Ночное кино

– Она, наверное, вышла с другой стороны.

Мы с Ириской – равно ошарашенные новым поворотом сюжета – устремились следом; проходя мимо дамской комнаты, я все-таки открыл дверь и окликнул:

– Лиса? Детка?

Пул ожгла меня взглядом через плечо:

– Ее там нет. Правда.

Она промчалась мимо стайки пациентов, распахнула дверь в конце коридора и вылетела на лестницу. Я не отставал. Она задрала голову, посмотрела в следующий пролет – отделенный металлической дверью и табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА» – и затопотала вниз. Мы ворвались на цокольный этаж, отпихнув человека с кипой папок, и на резком повороте Ириска пошла юзом на полированных половицах. Мы вошли в кабинет «ПРОГРАММА „НАРКОТИКИ И АЛКОГОЛЬ“».

– Бет, тут разгуливает пять сорок шесть, ты не видела? Худая блондинка? Микро-мини? Косы вокруг головы? – Мне достался ледяной взгляд. – Перья?

– Нет, Лиз.

Пул, что-то бормоча, маршем вернулась по коридору.

– Что такое «пять сорок шесть»? – спросил я.

– Потенциальный гость. Мне придется просмотреть записи с камер наблюдения. Она у вас любит бегать, а? Есть идеи, куда она могла пойти?

– Если доберется до дороги, попытается уехать стопом.

– Никуда она не уедет. Если у нее, конечно, нет крыльев и она не может перелететь тридцатифутовую электрическую ограду.

– Мне ужасно жаль, что так получилось.

Мы вышли через стеклянные двери. По ту сторону газона пациенты – многие в сопровождении медсестер – по дорожкам шли обедать. Норы не видать. В таком наряде она выделялась бы. Я понятия не имел, куда она делась, – в моем инструктаже ничего такого не было. Нора устроила бунт.

Спустя минуту Пул усадила меня на цветастый диван у себя в кабинете.

– Ждите здесь, – велела она. – Я скоро вернусь с вашей дочерью.

– Спасибо.

Она лишь испепелила меня взглядом и хлопнула дверью.

16

Я остался наедине с Ириской. Собака сбегала к своей подушке под цветами в горшках и приволокла писклявый резиновый хот-дог.

В репродукторах опять блямкнуло.

Я осмотрел потолок. Вроде бы камер нет.

Встал и подошел к столу.

На мониторе скринсейвер. Естественно, там плавали портреты Ириски, хотя временами на заднем плане мелькал худой и лысый сконфуженный человек. Мистер Пул.

Я потыкал в клавиатуру, и у меня спросили пароль.

Я набрал «Ириска». Не сработало.

На углу стола в лотках «Входящие» и «Исходящие» лежали кипы бумаг. Я полистал: благодарственные записки, заявления на прием, подписка о неразглашении, электронное письмо от доктора Роберта Пола, который информировал о выходе на пенсию. Наверняка же должна быть служебная записка про Александру Кордову. Присланная крупной больничной шишкой, с оборотами типа «это очень щекотливый вопрос», «репутация клиники под угрозой» и так далее.

Я заглянул в ящики стола.

Канцелярские принадлежности, интерьерный каталог «Поттери Барн», россыпь мятных карамелек.

Я перешел к шкафчикам с картотекой у задней стены. Все заперты, ключей не видать.

Сходил к двери и выглянул в коридор.

Пусто, если не считать двух медсестер напротив главного входа в «Дайкон».

Из-за Норы меня по-любому отсюда выставят. Можно и сыграть камикадзе. Ириска взялась грызть игрушечный хот-дог прямо у меня на ноге. Одна медсестра осеклась и удивленно глянула на нас.

Я швырнул игрушку через весь кабинет – хот-дог застрял в листве гигантской кукурузы на окне, Ириске предстоит восхождение на шесть футов по стволу – и опять выглянул.

Медсестры тихонько переговаривались. Я выскользнул в коридор и нырнул в боковую дверь.

Очутившись снаружи, я направился в «Страффен».

Клинику опять объяла тишина, только немногочисленные опоздавшие шли в столовую. Я быстрым шагом одолел газон и направился к крыльцу, где курили и болтали пациенты, лишь скользнувшие по мне глазами. Внутри я устремился к лифтам.

В лифте нажал «3». Кнопка не загорелась.

Нужен какой-то код. Я уже собрался выйти, но тут в лифт шагнула седовласая женщина, взглядом приклеившаяся к «блэкберри». Не подняв на меня глаз, она набрала на панели четыре цифры. Не помогло, – очевидно, потому, что я нажал кнопку. Женщина нахмурилась, нажала «сброс», снова набрала код, и двери закрылись. Мы стали подниматься. Женщина нажала «6». Я шагнул ближе и опять попробовал «3». На сей раз получилось.

Женщина обернулась и с любопытством меня оглядела.

Двери открылись на третьем этаже. Я вышел, чувствуя, как она недоумевает, кто я такой, но двери закрылись, не успела она хоть слово сказать.

Я был один.

Третий этаж «Страффена» как две капли воды походил на второй, только неоновые потолочные лампы розовее, линолеум глянцевее, а стены выкрашены мятной зеленью. В оба конца тянулась череда черных дверей. Кабинеты врачей. Я зашагал по коридору, читая таблички с именами. Слышались приглушенные голоса и бамбуковые дудки – музыка, какую включают в спа во время массажа. Посреди коридора на банкетках под окном растянулись двое юношей; оба строчили в блокнотах.

На меня они не обратили внимания.

Я отыскал табличку «АННИКА ЭНГЛИ, доктор медицины». Легонько постучал, ответа не услышал и повернул ручку. Заперто. Я вернулся к юношам.

– Простите? – сказал я.

Они испуганно подняли взгляд. Один блондин – на нежном лице неуверенность. Другой краснолицый, рябой и в темных кудряшках.

– Вы не могли бы мне помочь? – продолжал я. – Здесь прежде была гостья, Александра Кордова. Вы ее не знали?

Блондин нерешительно посмотрел на шатена:

– Нет. Но я только поступил.

Я повернулся к шатену:

– А вы?

Тот медленно кивнул:

– Да. Слыхал про нее.

– Что вы слыхали?

– Что здесь лежала дочь Кордовы. Всё.

– Вы ее видели? Знакомы с ней?

Он покачал головой:

– Она была «серебряный код».

– Что такое «серебряный код»?

– Интенсивная терапия. Они живут в «Модсли»[27].

– Прошу прощения, – раздался мужской голос у меня за спиной. – Я могу вам помочь?

Я обернулся. На меня смотрел низенький толстяк с густой бурой бородой.

– Надеюсь, – ответил я. – Я ищу свою дочь, Лису.

– Пойдемте.

С застывшей сердитой улыбкой он повел рукой – мол, отойдите от пациентов. Я благодарно им кивнул и следом за толстяком свернул за угол.

– На этот этаж вход воспрещен всем, кроме гостей и врачей. Как вы сюда попали?

Я как можно смятеннее объяснил, что приехал к Пул на экскурсию по клинике, а моя дочь потерялась.

Оглядев меня с превеликой неприязнью – впрочем, похоже, купившись на мой идиотизм, – он подошел к какой-то двери и позвенел ключами. Толкнул дверь, включил свет.

– Пожалуйста, подождите здесь со мной. Я переговорю с Элизабет.

– Я, вообще-то, знаю дорогу. Я сам вернусь.

– Сэр, немедленно зайдите в кабинет, или я вызову охрану.

Судя по табличке, звали его Джейсон Элрой-Мартин, д. м. н. Я вошел, сел на кожаный диван, а доктор, заводясь все больше, принялся названивать по телефонам из списка контактов на стене, возле его медицинского диплома Университета Майами. Оставив Пул два сообщения, он наконец до нее дозвонился, и его лицо (то, что от лица оставалось, – борода густо покрывала щеки) тотчас гневно побагровело.

– Он прямо передо мной, – сказал доктор, сверля меня глазами. – Разговаривал с двумя сто семнадцатыми. Когда они в вольной форме вели дневники. Да. Да. – Он помолчал, послушал. – Легко.

Он повесил трубку, откинулся на спинку офисного кресла, переплел пальцы.

– Я свободен? – спросил я.

– Вы сидите здесь.

И хмурился, пока в кабинет не постучали.

Дверь открылась, явив взору двух здоровенных охранников.

– Скотт Бэ Макгрэт, – произнес один, – вы идете с нами.

Он произнес «Б» – обозначавшее мое второе имя, Бартли, – и это не сулило ничего хорошего.

17

Они сопроводили меня в службу безопасности – приземистый бункер из шлакоблоков на опушке, поодаль от прочих корпусов. В голом вестибюле за стеклом сидел жабоподобный дежурный. Меня провели мимо кабинетов с мельтешащими мониторами: на всех дерганые черно-белые снимки коридоров и аудиторий.

– А теперь будете пытать водой? – осведомился я.

Они пропустили это мимо ушей. Мы остановились у открытой двери в конце.

В комнате, обшитой фанерой, на складном металлическом стуле посреди желтого ковра сгорбилась Нора. По счастью, из образа она вышла – грызла ногти и распахнутыми глазами следила за багровой Элизабет Пул, а та возвышалась над нею, практически излучая термоядерный жар. Рядом на краешке стола примостился высокий седеющий человек в глаженых брюках хаки и ослепительно-голубом свитере.

– Скотт, – промолвил он, поднявшись и протянув мне руку. – Я Аллан Каннингэм. Президент «Брайарвуд-холл». Очень приятно познакомиться.

– А мне еще приятнее.

Он улыбнулся. Бывают такие лучезарные люди – не просто чистенькие, но надраенные, с безупречной кожей, какая обычно встречается лишь у младенцев и монашек.

– Итак, Нора, – произнес он, улыбаясь ей сверху вниз (и она даже улыбнулась в ответ), – сегодня, я так понимаю, выступает под псевдонимом Лиса. Она как раз поведала нам, что вы не потенциальные клиенты, как утверждалось прежде, а в обход закона ищете сведения о нашей бывшей гостье.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Об Александре Кордове. Она сбежала из-под вашей опеки и спустя десять дней умерла. Мы выясняем, не было ли в клинике нарушений, прямо повлекших за собой ее смерть.

– Нарушений не было.

– То есть вы признаете, что Александра Кордова у вас лечилась.

– Ни в коем случае. – Улыбка до ушей давалась Каннингэму с явным трудом. – Но могу сказать, что никаких нарушений безопасности у нас не случалось.

– Если Александре разрешили уйти среди ночи с неопознанным мужчиной, почему клиника на следующий день сообщила о ее пропаже?

Он, кажется, разъярился, однако смолчал.

– Она была «серебряный код». Отделение интенсивной терапии. Им не разрешают уходить без сопровождения. Значит, кто-то в клинике лоханулся.

Каннингэм глубоко вздохнул:

– Мистер Макгрэт, у нас не государственная больница. Вы подпадаете под законы о противоправном вторжении. Я могу вас обоих отправить в тюрьму.

– А вот и нет. – Я расстегнул молнию на кармане и вручил Каннингэму сложенную брошюру. – Как видите, мы с Норой не только обеспокоены судьбой Александры, но также приехали распространять информацию о нашей религии, на что имеем полное право в соответствии с прецедентом «Марш против штата Алабама». По решению Верховного суда, согласно первой и четырнадцатой поправкам к Конституции, законы о противоправном вторжении не применимы к тем, кто распространяет религиозную литературу даже в частных владениях.

Каннингэм полистал старый буклетик «свидетелей Иеговы».

– Мило. Очень мило, – сказал он. – Вас проводят с территории. Я подам жалобу в полицию. Если я узнаю, что вы или ваши друзья – в том числе человек, который спит в машине, – снова пытались проникнуть в клинику, вы сядете за решетку.

Он смял брошюру и неплохим броском – попал по ободу – отправил ее в мусорную корзину у двери. Я уже собрался было поблагодарить его за то, что уделил нам время, но меня отвлекло внезапное движение в окне у него за спиной.

По тропинке, огибая безлюдную стройку, неслась женщина в сиреневой медсестринской униформе и белом кардигане. Ее рыжие волосы горели на солнце, и она, похоже, сильно торопилась в наш корпус.

Каннингэм глянул через плечо и вновь невозмутимо повернулся ко мне:

– Я, мистер Макгрэт, ясно выразился?

– Яснее некуда.

Он кивнул охранникам, и те вывели нас наружу.

Мы гуськом зашагали вокруг стройки. Лиса, вопреки своим хулиганским закидонам, сильно присмирела. Мы шли между двумя охранниками, и она то и дело стреляла в меня глазами – мол, ужас-ужас, что нам делать? – а это доказывало, что столкновением с властями она наслаждается. Если, конечно, этих громил можно назвать властями. Они больше походили на пухлые раскладные кресла.

Впереди на дорожке я опять заметил рыжую медсестру. Она возникла из ниоткуда и мчалась к нам, подчеркнуто глядя в землю. Когда до нас оставались считаные ярды, она вздернула голову и взволнованно уставилась прямо на меня.

Я в удивлении застыл.

Она лишь прибавила шагу и свернула на другую дорожку по задам спального корпуса.

– Мистер Макгрэт. Идемте.

Когда мы добрались до стоянки, весть о лазутчиках, видимо, уже разнеслась по клинике, и с крыльца «Дайкона» за нами наблюдала стайка зевак – медсестры, администраторы, психиатры.

– О, отвальная, – сказал я. – Ну что вы, не стоило.

– Будьте любезны пройти к вашему автомобилю, – приказал охранник.

Я отпер дверцу, и мы забрались внутрь. Хоппер по-прежнему дрых. С нашего ухода он, кажется, даже не шевелился.

– Проверь – у него пульс-то есть? – шепнул я, заводя машину.

Я потихоньку двинулся со стоянки к выезду. У «Дайкона» роились люди, смотрели на нас, однако рыжеволосой медсестры я не заметил. Чего она хотела? Чтоб я пошел за ней? Понимала же, что на глазах у охраны не получится.

– Пульс есть, – бодро чирикнула Нора. – Чуть не попались, а?

– «Чуть»? Я бы так не сказал. Скорее – прямо в яблочко.

Я свернул вправо и поддал газу, торопясь побыстрее слинять, – нам предстояло головокружительные две минуты мчаться по лесу.

– Ты что, злишься? – спросила Нора.

– Да. Злюсь.

– Чего это?

– Этот фокус а-ля Гудини, да? Ты не просто привлекла к нам внимание. Ты обвела нас красным кружком, поставила стрелочку и надписала: «Они тут». В следующий раз захвати мариачи-бэнд.

Она надулась и принялась крутить радио.

– В эту самую минуту Каннингэм звонит Александриным родным – может, Кордове лично – и говорит, что репортер по имени Скотт Макгрэт и белая флоридская поселенка разнюхивают историю болезни его дочери. Все мои надежды сохранить расследование в тайне пошли прахом – за что спасибо тебе, Бернстайн. И кстати, о твоем актерском мастерстве. Не знаю, может, тебя не оповестили, но дело жизни тебе надо срочно менять.

Я глянул в зеркало заднего вида. Позади возник синий «линкольн» – на передних сиденьях безошибочно различались шкафы в форме сотрудников охраны.

– А теперь еще у нас на хвосте Мумбо и Юмбо, – буркнул я.

Нора в возбуждении обернулась. Девчонка деликатна, как полуприцеп с негабаритным грузом.

Мы слетели с холма и свернули за рощицу. От поворота до момента, когда снова появился синий седан, я насчитал пятнадцать секунд. Дал по газам и одолел следующий поворот.

– Небось, я про Сандру узнала больше тебя, – объявила Нора.

– Да ну? И что же ты узнала?

Она лишь пожала плечами и улыбнулась.

– Ни фига. Я так и думал.

Мы опять свернули; на пересечении со служебной грунтовкой дорога выпрямлялась. Я притормозил на знаке «Стоп», потом нажал было на газ, но тут Нора заорала.

Справа вниз по крутому лесистому склону летела та самая женщина – рыжая медсестра. На дорогу она выскочила прямо перед машиной.

Я вдарил по тормозам.

Она рухнула на капот, разметав рыжие волосы. На ужасное мгновение я решил, что она пострадала, но она выпрямилась, обежала машину и лицом почти вплотную придвинулась к моему окну.

Веснушки, покрасневшие карие глаза, в глазах отчаяние.

– Морган Деволль! – прокричала она. – Найдите его. Он вам расскажет.

– Что?

– Морган. Деволль!

Она бегом обогнула машину, выскочила на обочину и кинулась вверх по склону, и тут позади возник синий седан.

Лихорадочно, на четвереньках, она взбиралась по крутизне, оскальзываясь в грязи и листве. Добралась до вершины, запахнула кардиган, посмотрела на нас сверху.

Охрана подобралась вплотную и забибикала.

Они ее не заметили.

Я снял ногу с тормоза и, все еще в дурмане потрясения, покатил дальше. На следующем повороте я разглядел в зеркало, что женщина так и стоит на холме и ветер швыряет шевелюру ей в лицо, пятная его рыжими кляксами.

18

Каменноликий охранник открыл электронные ворота, и мы шмыгнули на волю, а «линкольн» развернулся и направился обратно в клинику.

– Мать честная, – выдохнула Нора, прижав ладонь к груди.

– Как, она сказала, имя? – спросил я.

– Морган Деволль?

– Запиши. Де-волль.

Нора судорожно порылась в сумочке, нашла ручку, скусила колпачок и нацарапала имя на тыльной стороне кисти.

– Я ее видела, когда мы были в службе безопасности, – сказала Нора. – И она прошла мимо, когда нас выводили. Она хотела поговорить.

– На то похоже.

– Чё творится? – хрипло пробубнили с заднего сиденья.

Хоппер проснулся и теперь зевал. Потер глаза, без удивления посмотрел, как за окном течет сельский пейзаж.

Я отдал Норе свой телефон.

– Погугли «Морган Деволль» и «Нью-Йорк». Расскажешь, что найдешь.

Прошло несколько минут – связь мерцала.

– Толком ничего, – сказала Нора. – Только генеалогический сайт какой-то. Морган Деволль жил в Швеции в тысяча восемьсот тридцать шестом году. У него был сын Генрик.

– И все?

– Имя встречается на сайте «Грешные гольфики».

Мимо пронесся указатель. «Биг-Индиан, 5».

– Это мы где? – поинтересовался Хоппер, опуская стекло.

Развернувшись, Нора с жаром поведала, что успело произойти за последние четыре часа.

– И нас уже хотели арестовать, – рассказывала она, – но Скотт был прямо рок-звезда. Вытаскивает такой буклетик, на обложке написано: «Самый великий человек, который когда-либо жил. Об Иисусе Христе для молодежи». – Она захихикала. – Шикарно.

Нора пустилась объяснять, что приключилось с медсестрой, и тут справа я заприметил «Квик-Март», дал по тормозам и свернул.

– Иди, – велел я Норе, подкатив к бензоколонке и отрубив двигатель. – Спроси, нельзя ли одолжить телефонный справочник. И купи что-нибудь перекусить. – Я вручил ей двадцатку и занялся заправкой.

С заднего сиденья, потягиваясь, выполз Хоппер.

– Что выяснили про Сандру? – прохрипел он.

– Мало чего. Она была пациенткой «серебряный код» – это самый критический уровень медобслуживания.

– Но вы не узнали, что с ней было?

– Нет.

Он, кажется, хотел спросить что-то еще, но развернулся и зашагал по стоянке, на ходу вытаскивая сигареты.

Пятый час. Солнце ослабило хватку, распустило тени, подогрело и разбавило свет.

Через дорогу посреди замусоренной и заросшей лужайки стоял белый деревенский дом. На провисшем телефонном проводе сидели две черные птички – не вороны, слишком мелкие и толстые. Динькнула дверь «Квик-Марта», я обернулся и увидел старика в зеленой фланелевой рубахе и тяжелых сапогах – он направлялся к пикапу: в кузове бурая дворняжка. Старик уселся за руль, и они выехали, нацелились вправо и, рявкнув глушителем, развернулись в опасной близости от Хоппера.

Тот будто не заметил. В меланхолическом трансе взирал на дорогу, не видя несущихся мимо машин.

Может, в том и дело – он воображает, как шагнет под колеса. Он словно стоял на берегу, готовясь броситься в реку. Не драматизируй, сказал я себе. Наверное, после явления медсестры еще не рассеялась паранойя. Перед глазами так и стояло это веснушчатое лицо – взгляд тревожный, губы обветрены, окно запотевает от дыхания, стирая девушке рот.

Хоппер затянулся, откинул волосы с глаз, посмотрел в небо, прищурился на толстых птичек. Птички на проводе размножились. Их стало семь – семь крошечных черных нот на совершенно пустом нотном листе, где линейки и целые такты проседали, висло тянулись от столба к столбу и завивались вдаль по дороге.

Снова динькнуло, и появилась Нора с грудой кофейных стаканов, желейных конфет, кукурузных чипсов и телефонным справочником. Его она расправила на капоте.

– Я купила Хопперу кофе, – прошептала она, беспокойно в него вглядевшись и предъявив мне великанский стакан. – По-моему, ему нужен кофеин.

– По-моему, ему нужны обнимашки.

Она отставила стакан, полистала справочник.

– Вот он, – изумленно прошептала Нора.

Я подошел и заглянул.

19

– Следующий съезд, – сказала Нора, щурясь на телефон.

До усадьбы Ливингстон мы полтора часа тряслись по грунтовкам. Темнело, небо вылиняло до гематомной синевы. На Бентон-Холлоу-роуд не было ни уличных указателей, ни номеров домов, ни фонарей, ни даже разметки – лишь тусклые фары моей машины не столько отталкивали надвигающийся мрак, сколько нервно в нем шарили. Слева возвышалась стена сплошных кустов, колючих и непроходимых; справа простиралась черная земля – взъерошенные поля, выцветшие домики, – и только одна крылечная лампочка точкой светилась в ночи.

– Вот, – взволнованно шепнула Нора, указывая на провал в живой изгороди.

На железном почтовом ящике – ни номера, ни имени.

Я свернул.

Узкая гравийная дорожка шла вверх через густые заросли – места едва хватало человеку, не говоря о машине. Дорожка забирала все круче, я жал на газ, и машина неудержимо вибрировала, словно космический челнок при попытке преодолеть звуковой барьер. Длинные тонкие ветви хлестали ветровое стекло.

Спустя где-то минуту мы вскарабкались на гребень холма.

И я тотчас вдарил по тормозам.

Вдалеке, за неопрятным газоном, забившись между высоких деревьев, стоял деревянный домишко, до того обветшалый, что мы онемели.

Белая краска потрескалась и облупилась. В черепичной крыше зияла черная рана, окна чердачного этажа выбиты и обгорели до черноты. Во дворе рухнуло дерево, и возле него в палой листве валялись детские вещи – коляска, трехколесный велосипед, а в темном углу лопнувшим волдырем раззявился старый пластиковый бассейн.

Застывший в тенистом мраке дом был до того зловещ, что я машинально выключил двигатель и фары. Одинокая лампочка на веранде освещала завалившиеся набок качели и старый кондиционер. Где-то в задней комнате горела другая лампочка – прямоугольное окошко светилось плотно задернутыми мятно-зелеными шторами.

Этот человек, Морган Деволль, – он ведь совершенно лишен контекста. Мы послушались совета абсолютно незнакомой женщины, которая, если вспомнить, как она бросилась нам под колеса, не то чтобы блещет здравым умом.

Сбоку у сарая стояли пикап и старый серый «бьюик» – из кузова свесился кусок полиэтилена.

– И что? – нервно спросила Нора, куснув ноготь.

– Еще раз обсудим план, – ответил я.

– «План»? – хохотнул Хоппер, склонившись между нами. – План у нас простой. Разговариваем с Морганом Деволлем, выясняем, что он знает. Пошли.

Я и рта не успел раскрыть, как он выбрался из машины, грохнул дверцей и зашагал по двору. Серое шерстяное пальто захлопало на ветру; Хоппер шагал, пригнув голову, и походил на сумрачного персонажа из комиксов, готового обрушить на обитателей дома жестокую месть.

– Из мира мертвых он явно вернулся, – пробормотал я. – Что ты ему в кофе подсыпала?

Нора возилась с дверной ручкой и не ответила – мельтешила она, точно младшая сестра, которая боится, что все уйдут вперед, а ее не подождут. Наконец она выбралась из машины и побежала за Хоппером.

Я не спешил. Пусть на разведку идут они – скромные рядовые, которые ищут мины до приезда генерала.

Слышались только их шаги – тихий хруст хвороста на палой листве и траве. Может, виновата чешуя облупленной краски, но дом смахивал на живую рептилию, что притаилась в засаде за деревьями, наблюдая за нами одиноким глазом горящего окна.

Где-то вдалеке гавкнула собака.

Хоппер уже добрался до крыльца, так что я тоже вышел из машины. Он обогнул кондиционер, открыл дверную сетку и постучал.

Никто не ответил.

Он постучал снова, подождал; ветер взметнул листву на газоне.

Ответа по-прежнему не было. Хоппер отпустил сетку – она стукнула о косяк – и спрыгнул в клумбу, где щетинились мертвые стебли и клубком свернулся садовый шланг. Прикрывшись обеими руками, Хоппер заглянул в окно.

– Кто-то дома есть, – прошептал он. – В кухне телик работает.

– Что они смотрят? – тихо спросил я.

Миновав гигантское упавшее дерево, а затем Нору, я наклонился – в траве что-то лежало ничком. Оказалось, старый плюшевый медведь.

– А что? – обернулся Хоппер.

– Поймем, что за люди. Если хардкорное японское аниме, дела плохи. А если спецвыпуск Барбары Уолтерс[28]…

– По-моему, повтор «Цена верна»[29].

– Час от часу не легче.

Хоппер на цыпочках вернулся на крыльцо и на сей раз заметил заскорузлый дверной звонок. Дважды нажал.

Внезапно торопливо защелкали замки, скрежетнула цепочка, дверь ахнула, и за сеткой появилась немолодая блондинка – мешковатые серые треники, заляпанная синяя футболка, исполосованные перекисью волосы затянуты в хвост.

– Добрый вечер, мэм, – сказал Хоппер. – Простите, что оторвали от ужина. Мы ищем Моргана Деволля.