Вариант

в других местах по всей планете их просто не сыщешь.

– Так значит… – Бештлиц резко выпрямился и нервно заерзал в своем кресле, – нас сейчас тоже…

– Исключено, – спокойно возразил Бабен Ковит. – Благодаря этой штуке, – он показал аппарат, который все еще держал в руке, – а также природной брезгливости одного из присутствующих здесь, – он усмехнулся в сторону Крона, – мы избавлены от подслушивания.

– Еще, – твердо потребовал Штамм.

– Еще факты? – переспросил Бабен Ковит. – Хорошо. Вот, например, всем известный «казус Нир-кона», честь открытия которого принадлежит Крону. О Нирконе, вы, конечно, все знаете, а вот о казусе… Специалисты до сих пор разводят руками и не могут понять, как он научился говорить на линге. Никто не отрицает возможности расшифровки Нирконом текста тома «Астрофизики», но здесь дело в другом. Написанный текст мертв для слуха, и абсолютно невозможно воспроизвести его звучание, не улышав живой речи. Далее. Тома «Астрофизики», обнаруженного у Ниркона, не существует в печатном виде – он известен только в кристаллозаписи. Кроме того, как показало детальное исследование сматрицированной книги, напечатана она на бумаге местного производства с использованием местных красок. Как вы сами понимаете, сделать это на Земле было бы несколько затруднительно.

– А здесь? – спросил Гомеш. – Я имею в виду, что кто-то из коммуникаторов…

Инспектор покачал головой.

– Учитывая высокое качество печати, а также отсутствие необходимой аппаратуры в распоряжении Проекта и, естественно, коммуникаторов, это невозможно.

– Следует понимать, – протянул Бештлиц, – что Ниркон…

– Нет, – покачал головой Бабен Ковит. – Ниркон действительно местный гений. Почему мы так думаем? Вы поймете это из дальнейших объяснений. Поэтому продолжим. Как вы сами понимаете, я привожу только прямые доказательства, самые убедительные, опуская частности. Итак, доказательство следующее.

Он посмотрел в сторону Гомеша.

– Как известно и как сегодня лишний раз подтвердил наблюдатель в Асилоне, все наши попытки стабилизировать положение в этой стране заканчиваются провалом. Казалось бы, мы перекрываем все пути и даже лазейки для очередного претендента на престол, как неизвестно откуда появляются звонды для подкупа сановников и оплаты наемников и все наши усилия идут прахом. Вначале служба безопасности Комитета считала, что это действует кто-либо из наших коммуникаторов, проводящий какую-то свою идею, идущую вразрез с планами Проекта. И предположение вроде бы подтвердилось. Перехваченные при подкупе одного из сановников звонды и драгоценные камни оказались копиями с одной монеты и одного камня. Совпадало все, как обычно бывает при матрицировании: начиная с огранки, веса, дефектов поверхности и заканчивая инородными включениями в кристаллические решетки. Однако более детальное исследование монет и камней показало, что их кристаллические структуры даже на атомно-молекулярном уровне полностью идентичны. Как известно, наши дубликаторы не обладают столь высокой разрешающей способностью. Это пока не в силах земной науки.

Бабен Ковит обвел всех взглядом.

– По-моему, доказательств достаточно. Переходим к последнему. Но перед этим я хочу задать один вопрос Крону. Что вы имели в виду, когда сказали, что Бортнику ничего не удастся сделать?

– Какое это теперь имеет значение? – горько вздохнул Крон. – Бортник-то убит…

– Где погиб Бортник? – резко повернулся инспектор к Бештлицу.

Брови Бештлица поползли вверх.

– На острове Крам…

– Так что вы имели в виду под своими словами? – снова спросил Бабен Ковит Крона.

– Но ведь… – растерялся Крон. – Две декады назад я выкупил его на рынке рабов. Он потом еще разговаривал с Комитетом, – Крон повернулся к Штамму, словно ища поддержки, – и сказал, что теперь его направляют в Паралузию…

– Вот как… – Бабен Ковит закусил губу и задумчиво опустил голову. – Ну что ж, это даже лучше.

Он снова выпрямился.

– Так вот, последнее. Когда десантная группа высадилась на острове Крам, она обнаружила труп Бортника и переправила его на околопланетную станцию Проекта. Вскрытие трупа показало полное отсутствие внутренних органов. Строение тела вообще не имело ничего общего с человеческим, кроме оболочки. Впрочем, что оно собой представляет в действительности, выяснить не удалось, поскольку вскрытие было приостановлено, труп законсервирован и с Земли вызваны специалисты по ксенобио-логии. Однако когда они прибыли, труп исчез.

– Позвольте, – изумился Штамм, – но я же его прекрасно помню! Когда два года назад в составе группы коммуникаторов он прибыл с Земли… Да я сам готовил его к внедрению! Неужели его…

– Нет, – оборвал Бабен Ковит, – никакая группа коммуникаторов два года назад к вам не прибывала. Так что можете успокоиться. Никто вашего сотрудника на планете не устранял с целью подмены. Но настоящий Бортник, точнее, его прототип, Сер-джио Турелли, действительно существует, спокойно живет на Земле и практически никакого отношения к Проекту не имеет. За исключением того, что три года назад он побывал на станции Проекта в качестве сопровождающего заказанной вами аппаратуры и через день отбыл на Землю.

Крон вдруг похолодел.

– А вы знаете, что он цитировал мне Криспа о Древнем Риме?

Инспектор тяжело вздохнул.

– Мы не исключаем возможности, что они уже добрались и до Земли. Хотя об этом пока ничто не говорят. Что же касается цитирования, то будем надеяться, что эту информацию он почерпнул на станции Проекта. Здесь ее предостаточно.

– Так значит, вся та группа… – задумчиво протянул Штамм.

– Да, – утвердительно кивнул Бабен Ковит.

Штамм стал исподтишка оглядывать присутствующих. Инспектор заметил его взгляд и усмехнулся.

– Нет, – сказал он, – здесь все люди. Нами это установлено точно.

– Ну спасибо, – нервно хмыкнул Червински.

Крон откинулся в кресло. Сколько вариантов развития патского общества рассчитывали на вариаторах! Сколько вариантов внедрений просматривали! Учитывали, кажется, все – любую мелочь. Но такого варианта… Что в Пате все наши начинания будет загнаны в пат… Он закрыл глаза. Перед ним снова стояла бочка с водой, в которой спиной к нему плескался Бортник. И наконец Бортник медленно, очень медленно повернулся. Лица у него не было.

Крон тщательно убрал в молельне, – разблокировал дверь и еще раз внимательно осмотрел святилище. Все было в порядке. Он отодвинул засов, немного помедлил у двери. Просто нестерпимо захотелось зайти в кельницу к Ане, увидеть ее, но, как ни было ему больно, он пересилил себя. Оставил светильник на алтаре, положил рядом кошель со звондами и вышел.

Он уже подходил к выходу, как вдруг завесь ритуального зала внезапно распахнулась и прямо ему на грудь выпал претор Алоза. От неожиданности Крон остановился. Претор повис на нем, крепко вцепившись в тогу, и, шатаясь, заглядывал в лицо мутным взглядом. От него несло перегаром и густым чесночным духом.

– Ба, сенатор Крон! – наконец выдавил он из себя.

Крон молча кивнул. Затем оторвал от себя руки Алозы и пошел дальше.

– Шекро! – повернув голову в пустоту коридора, позвал он.

– Сенатор, часть перста! – крикнул вдогонку Алоза. Он споткнулся, пытаясь поймать Крона за тогу, и уцепился за завесь.

– Вот бастурнак! – громко выругался он.

Крон продолжал уходить, не обращая на него внимания.

– Сенатор! – снова закричал Алоза. – Ведь вы слывете покровителем муз, не так ли? У меня есть для вас бо-о-ольшой сюрприз!

Крон остановился. Держась за завесь, Алоза подобрался к нему поближе.

– Ведь вы любите стихи? Просто обожаете, я ведь знаю!

Алоза помахал перед лицом Крона скрюченным пальцем.

– А у меня сейчас появился молодой и оч-чень талантливый стихотворец… – Претор захихикал и снова погрозил Крону пальцем. – И не только стихотворец!

Он попытался сорвать завесь, но у него ничего не получилось, и тогда он приподнял ее и, согнувшись, заглянул в ритуальный зал.

– Золотце мое, – позвал он умильным голосом. – Палуций! Выгляни-ка к нам, здесь хотят послушать тебя!

Из конца коридора послышались торопливые шаги. Крон оглянулся. На его зов спешил Шекро, раскрасневшийся, поправляющий на себе тунику.

Алоза продолжал уговаривать кого-то за завесью, и, наконец из-за нее появился пухлый голый юноша с красивым, почти женским лицом.

– Палуций, радость моя, – обняв за плечи юношу, заворковал Алоза, – почитай что-нибудь сенатору. Он ужасно обожает стихи!

Юноша капризно повел плечами.

– Да ну… – протянул он.

– Ну почитай, золотце мое! Почитай вот то, о гетерах, помнишь?

И Алоза захихикал.

Крон брезгливо осматривал Палуция. Что это ему приготовил Алоза?

– Ну ладно… – наконец согласился юноша и, посмотрев на Крона пустым, пресыщенным взглядом, стал нехотя декламировать:

Словно мяч в игре, гетера отдается в руки всем:Здесь кивнула, там мигнула, здесь любовник, там дружок;Этого рукою держит, а того ногой толкнет;Этому кольцо подарит, а тому шепнет привет;Здесь поет с одним, другому письмецо перстом чертит [2].

Алоза отстранился от Палуция и оглушительно захохотал. И тут же, икнув, захлебнулся. Неуловимым движением Крон ткнул его распрямленной ладонью в кадык.

Ничего не понимающий Палуций забегал глазами между сенатором и Алозой. Крон резко повернулся и зашагал к выходу. Сзади послышался глухой стук упавшего тела и испуганный вскрик Палуция.

«Надеюсь, что он очнется не скоро», – подумал Крон.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ловко орудуя деревянной черпалкой, Крон с удовольствием съел из глиняного горшочка жирную и густую мясную похлебку и запил обед несколькими глотками вина. И только затем посмотрел на молчавшего все это время Плуста.

Плуст боялся. Боялся отчаянно. Это было видно по его лицу, еще более вытянувшемуся, по нервно бегающим глазам, ловящим взгляд Крона с мольбой и надеждой. Привыкший к паразитическому образу жизни, когда за него все решали другие, в этот критический для себя момент Плуст просто не способен был предпринять что-либо сам. Даже для своего спасения. Вот уже второй день он постоянно таскался за Кроном, бормоча что-то бессвязное и надоедая ему стенаниями и жалобами. Известный всему Пату как бабник, сплетник, обжора и пьяница, Плуст резко изменился. Бросил всех своих содержанок, абсолютно перестал интересоваться частной и политической жизнью – его занимали только два вопроса: насколько близко взбунтовавшиеся рабы подошли к Пату и как уберечь свою жизнь. Он практически перестал есть и, странное дело, начал поправляться. Страх пропитал его до такой степени, что он, беспробудный пьяница, ни с одного застолья на вышедший своими ногами, даже не мог пить.

– Что нового в Пате? – спросил Крон. Хотел, посмеиваясь над Плустом, сыто рыгнуть, но побоялся, что получится ненатурально. Да Плуст сейчас и не понял бы издевки.

Плуст судорожно сглотнул слюну.

– Бунтовщики уже в двух переходах от Пата… – выдавил он. Суетливо схватил кубок с вином, поднял его, но тут же поставил.

– Как вы думаете, сенатор, Тагуле удастся разбить их?

Столько муки было в его вопросе, что, скажи Крон «да», лицо Плуста осветилось бы радостью. Крон не стал экспериментировать. Криво улыбнулся и покачал головой.

– Ну хоть задержать их до подхода легионов Лагана он сможет?

– Не строй иллюзий, – жестко сказал Крон. – Пату суждено пасть.

Плуст обмер.

– Что же мне делать? – слезливо спросил он.

– То, что положено делать каждому гражданину Пата. Взять в руки меч и с оружием в руках защищать отечество.

Плуст совсем сник. На это он был не способен. Не для него эта прописная истина. Ему нужен был совет, как спасти свою шкуру.

– Хочешь, я скажу тебе, как ты умрешь? – безразличным тоном проговорил Крон. – Ты не умрешь от меча. Ты умрешь от страха, обмаравшись за мгновение до того, как меч опустится на твою голову.

Это не произвело впечатления. Плуст сидел все в том же каталептическом состоянии. Он уже умер.

Чувство гадливой жалости шевельнулось в сенаторе, чтобы хоть как-то заглушить его, он взял с блюда соленую сочну. И тут в зал вбежал Шекро.

– Господин! – крикнул он еще с порога. – Господин! К вам Кикена!

Крон не выразил удивления. Визит консула следовало ожидать. Он неторопливо прожевал сочну, выплюнул на ладонь косточку и аккуратно положил ее на край столика.

– Один? – спросил он.

– С ним десять стражников… «Начинается», – подумал Крон. Он встал с ковра.

– Консула положено встречать лично, – назидательно проговорил он и вздохнул. – Валург где?

– Ждет вас у выхода, мой господин.

Крон кивнул и пошел встречать Кикену. У выхода из зала он оглянулся – Плуст сидел в той же отрешенной позе. Похоже, он ничего не слышал.

В коридоре у парадного входа в виллу выстроилась шеренга стражников в полном боевом облачении. Перед ними прохаживался Валург и давал наставления. Увидев сенатора, он заспешил к нему, придерживая меч, бряцавший о накладные медные пластины на боевом панцире.

– Я думаю, что вы мне не понадобитесь, – предупреждая доклад начальника стражи, сказал Крон.

– Но…

– Знаю, – снова оборвал сенатор Валурга. – Если ты так уж хочешь, пусть сидят в людской и будут наготове. Чем бастурнак не шутит!

Валург кивнул, и стражники, сломав шеренгу, нестройной гурьбой, гремя латами, потянулись в людскую. Крон за локоть придержал Валурга.

– Пойдешь со мной. – Он оглянулся. – А где управитель?

Из-за завеси выглянуло испуганное лицо.

– Ты тоже пойдешь с нами, – бросил управителю Крон и, быстро прошагав по коридору, вышел на крыльцо.

Полуденный зной вязким плотным воздухом стекал по каменным ступеням виллы на посыпанный песком двор, расплавленной медью застывая на латах и шлемах консульского конвоя, полукругом стоявшего у входа в виллу. В центре полукруга, опершись правой ногой о нижнюю ступеньку, ждал Кч-кена. Как ферзь среди пешек. Что-что, а театральные эффекты консул обожал. Нашивки листового золота на кожаном панцире, на плечах и груди, на наколенниках и даже на сандалиях слепили глаза; плюмаж дымно-фиолетовых перьев колышущимся облаком повис над золоченым шлемом; а по спине спадал чуть ли не до земли кроваво-багряный плащ. Консулу в полуденную жару в полном боевом облачении было явно несладко.

– Приветствую консула на пороге моего дома! – сдержанно наклонил голову Крон.

– Приветствую и тебя, сенатор!

Кикена смотрел на сенатора снизу вверх, исподлобья, долгим, неподвижным, недобрым взглядом.

– Проходите в дом, консул. Я вижу, вас привели ко мне государственные дела. Их лучше решать в прохладе комнат, а не на жаре под открытым небом.

Кикена икнул и в нерешительности оглянулся на свой конвой. Случилась заминка. Конвой в дом не приглашали, и консул не знал, как ему поступить. То обстоятельство, что предводитель бунтовщиков в свое время был рабом в доме сенатора, не давало ему веского повода для вторжения в дом силой, поскольку Крон объявил на Атрана розыск как на сбежавшего раба.

Консул снова повернулся к сенатору, но тот молчал.

– Останьтесь здесь, – наконец решился Кикена и, махнув рукой конвою, стал подниматься по ступеням.

Крон указал глазами управителю в сторону консульского конвоя. Управитель сбежал вниз, перебросился несколькими фразами с десятником и повел легионеров в тень деревьев.

Кикена с явным облегчением снял шлем, обнажив редкие, коротко обрезанные волосы, слипшиеся от пота. В битве Кикена, конечно, участвовать не будет, войска поведет Тагула, но пускать зайчиков в глаза толпы блеском своего боевого облачения консул начал уже дня три назад.

– Трудная битва будет для нас по такой жаре, – проговорил Кикена, отдавая Крону шлем и проводя руками по волосам. Затем расстегнул застежку плаща.

Крон благоразумно промолчал. Он подхватил падающий плащ и передал его вместе со шлемом Валургу.

– Проходите, консул, – снова предложил сенатор, пропуская Кикену вперед. И уже за его спиной подозвал Шекро и шепотом приказал:

– Смени Калецию. Пусть к столу подает другая рабыня.

Кикена неторопливо шагал по вилле, хмуро осматриваясь. Больше всего его внимание привлекли настенные росписи: лаково-восковые фрески мифологических сюжетов.

Постепенно созерцание их настолько увлекло его, что его лицо разгладилось и он даже завистливо прицокнул языком.

– Я вижу, сенатор, – наконец сказал он, – что вы ценитель не только поэтического слова, но и живописи. Очень сожалею, что ранее мне не приходилось бывать у вас. И если между нами частенько случались расхождения по политическим вопросам, то в живописи, надеюсь, мы бы нашли общий язык.

– Я прекрасно отношусь к живописи, – сказал Крон, – но это не мое увлечение. Стены расписаны еще при моем дяде, Аурелике.

– А кто художник? Крон пожал плечами.

– Жаль… Я бы заказал ему под роспись несколько комнат.

Крон снова промолчал.

«Неужели консул настолько туп, – подумал он, – что не предвидит своего конца и продолжает хвататься за ускользающее благополучие? Или привычка играть свою роль для толпы настолько укоренилась в нем, что он не может ее оставить даже в столь трагический для Пата момент? А может, он верит в победу? Тогда он еще более туп. Просто удивительно, как этот напыщенный ханжа мог занять консульское место».

Они вошли в гостиную, где все в той же позе, тупо уставившись в обеденный столик, сидел Плуст.

– Ба! – удивленно воскликнул Кикена. – Парламентарий Плуст! Давненько я вас не встречал, а вы вот где прячетесь!

При звуке голоса Кикены Плуст вскочил.

– П-приветствую консула… – промямлил он. Появление Кикелы в доме Крона оказалось для него полной неожиданностью.

Консул подошел к столику и опустился на подушку.

– Садись, – милостиво разрешил он Плусту.

Плуст рухнул на свое место. Глаза его наконец остановились – их намертво приковал к себе кулон Осики Асилонского, висевший на шее Кикены.

Крон сел слева от Кикены и хлопнул в ладоши. Из-за завеси быстро просеменила рабыня с большой глиняной чашей воды. Опустившись на колени перед столиком, она протянула чашу консулу. Кикена неторопливо омыл руки, внимательным взглядом осматривая рабыню. Затем, так ничего и не сказав, отвернулся.

– Картретское или иларнское? – спросил Крон.

– Что похолоднее.

– Картрет, – приказал Крон рабыне.

Она молча подхватила чашу с водой и исчезла за завесью. Вскоре появилась с подносом, на котором стояли кувшины с вином и кубки. Когда она наливала вино, низко нагнувшись над столиком, Кикена не преминул заглянуть ей за вырез хиторны.

– Н-да, у твоего раба вкус был ничего.

Крон молча усмехнулся. Шекро успел заменить Калецию другой рабыней.

– За благосостояние и процветание этого дома! – поднял кубок Кикена.

– За победу патского оружия! – спокойно возразил Крон.

Плуст вздрогнул, оторвал наконец взгляд от кулона на шее консула и схватился за свой кубок.

– Да, за победу! – судорожно выдохнул он. Кикена пристально посмотрел на Крона.

– Правильно, – констатировал он и выпил. Плуст громко выдохнул, обвел всех каким-то

странным, затравленным, ищущим поддержки взглядом и вдруг продекламировал:

– Как кровь, вина журчащие струи… – Он запнулся, очевидно, дальше не знал. – Струи журчащие…

Консул с немым удивлением уставился на него. Но Плуст уже молчал, снова погрузившись в отрешенность.

– Когда я слышу в стихах упоминание о журчащих струях, – пренебрежительно заметил Кикена, – мне хочется встать и помочиться.

Он отломил кусочек лепешки, обмакнул в соус и отправил в рот.

– Отличный соус! – похвалил он, дожевав. – Как-нибудь пришлю к вам своего повара, пусть возьмет рецепт.

Кикена неторопливо вытер руки, губы и повернулся к Крону всем телом. Взгляд его снова стал недобрым и тяжелым.

– Меня привели к вам, сенатор, государственные дела. Сенат требует от вас выдачи Кале-ции.

– Рабыни Калеции, – поправил его Крон.

– Да, вашей рабыни.

– Насколько мне известно, – спокойно заметил Крон, – согласно всем скрижалям, рабы являются собственностью господ, а собственность в империи неприкосновенна, если только человек, владеющий этой собственностью, не является врагом империи. Рабыня Калеция – моя собственность. Следует ли так понимать, что если Сенат требует конфискации моей собственности, то мое имя внесено в проскрипционные списки?

Что-то мигнуло в глазах консула.

– Никто не считает вас врагом империи. Сенат заплатит вам за рабыню.

Крон пожал плечами.

– Это что4то новое в решениях Сената. А завтра он не захочет купить мою виллу? Я не собираюсь ничего продавать.

Лицо Кикены потемнело.

– Послушайте, сенатор, – повысил он голос, – вы прекрасно знаете, зачем нам нужна Калеция! Она была любовницей Атрана, предводителя взбунтовавшихся рабов!

– Ну и что? Кикена взбеленился.

– Имея ее в своих руках, мы заставим Атрана сложить оружие!

– Не мелите чепухи, консул. Если, допустим, шайка разбойников захватит одну из ваших многочисленных любовниц и потребует с вас выкуп, то что они получат? Да ни ломаного звонда!

Глаза у Кикены налились кровью, на шее напряглись жилы. Ненавистью, брызжущей из него, он буквально испепелял Крона.

– Я повторяю: Сенат требует выдачи Калеции!

– Успокойтесь, Кикена, – примиряюще сказал Крон. – В конце концов, я тоже сенатор. Поэтому не вижу разницы, где будет находиться заложница – в тюрьме Сената или у меня под стражей. Пусть она останется здесь, а Сенат попробует предложить ультиматум Атрану. Но вряд ли из этого что-либо получится. Я же свою собственность терять не намерен. Тем более, – Крон попробовал спошлить, – что у меня тоже хороший вкус.

Кикена молчал. Такое предложение его явно не устраивало. Консул хотел иметь хоть один козырь в своих руках.

– Вы заставляете меня применять силу, – процедил он.

Крон весело посмотрел в глаза Кикене.

– В таком случае, вы привели с собой весьма малочисленный отряд. Чтобы с ним справиться, я даже своих стражников не позову на помощь. И вы это знаете.

Консул знал об этом. С год назад сенатор Страдон подкупил разбойничью шайку Тихони-Кровопуска для покушения на Крона. Поводом послужил памфлет, высмеивающий Страдона за противоестественное сожительство со своими рабами. Памфлет был жесткий и злой, а в Пате даже из-за более невинных проделок подсылали убийц. В ту ночь Крон, не ожидавший нападения, сгоряча уложил в несколько мгновений шестерых нападающих, а остальные поспешно разбежались. При выборах консулу удалось замять имя своего приспешника, но случай наделал в Пате много шума. Его даже сравнивали с подвигами мифологических героев, и с тех пор устраивать покушения на Крона остерегались.

– Хорошо, – Кикена побелел от ярости, – мы еще вернемся к этому вопросу…

Глиняный кубок с хрустом лопнул в его руке. Он швырнул осколки на стол, встал и, не попрощавшись, зашагал в выходу.

Плуст испуганно проводил его взглядом, затем посмотрел на Крона. Сенатор улыбался.

– Я, пожалуй, тоже пойду, Гелюций, – робко сказал Плуст. – Совсем забыл, мне надо зайти…

Глаза его бегали, он не знал, что придумать.

– В общем, у меня дела.

– Дела так дела, – пожал плечами Крон. – Прощай.

Плуст вздрогнул. Слово «прощай» дохнуло на него смертью.

– Зачем – прощай? – выдавил он из себя, заглядывая умоляющими, слезящимися глазами в глаза сенатора. – Надеюсь, мы скоро увидимся?

– Да. В Долине мертвых, – мрачно пошутил Крон.

Плуста словно хлестнули шиповыми прутьями. Он скрючился и, поминутно оглядываясь, засеменил прочь.

Крон облегченно вздохнул. Наконец-то он остался один. Теперь можно привести все свои дела в порядок.

Вошел Валург и доложил, что консул, а затем и парламентарий покинули виллу.

– Хорошо,– кивнул Крон.– Распусти стражников, но на ночь удвой караулы. Все.

Он прошел в зал, где обычно работал, вызвал Шекро и приказал разжечь очаг. Затем сел за столик и взялся за бумаги. Казалось, в жизни Крона ничего не изменилось после совещания в храме Ликарпии. Но это касалось только его деятельности как сенатора. Как коммуникатор, он пребывал в полной растерянности. Впрочем, как и все сотрудники Проекта. Все работы на планете были приостановлены, и руководство Проектом полностью перешло в руки службы безопасности Комитета. До сих пор Крон никогда детально не рассматривал свою деятельность со стороны: этическими основами вмешательства занимались теоретики Проблемного института, сами же коммуникаторы, до предела загруженные практической работой, ограничивались лишь шутливым определением коммуникаторства как своего рода миссионерства, в котором им отводилась почетная роль просветителей. Конечно, в Центре подготовки Крон проходил курс этики коммуникаторства, но одно дело поставить себя на место аборигена чисто теоретически, другое – непосредственно оказаться в его шкуре. Рассматривая такую возможность отвлеченно, с высоты земной цивилизации, Крон и не подозревал, насколько страшным может оказаться осознание того, что за тобой наблюдают и что, возможно, на Земле кто-то посторонний, методично, как и он в Пате, проводит в жизнь свои, отличные от земных, пути развития цивилизаций. Нет, он по-прежнему верил в правоту и необходимость своей просветительской деятельности, но проводимая «бортниками» политика «своего» коммуникаторства, тайная, непонятная, выбивала почву из-под ног. Крон и представить не мог, что окажется столь неуверенным в себе. Превратности личной жизни он переносил стойко, и хотя Пильпия видела в его странной любви к Ане серьезную помеху работе коммуникатора, он умел, сцепив зубы, выполнять свой долг, не давая воли чувствам. В работу он уходил с головой, обретая в ней успокоение, хотя и не всегда оставался доволен – многое приходилось выполнять только строго по инструкциям, напрочь исключающим творческую инициативу, так что порой он казался себе биороботом с четкой узкоспециализированной программой. Введение же службой безопасности чрезвычайного положения просто-напросто перечеркивало всю предыдущую работу, вносило в нее сумятицу, если не сказать хаос. Но еще большее смятение вызывали у Крона новые инструкции по переориентации деятельности на выявление неожиданно обнаруженного противника, слежение за ним и возможную, в случае экстраординарных ситуаций, борьбу с ним, а также хлынувший в связи с этим в Пат огромный арсенал ранее запрещенной аппаратуры наблюдения, анализа и прогнозирования и, что совсем уже было беспрецедентным, оружия. Дикой и нереальной представлялась Крону сама возможность конфронтации двух высокоразвитых цивилизаций, борющихся за будущее стоящей между ними третьей. Разумом он понимал, что если та, другая цивилизация – цивилизация «бортников» – проводит свою линию коммуникаторства тайно от землян, значит, у них другой путь, другие принципы, другая мораль, и будущее Пата они представляют по-своему. И в то же время Крон не мог представить, что землянам и «бортникам» придется столкнуться – в том худшем варианте, который видит служба безопасности. Впрочем, столкновение уже началось. Они уже знали, что о них знали. Как ни старался, как ни искал Крон, он нигде не смог обнаружить ни одного слизня. И в этой ситуации Крон все сильнее ощущал себя неуверенным и беспомощным. Работа больше не приносила удовлетворения – каждое свое действие он невольно расценивал теперь как бесполезный патовый ход, ведущий в тупик.