Роман в четыре руки он-лайн

@NoorySan

Но почему?

@Zloi_IA

Потому что нам тогда в летной книжке писали не боевой вылет, а «перелёт». Чтоб денег не платить. Мы жизнью рисковали, а на нас экономили.

@Zloi_IA

Каждый такой «перелёт» был настоящим подвигом. Но уже не докажешь. Мой товарищ до конца жизни пороги обивал, справедливость искал. Так и умер.

@Zloi_IA

Зато сейчас: чихнул – и ты герой! На боевое дежурство в мирное время слетали, в воздухе повисели, вернулись – им в книжку боевой вылет пишут!

@Zloi_IA

У моряков так же: в нейтральные воды вышли – им боевой поход засчитывают. У нынешних таких походов больше, чем у моего друга, героя-подводника.

@NoorySan

Но это же нечестно!

@Zloi_IA

Да, нечестно. И несправедливо. Я 36 раз летал в зоны военных конфликтов, но боевыми вылетами это не посчитали.

@Zloi_IA

А ведь мы выполняли реальные боевые задачи. Стреляли, бомбили, воздушный бой вели. Нас из зениток обстреливали. По нам ракеты пускали.

@NoorySan

А кто-то в кабинете просидел – и досиделся до полковника. Знаю таких.

@Zloi_IA

Вот-вот. Они в высоких кабинетах нас не слышат. И не считают за людей. Мы для них, как спички в коробке. Сгорел или сломался – тебя выбрасывают.

@Zloi_IA

Однажды мы через ущелье возвращались, а там засада. Из 12 самолётов 8 сгорели сразу, мои товарищи погибли, но это же фигня?! Это же был просто «перелёт»?

Кончики пальцев налились подробностями. Он замахнулся над клавиатурой… но многолетняя привычка щёлкнула затвором – и пальцы тут же спрятались в кулак. За годы службы он привык молчать. Не чтоб не стать находкой для шпиона. А потому, что это лишь слова. За которыми никто не ощутит того, что чувствовал он сам. Постоянное напряжение и ответственность за исход операции. Состояние сжатой пружины, не проходящее даже во сне. Несмываемую усталость. Нечеловеческую боль. И отчаянное желание выжить во что бы то ни стало. И не просто выжить, а вернуться героем. Погибнуть в расцвете лет и получить звезду посмертно могли многие. А стать героями при жизни – только лучшие. Он был лучшим и знал это. Знали его боевые товарищи. Знало командование. Из близких этого не знал никто. И не хотел знать. Жену и сына его подвиги не интересовали настолько, что ему даже в голову не приходило дома что-то рассказывать. Маму он не хотел пугать. А папа ему не верил.

Тем не менее, возвращаясь из очередной такой «командировки», он поехал не к жене, а в Пермь к родителям. Его тянуло именно домой – туда, где ждут и любят, и не терпелось показать им свою первую боевую награду. Он предвкушал, как папа удивится, увидев медаль, как он обрадуется и будет им гордиться. Как в детстве, он подсел к отцу и стал рассказывать о своих приключениях. О том, какие невероятные маневры он придумал, чтоб обмануть врага, выполнить задание и спасти своих товарищей, которых послал на верную гибель очередной умник в больших погонах, сидевший в Москве и не владевший обстановкой.

– Ты? Летал в Афганистан? Что ты выдумываешь? Телевизор смотри! Войска из Афгана давно вывели. А он летал. Куда? Зачем? И ведь не стыдно врать! Медаль у него. В мирное время боевых медалей не дают! Разве что за отвагу на пожаре и за спасение утопающих. Ты на пожаре утопающих спасал? За выслугу лет медаль получить – проще простого. И летать никуда не надо. И баек не придётся сочинять!

Внутри у него как будто что-то взорвалось – и этот всполох опалил его щёки, шею и уши огненным румянцем. Он почувствовал, как напряглось тело и потемнело в глазах. Чтоб совладать с собой, вдохнул. Выдохнул. Собрался бурно возразить и в ту же секунду понял, что после всего, что он сделал в Афганистане, доказывать кому-то что-то – унизительно. Унизительно для совершённого им подвига. Унизительно для тех, кого он спас. И ещё более унизительно для тех, кого спасти не удалось. Для тех, кто только что погиб на войне, которой нет, потому что папе это только что сказали по его любимому зомбоящику.

Восторженная гордость поникла, как девушка над братской могилой. Он промолчал – лишь машинально прижал руку к груди, закрыв повлажневшей ладонью свою первую медаль, словно хотел укрыть её от вранья, которое лилось из папиных телевизоров. Их в доме было три, и все они не выключались целый день.

Следующая война была ещё страшнее. Нет, не так. Она была самой страшной из всех, что он застал. Молниеносная победа «за двадцать минут одним воздушно-десантным полком» обернулась трагедией, затянувшейся на годы. Осколки той кровавой бойни разлетались по стране цинковыми гробами, изувеченными телами попавших в плен и изуродованной психикой выживших. О той войне вообще почти не говорили. Как можно обсуждать в новостях то, чего нет? Телеканалы штамповали привычно-официальное враньё, а жуткую правду знали только те, кто оказался в том аду.

В его жизни были и другие войны. Он совершил на них немало подвигов, о которых простые люди, такие же, как папа с мамой, даже не догадывались. Есть тайны, которые лучше унести с собой в могилу, иначе они унесут туда тебя. Он больше никогда не заводил подобных разговоров. И увлекательных историй, которыми была наполнена его интересная и опасная жизнь, никому не рассказывал – ни родителям, ни собственному сыну. Но дважды в год, перед 23 февраля и накануне 9 Мая, он надевал тяжёлый от наград парадный китель и проводил уроки мужества в школах, где чужие дети слушали его взахлёб, восторженно блестя глазами и широко разинув рты.

@Zloi_IA

Всё, хватит об этом. Иначе дальше будет матом.

@NoorySan

Ого. Тебя так долго не было. Решила, что ушёл.

@Zloi_IA

Прости, задумался. Война меня больше не интересует. У меня началась новая жизнь. Полная любви к людям и романтики.

@NoorySan

Ты в курсе, что ща романтику считают сумасшествием? Вот я иду и улыбаюсь своим мыслям, а люди смотрят как на ненормальную!

@Zloi_IA

Я сам такой. Жизнь заставляет быть двуликим. На людях я актер, с милой романтик. Ну, когда будет милая.

@NoorySan

Милая – это девица-матершинница из твоей ленты? Одна из тех, кого ты хочешь навестить?

@Zloi_IA

В ленте – моя потенциальная приемная дочь. Ты в своем уме? Ей всего 24! Для нее это целое приключение. Она дальше Омска нигде не была!

@NoorySan

Дочь? Потенциально-приёмная? А это как?

@Zloi_IA

Долго объяснять. Ты забыла – я тебе писал, что у меня в ленте творится! Там такие хороводы! Каждый день новости!

@NoorySan

Наверно, ты кому-то другому это писал. Я больше не читаю твою ленту.

@Zloi_IA

Но почему? Что в ней не так?

@NoorySan

Меня в ней бесят твои тупенькие тёлки. Все эти «наташи». Как ты их терпишь?

@Zloi_IA

Я не терплю – я их стебу! «Натали, ты зачем меняешь баксы на рубли? Натали, я купил тебе на кладбище земли»…

@NoorySan

Ахахааа! Ты просто супер!

@Zloi_IA

Ты извини, я ненадолго пропаду. Надо помочь родителям на огороде. Черт бы побрал эту «дачу»!

@NoorySan

О! Как знакомо! На даче классно отдыхать! В кавычках.

@Zloi_IA

Будь моя воля, я бы огород заасфальтировал! Я понимаю, раньше. Сейчас-то можно все купить! Но нет же, каждую весну одно и то же. Рассада, грядки и навоз.

@NoorySan

А это далеко?

@Zloi_IA

Не очень. Но там не будет интернета. А я привык, что твиттер под рукой. Как записная книжка. Как быть?

@NoorySan

Желаю хорошо «отдохнуть». В том числе от твиттера))

@Zloi_IA

Ага. Спасибо. Ну, все. Поехал.

***

Пса не было весь день. Она представила его на огороде – в плаще, туфлях и с вилами наперевес. Картинка не развеселила. Наоборот. Она начала скучать по даче. Так в их семействе называлась деревенская изба с большим заброшенным участком, где они каждое лето жили с дедом. Ей нравилось такое детство. Походы в лес, рассказы деда и всё, чему он ненавязчиво её учил. Она умела топить печь и заниматься огородом, пилить дрова на пару с дедом и обращаться с топором; косить косой и жать серпом; разжечь старинный самовар, доить козу, варить варенье, интуитивно знать – пошли грибы или им рано, гонять на стареньком мопеде, нырять с крутого берега и чувствовать себя в глухом лесу, как дома. Набор умений, бесполезных в городе, но отличающих её от большинства ровесников-подростков.

Воспоминания навеяли тоску. Она выползала из глубин памяти, как туман из ложбин, стелилась, окутывала, и становилось холодно и грустно. Давно уже ни дачи нет, ни деда, и если не подкидывать в костёр воспоминаний веток, он погаснет. Его сожрёт густой туман тоски. Ей вдруг подумалось, что современные подростки, привыкшие разогревать готовую еду в микроволновке, ни в жизнь не смогут развести в лесу костёр одной-единственной спичкой. А её дочки – смогут… Она подбросила ещё охапку мыслей, и искры превратили капельки тумана в пар.

Ей с детства нравилось быть лучше всех. С девчонками соревноваться было скучно. Их игры были глупыми, к тому же, у девочек всегда оказывались сложившиеся кучки, куда её никто не звал. Поэтому она дружила с мальчиками. Ей нравилось быть с ними наравне и делать всё, что делали они, и даже лучше. В компании мальчишек она считалась своим парнем. Ей это льстило, и, вырастая, она всё время совершенствовалась в своём над ними превосходстве. Став взрослыми и превратившись в мужиков, мальчишки продолжали восхищённо говорить ей: «Ты крутая!». А в жёны брали слабых неумех, визжащих на весь дом при виде паука и не имевших даже половины её чудесных качеств. «Свой парень» был хорош для общих дел. А замуж брать его никто не хотел.

***

Прозрение её настигло на вершине. В буквальном смысле – на вершине поросшей джунглями горы на острове Пангкор. У островных аборигенов гора считалась трудно достижимой, и это стало поводом туда взобраться, цепляясь за лианы, протискиваясь меж камней, настырно проползая по стволам и обдирая с рук и ног тропический загар.

«Гора крута, но я гораздо круче». Она смогла достичь вершины. А значит, она снова лучшая. И ни один мужчина никогда её не переплюнет. Да и зачем он ей, когда она легко справляется не только с женскими делами, но и с мужскими? Где они все, эти герои? Остались далеко внизу. И даже не у ног, а под ногами.

Она сидела на вершине в гордом одиночестве, пока не поняла, что никакое оно не гордое. Что ей уже порядком лет, а соревнование не думает кончаться. И что она по-прежнему лидирует в этой гендерной гонке… потому что осталась её единственной участницей. Азарт, адреналин и чувство превосходства, всю жизнь толкавшие её к вершинам, достигли передоза. Ей стало тошно. Она великолепна, что теперь? Она одна, и рядом никого. Она – песчинка в океане, и алых парусов нигде не видно. Да и откуда бы им взяться, если они ей не нужны?.. Перед поездкой шутки ради она составила портрет мужчины своей мечты, дотошно перечислив качества, какими должен обладать её избранник. Она нарочно задирала планку, представив настоящего мужчину, которым будет восхищаться, за кем захочется тянуться. Который будет сильнее и умнее, кому приятно будет уступать и подчиняться. Таких на свете не бывает. А значит, достойной пары не найти. Вершина занята. Тобой. Ты так и будешь «царь горы», пока вдруг не возникнет тот, ради кого ты сможешь отступить с вершины на шажок, чтоб снова устремиться ввысь – теперь уже вдвоём и взявшись за руки.

Ей было уютно на Пангкоре. Как дома. Райское местечко. Непроходимые тропические джунгли, тончайший бархатный песок. Вокруг на все четыре стороны бескрайне простирался Индийский океан. Смешное слово – простирался. Как будто океан себя отправил в стирку. А если это означает не стирку, а стереть? Тогда ей тоже нужно простирнуться. Стереть из жизни всё плохое. А главное – прервать давно не нужную ей гонку. Как было бы легко и просто: спуститься к океану и всё ненужное стереть. А вместо этого черпнуть любви. Хотя бы пригоршню. А лучше – утонуть в любви, как в океане.

Она взглянула вниз на маленький залив. Он носил имя индийской принцессы Путери Деви, которая жила когда-то вместе с мужем на этом райском островке. Они любили друг друга больше жизни, и когда муж погиб в каком-то из сражений, юная вдова исчезла в океане. Наверное, её любимый раджа был настоящим мужчиной, а она – достойной его рани. Потому что, узнав о его смерти, Путери Деви не рвала одежд, не голосила. А молча вошла в изумрудные волны по нежному, как шёлк, песку, и унесла с собой любовь, оставив бухте своё имя. Красивая легенда, достойная индийского кино.

***

Ей всегда нравилась Индия. Не просто нравилась – она манила с детства так, словно была её родиной. Ей откуда-то был хорошо знаком вкус и запах пряностей, которые она пробовала впервые. Она легко произносила индийские имена и фамилии, о которые её соотечественники ломали языки, и с первого раза запоминала мелодии индийских песен из кино и замысловатые движения танцев.

К юности интерес окреп настолько, что она решила поступить в Институт Стран Азии и Африки. Пошла узнать насчёт подачи документов, ошиблась зданием на Моховой и вместо ИСАА попала на Журфак. Она тогда не поняла, что это судьба её отводит от Индии и подаёт ей журналистику на блюдечке. Она упрямо оттолкнула блюдце, вошла в другое здание… чтобы услышать, что шансов стать студенткой нет. В шпионский ИСАА тех лет категорически не брали женщин. Туда принимали только парней и только москвичей. Мужчинам из приёмной комиссии были неинтересны её таланты и способности. С ней даже разговаривать не стали. По той причине, что она – не мальчик.

Мальчики. Везде одни только мальчики. Весь мир прогнут под мальчиков. Он изначально создан мужчиной для мужчин. А женщинам досталось то, что осталось. Так нечестно. Кому нужны все эти мальчики, если девочки гораздо круче? Когда мужчины найдут в себе мужество это признать?

Ей вспомнилась знакомая, которая любила повторять: «Настоящая женщина в отсутствие мужа должна уметь всё, в присутствии – ничего. У хорошего мужа жена всегда немного нездорова. А у плохого – всегда здорова и работает, как лошадь. Запомни, это деточка. Будь похитрей, и будешь счастлива». Знакомая была генеральшей, а эта маленькая женская премудрость досталась ей от бабушки-дворянки. Внучка разумно распорядилась полученным «наследством»: в свои семьдесят всегда немного нездоровая супруга генерала была бодра, ухожена, сияла зрелой красотой и продолжала наслаждаться жизнью. В отличие от большинства своих ровесниц, давно успевших стать больными, некрасивыми, а то и вовсе умереть. Те, кто впервые видел генеральшу и ничего не знал про эту хитрость, были уверены, что перед ними женщина до мозга костей. Смешное выражение, если учесть, что по легенде бог создал Еву из ребра Адама – безмозглой кости!

Наверно, круто в старости быть генеральшей. Достойный муж, почёт и уважение. Но, чтоб ей стать, надо выйти за лейтенанта и помотаться с ним по гарнизонам, как говорили в фильме «Офицеры». Она любила этот фильм. Там были настоящие мужчины. И да простит её Юматов, на месте Любочки-Покровской она б влюбилась в Ланового.

За лейтенанта выйти не удастся: поздно. Её ровесники давно полковники и генералы. Так может, хотя бы мудрость пригодится? «Запомни, деточка, будь похитрей – и будешь счастлива». Вот именно. Будь похитрее. А не прямолинейной, как… мужик. Они просты, как грабли. Так, может, хватит на эти грабли наступать? Гораздо выгоднее знать, что ты сильней и лучше, но не показывать им это. Водить их за нос и приводить туда, куда ТЫ хочешь. Пусть думают, что ты простая баба. Эх! Она всю жизнь старалась их затмить. Кого? Несчастные создания, закабалённые инстинктом размножения, который думает за них? Их можно только пожалеть. Так, может, хватит им уподобляться?

Она зажмурилась и вдруг увидела себя со стороны, как в фильме. Гонка закончилась. Героиня, стремглав летевшая по жизни, замедлила свой бег, как будто, осознав его бессмысленность, тихонько опустила бластер, разжала руку, державшую его. Прошла вперёд ещё немного по инерции и плавно опустилась на траву, как в slow motion.

Она смотрела этот фильм и удивлялась, как что-то неуловимо и бесповоротно меняется в ней. Ей захотелось встать, рвануть застежку и идти вперёд, чувствуя, как с каждым шагом с неё спадают тяжёлые ремни и ленты с патронами, такие нужные для супергероинь, но абсолютно лишние для женщин. Насколько легче так идти! Она спускалась с высоты в долину. Совсем, как Маугли, прощавшийся со старой жизнью, чтоб перестать быть тем, кем был, и стать, кем следовало с самого начала.

Ветерок, обдувавший её, вдруг обратился в тончайшее воздушно-развевающееся платье, и к концу своего снисхождения она окончательно и бесповоротно превратилась в женщину. А фактически – снизошла до того, чтобы стать женщиной. Эта мысль её развеселила и понравилась. Настолько, что по приезде она не поленилась записать её в роман.

***

Костёр пылал, туман тоски рассеялся. Ей снова было хорошо. Как здорово, что у неё две дочки. И почему все так хотят мальчишек? Что в них хорошего? Как вообще из этих хулиганов и мамкиных сынков нормальные мужчины вырастают? А может быть – не вырастают? Поэтому их нет?

Если отбросить геев, алкашей и наркоманов, мужчины в её восприятии делились на четыре типа. Тип первый, самый многочисленный – это неудачники всех видов и мастей. «Непризнанные гении», которые строят наполеоновские планы, но из-за отсутствия мозгов или от лени всегда в пролёте и в долгах. Или не строят, работая на дядю и еле доживая до зарплаты «как все», но не пытаясь что-то изменить. Им все должны и все обязаны, в их бедах вечно кто угодно виноват, но только не они. Таких она старалась обходить подальше, как инстинктивно обходила заполонивших Подмосковье горцев с их непомерным самомнением и неопрятных гастарбайтеров с голодно-похотливыми глазами.

Второй тип – маменькины сынки. Мальчикодевочки. Неприспособленные к жизни существа, за которых до старости всё делают мамаши. Водят за ручку, кормят с ложечки, соломку вечно подстилают. И даже думают за них. Такие в браки не вступают, поскольку строить отношений не умеют. А если всё же женятся, то только для того, чтобы переползти из-под мамкиной юбки под юбку жены. Но чаще просто потому, что их мамаше в довесок к взрослому дитяте ещё и внуков захотелось.

Тип третий – папенькины сынки. Самоуверенные наглые мажоры, испорченные отцовскими деньгами, связями и вседозволенностью. Живущие в своё удовольствие за папин счёт и не желающие ни за что отвечать. Имеющие всё, что только хочется, не страдающие никакой моралью и упивающиеся безнаказанностью, в чём бы она ни выражалась. Считающие себя всемогущими, но без папули и его бабла представляющие собой полный ноль. Или худой, как нынче модно.

Четвёртый тип – нормальные мужчины. Надёжные, порядочные, умные, сильные, уверенные в себе – а потому, всегда успешные. И в жизни, и в делах. Таких, кого она успела встретить за свои полвека, по пальцам можно перечесть. Одной руки. И все они либо были счастливо (а, значит – окончательно) женаты, либо им было на неё плевать.

Пёс выглядел нормальным. По крайней мере, в интернете. И утверждал, что одинок. Ну, что ж. На МАКСе посмотрим, «какой это Сухов».

***

Перед сном она залезла в тви взглянуть, не появился ли там пёс, чем себя очень удивила: ещё недавно кто-то собирался бросить твиттер, а вместо этого готов сидеть там ночи напролёт? Ей стало стыдно за своё шпионство. Как хорошо, что пёс про это не узнает.

Она любила твиттер за чёткость мыслей, ёмкость изложения, но главное – за то, что он «не палит». В тви можно заглянуть в любое время и остаться незамеченной. В отличие от прочих соцсетей – безбожных ябед и шпионов. Куда, едва зайдёшь, как тебе радостно сообщают: «Этот – он-лайн»; «Тот – был в сети два часа назад»; «Ваше сообщение просмотрено тогда-то» и так далее. Кому какое дело, во сколько кто куда зашёл и вышел? Зачем докладывать об этом всем на свете?

Кому-то нравилось подобное устройство соцсетей, а её бесила эта слежка. Она наелась ей в реале. В юности. По горло. И ненавидела, когда за ней шпионят, не позволяя быть собой – наивной и доверчивой, а заставляя стать другой – жестокой, подозрительной, чужой самой себе. Когда тебя пасут и контролируют, куда бы ты ни шла. Когда прослушивают домашний телефон, фактически влезая в душу. Когда пытаются прочесть оставленные для тебя на вахте записочки, написанные по-бенгальски. Когда…

Средь вороха воспоминаний, как в лесу, чуть слышно заблудилась музыка Чайковского. Ну, что ж. У памяти свои ассоциации.

***

Она закончила урок и одевалась. Ей повезло. Все остальные отрабатывали педагогическую практику в училище, куда к ним приезжали подопечные, а ей досталась Маня. С ней полагалось заниматься на дому в виду её сиротства. Растила Маню бабушка. Их дом в арбатских закоулках был так стар, что нафталином пахло даже из рояля. Скорей всего, наличие инструмента в квартире и стало поводом учить играть на нём сиротку. Её фамилия – Чайковская – единственное, что связывало Маню с музыкой, к которой у девочки-подростка не имелось ни интереса, ни способностей. Не удивительно, что при таком раскладе музыка теряла «зы» и превращалась в му´ку с первых нот. Поэтому каждый урок заканчивался чаепитием со свежими бабушкиными плюшками, призванными подсластить ощущения от Маниной бездарности.

В тот вечер чай не предложили, а сразу вручили пальто. И плюшку.

– Какой у вас кавалер галантный, Светочка! – сказала бабушка, протягивая ещё тёплую, обсыпанную сахаром булочку, и колко глядя в глаза. – В который раз уже любуюсь, как терпеливо он вас ждёт.

– Где? – она взялась за плюшку, но та не поддалась.

– Во дворе. Того гляди, замёрзнет. – Бабуля убедилась, что её поняли, и лишь тогда рассталась с плюшкой.

Двери захлопнулись, она спустилась на пролёт. Хвост отморозил сам себя и грелся у окна лицом во двор. Она остановилась, понюхала плюшку и замерла. Минуты через три полнейшей тишины «галантный кавалер» не выдержал, еле заметно обернулся и тут же снова вперился в окно.

– Хочешь булку с нафталином? – она махнула плюшкой в сторону Хвоста и даже со спины увидела, как парень голодно сглотнул. – Топорная работа. Тебя даже бабулька раскусила. Решила, что маньяк.

«Маньяк» не шелохнулся, но тут же двинулся за ней, едва она начала спускаться по лестнице. Хвосту было три месяца, и его ноги росли из «Дома Дружбы с народами зарубежных стран», куда её занёс нереализованный интерес к Индии. В царской России агентов слежки звали словом «шпик», а этот даже не считал необходимым прятаться, таскаясь вслед с утра до ночи, поэтому стал называться просто Хвост. Поначалу она принимала его за тайного поклонника, но после того, как пару раз Хвостом оказался другой человек, всё стало ясно.

С одной стороны, на последнем курсе «Мерзляковки» ей только игры в шпионов не хватало. С другой – когда возвращаешься домой поздно ночью, то провожатый даже на руку. К тому же, когда хотела, она умела отрываться, и эта игра в «кто кого» казалась ей весёлой. До тех пор, пока к родителям в проектный институт всесоюзного значения не заявились двое в сером. А её саму не вызвали сперва к директору училища, потом в какой-то переулок неподалёку от Лубянки. К директриссе она сходила. Наслушавшись угроз об отчислении, она-таки сумела доказать, что её «связи с иностранцами» – не что иное как комсомольская работа в Обществе дружбы СССР – Индия. А в переулок не пошла.

Она доела булку, оглянулась. Хвост плёлся сзади. Ей захотелось пошутить. Она стремительно метнулась влево, наперерез автомобилям пересекла проезжую часть бульвара и, перемахнув через оградку, рванула по аллее. Хвост тоже побежал, стараясь не отстать. Смотрелось это унизительно. Она остановилась, отдышалась, спросила мысленно: «Ну что, согрелся?!» – и медленно направилась к метро.

Спустившись на «Арбатскую», которую всегда считала самой красивой станцией, остановилась на платформе. Дождавшись поезда, вошла в вагон, устроилась спиной на поручне у дверей. Не торопясь, открыла сумку, вытащила книгу и начала читать. Хвост заскочил в тот же вагон в другие двери и встал неподалёку. Не поднимая глаз от книги и терпеливо дослушав фразу «Осторожно, двери закрываются…», она выскочила из поезда, почувствовав, как за спиной сомкнулись двери.