Ключ от вечности

И палата подчинилась приказу.

– Ира, ты куда? – забеспокоилась вошедшая Вера.

– Да нужно мне. До туалета дойду.

– Тебе, наверное, нельзя еще вставать! Я сейчас нянечку позову, она тебе принесет что надо…

– Да нет, лучше я сама. Все тело себе отлежала, нужно хоть немного подвигаться. Говорят же, что гиподинамия очень опасна. Честно, я себя гораздо лучше чувствую.

Она и правда чувствовала себя не так плохо, как выглядела. А что голова кружилась – так это от долгого лежания.

– Ну, смотри…

Надежда встала, еще немного переждала головокружение и вышла из палаты. Навстречу шел пожилой мужчина в полосатом махровом халате. Окинув Надежду сочувственным взглядом, он проговорил:

– Это вы с молоковозом столкнулись?

– Ну, не совсем я, – скромно ответила Надежда, – это автобус. Но я в этом автобусе была. А что, заметно?

Мужчина закашлялся. Надежда прошла мимо, к своей цели.

В туалете было на удивление чисто. Надежда рассмотрела свое отражение в большом зеркале и расстроилась пуще прежнего. Хоть и больница, а невозможно уважающей себя женщине находиться в таком виде. Она подумала, что нужно хоть немного привести себя в порядок, а для этого ей нужна косметичка. Выйдя в коридор, она увидела нянечку с ведром и шваброй.

– Ты что это расхаживаешь? – спросила та строго. – Доктор тебе лежать велел!

– Да я и так все отлежала, захотелось немного подвигаться. Да и вообще, мне гораздо лучше.

Нянечка недоверчиво и неодобрительно покачала головой. Воспользовавшись удобным случаем, Надежда спросила ее, где хранятся вещи больных.

– А это вон там, на складе! – Нянечка показала в конец коридора. – А что тебе нужно?

– Да мне бы кое-что в своей сумке взять. Косметичку да всякие женские мелочи.

– Ну, значит, и правда на поправку идешь, коли про косметичку вспомнила! Пойдем, я тебе открою!

Нянечка проводила Надежду, отперла дверь склада своим ключом. Видимо, она в этой больнице совмещала разные обязанности, от уборщицы до кастелянши.

На складе были устроены широкие деревянные стеллажи, на которых лежали сумки, пакеты и тюки с одеждой. Надежда сразу же углядела на нижнем стеллаже свою дорожную сумку, темно-синюю с белым рисунком, и порадовалась, что узнала ее – значит, память у нее не совсем отшибло. Она потянулась за ней, но нянечка за спиной строго проговорила:

– Ты куда, вон же твоя сумка, на верхней полке лежит! – Она показала на другую сумку – бордовую и меньшего размера.

– Да нет, вон моя!

– Ты ничего не путаешь? – усомнилась нянечка. – Вон же написано – седьмой номер, а седьмой номер это Муравьева, ты значит… И в книге у меня отмечено…

– Да нет! Это, наверное, у вас путаница. Уж я свою сумку не спутаю! Я вот эту лямку сама зашивала!

– Ну, не знаю, у меня всегда порядок! – обиделась нянечка, но спорить не стала.

Надежда Николаевна поставила свою сумку на стол, расстегнула молнию, открыла. Вещи действительно были ее, знакомые. Надежда достала косметичку, смену белья и вспомнила, как все это собирала перед поездкой.

Вся картина сборов постепенно восстановилась в памяти. Вот она достает сумку, а вещи уже разложены в спальне на кровати. Можно собраться спокойно, не спеша, потому что это рыжее чудовище не вскочит на кровать, не начнет топтаться на чистом белье, не порвет пакеты с подарками.

Ага, она везла куда-то подарки, сейчас не вспомнить какие, но точно был довольно большой и тяжелый пакет. Которого тут, в сумке, кстати, нет. Значит, уже подарила.

Кому, когда и где? Очевидно, там, куда она ездила. Стало быть, можно предположить, что она ехала обратно, в город, если подарков в сумке нет.

И отчего она так неторопливо собиралась? Да потому что кота нет, он на даче у бабушки! Ну да, на дворе стоит удивительно теплый сентябрь, поэтому кота снова отвезли на дачу, поскольку мать Надежды категорически отказалась уезжать.

А мать Надежды – женщина с твердым характером, ее не только Надежда, но и зять побаивается. Хотя мать относится к своему зятю неплохо, очень его уважает и не раз говорила даже, что Надежда такого хорошего мужа не заслуживает. Но это так, из вредности. Но все же как его зовут, мужа-то?

Надежда перебрала вещи в сумке. Ага, вот еще нужное – пижама. Или домашний костюм. Здесь, в больнице, одна женщина в похожем по коридору ходит. Это хорошо, а то Надежде выдали фланелевый застиранный халат, да еще и пуговиц не хватает.

– Ты скоро? – окликнула ее нянечка. – А то у меня пол недомыт.

– Сейчас…

Собрав самое необходимое, Надежда застегнула сумку и собралась поставить ее на место. Однако нянечка ее остановила:

– Я сама положу, тебе напрягаться нельзя. Ты вообще береги себя, голова – это не шутки!

Надежда поблагодарила ее и вышла, думая, какие все же хорошие люди работают в этой больнице.

В коридоре не было ни души, и верхний свет погас, горели только две или три лампы дежурного освещения.

Нянечка положила сумку Надежды на место и хотела уже запереть склад, как вдруг из полутемного коридора возник незнакомец – худой и сутулый мужчина в черном свитере. На голове у него была черная бейсболка с низко надвинутым козырьком, так что в темноте разглядеть его лицо было невозможно.

Нянечка испуганно вскрикнула, но незнакомец зажал ей рот ладонью в перчатке, втолкнул на склад, захлопнул за собой дверь и прошипел:

– Заткнись, тетка, если хочешь живой остаться! Поняла?

Нянечка испуганно кивнула.

– Это хорошо, что ты понятливая. Сделаешь, что я скажу, ничего тебе не будет. Поняла?

Нянька снова кивнула.

Незнакомец убрал руку ото рта и проговорил:

– Где ее сумка?

– Чья?

– Не идиотничай! Сейчас сюда женщина приходила, с нервного отделения…

– Муравьева, что ли?

– Ну да, она самая! Так вот, покажи мне ее сумку…

– Вон та… – Перепуганная женщина показала на темно-синюю сумку с белым узором, которую только что поставила на нижний стеллаж. Она хотела было добавить, что у больной Муравьевой отшибло память и поэтому она взяла чужую сумку, но вовремя одумалась и промолчала – всегда лучше лишний раз промолчать, особенно если имеешь дело с такими опасными людьми.

Мужчина сверкнул глазами, схватил сумку и снова повернулся к нянечке:

– И запомни – ты меня не видела и ничего не знаешь!

С этими словами он выскользнул со склада и бесшумно исчез в темноте.

Нянечка почувствовала внезапную слабость в ногах и сползла на пол. Она сидела на холодном кафельном полу, и в голове у нее была только одна мысль: как хорошо, что утром ее смена закончится и ей три дня не нужно будет ходить в больницу, поскольку работает она сутки через трое…

Надежда вернулась в палату, но чувствовала какое-то беспокойство. Какая-то неясная мысль крутилась в голове, но голова снова начала болеть, снова наливалась свинцовой тяжестью, и мысль никак не удавалось поймать.

Надежда умылась, расчесала спутанные волосы и переоделась в пижаму. Пижаму в свое время подарила ближайшая подруга Алка Тимофеева. Вкус у Алки был специфический, так что пижама выглядела ярковато: красные трикотажные брюки, а верх – в клеточку, и принт с веселым тигренком спереди. Соседки пижаму одобрили.

Надежде не сиделось на месте, и она снова вышла в коридор.

Навстречу ей шла прежняя нянечка, но как-то неуловимо изменившаяся. Лицо ее побледнело, при этом на щеках проступили пятна нервного румянца, губы тряслись, глаза бегали по сторонам.

– Что с вами? – спросила Надежда Николаевна, поравнявшись с нянечкой.

Но та взглянула на нее с испугом и даже с неприязнью, шарахнулась, как от зачумленной, и сквозь зубы проговорила:

– Ничего со мной! А вот вы идите к себе в палату, нечего по коридору ходить! Я только что пол помыла!

Надежда обиженно отвернулась и пожала плечами.

Да что такое с этой нянькой? Только что была нормальным человеком, даже приветливым, а тут вдруг такое заурядное хамство!

Впрочем, как раз вежливое и деликатное обращение персонала этой больницы удивляло Надежду, а хамство – нисколько, обычное дело, всегда так было.

Надежда подошла к окну и выглянула наружу.

На улице уже стемнело, неподалеку от входа в больницу загорелся уличный фонарь, конус бледно-желтого света, который он отбрасывал, сделал темноту вокруг еще гуще. Из этой сгустившейся темноты свет фонаря вырывал пыльные придорожные кусты и раскачивающееся под ветром дерево.

Надежда с сожалением подумала, что не знает, что это за дерево. Она легко отличает только сосны, ели да березы. Ну, пожалуй, еще дубы, но они в нашей полосе встречаются редко…

Вдруг в пятне света нарисовалась человеческая фигура.

Она показалась Надежде смутно знакомой – худощавый, немного сутулый мужчина в джинсах и черном свитере. На голове бейсболка с надвинутым козырьком, так что лица не разглядеть. В руке мужчина нес дорожную сумку.

Фонарь качнулся под ветром, и свет упал на эту сумку. Темно-синюю, с белым рисунком. Точно такую же, как та, которую Надежда только что брала на больничном складе.

Ну, мало ли похожих сумок, подумала Надежда.

Однако какое-то неясное беспокойство шевельнулось в груди. И мужчина вроде знакомый. Если бы не бейсболка, она его точно узнала бы…

Надежда медленно пошла к своей палате, потому что голова снова начала болеть, и опять увидела нянечку – та, похоже, успокоилась и драила шваброй полы коридора. Надежда решила проверить возникшее у нее подозрение. Она остановилась возле нянечки и проговорила:

– Можно вас попросить еще раз открыть склад?

– Зачем? – спросила женщина, подняв на Надежду настороженный взгляд.

– Мне нужно еще кое-что взять в сумке.

– Раньше нужно было думать! – фыркнула уборщица.

– Ну, извините, я только сейчас вспомнила… Мне очень нужно, я вас прошу…

– Ничего не могу сделать! – отрезала уборщица. – Я уже отдала ключ от склада.

– Кому?

– А вам какое дело кому? Я вам уже сказала – нечего по коридору шастать! Идите в свою палату!

Надежда едва не отскочила, до того от няньки повеяло ненавистью. Ее словно подменили.

Впрочем, такая реакция на обычную просьбу лишь усилила подозрение Надежды… С чего вдруг нянечка так взбеленилась? Должна быть какая-то причина. Опять же, тот тип с сумкой…

Так или иначе, голова болела все сильнее, и Надежда решила вернуться в палату и лечь в постель.

Видимо, ей и правда ввели какое-то успокоительное, потому что она заснула, едва коснулась головой подушки.

И приснился Надежде сон.

В этом сне она вышла из пригородного автобуса на краю небольшой деревни.

Автобус поехал дальше, а Надежда пошла вдоль домов и остановилась возле одного из них, обшитого зеленой вагонкой, с красными наличниками на окнах.

Издали этот дом казался нарядным и уютным, но, подойдя ближе, Надежда увидела, что краска на стенах и наличниках облупилась и выцвела, стекла в окнах такие пыльные, что почти не пропускают света, а на двери висит большой навесной замок.

Окружающий дом участок тоже был запущенным, вместо цветов и овощных грядок – крапива, лебеда и репейники.

Однако это не остановило Надежду.

Она поднялась на крыльцо, которое ревматически заскрипело под ее ногами, достала из кармана ключ, без труда открыла висячий замок и вошла в дом.

Миновав полутемные сени, она оказалась в просторной жилой комнате.

Из-за пыльных окон в комнате тоже было полутемно, однако Надежда разглядела круглый колченогий стол, застеленный дешевой клетчатой клеенкой, старомодный сервант, на застекленных полках которого стояли простые синие чайные чашки и дешевые рюмки зеленоватого стекла, старую этажерку, на которой лежала кипа пыльных выцветших журналов еще советских времен, тумбочку с телевизором, накрытым салфеткой, вышитой гладью и выцветшей от времени, и низкий комод с тремя выдвижными ящиками.

На комоде стояло обычное зеркало в металлической овальной рамке, к которому и устремилась Надежда, задыхаясь от волнения.

Как бывает во снах, она отчего-то знала, что непременно должна посмотреться в это зеркало, собственно, ради этого она приехала в эту деревню и вошла в этот дом.

Опять же, как бывает во снах, последние шаги дались ей тяжело, Надежда шла так, словно к ее ногам были привязаны тяжелые гири или словно вокруг нее был не спертый, застоявшийся воздух нежилого деревенского дома, а какая-то вязкая, плотная среда, которая сопротивлялась каждому ее шагу, каждому движению.

Наконец Надежда преодолела это сопротивление, подошла к комоду, протянула руку к зеркалу и повернула его к себе.

Зеркало было покрыто густым слоем слежавшейся пыли, так что она не видела своего отражения. На этом пыльном слое чья-то рука написала два слова: «Кто ты?»

Надежда достала носовой платок, осторожно протерла зеркало и снова посмотрела в него. При этом ей было страшно, как будто она заглядывала не в обычное зеркало, а в бездонную пропасть, в темный загадочный омут.

Но это было самое обычное зеркало, и в этом зеркале Надежда, как и положено, увидела отражение. Отражение женского лица…

Однако это было не то лицо, которое она видела в зеркале каждое утро. Из овального зеркала на нее смотрела совершенно незнакомая женщина примерно ее лет и даже немного похожая на Надежду, но не она. Это была совершенно незнакомая женщина, которую Надежда никогда прежде не встречала.

– Кто ты? – удивленно и испуганно спросила Надежда и, уже произнеся эти слова, вспомнила, что именно они были написаны на пыльном зеркале.

Губы отражения как будто нехотя разлепились, и женщина, отраженная в зеркале, задала Надежде тот же самый вопрос, но с другой интонацией:

– Кто ты?!

И в этот же миг за спиной Надежды раздались странный хрип и какие-то булькающие звуки.

Надежда обернулась и увидела, что старый телевизор сам собой включился, голубой экран тускло засветился, и на этом экране появилось лицо той же незнакомой женщины, чье отражение Надежда видела в зеркале.

Эта незнакомая женщина в упор взглянула на Надежду и строго проговорила:

– И всем по порядку дает шоколадку и ставит, и ставит им градусники! Два раза вправо, потом один раз влево! Запомни – два вправо и один влево! Градусники ставим!

Последние слова прозвучали иначе, словно их произнес другой человек – и тут же полутемная комната в деревенском доме растаяла, и Надежда проснулась.

Она лежала на узкой больничной койке, в окно светило ласковое утреннее солнце, и бодрый голос медсестры повторил с той же интонацией, что во сне:

– Подъем, девочки! Градусники ставим! Температуру измеряем! Муравьева, просыпайтесь!

Последние слова были адресованы явно Надежде. Надежда протерла слипающиеся глаза и сонно пробормотала:

– Почему Муравьева?

– А кто же вы? – Cестра на всякий случай сверилась с табличкой, прикрепленной к кровати, и улыбнулась: – Не проснулась еще! Ну, померяй температуру – и можешь еще поспать!

Надежда сунула под мышку градусник и задумалась.

Она вспомнила, что лежит в больнице под чужой фамилией; вспомнила, как ходила накануне на больничный склад, где нянечка предлагала ей сумку какой-то Муравьевой; вспомнила, как обманом получила свою сумку, а позднее видела на улице возле больницы человека, который нес темно-синюю сумку, как две капли воды похожую на ее собственную.

Вечером Надежда хотела спать и не задумалась об этом, успокоила себя тем соображением, что могут быть две похожие сумки, но сейчас она решила еще раз сходить на склад.

Самое главное – вчера она была не в себе, то ли от травмы, то ли от лекарств, которые ей вводили, и не взяла из своей сумки самое необходимое, то, без чего современный человек чувствует себя как без рук, – мобильный телефон…

Вот именно, нужно было сразу хватать его и звонить. Мужу! Хотя нет, он же в командировке. Тогда подруге Алке. Как только Алка узнает, что Надежда попала в аварию, она тут же примчится и разнесет эту больницу вдребезги. Надежду выдадут без всякого сопротивления. И – домой, а там уж Алка найдет хорошего врача.

Этот Алексей Степанович вроде бы и неплохой человек, искренне за больных переживает, но разговаривает детскими стихами, а это напрягает.

Измерив температуру и покончив с утренними процедурами, Надежда отправилась в дальний конец коридора. Правда, по дороге она вспомнила, что вчера вечером нянечка нахамила ей. И еще неизвестно, как она будет настроена сегодня.

Но, на счастье, на складе находилась другая женщина. Кладовщица была помоложе нянечки, она увлеченно читала глянцевый журнал, на обложке которого фальшиво улыбалась известная стареющая певица, повиснув на руке еще более известного молодого футболиста.

Надежда Николаевна облегченно вздохнула: теперь у нее были развязаны руки.

Войдя на склад, она первым делом взглянула на ту полку, где вчера лежала ее сумка. Сумки на месте не было. Не было ее и на остальных полках – Надежда успела окинуть их взглядом и нигде не увидела синей сумки с белым рисунком. Всякие были – черные, зеленые, коричневые, но только не синие.

– Женщина, вы что хотели? – спросила кладовщица, отложив свой журнал.

– Хочу в сумке кое-что взять.

– А вы кто у нас?

– Муравьева я, с неврологического.

Надежда почувствовала себя самозванкой, представляясь чужим именем. И отчего-то вспомнила сегодняшний сон и незнакомое лицо в пыльном зеркале.

Она уже привыкает к этому имени, откликается на него… глядишь, еще немного – и она действительно станет другим человеком… этой… как ее… Ириной Муравьевой.

– Муравьева… – кладовщица открыла разлинованную тетрадь, – точно, вы из того автобуса, что перевернулся… Муравьева… Вот вы – седьмой номер!

Она подошла к стеллажу, достала с верхней полки дорожную сумку из бордовой кожи и плюхнула ее на низкий столик:

– Вот она, сумка ваша. Берите, что нужно.

Надежда поблагодарила женщину и склонилась над сумкой, внушая себе, что не делает ничего плохого.

Рыться в чужих вещах – это плохо, стыдно. Но она ничего не возьмет, она только посмотрит, что лежит в этой сумке – может быть, ее содержимое поможет понять, кто такая эта Ирина Муравьева, за которую принимают Надежду.

Однако сделать это оказалось не так просто.

Сумка таинственной Муравьевой была застегнута на молнию, но поверх молнии был еще кожаный клапан, застегнутый на круглую металлическую пряжку. И открыть эту пряжку Надежда с ходу не смогла. Она вертела ее и так и этак, но вредная пряжка никак не поддавалась.

Кладовщица не спешила возвращаться к своему журналу – она с любопытством смотрела на Надежду, видно, хотела с ней поговорить. Еще немного – и она задумается, почему Надежда не может открыть свою сумку…

И правда, кладовщица моргнула и участливо проговорила:

– Что, не открывается?

– Да заела что-то… – пропыхтела Надежда, нажимая посильнее. – Наверное, при аварии погнулась…

И тут она снова вспомнила сегодняшний сон. Вспомнила странные слова, которые произнесла женщина на экране телевизора: «Два раза вправо, потом один раз влево».

Странные, бессмысленные слова, но чем черт не шутит? Вдруг они помогут ей открыть сумку?

Надежда еще немного поколебалась, все же это был всего лишь сон. Но отчего не попробовать? Она повернула круглую пряжку вправо, точнее – по часовой стрелке. Та щелкнула и остановилась. Еще один поворот вправо, до щелчка. Теперь один раз против часовой стрелки…

Щелчок – и пряжка расстегнулась.

Надежда перевела дыхание.

– Ну вот и открылась! – удовлетворенно проговорила кладовщица и снова погрузилась в свой журнал.

Надежда расстегнула молнию и заглянула в сумку настоящей Муравьевой.

Сверху лежали обычные дорожные вещи – косметичка, тапочки, пакет со сменой белья. Надежда снова почувствовала неловкость – ей самой не понравилось бы, если бы кто-то рылся в ее вещах.

Она запустила руку глубже и достала книгу в мягкой потрепанной обложке. Прочитала название – «Тайна доктора Фауста». В книгу была вложена закладка. Надежда подумала мгновение и выложила книгу на стол – надо же что-то читать, чтобы время в больнице не так медленно тянулось. В конце концов, книга – это не зубная щетка, книги все одалживают друг другу, книгами обмениваются. Можно считать, что она одолжила эту книгу у Муравьевой.

Было и еще одно соображение, более важное.

Надежда Николаевна рассчитывала, что эта книга что-то расскажет о своей хозяйке. Говорят же – скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты.

Она продолжила перебирать содержимое сумки и наконец нашла то, что искала, – мобильный телефон.

Вот это уже серьезнее, мобильный телефон – предмет глубоко личный, можно сказать, интимный, взять чужой мобильный телефон – это скверно…

Но собственный телефон Надежды бесследно пропал вместе с остальными вещами, и что-то говорило Надежде, что таинственная Муравьева к этому как-то причастна.

Надежда зажала рот своей совести (если у совести есть рот, что весьма сомнительно), переступила через собственные моральные принципы и положила телефон рядом с книгой. Она еще немного порылась в сумке, но больше не нашла ничего полезного. В частности, не нашла зарядного устройства к телефону.

– Я взяла все, что хотела! – бодро сообщила она кладовщице и застегнула молнию.

Женщина убрала сумку на прежнее место, а Надежда отправилась в свою палату. По дороге она уговаривала себя, что не сделала ничего плохого. Муравьева сама виновата: если бы хотела, уже давно забрала бы свои вещи, а раз не забрала – значит, они ей не так уж и нужны…

Только придя в палату, Надежда убедилась, что телефон Муравьевой полностью разряжен, так что без зарядного устройства от него не было никакой пользы.

Тогда она обратилась к соседкам по палате:

– У меня зарядка телефонная потерялась, у вас нет такой?

Мария Ивановна показала свою зарядку – она не подходила. Верина тоже не подошла, но Вера успела обзавестись в больнице массой знакомых и пошла на разведку – поискать по другим палатам подходящее устройство.

Надежда тем временем решила пролистать книгу, которую взяла в сумке Муравьевой.

Сегодня был выходной день, так что доктор Айболит у себя дома общался с внуками, медсестра быстренько выполнила все назначения и тоже куда-то убежала. Однако тишина в отделении стояла недолго, поскольку гуртом пошли посетители.

Первым прибыл сын Марии Ивановны Вова. Он оказался невысоким молчаливым мужичком, в меру плотненьким и в меру лысоватым. Он вежливо поздоровался и дал краткий отчет о состоянии домашнего хозяйства. Судя по всему, справлялся Вова неплохо, куры неслись, гуси нагуливали жир. По просьбе матери Вова принес склянку мази, которую она делала сама по старинному рецепту ее родной бабки. Мазь здорово помогала от синяков.

Надежда с опаской открыла склянку. Мазь была бурого цвета и пахла болотной тиной.

– Не бойся! – сказала Мария Ивановна. – Проверенная вещь, всем помогает!

Надежда намазала левую щеку и углубилась в книгу.

Как ни странно, это был не детектив, а популярное историческое исследование. Автор подробно разбирал историю доктора Фауста, которого большинство читателей знают только по трагедии Гёте. Если вообще знают.

Автор книги, ссылаясь на многочисленные исторические свидетельства, писал, что Иоганн Георг Фауст – вполне реальное лицо, доктор теологии, чернокнижник и маг. В начале шестнадцатого века путешествовал по Германии.

Реальный Фауст обучался теологии в одном из немецких университетов, затем учился магии в Праге, после чего переезжал из города в город, читая лекции и устраивая демонстрации всевозможных удивительных явлений. Доктор Фауст неоднократно заявлял, что может повторить все евангельские чудеса. За эти святотатственные заявления его изгоняли из нескольких немецких городов, а однажды едва не побили камнями.

Весьма драматично исторические хроники описывали смерть знаменитого чернокнижника. Поздней осенней ночью тысяча пятьсот сорокового года постояльцы и хозяева скромной гостиницы в Вюртемберге проснулись от чудовищного грохота в одном из номеров. Из-за закрытой двери доносились звуки падающей мебели, топот, затем – душераздирающие крики.

Позднее свидетели, находившиеся в этот час снаружи, утверждали, что в ту ночь разразилась ужасная буря, из гостиничной трубы вырывалось синее пламя, а ставни на окнах хлопали сами по себе.

Крики, стоны и ужасный шум продолжались больше двух часов и стихли только под утро. Все это время перепуганные хозяева гостиницы и прислуга тряслись под дверью загадочной комнаты, не решаясь заглянуть внутрь. Когда же шум стих, хозяин осторожно открыл дверь и заглянул в номер.

На полу, среди обломков мебели, в неестественной и странной позе лежал мертвый человек, все тело которого было покрыто ссадинами и кровоподтеками, шея и ребра переломаны, как будто несчастного били кувалдой, один глаз вытек.

Это и был знаменитый маг и чернокнижник доктор Иоганн Георг Фауст. Жители Вюртемберга утверждали, что с ним жестоко расправился демон Мефистофель, которого за четверть века до того доктор Фауст вызвал своими заклинаниями, чтобы заключить договор, подписав его собственной кровью.