Абсолют (Опыт моделирования)

Правда, неоднократно предпринимались попытки заменить религиозную мораль какой-то другой, секулярной моралью – начиная от «общечеловеческих ценностей» и заканчивая «кодексом строителя коммунизма». Но эти моральные нормы всегда отражали субъективные представления их автора и не могли носить абсолютный характер. В результате мораль утрачивала свой авторитет, а представление о добре и зле каждый начинал формулировать для себя сам. Отсюда приписываемая Достоевскому фраза: «Если Бога нет – все позволено». Вот здесь-то и возникает необходимость в замене закона нравственного законом юридическим. Значит ли это, что мы имеем дело с естественным процессом, когда старые формы просто заменяются новыми? Или же, утратив представление о добре и зле, мы потеряли ту путеводную нить, которая вела человечество по жизни в течение тысячелетий? Чтобы ответить на эти вопросы надо, прежде всего, понять, какова природа самой морали? И какая необходимость вызвала к жизни ее появление?

2

В истории мысли попытки найти истоки происхождения правил морали предпринимались еще в античности. Так, Демокрит считал, что способность отличать добро от зла заложена в человека естественно, самой природой: добром является все то, что приносит наслаждение, злом, соответственно, – страдание.

Позднее тот же тезис был подхвачен просветителями, полагавшими, что морально то, что естественно. По мнению французского энциклопедиста Поля Анри Гольбаха, чтобы быть добродетельным, не нужно отрекаться от себя и подавлять естественные наклонности. Напротив, необходимо во всем следовать велениям своего естества, потому что «обязанности человека вытекают из его природы», а значит, чтобы быть добродетельным, надо просто быть счастливым.

Этот благодушный эвдемонизм господствовал в умах людей на протяжении всей второй половины XVIII века, но появился Иммануил Кант и ему был положен конец. Кант справедливо рассудил, что стремление человека к счастью часто толкает людей на аморальные поступки. Поэтому, чтобы вести моральный образ жизни, человек не только не должен следовать велениям своего естества, но, напротив, он должен постоянно подавлять в себе природное начало.

Однако, с другой стороны, Кант не мог не признать, что без стремления к счастью мораль утрачивает для человека всякий смысл. Как можно требовать от него исполнения нравственного долга, если, исполняя его, он не уверен, что в итоге ему воздастся? Значит, в понятии морального долга содержится противоречие: с одной стороны, чтобы быть моральным, стремление к счастью надо подавлять, а с другой, без стремления к счастью не может быть никакой морали. Найти выход из этого противоречия Кант не сумел, объяснив это тем, что объективная реальность морального закона, хотя сама по себе и несомненна, но не может быть доказана никакими усилиями теоретического, спекулятивного или эмпирически поддерживаемого разума.

В современной науке существует два основных подхода к решению проблемы происхождения морали – социальный и так называемый биологистский. Согласно первому, восходящему к работам классиков марксизма, возникновение морали было исторически предопределено разложением первобытной общины и формированием первых государственных институтов. Однако такое объяснение скорее отвечает на вопрос «когда?», нежели на вопрос «как?». Для нас так и остается непонятным, почему разложение первобытных отношений обязательно должно было привести к возникновению морали.

Что же касается биологистского подхода к решению данной проблемы, то он предпринимается на основе идей Чарльза Дарвина. Согласно этим идеям, мораль является результатом развития на более высоком уровне тех качеств, которые сложились в животном мире в процессе эволюции. Между тем наблюдения показывают, что механизм регуляции поведения животных целиком физиологичен, то есть рефлекторен, и ни в каких дополнительных правилах не нуждается. Правила же морали потому-то и существуют, что сама по себе мораль не является физиологически необходимой и может легко нарушаться, если человек находится под влиянием эгоистических интересов. Поэтому попытка интерпретировать мораль как результат развития неких биологических свойств тоже не может считаться состоятельной.

3

На мой взгляд, искать истоки морали в животном прошлом человека можно. Но нельзя все связанные с этим факты интерпретировать исключительно с точки зрения теории эволюции. В данном случае это означает, что надо искать не сходство в поведении человека и животного, а, напротив, отличие.

Как известно, действия любого животного, пребывающего в естественных природных условиях, целиком подчинены рефлексу. Это значит, что на каждую ситуацию животное реагирует так, как ему диктует рефлекс, и отклониться от указаний рефлекса не может. Иначе говоря, животное не способно делать самостоятельный выбор и потому является существом несвободным.

Но если исходить из того, что предок человека был стадным животным (что признается большинством исследователей), то это означает, что его деятельность тоже была полностью подчинена рефлексу. Следовательно, он тоже не обладал способностью делать выбор и был существом несвободным.

Но однажды, чтобы выжить, ему потребовалось стать независимым от естественной, природной среды. В этом ему препятствовал рефлекс. Поэтому, чтобы стать независимым от природной среды, человеку пришлось освободиться от рефлекса и стать свободным, получив способность делать выбор.

Но рефлекс – это свойство живых организмов, предназначенное природой для того, чтобы обеспечивать им инстинктивную безошибочность действий. Именно благодаря рефлексу они увеличивают свои шансы на выживание в условиях жесточайшей борьбы за существование. Значит, утрачивая рефлекс, человек, тем самым, утрачивает и способность к безошибочности действий.

Но с утратой способности к безошибочным действиям в условиях конкурентной борьбы за существование шансы на выживание по отношению к организмам, которые рефлексом обладают, у человека должны были уменьшиться. То есть с утратой рефлекса человек как вид должен был погибнуть. Однако этого не произошло. Поэтому можно с большой долей уверенности предположить, что в этот период времени появился некий дополнительный фактор, который компенсировал человеку утрату рефлекса. Я думаю, что таким фактором могло стать только накопление человеком опыта выживания, приобретенного в условиях освобождения от подчиненности рефлексу.

Но освобождение от подчиненности рефлексу, то есть обретение свободы выбора, означает лишь то, что в своем выборе человек получил право на ошибку. Ошибка же, в условиях борьбы за существование, может означать гибель. Значит, опыт выживания в условиях свободы от подчиненности рефлексу есть не что иное, как приобретенная способность делать правильный выбор.

Однако в условиях, когда опыта еще нет, а рефлекса уже нет, выбор может осуществляться только методом проб и ошибок. Иначе говоря, гибель особей в процессе накопления опыта неизбежна. Отсюда следует, что в этой ситуации человек как вид мог выжить лишь в том случае, если опытом, приобретенным ценой жизни индивида, могли воспользоваться другие входящие в популяцию индивиды. То есть если деятельность человека осуществляется в коллективе. В этом заключается трагичность человеческой жизни, которую можно понимать как плату за обретенную свободу.

4

Следует заметить, что до определенного момента человек, видимо, не осознает трагичности своего положения. Поскольку всякое стадо является единым организмом, обладающим единым сознанием и единой волей, отдельные особи в стаде своей индивидуальности не осознают и свою гибель трагически не воспринимают. Но с переходом от стада к роду и от рода к семье форма сознания меняется: стадное сознание ослабевает и набирает силу сознание индивидуальное. А с возникновением индивидуального сознания каждая особь начинает переживать свою смертность индивидуально.

Вот здесь-то жизнь и начинает восприниматься как трагедия. И в первую очередь, через противопоставление жизни и смерти. С этого момента весь мир делится для человека на два противоположных начала – начало добра и начало зла. Все, что способствует к жизни, становится добром, к страданию и смерти – злом85.

Видимо, осознание индивидуальной смертности настолько потрясло наших предков, что воспоминание об этом событии нашло отражение практически во всех известных нам культах. Так, сказанные Адаму слова библейского Бога «А от дерева познания добра и зла не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» прямо связывают момент осознания человеком своей смертности с познанием добра и зла. У древних египтян жизнь от самого рождения была подчинена идее подготовки к смерти. Лидийский Атис, греческий Дионис, скандинавский Бальдр – все это образы умирающего и воскресающего бога. Словом, с этого момента тема жизни и смерти в человеческом сознании начинает доминировать.

Но если учесть, что выжить в ситуации, когда для накопления опыта необходима гибель отдельных особей, может только стадо, то главной угрозой для существования человека как вида, а значит, и фактором зла, можно считать распад единого стадного организма на отдельных, враждебных друг другу особей. Вместе с тем, с возникновением индивидуального сознания и осознанием человеком своей смертности такая возможность становится реальной.

Известно, что в стаде инстинкт самосохранения стада всегда преобладает над инстинктом самосохранения индивида. Достаточно вспомнить тех же полевых мышей, которые оказываются раздавленными многотонной массой своей стаи, преодолевающей рвы, ямы прямо по их телам. Но с осознанием индивидуальной смертности инстинкт самосохранения начинает проявляться и у каждого отдельного индивида. Проявляясь же в стаде у каждого индивида, инстинкт самосохранения оказывается направленным на утверждение интересов индивида вопреки интересам стада. Так возникает эгоизм, объективно нацеленный на разрушение стада как единой общности.

В результате в стаде возникает ситуация борьбы двух противоположных начал – тенденции к индивидуализму и тенденции к объединению. Тенденция к индивидуализму стала проявляться в виде стремления индивида подчинить себе интересы коллектива, что является предпосылкой для возникновения воли к власти. Тенденция к объединению – напротив, в выработке механизма, направленного на подчинение интересов индивида коллективу. Первая тенденция является не чем иным, как проявлением инстинкта самосохранения индивида, вторая – инстинкта самосохранения коллектива.

Таким образом, индивидуальное сознание не разрушило стадные связи, а только изменило их характер. Если в стаде, определяющим фактором, скрепляющим стадо, были брачные отношения, то теперь таким фактором должен был стать механизм, призванный разрешить противоречия между инстинктом самосохранения коллектива и инстинктом самосохранения индивида. Таким механизмом и становится мораль, а стадо превращается в социальное общество.

5

Чтобы противоречия между инстинктом самосохранения коллектива и инстинктом самосохранения индивида получали разрешение, правила морали должны были отвечать двум главным требованиям. Во-первых, быть достаточно авторитетными, чтобы принудить индивида действовать в интересах коллектива даже вопреки собственному инстинкту самосохранения, и, во-вторых, – они должны быть настолько идеальны, чтобы быть способными обеспечивать равновесие между интересами индивида и интересами коллектива. Обоим этим требованиям полностью соответствует сакрализованный в каноне опыт выживания в условиях отсутствия рефлекса.

Правила возникали вместе с развитием сознания, то есть на бессознательном уровне, поэтому воспринимались они наряду с природными явлениями, как исходящие непосредственно от Бога, как созданный Богом естественный порядок вещей. И значит, авторитетность их была абсолютной. Не случайно в десяти заповедях Моисея, наряду с сугубо моральными требованиями («почитай отца и мать», «не убивай», «не прелюбодействуй», «не кради», «не произноси ложного свидетельства», «не желай чужого» [Исх. 20.12-17]), содержится требование почитания субботы («Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них все дела твои, а седьмой – суббота Господу, Богу твоему») [Исх.20.8-10], как еженедельное напоминание о связи моральных заповедей с Богом.

Что же касается способности правил морали поддерживать равновесие между интересами индивида и интересами коллектива, то здесь надо иметь в виду, что правила эти претерпевали процесс становления в течение тысячелетий. И значит, форма их, постоянно совершенствуясь, не могла не оказаться близка к идеалу.

Так, в ходе эволюции сознания человек получил, с одной стороны, веру в безусловную истинность религиозной картины мира, а с другой – встроенные в эту картину мира идеальные правила поведения. Это и был тот инструмент для установления баланса между инстинктом самосохранения индивида и инстинктом самосохранения коллектива, благодаря которому человек выжил в условиях жесточайшей конкурентной борьбы за существование. В отличие от неандертальцев, вымирание которых может быть связано как раз с их индивидуализмом и неспособностью уживаться в коллективе.

6

Мы знаем, что когда человек не ограничен ничем, кроме моральных запретов, он может эти запреты нарушать. Поскольку всякий индивид является свободным, не подчиненным рефлексу существом, в основе его поступков всегда лежит личный выбор, а выбор свободного человека может быть любым – как в сторону соблюдения моральных норм, так и в сторону их нарушения. Поэтому, чтобы производимый индивидом выбор не составил угрозу существованию коллектива, должен был возникнуть некий общественный институт, обеспечивающий гарантию подчинения индивида коллективу.

И такой институт действительно возникает. Это институт сословий, которые естественно вызревают из самой структуры родовой общины. Как мы установили, на определенном этапе развития производства и появления избыточного продукта создается необходимость в изменении порядка наследования: материнский порядок заменяется отцовским, а род из матриархального становится патриархальным. При этом никаких структурных изменений в нем не происходит: он также состоит из отдельных семей, его члены также находятся друг с другом в родстве и браки внутри рода также запрещаются. Но если во главе материнского рода, как и во главе каждой семьи, стояли женщины, то теперь их стали возглавлять мужчины.

Государство возникает, когда несколько самостоятельных родовых общин объединяются на одной территории. Так, римский народ состоял первоначально из 100 естественно сложившихся родов латинского, сабинского, сикульского и иллирийского происхождения. Взрослые мужчины этих родов объединялись в так называемые курии (союз мужей), которые определяли на народных собраниях политику государства и занимались формированием общего войска. А старшие из глав семейств, входивших в род, составляли совет старейшин, или сенат. Все члены родов образовывали класс патрициев, то есть потомков отцов (от латинского pater – отец), и были равными по статусу вне зависимости от бедности или богатства их семей.

Таким образом, из родовой организации естественно образуются две социальные группы – группа старейшин родов и группа воинов. Но существовала еще и третья группа, которая в корне отличалась от первых двух. Ее члены не относились к числу граждан, не присутствовали на народных собраниях и не участвовали в управлении государством. Это группа пришлых или переселенцев, по той или иной причине оказавшихся на территории государства и не входивших ни в один из родов. Ввиду их большого количества у римлян они назывались плебеями (от латинского plebs – наполнять).

Причина их особого положения известна. Патриархальная родовая община – это община земледельческая, и, значит, главной ценностью и источником существования для нее была земля. Каждый род являлся собственником принадлежащей ему земли, а каждая семья этого рода имела самостоятельное крестьянское хозяйство. Обязанностью рода было обеспечение входивших в него семей землей, которую он отдавал им во владение. Однако, поскольку земли всегда не хватало, а род имел тенденцию к разрастанию, попасть в число лиц, обеспеченных этим основным средством производства, пришлые не могли. Поэтому им не оставалось ничего иного, как становиться либо торговцами, либо ремесленниками, либо наемными рабочими.

Таким образом, плебеями становились люди, не имеющие земли, то есть некрестьяне. А поскольку экономика этих первых государств была крестьянская, то и политическая жизнь их тоже оказывалась целиком связанной с землей (в том числе и с завоеванием новых земель). Поэтому люди, не имевшие земли и не являвшиеся крестьянами, участвовать в политической жизни государства не могли. Так образовались три сословия, два из которых возникли из крестьянской общины, а третье оказалось сословием некрестьян.

Не трудно понять, что если жизнь членов родов была подчинена родовым традициям, то есть определялась традиционным нравственными предписаниями, то жизнь плебеев традициям родов подчинена не была. Иначе говоря, она существовала вне того нравственного поля, которое являлось гарантом существования государства. Более того, сословие некрестьян, стараясь утвердить свои интересы, стремилось освободиться от контроля государства и, следовательно, объективно было нацелено на разрушение его устоев. Отсюда вырисовывается роль каждого из трех сословий: совета старейшин как хранителя родовых традиций, воинов как реальных политиков, решающих тактические задачи и поддерживающих порядок в государстве, и третьего сословия безземельных, противостоящих этим традициям.

Смысл такой иерархии разгадал еще Платон. По мысли философа, в идеальном государстве общество должно делиться на три основных сословия – мудрецов, воинов («стражников») и производителей материальных благ. Каждое из этих сословий поклоняется своему богу: сословие мудрецов – нравственному Закону, воинов – идее справедливости, производителей материальных благ – неограниченному потреблению. Поэтому, чтобы общество было жизнеспособно, оно должно иметь иерархическую структуру и строиться по аналогии с организмом, в котором ум и сердце преобладают над желудком и органами выделения. То есть возглавлять общество должны мудрецы, охранять его – воины, создавать материальные блага – производители.

Необходимо особо подчеркнуть, что, говоря о трех сословиях, надо, вслед за Платоном, иметь в виду не столько три социальные группы, сколько три психологических типа, которые и образуют, в конечном счете, эти социальные группы. К первому типу относятся те, кто является носителями идеи всеобщего блага, ко второму – лишенные чувства страха люди чести, к третьему – одержимое эгоистическими интересами большинство. Платон считал, что только строгое соблюдение такого общественного порядка способно обеспечить приоритет нравственного начала, а приоритет нравственного начала, в свою очередь, обеспечит жизнеспособность общества.

Следует сказать, что подобная структура была характерна практически для всех традиционных обществ древности. Классический ее пример мы находим в Индии. Там, как известно, в соответствии с системой каст высшее положение в обществе занимала каста брахманов, то есть тех же мудрецов, за ней следовала каста кшатриев – воинов и политиков, третье сословие составляла каста вайшьев, или торговцев. Четвертая группа так называемых шудр членами индийского общества не считалась, так как это была группа рабов.

Но и другие древние общества с той или иной степенью приближения тоже были созданы по этой схеме. В Египте власть фараона была существенно ограничена властью жрецов. Обособленным сословием, сосуществующим с царской властью, были вавилонские халдеи. У греков роль жреца выполнял Дельфийский оракул, указаниям которого беспрекословно подчинялись. В Риме существовали специальные жреческие коллегии. А у кельтов, наряду с военными вождями и предводителями племен, большим политическим влиянием пользовались друиды (таков случай Мерлина и Артура: друид Мерлин был воспитателем и мудрым советчиком короля Артура)86.

Таким образом, чтобы система нравственных правил могла действовать, в обществе должны выполняться два условия: наличие высшего авторитета и строгая иерархия сословий, в которой третье сословие подчиняется второму, а второе – первому. Думаю, что стабильность, которая отличала все традиционные общества древности, позволяя им в неизменном виде существовать тысячелетиями, была обусловлена именно соблюдением этих двух условий.

7

Процесс крушения традиционной системы отношений начинается сразу после смерти Александра Македонского в конце IV века до н. э. и продолжается в течение всей эпохи эллинизма, вплоть до воцарения христианства в качестве мировой религии в IV веке н. э. Посмотрим, что произошло за этот период.

В первую очередь, в результате завоевательных походов были стерты границы старых государств. Огромные территории, в которые, кроме Балканского полуострова, входили страны Ближнего Востока, Средней Азии, северной Африки и Индии, были поделены на три части во главе с династиями диадохов: Антигонидов в Македонии, Селевкидов в Сирии и Птолемеев в Египте.

Далее, как следствие крушения всех племенных и государственных граней, началось активное перемещение народов. Причем процесс еще более интенсифицировался после завоевания этих территорий Римом и включения различных областей в единую державу. Если раньше каждый народ находился на своей территории под покровом своих богов, то теперь образовалась огромная масса смешанных по этническому и религиозному составу людей. На дорогах империи можно было встретить идущих пешком в разных направлениях ремесленников, площадных актеров, прорицателей, бродячих философов, наемников, вольноотпущенников, рабов и рабынь, воинов и ремесленников и других оторванных от своих родовых корней людей.

Понятно, что древние боги, которые были авторитетны в границах своих территорий и определяли порядок жизни того или иного племени, для этой массы людей теряли свое значение. В патриархальных обществах, где каждый шаг человека был строго регламентирован, где социальное положение его, унаследованное от предков, было определено от рождения до смерти, а любые изменения в принципе невозможны, он точно знал, что хорошо и что плохо, что есть добро и что есть зло, чьи боги истинны, а чьи ложны. Однако когда традиционные связи рухнули и древние правила жизни действовать перестали, человек оказался в состоянии растерянности и внутреннего разлада. Он обнаружил, что этим миром управляют другие боги.

Кроме того, в этот период происходит процесс активной эллинизации населения, что в еще большей степени способствует забвению людьми их родовых богов. Греческий язык становится общеупотребительным. Вавилонские (Берос), египетские (Манефон) иудейские (Филон Александрийский, Иосиф Флавий) авторы пишут свои труды на греческом языке. На греческий язык переводится Ветхий Завет. Среди иудеев в Палестине и диаспоре возникает пропагандирующее греческую культуру и образ жизни течение грекофилов.

Однако, став для жителей империи общими, греческие боги, тем не менее, не стали для них своими. Несмотря на то, что в Сирии, Финикии, Северной Аравии, где после завоеваний Александра Македонского распространилась греческая культура, здания украшались барельефами и мозаиками с изображением сцен из греческих мифов, молитвы свои жители этих провинций к греческим богам не обращали. Да и в самой Греции строительство храмов, воздвижение статуй богам-покровителям городов давно уже напоминало декорацию и было данью традиции, не затрагивающей религиозные чувства.

Таким образом, в результате разрушения племенных границ языческая религия утрачивает власть над сердцами и превращается в казенную, сухую догму. И здесь возникает ситуация, когда человечество впервые оказывается на грани катастрофы. Я имею в виду падение Римской империи. Современные историки видят его причины в бесконтрольности и слабости армии, в упадке среднего землевладения, в галопирующей инфляции, в разорении среднего класса. Мне думается, что все это следствия, причина же одна – это сведение реальной религиозности к пустой обрядности и, тем самым, нарушение первого условия, необходимого для соблюдения моральных норм, – искренней веры в существование высшего духовного авторитета. В результате, вместо истинной духовности, римское общество получает культ императора, присвоившего себе статус божества, который становится официальным во всей империи87.

Если считать нравственный кодекс, содержащийся в заповедях Моисея, универсальным сводом моральных норм, то обожествлением императорской власти были нарушены сразу две заповеди: «да не будет у тебя других богов» и «не делай себе кумира». Иными словами, были преданы забвению истинные боги и взамен им создан ложный кумир. В этой ситуации морально-этические нормы оказываются необязательны и перестают соблюдаться. Поэтому убийства (ни один из императоров династии Юлиев-Клавдиев не умер естественной смертью), прелюбодеяния, воровство, лжесвидетельства и посягательство на чужую собственность, – словом, все, что запрещала этическая часть заповедей Моисея, становятся в Риме повседневной практикой.