовилась вернуть ему кольцо и признать, что все случившееся мне приснилось, но Эд вдруг привлек меня к себе, гладя по волосам.

– Мне кажется, это очень мило, – пробормотал он. – Только подумай, какой прекрасный медовый месяц у нас будет!

Прекрасный? Полная катастрофа! Как я и опасалась, мое тело отказывалось сотрудничать сонной.

– Что-то не так? – спрашивал Эд.

Но я не могла, никак не могла ему сказать, хотя и видела: он считает, что это его вина. Неудивительно, что муж от меня отвернулся.

В Италии наши отношения настолько накалились, что в последнюю ночь я принудила себя пройти через это.

– Дальше будет легче, – тихо сказал мне потом Эд.

И вот сейчас я решила: пора ему узнать. Я не хочу потерять этого человека. Смешно, но мне очень нравится, когда он обнимает меня и прижимает к себе. Я люблю говорить с ним, быть с ним рядом, но понимаю, что ему этого недостаточно и долго он терпеть не будет. Неудивительно, что его потянуло к Давине. Мне некого винить, кроме самой себя.

– Эд, я кое-что должна тебе… – Я замолчала, услышав шорох.

Под дверь подсунули записку. Эд нагнулся и молча протянул ее мне.

ЭТО ФРАНЧЕСКА ИЗ СЕДЬМОЙ КВАРТИРЫ. МНЕ НАДО РАБОТАТЬ В ВОСКРЕСЕНЬЕ. ПРОСТИТЕ, ЧТО ОБРАЩАЮСЬ. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ МОГЛИ БЫ ВЫ ПРИГЛЯДЕТЬ ЗА МОЕЙ МАЛЮТКОЙ? ОНА НЕ ДОСТАВИТ ХЛОПОТ.

Эд пожал плечами.

– Как хочешь. В конце концов, я буду рисовать. – Он повернулся, чтобы идти в ванную, но остановился: – Прости, ты что-то говорила?

– Нет, ничего.

Меня охватило невероятное облегчение. Я отвлеклась как нельзя вовремя, и момент прошел. Можно только порадоваться – если бы я призналась, потеряла бы Эда навсегда. А этого я допустить не могу.

Глава 8. Карла

Мама была счастлива, заметила Карла, у которой тоже отлегло от сердца. Они пели дуэтом, идя к автобусной остановке. Вчера вечером мама и дядя с блестящей машиной танцевали так энергично, что пол дрожал, но Карла была умницей и не выходила из своей комнаты, чтобы попросить их вести себя потише, хотя и не могла заснуть. Она свернулась под одеялом, прижимая к себе гусеницу Чарли.

А теперь Карла семенила за мамой, то и дело подпрыгивая. Всем известно, как важно не наступать на приносящие несчастье трещины в асфальте. Надо же позаботиться, чтобы не случилось ничего плохого после всего хорошего.

– Нам очень жаль, что ты пострадала от хулиганской выходки, – сказала одна учительница (единственная хорошая), когда весь класс ушел играть. – Мальчик, который тебя ударил, задирал и других тоже. Этого больше не произойдет.

Кевина в классе не было. Значит, можно спокойно приносить Чарли в школу! Теплое чувство благодарности окутало Карлу невесомым мягким пледом. Grazie, grazie![9] Она будет как все остальные ученики.

Правда, не совсем. Когда они с мамой вошли и сели, Карла стала рассматривать себя в зеркале автобуса. Она всегда будет отличаться – из-за смуглой кожи, черных волос и густых бровей, самых широких в классе. Волосатая Карла Каволетти…

– Карла, – строго сказала мама, прервав ее мысли. – Не скачи на сиденье. От этого автобус быстрее не поедет.

А Карла просто высматривала Лили. Вскоре после лечения подбитого глаза Карла узнала, что мамин начальник велел ей работать в воскресенье.

– Что же мне делать? – Глаза у мамы были совсем круглые от отчаяния. – Мне не с кем тебя оставить, cara mia. – Ее взгляд упал на фотографию сгорбленной женщины в шали с лицом, покрытым множеством волнистых морщин, точно вырезанных в камне. – Ох, если бы твоя нонна была здесь! Она бы помогла…

– А леди, которая возила меня в больницу, помнишь, из третьей квартиры? Она же сказала, что поможет в любое время, – не растерялась Карла. И тут же вспомнила о Чарли. Что, если Лили с золотыми волосами скажет маме, что вовсе не дарила ей гусеницу Чарли?

Поздно: мама уже написала записку и подсунула Лили под дверь. Вечером в субботу Карла ворочалась на своей узенькой кровати с простым распятием на стене, сделанным из дерева со Святой земли. Бедный Чарли тоже боялся.