Французский Трофей

Ева слабо улыбнулась. Сама она себя героем не считала, ведь она просто выполняла свой долг.

– Что было вчера? После контратаки? Много погибло? Миша? – еще тише спросила она. После больших сражений она всегда страшно переживала за брата. В дверях появился Василий.

– Батюшки! Очнулись, вашбродь! Слава тебе, Господи, счастье-то какое! – он даже перекрестился. – Андрей Ионыч, тогда накрываю обед на двоих. – кивнул он и испарился.

– Живой Михаил Евгенич, – успокоил его Михайловский и кивнул Василию. – Готовь, родимый, будем откармливать нашего героя. У Миши плечо было выбито, так что теперь он на перевязи, но в остальном все в порядке. Все рвался к тебе, насилу удержали, – врач улыбнулся и помог ему подняться. – Идем, душа моя, отведу тебя к бочке, умоешься по нормальному.

Про француза он не напоминал. Пленных было еще семь человек, но этот пока был не с ними, Михайловский лично его осматривал пару раз.

Услышав, что Миша жив, Ева испытала неимоверное облегчение. Хоть ей еще и было не совсем хорошо, и слабость в коленках не проходила, она все же встала, переоделась и пошла умываться, а потом и в кабинет к Андрею Ионовичу – есть и пить, набираться сил.

Василий расстарался на славу, собрал на стол все лучшее, что только смог. У Михайловского, конечно, и спирт был припасен.

– Садись, Костя, – он кивнул на стул, который традиционно занимал коллега, наполнил стопки и придвинул ему. – Только закусывай сразу, – предупредил он. – А лучше сначала съешь что-нибудь, а потом выпьем.

Ева кивнула, взял кусок утки, видимо, подстреленной где-то в окрестностях. Нежное мясо буквально таяло во рту, и после того как она проглотила кусок, они выпили. Тепло заструилось по венам, и Ева ощутила, что потихоньку живеет.

– Хорошо пошел, – крякнул Андрей Ионович и налил по второй, пока Ева утирала выступившие от крепости слезы.

Они засиделись допоздна, разговаривая за жизнь. Михайловский неожиданно разоткровенничался и рассказал о себе, о жене Анастасии Павловне, о детях – Варюше и Митеньке. Раньше хирург переживал, что дети у него поздние, а сейчас порадовался, что Мите всего пятнадцать, и его не призвали – не хотел он своему сыну такой судьбы, не хотел, чтобы тот видел эту мясорубку.

Ева с удовольствием слушала, и это лечило ее душу лучше всего на свете. Она рассказывала про братьев, а тут как раз и Миша пришел. Его позвали к столу, налили ему спирту, но он, сделав глоток, закашлялся и попросил вина.

– Как вы его вообще пьете? – осипнув, спросил он.

– Это у нас профессиональный опыт, – усмехнулся в бороду Михайловский и кликнул Василия, чтобы тот принес вина.

– Ну как ты? – Миша обеспокоено посмотрел на исхудавшую сестру, здоровой рукой отломив себе кусочек хлеба.

Ева только улыбнулась грустно и плечами пожала, не зная, как в двух словах сказать брату все то, что было у нее на душе.

– Не знаю, Миша. Наверное, нормально, – ответила она, беря себе еще кусок утки и хлеб, заедая спирт. – А ты как?

– В порядке, – тоже сдержанно ответил он и, когда Василий принес вина, крымского, конечно, выпил вместе со всеми.

Каждую ночь ему снился бой, и каждый раз он заканчивался одним и тем же – гибелью его однополчанина Алексея. Они и не общались толком, но накануне в импровизированном клубе Леша рассказывал, как вернется домой, женится на своей Оленьке – портрет ее показывал, и будет помогать папеньке разводить лошадей. Страшно это было видеть, как Смерть бесстрастной рукой перерезает ниточку жизни, вкладывая ножницы в руки другого человека.

Все помолчали, понимая, о чем они все думают, но Андрей Ионович не давал им погрузиться в уныние и начал рассказывать Мише, какой одаренный у него брат, сколько людей он спас, и как героически исполнял долг врача прямо в пылу сражения. Ева только краснела и считала, что все это сильно преувеличено.

– Он с детства такой… увлеченный, – улыбнулся Михаил и хотел было погладить сестру по волосам, как раньше, да не решился – она выглядела слишком повзрослевшей. – Кошек лечил, собачек, а потом все рядом с лекарем нашем семейным крутился, благо, жил тот через дом. С семи лет знал, какие у маменьки нюхательные соли от чего. Огромный талант Господь в его руки вложил.

Ева только отмахнулась:

– У всех свои таланты, Миша. Ты тоже у нас герой. Представь, как вернешься домой весь с орденами, дамы в обмороки падать будут. – Впервые за вечер Ева улыбнулась светло, без затаенной тоски в глазах.

– Вернуться бы, – негромко сказал Михаил, но потом тряхнул головой и придвинул к ней тарелку. – Ты кушай-кушай.

Они посидели ещё какое-то время, но потом Михайловский устало потер веки, и Миша засобирался.

– Вам отдохнуть надо, – сказал он, откланиваясь.

– Вернемся, Миша, – вздохнула Ева, встав чтобы проводить его. – Мы обещали вернуться. Ваня писал на той неделе, у него все хорошо. Может, свидимся, когда его полк переквартируют. – она поцеловала брата в щеку и проводила его, а потом вернулась в шатер к хирургу.

– Проведать пациентов? – спросила она, видя, как устал Михайловский.

– А ты уверен, что в состоянии? – Конечно, ему нужен был отдых, но долг все равно превыше всего, да и Костя был ещё слаб. – У нас тяжёлых трое всего, – добавил он. – Я бы их проверил, да лёг прикорнуть на часок.

– Я справлюсь. А вы отдыхайте, – ответила Ева. – Если что-то будет не так, я вам скажу. А Екатерина поможет мне с остальными.

Ева вышла и направилась в лазарет к пациентам. Закончив с легкими, она пошла к трем тяжелым вместе с Катей.

– Что у нас тут? – спросила она у Екатерины, подходя к койкам.

– У поручика ногу ампутировали, вот второй день лихорадка не проходит, – ответила она, промокнув лоб офицера мягкой тряпицей. – Делаем умеренное кровопускание, да отварами отпаиваем. Андрей Ионович говорит, если хочет жить, выкарабкается.

– Холодные компрессы. Берите колодезную воду, похолоднее, – велела она, осмотрев парня. Культя выглядела хорошо, признаков сепсиса не наблюдалось. – С кровопусканием пока повремените. И бульон, хоть по ложке, каждые два часа. Приставьте к нему сестру, пусть записывает малейшие изменения, – попросила Ева, оглядев поручика, и сделала ему впрыскивание камфоры.

– Кто следующий?

– Штабс-ротмистр, – Катерина отвела его за ширму и указала на пациента. У него была забинтована вся голова, были только оставлены отверстия для рта и носа. Кисти тоже были перебинтованы. – Ожог глаз и рук, – сообщила медсестра. – Андрей Ионыч не дает пока прогнозов насчет зрения. Говорят, он рисовал хорошо, – шепотом добавила она.

– Врут, Катенька, – вдруг раздался голос штабс-ротмистра, а медсестра смущенно вспыхнула. – Вас бы я своей картиной изуродовал.

– Ну ничего, все еще впереди, – улыбнулась Ева, осторожно осматривая повязки. Те были чистыми, ни крови, ни гноя не было, значит заживление шло хорошо. – Не получится с живописью, значит лепкой займетесь. – она осмотрела руки, стараясь касаться с величайшей осторожностью. Отеки сошли, воспаление уменьшилось. Надрезав край бинтов на виске, он осмотрел веки, лишенные ресниц и бровей, наложил свежий слой мази.

– Утром сделаете примочку с отваром, только едва теплым, на живую не сдирайте, фельдшерам особое внушение сделайте, – попросила Ева. – Я думаю, зрение восстановится, ожоги не такие сильные, как я боялся. Так что, штабс-ротмистр, придется нам еще потерпеть ваши уродливые портреты лет эдак сорок-пятьдесят. Один я бы заимел у себя на память, хорошо? – подбодрила его Ева.

– Это вы, Константин Евгенич? – конечно, в лагере Женевьеву знали все, но штабс-ротмистр немного удивился, ведь не слышал голоса второго врача после ранения. Впрочем, все в лазарете знали, что с ним. – Рад, что вам лучше. Если смогу видеть, намалюю вам что-нибудь, – пообещал он, растянув потрескавшиеся губы в улыбке.

– Я, я, не волнуйтесь. Поставим вас на ноги, еще будете подвигами перед дамами хвалиться, – улыбнулась ему Ева, и поправив покрывало, пошла к другому пациенту.

Катерина бережно смазала ему губы вазелином и повела Еву к последнему пациенту.

– Майор Яловецкий, – представила она пациента, который не спал. – Попадание заряда картечи с близкого расстояния – кости руки и плеча сильно раздробило. Ампутировать было нельзя, Андрей Ионович побоялся, что шок будет, поэтому собрал… как смог, – она со вздохом посмотрела на мужчину – красивого статного офицера и теперь практически без руки.

– Катенька, полно вам, к счастью, я левша. – Улыбнулся ей вымученно майор, и Ева отправила ее за морфином. Осмотрев офицера, она поговорила с ним, посмотрела гипсовую повязку, правда не полностью закрытую, а наполовину, чтобы кости не смещались.

– Думаю, это лучшая работа Андрея Ионыча, – ответила ему честно Ева. – Чувствительность в пальцах – это просто чудо Божье, значит иннервация сохранилась. Возможно, будет локтевая контрактура, то есть, не сможете полностью разогнуть руку. Но я бы посоветовал вам потом ехать на воды, реабилитироваться.

– Андрей Ионович гений, – кивнул майор и улыбнулся. – Но, если бы не вы, и спасать было бы нечего. Вы не помните, наверное? На поле боя вы мне руку перетянули – к туловищу привязали, так что хоть все кости остались на месте. Спасибо!

Вернувшись, Катерина умело поставила ему укол и поправила одеяло.

– Француз еще остался, которого вы притащили, – добавила она, когда они вышли от майора. – Он отдельно лежит. Проводить вас?

Ева смутно помнила своего пациента-француза, как и едва помнила, что спасла раненого на поле боя.

– Да, проводите, пожалуйста, – попросила она, кивая.

Тот лежал за ширмами и тоже не спал.

– Добрый вечер, – поздоровалась с ним по-французски Ева и стала осматривать его, в первую очередь колено, а потом и руку.

– Константин? – позвал его Этьен, не уверенный, что правильно запомнил имя юноши, с которым познакомился, казалось, в прошлой жизни.

Лица человека, вытащившего его с поля боя он не помнил – не в том был состоянии, а потом не до конца понимал все разговоры, которые велись на русском – язык он знал недостаточно хорошо. Впрочем, к нему врач обращался по-французски, но ограничивался лишь набором необходимых фраз и вопросов.

Ева удивленно взглянула на пациента, и его лицо показалось ей смутно знакомым, но где и когда она могла его видеть, она сказать не могла.

– Мы знакомы? – спросила она, меняя ему повязку на руке и осматривая швы.

– Немного, – ответил Этьен, едва заметно поморщившись в тот момент, когда повязку отнимали от еще незажившего шва. – Прошлой весной мы с вами познакомились в салоне княгини Голицыной. Так же я имел честь быть представлен вашему другу князю Войницкому-Смирнову.

Ева удивленно уставилась на француза и действительно узнала его, пускай он был грязным, осунувшимся и заросшим щетиной.

– Этьен дель Мар? – неуверенно спросила она, не слишком точно припоминая его имя. – Господи Боже. И вы на этой войне… – она была поражена таким совпадением.

– Де Морель, – поправил он и улыбнулся, насколько это вообще было уместно в такой ситуации. – К сожалению, да. Я понимаю, вас это едва ли волнует, но это не было моим желанием, это мой долг, который я принял на себя, присягнув моему Императору. Мне искренне жаль, что наши страны враждуют.

Молодой хирург только тяжело вздохнул.

– Война…это ужасно. Сколько гибнет. Сколько будет калек. И вы теперь на положении военнопленного, мне очень жаль, – сказала Ева, накладывая повязку.

– Вы… вы мне сочувствуете? – Этьен распахнул глаза от неожиданности. Он ожидал ненависти, но не некоего даже понимания, да еще и заботы, пусть чисто медицинской. – И лечите меня? А вы не знаете, кто вытащил меня с поля боя? – спросил вдруг он, уверенный сейчас, что это был сослуживец.

– А я должен вас ненавидеть? – удивленно спросила Ева. – Не вижу в этом смысла. Все мы люди…– пожала она плечами. – Дать вам морфину? Или болит не сильно? А с поля боя вас вытащил я. Вы были последним кого я принес.

Ноги у Этьена ныли ужасно, видимо от того, что кости срастаются, но сейчас он впервые забыл об этом.

– Вы меня вытащили? – изумленно спросил он. – Но почему? Я ведь воин вражеской для вас армии. Почему вы не оставили меня умирать? – как ни странно, виконт понимал, что поступил бы точно так же. Но знал он и то, что большинство его сослуживцев бросили бы обреченного на смерть врага.

– Потому что я давал клятву помогать всем людям, которые в этом нуждаются, независимо от армий, войн, подданства и так далее. Вам моя помощь нужна, и вы ее получите. Так что с морфином? – мягко улыбнулась она.

– Что ж, в таком случае, мне остается только благодарить высшие силы за то, что они послали именно вас в то место поля боя, где меня угораздило оказаться, – Этьен улыбнулся в ответ.

Он вдруг осознал, что не хочет казаться слабым перед этим юношей, так возмужавшим с момента их встречи, поэтому он лишь отрицательно мотнул головой.

– Думаю, у вас есть пациенты, которым обезболивающее нужнее.

– Воистину это так. – Кивнула Ева и улыбнулась французу. – Я ценю ваш благородный порыв, но лазарет – это то место, где можно позволить себе не геройствовать и попросить морфин. Или настойку опиума. Поэтому спрашиваю еще раз на всякий случай, – сказала ему Женевьева, приподнимая его голову и помогая выпить прохладный травяной отвар против воспалений.

Отвар был очень кстати – у Этьена как раз пересохло в горле, поэтому, утоляя жажду он смотрел на Константина с искренней благодарностью поверх каймы кружки.

– Спасибо вам… Константин… Я даже не знаю вашего чина, – он улыбнулся и снова кивнул. – Пока я в состоянии потерпеть, но, если станет невыносимо, я скажу вам.

– Корнет. Но оно не важно, мой чин. Тут я младший хирург. Это гораздо важнее, – ответила она, промакнув его лоб. – Если понадобится, зовите сестер, они придут и помогут вам. Доброй ночи, постарайтесь уснуть. Во сне раны быстрее заживают, – Ева попрощалась и вышла к Екатерине, наказав ей следить за французом так же как за остальными ранеными.

– Спасибо вам, Константин, – снова поблагодарил его Этьен, а когда врач скрылся за ширмой, послушно прикрыл глаза.

Катерина в ответ поджала губы, но ответила, что исполнит приказ "господина доктора" – такое обращение явно давало понять, что она не в восторге от поручения.

Женевьева, проверив всех больных, зашла отчитаться к Андрею Ионовичу, надеясь, что тот не спит. Керосиновая лампа у него горела, так что девушка вошла.

– Андрей Ионыч, это я, – шепнула она. – Я проверил всех, все в порядке. Я хотел вас попросить, тот француз, что я принес на себе. Оказывается, мы знакомы. Встречались в прошлом году в салоне у княгини Голицыной. Пусть он и военнопленный, но, надеюсь, к нему будут относиться с должным вниманием. Надо побеседовать с Катенькой, сестрами и фельдшерами и напомнить им, что превыше всего жизнь человека, а потом то, кто он есть, – попросила она, страшно краснея.

К тому времени Михайловский был уже в нижней рубахе навыпуск и простых штанах. Он сидел на своей кровати – узкой, походной, как и у всех, и читал труд Загорского по анатомии, выискивая там важную информацию.

Когда появился Костя, он внимательно выслушал подопечного и вздохнул.

– Поговорить с сестрами и фельдшерами не проблема, – врач снял с носа пенсне и почесал им висок. – Но вот солдаты… как они отнесутся к тому, что к врагу у нас такое же отношение, как к ним. Их я ни о чем просить не могу. Этот человек, возможно, стрелял в одного из них.

– Солдаты это другое. А мы медики, а не солдаты, – ответила Ева. – Возможно на их стороне есть такие же врачи, которые спасают жизнь нашим солдатам и офицерам, – вздохнула она. – Вы не считаете меня идиотом, который выдумывает несусветные идеи?

– Нет, Костя, не считаю, – он покачал головой и вздохнул. – Наш долг помогать всем, кто нуждается в помощи. Хорошо, я сделаю все, что от меня зависит, но постарайся не афишировать это перед офицерами и перед командующим полком, – посоветовал он.

– Конечно, Андрей Ионыч. Спасибо вам. И доброй ночи, – пожелала ему Ева и ушла к себе, ощущая безмерную усталость, что было неудивительно – она еще была слаба после произошедшего.

– И тебе доброй ночи, Костя… Храни тебя Бог, – уже вполголоса добавил Михайловский и перекрестил Константина, моля всевышнего, чтобы тот дал этому мальчику сил справиться с тем, что лежит на его плечах. Он тут же одернул себя в мыслях, в свете того, что узнал, и вздохнул еще тяжелее – одно дело, когда на войне мужчина, и совсем другое – когда это юная девчонка, совершенно не похожая ни на кого из тех, с кем доводилось знакомиться Михайловскому.

Уснула Ева сразу же, как только рухнула лицом вниз на походную койку, толком не раздевшись и забыв прочитать молитву – в последнее время у нее просто не было на нее сил.

А в это время за ширмой палатки госпиталя Этьену не спалось, но не из-за боли – он все думал про Константина, про величие души этого человека, и понимал, что не сможет больше взять в руки мушкет, зная, что где-то напротив может быть Константин. Один его взгляд, полный сострадания и желания помочь, вызывал в Этьене глубокое чувство вины, словно он один был в ответе за происходящее, за то, что парню пришлось оказаться в самом пекле.

Глава 3

Утром Женевьеве дали немного подольше поспать, благо войскам нужно было время чтобы залечить и зализать раны, и передислоцироваться. Так что работы пока не прибавлялось. Писались отчеты, запросы на медикаменты и инструментарий, Ева и Андрей Ионович пробовали новые швы, методики и обсуждали инновации Пирогова и других военных врачей, сейчас работающих на одной с ними стезе.

– Костя, сделаешь обход, а я пока посмотрю, что у нас с медикаментами, – попросил главный врач. – Благо, от тыла мы пока не отрезаны, лучше заранее закажу все, что может оказаться в дефиците, – пояснил он, желая перестраховаться. Ему уже приходилось сталкиваться с подобным в свою первую кампанию, когда единственными обезболивающими были ремень в зубах и стакан сивухи.

– Хорошо, Андрей Ионыч. А после обеда можно и с персоналом поговорить, – ответила Ева, надела фартук и вымыла руки, а потом пошла в лазарет, сразу сначала к тяжелым.

– Ну как тут у нас, Екатерина? Ухудшений нет? – спросила она у сестры милосердия, подходя к первому своему пациенту.

– Нет, Костя, все выздоравливают, – ответила она. – У поручика лихорадка спадать начала, штабс-ротмистру накладываем мазь, как вы сказали. Господин майор и вовсе говорит, что негоже ему с таким ранением место занимать, – с улыбкой добавила она.

Умом она понимала, что война – не место для романтики, но сердце тянулось к майору.

– А ещё французу вашему ночью морфий давали, – сообщила она, снова поджав губы.

Услышав это, Ева тут же закатила глаза и поняла, что ждать до обеда не может.

– Екатерина, послушайте меня. Мой француз или свой собственный – это совершенно не важно. Вы сестра милосердия, а милосердие не проявляется в зависимости от нации. Оно либо есть, либо его нет. И сострадание к чужим мукам должно превалировать над мыслями о том, что этот человек враг. Он лишь солдат, выполняющий приказы. У вас воюет кто-нибудь, Катенька? – спросила она. – У меня в атаку идут оба брата, и, если кто-то из них окажется раненый на поле боя, я молю Господа о том, чтобы и среди французских медиков оказались те, кому безразлично, русский он или нет. В первую очередь он человек, который нуждается в помощи, – горячо проговорила Ева на одном дыхании.

Такой жаркой речи Катерина не ожидала, но уже к её середине стояла, опустив голову, смиренно теребя свой передник.

– Я поняла вас, Константин Евгенич, – пробормотала она, глянув на врача через пушистые смоляные ресницы. Она была старше лет на пять, но сейчас чувствовала себя девчонкой, которую строгая нянюшка отчитывала за какой-то проступок. – Простите меня. Я поговорю с девочками, – пообещала Катя и пошла в отсек с медикаментами, чтобы взять те, которые могут понадобиться для осмотра.

Ева перевела дух, потерла лицо и дождалась Кати, а потом с ней продолжила обход, больше эту тему не затрагивая. Когда они пришли к французу за ширму, Катерина уже не поджимала губы и вела себя как подобает.

– Доброе утро. Как вы?

– Доброе утро, мадемуазель сестра, доброе утро, Константин, – Этьен улыбнулся, но после ночи он был немного бледен, на маленьком столике рядом стояла миска с кашей и чай, но завтрак он пока не мог осилить. – Значительно лучше, спасибо! – тем не менее, ответил он с явно напускной бодростью.

Его ноги ныли всю ночь, поэтому и пришлось просить сестру дать морфий.

Ева осмотрела француза и отослала Катеньку, чтобы не смущать француза необходимостью быть слабым перед ней.

– Вам нужно есть, чтобы были силы и лучше шел процесс выздоровления. – Ева села рядом с его койкой и взяла миску. – Я вам помогу, хоть несколько ложек, но вы должны съесть, – сказала она, поднося ложку каши ко рту француза. – К тому же морфин на голодный желудок дает много побочных эффектов.

– Константин… – француз аж вжался в спинку своей койки. – Мне, право, неудобно.

По совести, ему и одной-то рукой не очень удобно было обращаться с миской и ложкой. Но помощь в таком вопросе вызывала у него смущение. И все же он согласился, понимая, что отказываться от такой помощи просто неприлично, и более того – бессмысленно.

– Спасибо, – пробормотал он, открывая рот, чтобы проглотить кашу.

– Я понимаю, что тяжело смириться с положением раненного, но вы должны это сделать и принимать помощь от других людей, – сказала Ева, помогая ему позавтракать. Общими усилиями они справились с половиной миски, и Этьен насытился.

– Чай уже остыл, пейте, он лечебный, – приподняв его голову, Ева напоила его чаем. – С естественными надобностями вам поможет справиться фельдшер, хорошо? – улыбнулась она довольно. – Не тошнит?

– Я понимаю, – смиренно ответил Этьен. Он пока не отличался хорошим аппетитом, поэтому, съел немного, но этого ему хватило, чтобы насытиться. – Да, спасибо! – он вспыхнул и порадовался, что с вопросами гигиены ему будет помогать не Константин – это окончательно растоптало бы гордость виконта. – Немного, совсем не критично, – ответил он, прислушавшись к себе. Была лёгкая тошнота, но она не должна была закончиться чем-то неприятным.

– Я дам вам порошок от тошноты, – она встала и отошла к шкафу с медикаментами. Взяв нужный порошок и отмерив дозу, она вернулась к Этьену.

– Откройте рот. На вкус кисловато, но не противно, – предупредила Ева, высыпая порошок ему в рот и помогая запить водой. – Вот и все. Я пришлю к вам фельдшера сейчас же.

Порошок оказался весьма кстати – кислый вкус сразу как-то облегчил ощущения.

– Спасибо, Константин, – виконт улыбнулся врачу уже значительно веселее, но румянец снова коснулся его щек. – Постойте! – он окликнул Костю, когда тот уже уходил. – Я могу вас попросить… Мне неудобно обременять вас ещё сильнее. Словом, если у вас будет время, вы не могли бы помочь мне побриться? – Этьен почему-то не мог довериться в этом вопросе совсем постороннему человеку.

Ева обернулась и кивнула, понимая, что этот вопрос достаточно интимный и подразумевает некоторую степень доверия к человеку. Потому она кивнула ему, хотя опыта у нее в этом было не особенно много – она лишь видела, как бреются братья, и пару раз помогала им.

– Да. После обеда я подойду к вам и помогу вам побриться, хорошо? – предложила она, немного смущенно улыбаясь Этьену.

– Как вам будет удобно, – кивнул Этьен и снова поблагодарил его.

И снова все его мысли были заняты Константином – было бы все иначе, если бы они не познакомились прошлой весной и удастся ли ему отблагодарить своего спасителя – этот вопрос очень волновал виконта. Хотя Константин и исполнял свой долг, тот чувствовал себя обязанным.

Закончив с пациентами, Ева пошла отчитываться к Михайловскому.

– Я проверил всех, Андрей Ионыч, – сообщила ему девушка. – Все в порядке, никаких эксцессов. Что у нас по плану дальше? – спросила она, складывая грязный фартук в корзину для белья.

– Работать, Костя, – улыбнулся врач, подняв на него взгляд. – Надо заготовить порошки да мази. Так что надевай чистый фартук и за работу, – подбодрил он и снова склонился над столом их маленькой лаборатории, в которой они и провели время до самого обеда, пока Василий не пришел разгонять их, ворча, что они совершенно не думают о своем здоровье.

С Андреем Ионовичем работалось легко и хорошо. Он интересно рассказывал, как про медицину, так и случаи из жизни, над которыми можно было тихонько посмеяться. Все это здорово помогало держаться за разум, и не скатываться в панику. Время летело незаметно, и появление Василия было неожиданностью.

– И впрямь заработались мы, Андрей Ионыч, – только сейчас Ева поняла, что сильно проголодалась.

– В хорошей-то компании и немудрено, – улыбнулся врач, снимая пенсне. – Умывайтесь, душа моя, да приходите в мой кабинет, у Василия-то уже все готово, наверное, – добавил он и снял фартук, собираясь привести себя в порядок. Он тоже ощущал чувство голода и легкую усталость – нагрузка и возраст сказывались.