Ладони ее лежали на коленях – длинные пальцы, скромный бежевый лак на овальных ногтях. Спокойное достоинство во всем облике. Лишь помада, на взгляд Гройса, была ярковата – неожиданное пятно фуксии на бледном лице. Из украшений только брошь на платье: светло-желтые листья и ягоды из янтаря.

– Я не торгую своей биографией.

Женщина понимающе кивнула и сложила губы в сочувственную полуулыбку.

– Боюсь, теперь у вас нет выбора.

– Почему?

– Условия поменялись, Михаил Степанович. Вы сами не замечаете?

Она с еле уловимой издевкой обвела рукой комнату. Гройс начал что-то понимать.

– Хотите сказать, вы приволокли меня сюда, чтобы я рассказывал вам подробности своей трудной судьбы? В самом деле?

Он захохотал и смеялся, пока в горле не запершило.

Ирма терпеливо ждала, и, когда стало тихо, сказала:

– Взаимная откровенность – залог успеха нашего сотрудничества…

– Давайте-ка без лозунгов, – оборвал старик.

Он начал злиться. При первой встрече она показалась ему странной, как бывают странны очень целеустремленные люди, но никак не глупой. Теперь он внес поправку в свое первое впечатление. Дура. Законченная. Из тех легко стервенеющих баб, которые без угрызений совести переедут машиной соседскую шавку, если та вздумает гадить им на газон. Сколько времени он провел без сознания? В комнате часов не было. Его собственные наручные часы, очевидно, находились там же, где его костюм.

Интересно, Ирма сама переодевала его? Или у нее был помощник? Не так-то просто ворочать безвольное тело.

Морщилась она, когда снимала с него носки? На несколько секунд Гройс пожалел о своей чистоплотности. Представив, как со стуком падает на пол ботинок и в нос Ирме шибает удушливая вонь, он даже развеселился. Баба-то чистюля. Из тех, у кого в сортире миллион освежителей воздуха, но она все равно каждый раз в хозяйственном покупает новый и никак не может остановиться.

Какой сегодня день? Гройс дотронулся подбородка и вздрогнул: пальцы кольнула короткая щетина. Выходя из дома во вторник, он был чисто выбрит – получается, сегодня уже среда.

Сутки. Он лежит здесь сутки.

– Вернемся к откровенности, – ровным голосом произнесла Ирма, ничем не выдавая своего раздражения. – Возможно, вы забыли то, что я вам рассказывала о себе. Давайте напомню. Пятнадцать лет я пишу детективные романы. Две книги в год. Сорок тысяч твердого тиража стабильно расходятся в первый же месяц продаж. Вы понимаете, что это значит?

Гройс хмуро мотнул головой.

– Что я очень хороша. – В ее голосе не звучало ни грамма хвастовства или даже удовлетворения. Она лишь констатировала факт. – Не лучшая, нет. Любители детективов назвали бы вам как минимум три фамилии из тех, с кем мне приходится соперничать. И все трое продают больше. Но до последнего времени я крепко стояла на ногах.

Гройс непроизвольно перевел взгляд на ее ноги. Из-под подола выглядывали разношенные коричневые туфли на плоской подошве. Любопытно, она надела туфли ради него или всегда ходит в них? Чем дольше он смотрел на нее, тем больше склонялся к мысли, что это ее повседневная домашняя обувь.

– Вы мне все это уже рассказывали. Трагическую повесть о том, что у вас закончились сюжеты.

– Послушаете еще раз, – невозмутимо парировала она. – Так что, Михаил Степанович, вы правы. У меня действительно больше нет идей для новых книг. А вы – ходячий кладезь историй. Вам семьдесят четыре года, у вас за спиной полвека мошенничества…

– Не знаю, кто ввел вас в заблуждение… – скучным голосом начал старик.

Она махнула рукой:

– Перестаньте! Все, что мне от вас нужно – это десяток-другой криминальных случаев из вашей жизни.

Гройс насмешливо улыбнулся.

– Я сделаю из них приключения, – заверила она. – Но мне нужны детали. Подробности. В таких вещах крайне важна достоверность! Я все продумала! – Ирма подалась вперед, глаза ее заблестели. – У меня будет сквозной герой – мошенник и пройдоха. Кто-то вроде Остапа Бендера нашего времени. Пусть он кочует из романа в роман. Обрастает друзьями. Ввязывается в авантюры. А в финале раскается и уйдет на покой. Может быть, даже станет помогать полиции. Расскажите мне о нем, Михаил Степанович, и выйдете отсюда через две недели.

– А если не расскажу?

– Расскажете. – В ее голосе звучала поразившая его убежденность. – Вы умный человек.

– Что это значит, по-вашему?

– Что вы способны правильно расставить приоритеты.

Старик хмыкнул.

– И какие же у меня приоритеты?

– Вам нравится жизнь, – просто сказала Ирма. – Вы любите вкусно поесть, выпить хорошего вина. Теплым вечером вы садитесь на балкон, глазеете на девушек, нюхаете сирень… Наверняка раз в неделю играете в покер с друзьями. Пересматриваете старые фильмы. У вас отличная жизнь, Михаил Степанович!

– Вы забыли упомянуть проституток, – усмехнулся он. – Таких, знаете, сисястых и с жирными задницами. Люблю дебелых! Заказываю их пару раз в неделю. Хорошо идут к сирени и покеру.

На ее лице промелькнула гримаса отвращения, такая мимолетная, что если б Гройс не ловил ее, как бабочку, в сачок своего внимания, он бы ничего не заметил. «Что, голуба, сбил я тебя с мысли?»

Но она быстро взяла себя в руки.

– Вы захотите как можно скорее вернуться к вашим удовольствиям, Михаил Степанович. К сирени, балкону… и девицам. Это случится буквально через пару недель. Вряд ли у нас уйдет больше на то, чтобы записать вашу биографию. Мне не нужна вся ваша жизнь. Только избранные моменты.

– Слушайте, вы не в себе, – устало сказал Гройс. – Сначала вы предложили мне денег, но это не сработало. Тогда вы меня похитили. Ирма, вы соображаете, или на истощенной творческой почве у вас никакие здравые мысли не растут? Допустим, я согласился на ваши условия. Вы собираетесь потом меня убить?

– Зачем?

– А! Значит, отпустите меня, и я мирно побреду домой, да? Голуба моя, я направлюсь прямиком в полицию и расскажу им, где провел последние две недели. И кстати, сирень уже к тому времени отцветет.

Ирма улыбнулась.

Если упоминанием о шлюхах Гройс надеялся выбить ее из колеи, то теперь настала его очередь чувствовать себя неуверенно. Отвратительная это была улыбка. Покровительственная и жалостливая.

– Михаил Степанович, вы старый.

– Что?

Он так растерялся, что даже не почувствовал обиды, хотя упоминание о возрасте его всегда задевало.

– Вы старик. А старикам никто не верит. Вы сможете предъявить хоть одно доказательство?

– Но… Как же…

– Я скажу, что ноги вашей не было в моем доме. Что вы просто спятивший дедок. В нашей культуре, Михаил Степанович, если вам больше шестидесяти, ваши слова по умолчанию имеют меньший вес, чем слова сорокалетнего. Старческие болезни! Деменция, бред, ипохондрии, мании… Галлюцинации! Я расскажу, как обращалась к вам за помощью, но вы выставили меня из своей квартиры и выглядели крайне возбужденным. После этого я вас больше не видела.

Ирма нахмурилась и очень естественно произнесла, обращаясь к незримому собеседнику возле окна:

– Простите, что? Он утверждает, что я держала его у себя, потому что мне требовалось описание его афер?

Она расхохоталась.

Затем, вмиг став серьезной, перевела взгляд на Гройса:

– Убедительно?

«Сука».

– Есть кое-что, чего вы не предусмотрели, – медленно сказал он. – А если я сейчас возьму да сдохну прямо тут от сердечного приступа? Как будете прятать тело? Вы не представляете, сколько возни с трупом. Даже с таким древним, как мой.

Ирма покачала головой.

– Михаил Степанович, вы как ребенок, ей-богу. Зачем мне прятать ваш труп? Я сниму с вас наручники, вызову врачей и полицию. Расскажу им, что вы пришли ко мне два часа назад.

– А где я был до этого?

– Понятия не имею, – удивленно отозвалась Ирма. – Скитались. Может, забыли где живете. Я бы не удивилась! Вы заговаривались, производили удручающее впечатление.

– Откуда я узнал ваш адрес? – резко спросил Гройс.

– Я сама вам его назвала, когда приезжала обсудить мое предложение.

– Значит, я заговаривался?

– И тряслись. Я не могла отпустить вас в таком состоянии одного! Поймите, мы все беспокоимся за стариков. Они плохо приспособлены к нашей жестокой действительности…

Уголки ее губ скорбно опустились. Лицо приобрело выражение сострадания, в глазах мелькнули слезы.

– Сколько времени я провел без сознания и что вы мне вкололи? – спросил Гройс, чтобы заполнить растерянную паузу. Не выдать, до какой степени его ошеломила – нет, не столько ее предусмотрительность, сколько своя неспособность предугадать ее действия. Он пытался сконцентрироваться, но стоило ему вспомнить ее пренебрежительное «вы старый», и мысли путались.

– Меньше суток. Не беспокойтесь, ничего дурного с вами не случилось. И вашему здоровью угрозы тоже нет. Вы в состоянии диктовать.

Она закрыла его в этой комнате-коробочке, как жука, и ждет, что он будет жужжать и разгонять крылышками застоявшийся воздух, в котором больше не витают идеи. Гройса охватила такая ярость, что перед глазами замельтешили черные точки. Тише, тише… Так и в самом деле недолго до инфаркта!

Он вдруг ужасно испугался. Она даже скорую к нему не вызовет, случись что. Позвонит им, когда он уже умрет, и выдаст свою поганую байку о спятившем пенсионере, прибившемся к ней как бездомная дворняга.

Перед Гройсом открылась бездна, из которой на него оценивающе глянула смерть. Ты идешь, старик?

Гройс отшатнулся.

– Тащите компьютер, или диктофон, или что там у вас, – хрипло сказал он.

Несколько секунд Ирма пристально смотрела на него.

– Вы еще не готовы.

– Готов.

– Я думала, раньше вечера не приступим.

– Незачем тянуть.

– Раньше сядем, раньше выйдем, так? – она весело подмигнула.

Гройс выдавил из себя улыбку.

– Я очень рада, что вы так быстро приняли решение. Нет, поймите правильно, я не сомневалась в вашем здравомыслии… Но все-таки способ, которым я…

Она заметила в его глазах насмешку и резко оборвала свою болтовню.

– Давайте работать.

Рука ее скользнула в карман, и из недр синей юбки был извлечен сначала блокнот, затем тюбик помады. Она что, собирается красить при нем губы? Но вместо яркого стика из тюбика выполз бледно-розовый столбик, которым Ирма провела по губам. Сразу разъяснился и источник запаха химической земляники – пахла помада, резко и отталкивающе.

– У меня пересыхают губы, – пояснила Ирма, поймав его внимательный взгляд. – Приходится постоянно смягчать. – Она открыла блокнот. – Что ж, я готова…

– Много лет назад я оказался в тюрьме, – медленно начал Гройс. – Вины на мне не было. Я загремел по доносу. Ну, знаете, в те времена с этим было просто. А доносчиком был мой друг.

Быстрый сочувственный взгляд.

– Серьезно?

– Да. Ему нравилась моя девушка. И еще я тогда устроился радистом на «Атамана Разина», хлебное место. Мы в Японию ходили, торчали в порту по две недели. Надо было совсем дураком быть, чтобы на этом хоть чуть-чуть не подняться. – Гройс выразительно потер большой палец об указательный. – А мой дружок как раз мечтал о том, чтобы его туда взяли. Вот он и состряпал писульку. Короче, возвращаюсь на родину, а меня прямо с трапа снимают – и в воронок. Я такой: что за ерунда? Никто мне, конечно, ничего не объясняет. Пару раз сунули в рыло, я и заткнулся.

– Какой это был год? – спросила Ирма. Она стремительно строчила в блокноте.

– Не помню. Но репрессивная машина нашего государства работала на всю катушку. Суд, конечно, состоялся – чистая формальность. У судьи на роже все было написано. Эта падла, ухмыляясь, шмякнула мне пожизненное, и засим я отправился в камеру.

– На зону?

– В тюрьму особого режима. Представляете, в каких условиях там живут заключенные? Каменный мешок в подвале. Ни окон, ни сокамерников. Даже крысы не приходят. Я думал, свихнусь. – Гройс покачал головой. – Но через несколько лет услышал, как…

– Несколько лет? – изумленно перебила она.

– Ну да. Чему вы удивляетесь? Я там провел немало времени! В общем, я услышал стук. Ночью. Хотел заорать, да удержался, слава богу. Гляжу – из-под койки вылезает перепачканная фигура. Я, извините, едва не обмочился.

Ручка бешено выплясывала на листе, оставляя за собой вязь закорючек.

– Короче: оказалось, что это не дух, а такой же заключенный. Бывший священник. Кто-то из прихожан капнул, что он хулит власть, и его, естественно, тут же закрыли. Случилось это за десять лет до того, как я попал в тюрьму. И он десять лет рыл подкоп. Головастый был мужик, и руки золотые. Мы с ним через этот ход пробрались в его камеру. Когда он мне инструменты свои показывал, я аж дара речи лишился. Ну, Кулибин, натурально! Но кое-что не рассчитал. Думал вылезти за пределы тюрьмы, а оказался в моей камере. В общем, мы сдружились. Когда вертухай сваливал, он ко мне приходил. Образованный был, начитанный. Мы с ним латынь изучали. Древнегреческий…

– Вы говорите на латыни?

– Читаю. Со словарем. Пер аспера ад астра, знаете…

– Неужели вас ни разу не застали?

– Мы были очень осторожны. Учитывали расписание обхода надзирателей. Однажды придумали с Фаридом – так звали священника – новый план побега. Но для этого нужно было подписаться на мокруху. А пока я раздумывал, Фарид внезапно заболел. С ним случился приступ.

– Какой?

– Эпилептический, – отозвался Гройс. – А после паралич. Он уговаривал меня бежать одного, но я решил остаться с ним до конца. Когда Фарид понял, что я его не брошу, он мне кое-что рассказал. Много лет назад ему исповедался бандит… Награбили они со своими корешами столько, что на десять жизней хватило бы. Ювелирный взяли. Но менты за ними шли по пятам, и бандит зарыл коробку с камешками в одном секретном месте. Его подстрелили. И перед смертью он рассказал Фариду, как ту коробочку отыскать. А Фарид передал мне. Когда он умер…

– …вы вынули его тело из савана, переложили на свою постель, а сами забрались в мешок и притворились мертвым?

– Вы дьявольски догадливы!

Ирма встала и захлопнула блокнот. Губы сжались в тонкую линию.

– Байками меня потчуете, Михаил Степанович?

– Хорошего человека и угостить не грех, – усмехнулся Гройс.

– Графа Монте-Кристо из вас не вышло!

– Как и из Оси Бэ, которого вы зачем-то из меня упорно лепите, – отозвался старик.

Он лег и закинул руку за голову, очень довольный собой. Долго же она слушала его историю, прежде чем сообразила, что ее дурачат.

– Курить хочу. Тащите сюда мою трубку.

– У меня не курят! – резко отозвалась Ирма.

– Нет трубки – нет мультиков. Знаете такой анекдот?

Она постояла, возвышаясь над ним, и лицо у нее было как у завуча, которому отпетый двоечник начал срывать открытый урок – пугающее сочетание профессионально скрытого бешенства и уверенности, что спустя короткое время гаденыш получит свое. Но старик ухмылялся. Ему удалось немного отомстить ей за всю ту поганую болтовню, которой она его кормила.

Ирма вышла и мягко прикрыла за собой дверь.

Первый час Гройс лежал неподвижно. На второй начал греметь цепочкой. Он подергивал ее, болтал рукой влево-вправо и наслаждался дребезжанием. Ирма застала его мурлыкающим «Катюшу».

– Хотите привлечь чье-нибудь внимание или вывести меня из себя?

– А можно и то, и другое? – оживился Гройс.

Она сухо улыбнулась.

– Насчет внимания я вам уже объясняла. Можете даже кричать, если пожелаете. Попробуете?

– Аа-а-а! – повысил голос старик. – Знаете, нет, что-то не хочется. Берегу горло.

– Разумно. Оно вам еще пригодится для диктовки.

– Да не буду я вам ничего рассказывать! – старик рассмеялся. – Неужели вы еще не поняли?

– Это вы не поняли, Михаил Степанович.

– Станете пытать меня, если я не расколюсь?

– Вы не поняли, что времени у меня гораздо больше, чем у вас. Вы можете сидеть здесь месяц. Или два. Но в конце концов я все равно получу от вас то, что нужно.

– Ну вот что, – решительно сказал Гройс и сел. – Предлагаю компромисс. Вы меня немедленно отпускаете и вызываете мне такси. Я не в том возрасте, чтобы совершать долгие пешие прогулки. А я даю вам слово, что не заявлю на вас в полицию. Идет?

Ирма молча смотрела на него, и по ее непроницаемому лицу Гройс не мог понять, о чем она думает.

– Деточка моя, – голос его зазвучал мягко и убедительно, – давайте признаем, что вы придумали ерунду. Но мы можем прекратить ее в любой момент без пагубных последствий. Видит бог, вы не дождетесь от меня никаких рассказов. Ваша затея, она… м-м-м… очень книжная, уж простите за прямоту. Нежизнеспособная.

Не говоря ни слова, Ирма вышла. Гройс выдохнул и поздравил себя с победой. Свершилось! Ему удалось достучаться до ее разума! Значит, ключи от наручников у нее все-таки не с собой… Правильно он сделал, что не стал бить ее подносом.

Вновь распахнулась дверь. Ирма стояла в дверном проеме, но в руках у нее были не ключи, а ведро с крышкой.

Старик онемел.

– Когда захотите в туалет, погремите цепочкой. – Женщина поставила ведро в углу. – Я приду и помогу. Не думайте, что я оставлю его рядом с вами. С вас станется отбиваться им, когда я подойду. И знаете что? Я сейчас скажу кое-что очень важное. Вы меня внимательно слушаете?

Гройс молча смотрел на Ирму.

– Даже если я придумала глупость, – раздельно сказала та, – я все равно доведу ее до конца.

Едва дверь закрылась, старик с нарастающим страхом почувствовал, что мочевой пузырь у него переполнен. Бульон. Слишком много бульона.

И вот тогда самообладание ему изменило. Гройс был человеком ироничным, но старомодным. От одной мысли о том, чтобы облегчиться в присутствии женщины, его бросило в пот.

Он яростно зазвенел цепочкой.

– Хотите писать? – явившаяся Ирма была сама невозмутимость.

– Только не в ведро!

– Могу принести утку.

– Нет. Я буду ходить в уборную.

– Не будете. Слишком много сложностей. Не хочу рисковать.

– Послушайте, это просто смешно! – взмолился старик. – Я не способен мочиться при вас. Не говоря уже о том, чтобы испражняться!

– Вам и не придется. Вы просто сделаете свои дела, а я потом заберу… э-э-э… контейнер.

«Свои дела!»

– Отведите меня в туалет!

– Вот ваш туалет. – Ирма придвинула ногой ведро к кровати.

– Я не буду им пользоваться!

– Никуда я вас не поведу, – повторила она, – и не рассчитывайте. Если вы обмочитесь в постели, я вас переодену.

Гройса передернуло.

– Потерпите две недели, – насмешливо сказала Ирма. – Чем быстрее мы закончим наш проект, тем быстрее вы получите доступ ко всем благам цивилизации.

В Гройсе боролись стыдливость, ярость, желание придушить эту суку, заставляющую его проходить через унижение, и отчаянное желание облегчиться. Физиология победила.

– Выйдите, – процедил Гройс.

– Я отвернусь.

Ирма встала у окна, заложив руки за спину. Старик скрипнул зубами. Затем торопливо стащил штаны, и когда струя ударила в пластиковое дно, испытал острый приступ блаженства. О-о-о, как хорошо!

– Вот видите, все просто.

Она дождалась, пока он вернется в кровать, и подхватила ведро.

– Ужин будет через час. Рекомендую поспать. Нам с вами предстоят долгие разговоры.

«Сука. Безумная сука».

Однако правда состояла в том, что в настоящую секунду он не испытывал ничего, кроме облегчения. И это злило его больше всего.

Если бы Ирму Гуськову попросили рассказать о ее детстве, она оказалась бы в затруднительном положении. Детство у нее было благополучное, но настолько бесцветное, словно вместо Ирмы его проживал кто-то другой. А она приобрела это тело годам к двадцати. Заселилась, осмотрелась и начала хозяйничать. От прежнего владельца остались лишь бледные воспоминания.

Нелепую фамилию Гуськова Ирма терпеть не могла. Елена Одинцова – вот какое имя ей подходит. Оно село на нее как влитое. Ирма даже голову стала держать иначе: по-одинцовски.

В издательстве ее любили. Приветливая, всегда доброжелательная, она производила впечатление очаровательной незлобивой женщины. В отличие от большинства авторов, она всегда соблюдала оговоренные сроки. Редактор готов был молиться на Одинцову. Писатели – народ лживый и необязательный: пообещают сдать книгу в мае, и жди ее до сентября. Ирма себе такого не позволяла.

Она была не скандальна. В ней чувствовалось спокойное достоинство человека, который ни при каких обстоятельствах не встрянет в склоку. Окружающие ошибочно приписывали это воспитанию. «Интеллигентная женщина наша Елена Васильевна», – говорила корректор. Но уравновешенность Ирмы была другой природы. Она терпеть не могла тратить лишние силы. Зачем кричать, если можно действовать?

Однажды ей нагрубили на кассе. Магазин располагался далеко от ее дома, она зашла туда случайно. Ирма молча выслушала брань кассирши, вернулась неделю спустя и скрытно сняла камерой телефона, как та отпускает сигареты, не спросив у покупательницы паспорта. Девушка выглядела взрослой, но ей было всего пятнадцать. Ирма хладнокровно вызвала администратора, написала подробный текст в жалобную книгу и без труда добилась, чтобы кассиршу уволили. Неделя у нее ушла на то, чтобы найти подходящую девочку в соседней школе.

Ирма не считала себя мстительной. Просто она никогда не жалела времени на восстановление справедливости.

От природы у нее была прекрасная память. Ирма помнила все дни рождения знакомых, имена их детей, клички собак и болезни родителей. Возвращаясь из заграничной поездки, она всегда везла с собой витамины для мамы редактора или мазь от артрита, на который жаловался дедушка менеджера по продажам. Это ей ничего не стоило. Взамен она имела репутацию отзывчивой доброй женщины.

«Хорошее воспитание часто принимают за хорошее отношение». Эту истину Ирма усвоила очень рано.

А того, кто к тебе хорошо относится, окружающие любят.

При всей готовности тратить деньги на чужих родственников, Ирма была мелочна и чудовищно скупа. Из нее невозможно было вытянуть лишнюю копейку, если она не понимала, как в будущем эта копейка станет работать на нее. К ее станции метро по весне сползались, как божьи коровки, старушки с пучками укропа. Ирма без стеснения торговалась с ними и считала удачным тот день, когда удавалось сэкономить пару рублей.

Однажды в своем блоге она опубликовала описание такого торга. Сценка показалась ей забавной. В ответ на нее обрушился вал нелестных комментариев. Ирма читала обвинения в жестокосердности и не понимала, что происходит. Ее подписчики в самом деле переживают о незнакомых нищих пенсионерках? В это она поверить отказывалась. Для нее старушка с укропом существовала лишь до тех пор, пока Ирма покупала у нее пучок. И растворялась в небытии, едва Гуськова заворачивала за угол.

Однажды ей рассказали о старом мошеннике Гройсе.

Вот она, чудесная возможность! Сундучок с историями, которых ей хватит до конца жизни.

Ирма отправилась к старику, и там ее ждал удар.

Просить она не умела. Откуда-то из детства осело в ее голове «просить стыдно», а немногим позже усугубилось любимой цитатой из Булгакова. Той самой, где «никогда и никого не просите». О том, что в книге эта реплика вложена в уста дьявола, Ирма ни разу не задумалась.

С Гройсом ей пришлось едва ли не впервые в жизни нарушить собственное правило. Что она могла ему предложить? Деньги? Права соавтора? Все это старого мошенника не интересовало.

Ирма собрала все свое бесстрашие. «Я расскажу ему, как важна моя работа. Он поймет…»

Но случилось то, чего Ирма боялась. Старик посмеялся над ней.

В отчаянной попытке исправить ситуацию, она посулила ему денег. Если ты предложил сделку и ее не приняли, это не так унизительно, как быть отвергнутым просителем.

Уходя из квартиры Гройса, Ирма едва не плакала от обиды и ярости. Она ощущала себя так, словно ей дали пощечину. Рядовой отказ раздулся в ее представлении до смертельного оскорбления.

С этой минуты Гройс перестал быть живым человеком и стал препятствием.

К вечеру план был готов.

– Я хочу, чтобы мне заплатили, – сказал Гройс, когда Ирма принесла ужин.

– Что?

– Работать на вас даром не стану. Две недели! Я вам не дурак.

Стараясь не выдать своей радости, Ирма поставила перед ним поднос.

– Сколько?

Следующие полчаса они ожесточенно торговались. В конце концов Гройс сказал, что для известной писательницы Ирма на удивление скаредна, и женщина сдалась.

– Буду платить вам за каждую историю, если она меня устроит.

– Запишите номер счета.

– Вы что, помните его наизусть?

– Естественно.

<1 2 3 4...6 >

На страницу:

Перейти

2 из 6