Ваш муж мертв

Само по себе это не смертельное заболевание, но все может плохо закончиться, если вы ударитесь головой, или будете находиться во время приступа в ванне, или наливать кипяток, или переходить дорогу, или делать что-то еще – в общем, на самом деле много опасностей. Поэтому я не плаваю, не вожу машину, не готовлю на открытом огне. Ложась спать, никогда не знаешь, проснешься ты или нет.

Единственный плюс – для некоторых из нас – состоит в том, что эта болезнь повышает активность мозга. Так что некоторые такие дети, едва начинающие ходить, знают уже таблицу умножения.

– Сколько времени длился приступ? – спрашиваю я.

– Около минуты.

Значит, как в среднем. Большинство наблюдавших меня врачей пришли к заключению, что мои припадки – по-научному называемые эпилептическими приступами – могут продолжаться от двадцати секунд до трех минут.

– Как вы себя чувствуете сейчас?

– Как после удара по голове.

Я ощущаю на своем лбу холодный компресс. У меня болят мышцы, и во рту, у правой щеки, чувствуется вкус крови – должно быть, я ее прикусила.

– Это неудивительно. Вы бились в судорогах, а под скамейкой мало места.

Внезапно откуда-то выплывает воспоминание. «Для Марджори, которая любила это место». Мне едва удается держать глаза открытыми и трудно говорить, но я должна преодолевать слабость. В голове у меня царит настоящий хаос, однако я понимаю, что это нормальная реакция.

– Откуда вы знаете, как все происходило? – Меня всегда интригует этот момент. Это так странно – погружаться в какой-то таинственный мир, а потом не помнить, что ты там делал. Например, одна девушка, о которой я читала в сети, отправила своему начальнику сообщение, предупреждая, что опоздает, и тут у нее начался приступ – а потом, конечно же, она ничего этого не помнила.

– К счастью, женщина, которая вас увидела, оказалась медсестрой и сразу поняла, что происходит.

Так бывает далеко не всегда. Часто люди принимают тебя за пьяного, сумасшедшего или думают, что у тебя сердечный приступ (один добрый самаритянин однажды пытался сделать мне искусственное дыхание рот в рот, несмотря на то, что я продолжала дышать).

– Она вызвала «Скорую помощь».

Если это была медсестра, то, вероятно, она не потеряла самообладания. Именно поэтому, должно быть, я чувствую себя сейчас относительно спокойно. Когда люди начинают паниковать, это еще сильнее усугубляет мое состояние – особенно, когда я становлюсь свидетелем всего этого, возвращаясь в сознание. В результате потом гораздо труднее приходить в норму после приступа.

Меня так клонит в сон, что лицо Адама то исчезает, то снова всплывает перед моими глазами. Я могла бы спросить его, откуда он знает мое имя, но это и так понятно – оно написано на моем серебряном медицинском браслете, содержащем все данные. (Разумеется, я всегда снимаю его, когда работаю со своими клиентами, – во избежание лишних вопросов.)

– Вас что-то расстроило, Вики? – Его голос долетает до меня сквозь туман. – Что-то, что могло спровоцировать приступ?

Они всегда задают этот вопрос. Это необходимо для создания клинической картины эпилепсии. Мои веки становятся все тяжелее. Мысли путаются.

– Не знаю, – бормочу я. Но какой-то червь гложет меня изнутри. Что-то действительно расстроило меня.

Я просто не помню – что.

* * *

В следующий раз я прихожу в себя уже в больничной постели. На мне зеленый халат. Если повернуть голову, то можно увидеть маленький деревянный столик с кувшином воды. Пространство вокруг меня закрыто сине-белыми полосатыми занавесками, но я слышу доносящийся справа приглушенный голос: «Сестра! Мне нужно в туалет. Сестра!»

Сколько сейчас времени? Еще не темно. Но уже и не слишком светло. Это еще одна особенность моего недуга. Тебе может казаться, что ты пробыл без сознания много часов, тогда как на самом деле это длилось всего несколько минут. И наоборот.

В любом случае, я всегда чувствую себя так, будто проснулась после долгого, глубокого сна. Это похоже на состояние, когда ты приходишь в себя после анестезии.

Я ненавижу больницы. Тут слишком жарко и нечем дышать. Странно, почему так сильно включено отопление, учитывая постоянное урезание расходов. С меня льется пот, хотя, как я только что поняла, под больничным халатом на мне ничего нет. Только одноразовые бумажные трусы. Куда они дели мою одежду?

Подобные места (а я видела не одно) всегда оставляют у меня во рту неприятный вкус печенки и бекона: я терпеть не могла эту еду в детстве, и эти ощущения снова завладевают мной, когда я вынуждена делать то, чего не хочу. А мое единственное желание – выбраться отсюда. Быть нормальной.

По другую сторону занавески слышен звук вкатываемой тележки. «Завтрак!» – произносит бодрый голос.

Вот и ответ на мой недавний вопрос.

– А как нам быть с той?

– К ней сначала должна зайти медсестра, – отвечает другой голос. – Нам нужно точно знать, можно ли ей есть.

Они говорят обо мне? В животе у меня нестерпимо ноет от голода. После приступа у меня обычно просыпается волчий аппетит. Я уже собираюсь подать голос, как вдруг раздается высокий, непрерывный звук, от которого волоски на моей руке встают дыбом. По крайней мере, этот звук исходит не от тех аппаратов, к которым подключена я. Хотя мне ничего не видно, но я слышу напряженные голоса и движение в палате. «В реанимацию. Быстро!»

Я искренне сочувствую этому незнакомому пациенту. Мне и самой доводилось несколько раз побывать в реанимации.

Кто-то другой – кажется, моя соседка слева – разговаривает по телефону. У нее старческий, дребезжащий голос. «Так вот, доктор говорил мне принимать эти таблетки. Он говорил – по две. Каждый день. Вот я и делала так, как он говорил. А теперь другой врач говорит, что нужно было что-то еще».

Я уже и забыла, как шумно бывает в больнице, хотя в последний раз мне довелось побывать там не больше двух месяцев назад. Это было в Девоне, до того как до моих клиентов дошли слухи о моей болезни и мне пришлось снова уехать.

– Вики?

Занавеска отодвигается в сторону. Почему больничный персонал всегда разговаривает с тобой так, будто они хорошо тебя знают? В машине «Скорой помощи» это действовало успокаивающе, но сейчас мне не очень приятно такое обращение.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо.

Я приподнимаюсь на локтях, морщась от боли. Устроившись поудобнее, я обнаруживаю на одной руке огромный синяк – должно быть, ударилась во время судорог под скамейкой.

– А где моя одежда?

– Она была вся порванная и испачканная после того, что произошло. Но вы не беспокойтесь. Мы с этим потом разберемся.

Меня охватывает паника.

– Но мне нужно что-то надеть, чтобы пойти домой.

– Боюсь, мы не можем выписать вас, если за вами некому присмотреть как минимум в течение двадцати четырех часов после приступа.

Медсестра снова поглядывает в свои записи.

– Здесь отмечено, что у вас нет никаких близких родственников. Может быть, есть соседка или подруга, которой вы можете позвонить?

И вдруг я все вспоминаю. То событие – вернее, события, которые меня так расстроили. Дэвид. Полиция. А потом та девушка на прогулке.

– Я могу побыть и одна, все будет в порядке. Я делала так раньше.

Это правда. Я лгала в других больницах, что дома у меня кто-то есть. Я запоздало понимаю, что следовало сделать так и на сей раз.

– Это может быть опасно. – Она говорит так, словно со мной все это случилось впервые. Что ж, она еще очень молода. Может, я ее первый подобный случай. – То, что с вами произошло… ведь это все очень травматично.

Я стараюсь говорить как можно увереннее:

– Для меня лучше не зацикливаться на приступе: я просто пью свои таблетки и надеюсь, что со мной это никогда больше не повторится.

Суеверие заставляет меня замолчать и постучать по дереву.

– Если вы сейчас проходите лечение, приступов не должно быть много, так что нам нужно разобраться, в чем дело. И я должна сообщить вам еще кое-что. Боюсь, к вам посетители.

Боюсь?

Она отводит глаза.

– Мы бы не согласились на их визит к вам, пока не были бы уверены, что вы уже оправились после приступа, но…

Она умолкает, не договорив фразу, и отдергивает занавески. Все в палате смотрят на меня. И не удивительно.

Передо мной опять та самая, уже знакомая мне парочка.

Медсестра отступает назад.

– Что ж, я вас пока оставлю, хорошо?

– Миссис Гаудман. Вики. – Рукопожатие детектива-инспектора Гэрета Вайна такое же беспощадное, как и в прошлый раз.

Я высвобождаю свою руку.

– Как вы узнали, что я здесь?

Он небрежно машет рукой, будто речь идет о сущей ерунде.

– Ваше имя появилось в сводке, когда вы поступили в больницу. Мне очень жаль, что у вас такие проблемы со здоровьем.

– Я стараюсь не воспринимать это как проблему, – словно обороняясь, отвечаю я. – Это просто часть меня.

Эту фразу я подцепила на одном из многочисленных сетевых форумов.

– И именно поэтому вы не упомянули про свое заболевание в прошлую нашу встречу?

Сладкое ощущение пробуждения после глубокого сна начинает улетучиваться. Вместо этого я чувствую неприятное покалывание кожи. Женщина, лежащая в кровати напротив, глазеет на меня. У нее лысая голова, и рядом с ней стоит капельница. Вероятно, рак?

– Мы можем задернуть занавески? – спрашиваю я.

– Конечно.

Мы остаемся втроем в замкнутом пространстве. Двое против одного.

Я прикладываю ладонь к глазам, чтобы защитить их от света длинной люминесцентной лампы наверху.

– От света вам становится хуже? – с любопытством спрашивает инспектор.

– Только от мерцания лампы, – уточняю я. – И от стресса. Ваш прошлый визит несколько выбил меня из колеи. Или известие об исчезновении Дэвида.

Инспектор моргает. Видно, что ему не хочется быть ответственным за еще один мой припадок. Мне удалось вывести его из зоны комфорта. Это хорошо. Женщина-сержант ничего не говорит, но все записывает. Нужно быть осторожнее.

– В таком случае, – внимательно глядя на меня, говорит инспектор, – вам следовало быть честной с нами с самого начала.

– Я и была.

Во рту у меня пересохло. Я прекрасно знаю, что он собирается сказать. Я ждала этого с тех пор, как сообщила ему, почему находилась возле его дома.

– Вы нашли моего мужа?

– Вашего бывшего мужа? Нет.

Голос инспектора звучит бесстрастно, но все это время он не сводит с меня пристального взгляда. Я чувствую мгновенную вспышку страха, но следом тотчас появляется уверенность, что все, конечно же, будет в порядке. У Дэвида всегда все в порядке. В отличие от других людей, которым не посчастливилось иметь с ним дело. Мне было известно о разных его махинациях, проворачиваемых под видом «благотворительных интересов». Он сам рассказал мне об этом, словно это было какое-то его достижение. Однако в тот момент я уже не могла ничего поделать. Я была у него на крючке.

Инспектор садится на стул возле моей кровати.

– Два дня назад вы сказали нам, что были возле дома мистера Гаудмана, поскольку вам нужно было посетить там своего старого врача.

Он называет моего мужа очень официально, и эта подчеркиваемая дистанция доставляет мне дискомфорт. Ведь это мужчина, которого я когда-то любила. Или, возможно, все еще люблю.

– Да, и я дала вам его номер.

– Верно. Это было очень полезно. Однако вы помогли бы нам еще больше, если бы сразу сказали, что у вас эпилепсия.

Вот. Ну, наконец-то кто-то решился произнести это вслух. То самое слово.

Я пожимаю плечами:

– Я думала, что это не важно.

– Не важно?

Мне кажется, или он повторяет мои слова нарочно, чтобы меня подловить?

– И вы принимаете лекарства, не так ли?

В этом он прав, конечно, но на самом деле время от времени я предпочитаю пропустить прием таблеток, помня про их побочные эффекты, среди которых – снижение умственных способностей, что, впрочем, может быть вызвано и самой болезнью. К тому же эти лекарства далеко не всегда помогают. Я одна из тех людей, кому повезло меньше всех: моя болезнь не поддается практически никакому лечению.

Обычно я не вру, но на этот раз, похоже, лучше не говорить всей правды.

– А что такое?

– Насколько я понял, и эти ваши отключки, и препараты могут воздействовать на память.

– Вообще-то мы называем их приступами. И мой врач не имел права раскрывать вам мою личную информацию.

– Вообще-то подобные медицинские сведения можно почерпнуть и из Интернета. И мы еще не наносили визит вашему доктору, хотя у нас есть все основания сделать это официальным образом.

По другую сторону занавески раздается изумленный выдох. Моей соседке сегодня наверняка не скучно.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Думаю, вы прекрасно все понимаете, Вики. – Инспектор будто прошел ту же школу, что и весь этот медицинский персонал. Та же манера – все время обращаться к человеку по имени, словно он разговаривает со своим хорошим знакомым. – В общем, картина уже более-менее ясна, – продолжает он. – Теперь мне понятно, почему у вас дома нет телевизора. Мерцающий свет может плохо на вас подействовать. У вас нет ванны. И вы носите яркую одежду – как та ваша красная куртка: это нужно для того, чтобы вас заметили, если вы попадете в опасную ситуацию. Это я тоже нашел в Гугле.

Инспектор говорит об этом почти с гордостью. И он прав. Красный цвет я ношу из практических соображений, хотя он не очень подходит к моим темно-рыжим кудрям.

– Насколько мне известно, эпилептические припадки не являются чем-то незаконным.

– Вики. – Инспектор встает и склоняется надо мной – так, что его квадратный подбородок оказывается слишком близко. Внезапно ко мне приходит осознание того, насколько я уязвима в таком положении, и практически без одежды. Возможно, именно поэтому здесь находится женщина-сержант. Для соблюдения формальностей.

«Вы запугиваете меня», – хочу произнести я. Но меня парализует страх, в ожидании того, что будет дальше.

– Вики, – повторяет инспектор, – давайте говорить напрямую. Когда мы впервые нанесли вам визит, я спросил, где вы были в тот вечер, когда вашего бывшего мужа видели в последний раз. Вы сказали, что были дома.

В носу у него растут черные завитушки волос. Почему мы обращаем внимание на всякую ерунду, когда происходит что-то намного более важное?

– Вы уверены в этом, Вики?

Он делает паузу. Сержант настораживается, приготовившись записывать. Теперь уже не отвертеться.

– Или, возможно, – мягко произносит инспектор, – из-за вашего заболевания вы просто этого не помните?

Глава 6

Скарлет

– Куда мы едем?

Из-за рыданий слова Скарлет прозвучали приглушенно.

Камилла Рваная Стрижка бросила на нее взгляд с водительского места и похлопала по руке.

– Я же тебе говорила, детка. К одной хорошей семье, которая будет присматривать за тобой, пока это дело не решится в суде.

Скарлет знала все про суды. Это там жили судьи. Те самые уроды, которые отправляли в тюрьму ни в чем не повинных людей.

– А что если они не отпустят маму домой?

Камилла на секунду заколебалась. Ее глаза потеплели – должно быть, от жалости к Скарлет.

– Давай просто подождем, а там видно будет, хорошо? А сейчас давай лучше поспи, детка. Нам долго ехать, а ты, наверное, очень устала после всего, что было сегодня.

– Но мне нужно вернуться домой, чтобы взять все для школы.

Голос Камиллы сделался еще более мягким и ласковым.

– Об этом даже не переживай сейчас.

А вдруг это была ловушка? Вдруг ее похитили? Скарлет охватила паника. Ей вообще не следовало садиться в эту машину.

– Мама говорила мне никуда ездить с незнакомцами. А вас я не знаю. Отпустите меня, я хочу домой!

– Что ты делаешь!

Машина вильнула, и они съехали на обочину под визг тормозов.

– Нельзя так хватать руль, Скарлет. Это опасно!

Из глаз у нее брызнули слезы, и лицо Камиллы смягчилось.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, детка. Правда, понимаю. Я социальный работник, как я тебе уже сказала. Вот мое удостоверение. Видишь? Единственное, чего мы хотим, – это помочь тебе.

– Если мне нельзя вернуться домой, – тихо произнесла Скарлет, – можно мне поехать к вам?

– Но ты же только что сказала, что не знаешь меня.

– Да, не знаю. – Скарлет попыталась объяснить, что она имела в виду: – Но я не хочу оставаться дома у других незнакомцев.

– Прости, детка. Но если бы я брала к себе каждого ребенка, которому стараюсь помочь, мне бы негде было их размещать. Давай, выше нос! Тебе понравятся Уолтерсы. Они уже давно берут детей под опеку, и у них есть свой сын. Кажется, ему лет пятнадцать. Или, может, шестнадцать.

– Что значит «берут под опеку»?

– Это когда кто-то берет к себе чужих детей, чтобы заботиться о них, пока они не смогут вернуться к своим маме и папе или…

Она замолчала.

– Или что?

– Ничего, это не важно, детка. Ладно, нам надо ехать. Давай, откинься на сиденье и просто смотри в окошко. Сейчас мы должны выехать из Лондона и отправиться в Кент. Там живут Уолтерсы.

– А я смогу ездить оттуда в свою школу?

– Нет. Но там есть другая, ничуть не хуже.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю. Давай включим музыку, чтобы она помогла тебе задремать. И еще включу обогреватель. Так лучше?

Скарлет почувствовала, что глаза у нее слипаются. Однако это был вовсе не такой глубокий сон, каким иногда спала мама, после того как курила, и наутро Скарлет никак не могла ее разбудить. Ей привиделось в сонном забытьи, будто она снова качалась на качелях, только на этот раз никакого полицейского не было. Она просто отдала тубу от чипсов незнакомому человеку, и тот вручил ей такую же взамен. А потом они с мамой полетели на самолете и оказались на пляже – точь-в-точь, как она и обещала незадолго до того, как ее схватили полицейские.

Когда Скарлет проснулась, небо было темным и повсюду возвышались здания с горящими огнями. Ей опять стало страшно.

– Где это мы?

Голос женщины из соцслужбы устало произнес:

– В Кенте.

– А мама приедет сюда?

– Я уже говорила тебе, детка. Ты не сможешь увидеться с ней некоторое время. Я понимаю, это тяжело, но вот, мы уже почти у Уолтерсов. Если нам повезет, мы успеем как раз к ужину. Ты голодна?

В животе у Скарлет урчало, как от сильного голода, но в то же время она чувствовала тошноту. Если бы она была дома, они с мамой сейчас бы ужинали.

– А что ты любишь есть, Скарлет?

– Пиццу. Бургеры. Все, что удается…

Скарлет прикусила язык, она хотела сказать «прихватить». Давным-давно мама научила ее: когда одну вещь кладешь в супермаркете в корзинку, другую тем временем незаметно засовываешь под кофту или в сумку. Но Скарлет вовремя спохватилась, вспомнив, что это тоже был их секрет.

К счастью, Рваная Стрижка была слишком занята тем, что, притормозив, разглядывала дома, и поэтому не обратила внимания на незаконченную фразу Скарлет.

– Это должно быть здесь, на углу. Ах, да. Они сделали пристройку, с тех пор как я была здесь в последний раз. Потому-то я и не узнала их дом. Все, выходим.

На улице похолодало. Джемпер на Скарлет был совсем тонкий. И он был зеленого цвета, неподходящего для школы, так что у нее могли возникнуть из-за этого проблемы.

– А какой цвет мне нужно носить в новую школу? – спросила она, вздрогнув, когда мимо прошел мужчина, громко разговаривавший сам с собой и пинавший консервную банку, как футбольный мяч.

Рваная Стрижка заботливо приобняла Скарлет за плечи и не отпускала, пока человек не скрылся за углом.

– Я не знаю, детка. Но мы скоро это выясним. А сейчас пойдем в дом, хорошо?

Ну и ну! Перед домом был настоящий садик! И там лежал на боку велосипед, колеса которого все еще крутились – видимо, с него кто-то только что слез. Скарлет всегда мечтала о велосипеде, но они были ужасно, ужасно дорогие.

А еще там был и дверной звонок с приятным перезвоном колокольчиков. (Мама сняла дверной звонок, потому что местные мальчишки-хулиганы часто в него трезвонили.) Дверь открыла женщина. У нее были глубоко посаженные, как будто закопанные на лице глаза, а губы вытянуты в тонкую розовую линию.

– Что вы так поздно?

– Простите, что так получилось, но движение было ужасное, и под конец я еще немного заблудилась. – Женщина из соцслужбы, похоже, нервничала – так же, как бывало и с мамой перед игрой. – Это Скарлет. Скарлет, это миссис Уолтерс, она будет присматривать за тобой. Она нас очень выручила, хотя мы свалились практически как снег на голову.

– Надеюсь, вы привезли деньги?

– Они будут переведены вам на счет завтра утром.

– Но мы не так договаривались!

– Понимаете, ведь все делалось в большой спешке.

– Ну, как всегда, верно? Ладно, заходите уж тогда.

Глаза Скарлет расширились от удивления. Под ногами в доме было настоящее ковровое покрытие с красным узором, а не обычные половицы! Им была застелена и вся лестница. Неужели это правда весь их дом? Было слышно, как где-то работал телевизор и кричали дети.

– Я хочу смотреть свою программу!

– Отвали, сейчас моя очередь!

Женщина с закопанными на лице глазами засмеялась, но как-то неприятно – не так, как это делала мама.

– Ох уж эти дети, – бросила она. – Вы же знаете, какие они.

– Ну, конечно. А вы сейчас собираетесь ужинать, да?

– Нет, мы уже поели. У нас сегодня был ранний ужин.

– А, вот как. Просто Скарлет сегодня почти ничего не ела. У нее выдался тяжелый день.

– Я смотрю, она высокая.

Скарлет почувствовала, что глаза женщины измеряют ее с головы до ног.

– Ну да, высокая. И, к сожалению, у Скарлет с собой ничего нет – только та одежда, которая на ней. И зубной щетки тоже нет.

– Ох, и почему я не удивлена? Ладно, так и быть. Поищем что-нибудь для нее.

– Ну тогда все, пока, детка. В следующий раз, возможно, приеду снова я или кто-нибудь из моих коллег.

Внезапно Скарлет почувствовала, что ей совсем не хочется, чтобы эта женщина из соцслужбы, Рваная Стрижка, уезжала.

– А вы скажете маме, где я?

Мама всегда была очень строга насчет этого. Скарлет никуда не должна была уходить без спросу. Даже недалеко.

– Конечно, скажу.

– Я очень переживаю за нее. – В груди у Скарлет все сжалось. – Мама иногда забывает поесть, если я ей не напомню.

– Не беспокойся, ее там обязательно накормят. А сейчас иди и тоже поешь. А завтра ты пойдешь в свою новую школу вместе с другими детьми. Она ведь сможет уже пойти в школу, миссис Уолтерс?

– Ну, днем она точно не должна сидеть дома.

В конце концов входная дверь за женщиной из соцслужбы закрылась. В животе у Скарлет громко урчало, когда миссис Уолтерс вела ее на кухню. Какая огромная духовка!

Наверное, у нее там имелся тайник, как и у мамы. Или, может быть, в этом гигантском холодильнике.

– Не трогай его! Ваш холодильник – вон тот.

– Ого, у вас два холодильника? Так, значит, вы очень богатые!

Миссис Уолтерс уставилась на Скарлет своими глубоко посаженными глазами.

– Ты издеваешься, что ли? Послушай, что я тебе скажу, Скарлет. Деньги, которые я получаю, заботясь о таких детях, как ты, – просто смешные, учитывая, сколько со всеми вами мороки. А теперь возьми себе из холодильника что-нибудь – учти, что-то одно – и иди поешь перед телевизором.

В холодильнике оказалось только одно яйцо и что-то зеленое, покрытое черными точками. Запах был тошнотворный.

– Эти маленькие негодяи, похоже, слопали все подчистую. Осталось что-то совсем несъедобное. Но готовить сейчас я уже не буду. Так что возьми вот это.

– Ого! Спасибо!

– Ты опять придуриваешься? Это же обычная лапша, а не какая-нибудь икра.

– Это мое любимое!

Опять пристальный взгляд.

– А ты забавная, детка.

На несколько мгновений Скарлет показалось, что лицо женщины смягчилось, но потом оно опять сделалось жестким.

– Ладно, давай сюда, я налью тебе кипятка в коробку. А то еще, чего доброго, обожжешься в первый же день, а мне ни к чему такие проблемы. Вот, держи ложку. А теперь иди в комнату, которая направо по коридору. Там сейчас все остальные.

Желудок у Скарлет сжался в комок.

– Но ведь я их не знаю.

Женщина издала хриплый смех.

– Вот и познакомишься.

На диване в комнате лежали четверо мальчишек. Прямо на полу – ковра здесь не было – разместилась группа девчонок. У одной из них были густо накрашены глаза, как иногда делала мама, когда выходила прогуляться. Когда это случалось, Скарлет должна была хорошо себя вести и оставаться в постели до маминого возвращения. Телевизор в комнате был включен так громко, что было больно ушам.

Скарлет неуверенно присела возле девочки с накрашенными глазами, и та бросила на нее недовольный взгляд.

– Нет, только не это! Если миссис У. собирается втиснуть к нам еще одну кровать, я точно пожалуюсь на эту корову!