Нескучные истории большого города. Рассказы и повести

Ключи эти Комраков всегда носил с собой: горбатясь на тренировках или вися на педалях в горах, когда отвесный склон, кажется, опрокидывается на тебя, ощущал их легкую тяжесть в кармане веломайки. Ключи от тяжело заработанной двухкомнатной квартиры, где сейчас его жена, Света, выкуривая сигарету за сигаретой, сидит перед телевизором. А может, включив стереосистему, дремлет в кресле с наушниками на голове…

Со Светой его познакомил Вазген, знакомый мастер из автосервиса. Однажды Комраков пригнал свой «жигулёнок» на профилактику, и пока Вазген, открыв капот, возился с мотором, Виктор между делом похвастался, что привез с последней международной велогонки японский видеомагнитофон и, наконец-то, Спорткомитет пробил ему квартиру в новом доме.

– Ну, вы, спортсмены, живете, – завистливо отозвался Вазген. – Месяцами по загранкам мотаетесь… Послушай, продай видик, а? Себе другой привезёшь.

И когда Виктор согласился, на прощание вдруг сунул ему сложенный листок с шестизначным номером.

– Скучать будешь – позвони. Девушку Светой зовут. Хорошая девушка, потом спасибо скажешь.

Однажды вечером Комраков набрал этот номер…

Виделись они часто, катались на Витькиной машине по окрестностям, Света водила его на какие-то концерты и выставки, хотя Комракову на них было отчаянно скучно. Уезжая на сборы, он стал оставлять Свете ключи от своей квартиры. Потом они поженились.

Мотаясь по соревнованиям, он часто звонил ей по межгороду, терпеливо ждал, пока задёрганные телефонистки восстановят все время рвущуюся связь. И, чувствуя себя виноватым за долгие отлучки, привозил ей дорогую косметику, шмотки, сувениры.

Но в каждое короткое возвращение разговаривали они все реже и реже. А ночью, сославшись на головную боль, Света поворачивалась лицом к стене, и так, в темноте, они долго лежали молча, старательно притворяясь, что спят…

…Это был его шанс! Он оторвался от пелетона на две минуты семнадцать секунд, и нужно было сохранить разрыв!

Пока он чувствовал себя хорошо. Вверх-вниз! Вверх-вниз! Снуют, как челноки, ноги, равномерно крутят педали, и велосипед, послушный его воле, летит по этой уходящей вдаль бетонке…

Раз в музее, куда он забрёл, чтобы убить случайный свободный день, Комраков увидел картину. Густое синее небо соприкасалось на горизонте с красноватой землей. Между невысокими пологими холмами узкой лентой вилось пустое шоссе. А на переднем плане закладывал отчаянный вираж человек-мотоцикл. Плавные обводы мотоцикла переходили в мускулистую обнаженную человеческую грудь, красивая голова гордо сидела на крепкой шее, развевались длинные чёрные волосы, и, казалось бешено стучали два сердца – человека и мотоцикла.

Комраков наклонился, прочитал название картины: «Кентавр».

Этот человек-мотоцикл ему потом почему-то очень долго снился. А сейчас, на трассе, неожиданно пришла мысль, что он, Комраков, тоже похож на кентавра. Только с одним сердцем в груди. И бешено несётся туда, где на самом горизонте густое синее небо соприкасается с жаркой красноватой землёй. Перед ним пустое шоссе, только кувыркается и прыгает его собственная неотстающая тень…

Звук мотоциклетного мотора сначала был похож на комариный писк, потом стал гуще, гуще, раздался рядом, и тот же парень в ковбойке крикнул:

– Одна сорок четыре!

Значит, пелетон отыграл у него тридцать три секунды.

Комраков хорошо знал, что происходит сейчас в пелетоне. Каждые несколько минут из туго сбитой группы выстреливал велосипедист, чтобы, отработав изо всех сил свой отрезок, уступить место другому, а самому перевести дух, отдохнуть за спинами передних. Только он не может отдохнуть ни за чьей спиной. Нужно терпеть. Терпеть!

Терпеть Комраков умел. И когда в детстве лупил его второгодник Кислицын, лупил совсем ни за что, просто так, от скуки. Дожидался, пока закончатся уроки, а потом вел Витьку за школьные мастерские и бил. Витька стоял молча, закрывал только голову, а, потом, пересиливая страх, кидался на Кислицына, неуклюже размахивая длинными руками.

И, может, из-за этого сопротивления Кислицын отстал.

И потом, когда впервые пришёл в велосекцию и долго, умоляюще глядя на тренера, упрашивал принять его, а тренер, презрительно оглядев малый Витькин рост и страшную хилость, наотрез отказал. Но Витька, мечтая о гоночном велосипеде с рогатым рулем, шикарно обмотанным голубой изоляционной лентой, приходил в секцию каждый день, пока тренер не согласился.

– Хорошо, – сказал он, – Проедешь двадцать километров – приму.

И Витька поехал.

На середине пути ему показалось, что сердце сошло с места, поднялось вверх, прямо к горлу, и встало там, сумасшедше пульсируя, вбирая весь воздух, который он часто-часто хватал широко раскрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.

Тренер медленно ехал за ним на мотоцикле с коляской, иногда обгонял и заглядывал Витьке в глаза. И, может быть, заметил, что в них стоит гоночный велосипед с рогатым рулем, шикарно обмотанным голубой изоляционной лентой.

И Витька доехал…

Потом каждый вечер аккуратно ставил старенький будильник на полшестого, заставлял просыпаться свое невыспавшееся тело. Ёжась от утренней прохлады, бежал по пустынным улицам, держа направление к трамвайному парку. И когда подбегал, то видел, как из широко распахнутых ворот, позванивая, медленно выезжает первый трамвай.

Может, от этих каждодневных пробежек Витька здорово окреп, возмужал, мышцы его налились силой. И, наконец, однажды, получив долгожданный гоночный велосипед, он тщательно обмотал рогатый руль голубой изоляционной лентой…

…Похожая на молчаливую, хорошо обученную собаку, его тень бежит рядом, не отставая и не забегая вперед. Верный пес, которому можно всё рассказать.

Сегодня в гостинице он проснулся очень рано. И, ещё не успев поднести руку с часами к глазам, понял, что больше не заснёт. Рядом, на соседней кровати, по-детски свернувшись калачиком, посапывал Алишер Юлдашев, лишь в этом году пришедший из молодёжной сборной. Как хвост ходил он за Виктором, называя его уважительно по отчеству – Палыч, задавал бесчисленное множество вопросов. Иногда Комракову это надоедало, он хотел шугануть пацана, но темные раскосые азиатские глаза смотрели на Виктора с такой преданностью, что он оттаивал и продолжал учить пацана велосипедному уму-разуму.

«Надо же, пушкой не разбудишь», – с завистью подумал Комраков, ещё раз взглянув на Алишера.

По многолетней привычке он всё-таки закрыл глаза, повернулся на правый бок, расслабился. Он старался не думать ни о чём, даже об утренней гонке, даже о позарез нужной победе. Ну, пусть даже не о победе, пусть о тройке призёров, – и это он бы счёл огромной удачей. И ради этого сейчас ему обязательно нужно уснуть, чтобы хватило сил для рывка, чтобы он смог пройти эти сто восемьдесят семь километров с первого до последнего метра.

Этот задуманный им рывок – невозможный, против всяких правил, в начале дистанции, в одиночку – будет, надеялся он, принят пелетоном с насмешкой и полным безразличием, и в этом был его шанс уйти как можно дальше, оторваться, отгородиться зыбкими двумя, тремя минутами, а там терпеть, терпеть, терпеть. Стиснув зубы, терпеть.

Старый конь борозды не портит, вспомнилась пословица, и Виктор криво усмехнулся, потом сосредоточился, задержал дыхание, вслушался, всмотрелся в себя. Сердце упругими толчками гнало кровь по тугим венам сильного тела, прекрасно тренированные мышцы ног были, как мощный аккумулятор, заряжены энергией. Ничего, он пройдет эту гонку нормально. Он чувствует это. Знает. И докажет: рано, рано списывать его на пенсию. Его, Виктора Комракова, старого коня.

Виктор встал с кровати, осторожно отворил дверь, вышел на балкон. Уже рассвело, но горели еще не погашенные фонари. Перед соседней девятиэтажкой виднелся большой щит с зазывной надписью: «Только в кинотеатре „Салют“! Итальянский двухсерийный художественный фильм „Трагедия перед свадьбой“». И ниже, оранжевыми буквами: «Без права показа по телевидению».

– Трагедия перед свадьбой, – повторил тихо Комраков…

Как раз перед свадьбой он выиграл престижную гонку, и сам председатель Спорткомитета неожиданно позвонил Виктору домой. Поздравив с победой, поинтересовался:

– Слышал, собираешься жениться?

После утвердительного Витькиного ответа предложил:

– В ЗАГС поедете на моей «Волге». Ничего-ничего, пусть видят, как мы уважаем наших героев. Там ребята тебе сюрприз приготовили. Только смотри, Комраков, не зазнавайся.

Черная «Волга» председателя Спорткомитета повезла их со Светой в ЗАГС, вдруг притормозила на соседней улице, и изумленная и радостная Света дёрнула Виктора за рукав:

– Ой, смотри!

Разноцветная кавалькада велосипедистов мгновенно пристроилась к машине. Виктор узнавал знакомые сияющие лица товарищей, и ему было приятно и весело…

– Палыч! – Алишер просунул в дверь стриженую голову, просительно произнес, – на завтрак уже два раза звали.

Комраков резко обернулся, провел рукой по лицу, словно отгораживаясь от посторонних мыслей, и переваливающейся походкой велосипедиста вышел из номера.

Сейчас он плотно поест, потом дотошно проверит велосипед, разомнётся – будет делать всё то, что положено делать перед стартом, что привык делать много лет, делать тщательно и хорошо…

Комраков чуть повернул голову, бросил быстрый взгляд через плечо. Пелетон настигал его, приближаясь с каждым мгновением. Сейчас караван вёл гонщик в желтой майке с поперечной красной полосой.

– Серега Арефьев, – механически отметил Виктор. – Ишь как старается!

И, пытаясь отдалить минуту, когда его догонят, перехватил удобнее рогатый руль, еще сильнее вдавил ноги в педали.

Это от отчаяния. Он понимал это хорошо. В любом случае пелетон его догонял, и можно было уже не бороться.

Но что-то мешало ему сдаться. Может, то, что за свою спортивную жизнь он столько раз приходил к финишу первым. И, как бы не было тяжело, внутри него всегда пели серебряные трубы победы.

Сейчас же он не чувствовал ничего. Усталость навалилась ему на плечи, сделав их чугунными, вдавливала в седло, отнимала последние силы…

…В тот вечер Комраков открыл дверь в квартиру и вошел в прихожую – маленький тамбурчик, как он его окрестил, на стены которого повесил цветные фотографии розовых птиц фламинго, паривших, поджав длинные тонкие ноги, над каким-то синим африканским озером.

Виктор наклонился, расшнуровал кроссовки, стянул носки и, с наслаждением ступая горящими после тренировки ступнями по прохладному полу, прошел в комнату.

Света сидела в кресле перед телевизором и курила, изящно стряхивая пепел в хрустальную пепельницу. Обернувшись, кивнула Виктору, скороговоркой произнесла:

– Не знала, что сегодня появишься, поэтому извини, ничего не успела приготовить.

Она наклонилась к телевизору, прибавила звук.

Полная женщина в очках, до этого тихо бубнившая что-то с экрана, вдруг оживилась и с подъемом произнесла:

– Весь последующий фрагмент разработки, основанный на сплошном движении шестнадцатыми, очень характерен. Это лишь воспоминание, скользящее и исчезающее. Тем самым подчёркивается весь смысл адажио, как поэмы душевного отдыха. Реприза удаляет последние остатки тревог…

Она на секунду остановилась, и Виктор быстро выдернул шнур из розетки.

– Я же смотрю, – сказала Света.

– Что ты смотришь?

– Передачу.

– Это не передача, а полный бред.

– Много ты понимаешь!

Виктор почувствовал, как в нём закипает злость.

– Почему в последнее время мы не можем ни о чем поговорить? – стараясь оставаться спокойным, спросил он. – Ты весь вечер или смотришь какие-то дурацкие передачи, или цепляешь на голову наушники и балдеешь под музыку!

Света коротко затянулась, нервным движением поднесла сигарету к пепельнице, но серая кучка сгоревшего табака упала на журнальный столик.

– Из-за тебя, – вдруг сказала она. – Всё, всё из-за тебя. Всё тебе не нравится, всё не так… О чём с тобой говорить, если ты неделями дома не бываешь, мотаешься где-то…

– Это же моя работа! Сборы, тренировки, соревнования.

– Тренировки, соревнования, – повторила Света. – У всех мужья как мужья, каждый вечер домой приходят. Кому нужны эти твои колеса, рули, педали?!

– Ты же знала, когда выходила замуж, что так будет.

– Ну и дура была. Не нужно было выходить!

– Не нужно было выходить, – сквозь зубы повторил Виктор.

И, чтобы не ударить её обиженное, злое лицо, круто повернулся, осаживая задники, сунул босые ноги в кроссовки, шагнул на лестничную площадку и изо всех сил захлопнул за собой дверь.

Уже выйдя из подъезда, он заметил, что забыл ключи, хотел вернуться, но, махнув рукой, возвращаться обратно не стал. Несколько дней он ночевал на спортивной базе, а потом улетел на эту гонку…

Пелетон догнал его. Не сбавляя скорости, гонщики объезжали Комракова справа и слева. Он видел их пропотевшие, в пятнах выступившей соли майки. Искажённые азартом борьбы лица. Ноги, челноками снующие вверх-вниз. Он слышал, как оглушительно гремят этим парням серебряные трубы победы.

Потом он разогнул затекшую спину, переключил передачу и перестал крутить педали. Велосипед, постепенно теряя скорость, по инерции проехал ещё несколько десятков метров и остановился.

Виктор наклонился, расстегнул ремешки, тяжело слез с седла. Он ничего не чувствовал сейчас. Усталость ластиком стёрла все чувства.

Комраков отвёл машину к краю шоссе, сел на обочину. Оглянулся, заметил растущую рядом одинокую травинку. Сорвал, сунул в сухой, запёкшийся рот и почувствовал ее терпкую горечь.

От удаляющегося пелетона отделился гонщик, подъехал к нему. Комраков узнал Алишера.

– Палыч, что случилось? – испуганно спросил он. – Однотрубка прокололась? Возьмите мой велосипед.

Комраков отрицательно мотнул головой и отвернулся.

Потом посмотрел, как Алишер, набирая скорость, понёсся вперед.

И вдруг отчетливо вспомнил слова, которые когда-то, отдавая свою машину, прошептал ему Чернецкий:

– Езжай, парень. Серебряные трубы гремят для тебя…

ГЛОБУС

Виктор Голованов, двадцати восьми лет, актер второй категории, стоял за правой кулисой и ждал. До того, как он войдёт в ярко освещённый прямоугольник сцены и произнесёт монолог, оставалось еще минут пять.

Виктор прислушался, как Серафима Степановна и Леночка – мать и дочь в репетируемой новой современной пьесе вели скучноватый диалог о современной молодежи. Потом осторожно посмотрел в зал. Он был тёмен и пуст, только в проходе, возле седьмого ряда партера, стоял маленький столик Германа Васильевича. Возвышавшаяся на столике лампа под красным металлическим абажуром бросала желтое пятно на страницы с текстом пьесы и на нервно сплетенные пальцы главрежа.

Главным режиссёром театра Германа Васильевича назначили всего несколько месяцев назад, и первым делом он пробил идущие в столице, но не разрешаемые к постановке в их городе пьесы. И средства выбил на обещаемый уже лет десять ремонт.

У Виктора было прекрасное настроение. Перед репетицией он узнал, что из-за болезни Пал Палыча сегодняшний вечерний спектакль заменили другой пьесой, в которой он не участвует.

И, во-вторых, Стэлла вcё-таки согласилась встретить с ним Новый год.

Нет, вечером он должен быть в форме. Что это он, чёрт возьми, волнуется? Всё будет как обычно. Возьмет гитару, хриплым голосом «под Высоцкого» споёт несколько песен, прочитает что-нибудь из Есенина, Пастернака, Мандельштама – свой всегдашний обкатанный репертуар.

Да эта Стэлла особенно и не нравилась ему. Но раз оказалась такой гордячкой, то, конечно, он просто обязан ее обломать. Кто может устоять перед его обаянием! Виктор, с удовольствием, вспомнил свои многочисленные победы над прекрасным полом и улыбнулся. Недаром друзья придумали ему прозвище «Охотник». И шутили, что охотится он на самую прекрасную дичь в мире…

– Рыцарей, к сожалению, больше не ocталось, – возвысила голос Серафима Степановна, – они вымерли, как мамонты.

После этой реплики был его выход, и Виктор шагнул из-за кулис.

– Вы ошибаетесь, – гордо произнес он. – Я рыцарь. Я всегда вступаюсь за честь женщины. Слагаю для неё прекрасные стихи, стою долгими ночами под её балконом. Стираю, глажу, мою полы, хожу по магазинам, готовлю обеды, ужины и завтраки. Потому что женщина должна быть предметом поклонения. А можно ли поклоняться женщине, стирающей пододеяльники и носки или шинкующей капусту и жарящей котлеты.

Виктор остановился, принял эффектную позу и потянул паузу.

«Буду я шинковать капусту и стирать пододеяльники, – весело подумал он. – Ждите».

И продолжил:

– Я дарю женщинам цветы и духи, приглашаю на выставки и концерты, говорю, как они красивы и элегантны…

– Не так, не так, не так! Всё вы делаете не так!

Главреж поднялся из-за столика, его худая долговязая фигура, оканчивающаяся маленькой, похожей на птичью, головкой, выражала крайнюю степень недовольства.

– Я, конечно, понимаю, – сказал он, – сегодня тридцать первое декабря, но давайте, наконец, будем профессионалами. Репетиция есть репетиция, и выкладываться нужно до конца. Как вы считаете, Голованов?

От неожиданности Виктор вздрогнул.

– К-конечно, – запинаясь, промямлил он. – В-вы, Герман Васильевич, совершенно правы.

– Вот-вот. О чем вы, Голованов, думаете в данный момент? Знаете, что такое плохой актер? Главный вредитель в театре. С каким трудом удаётся выстроить архитектуру спектакля – а глядишь, этот актер тут как тут, готов в два счёта все разрушить. И вечно недоволен: это моя сцена, это мои заслуги, я не понят, я гениален. А сам?! В два-три года талант прогуляет, пропьёт и xодит потом в бывших гениях. А за душой уже – ничего. Ни-че-го… Ладно, репетиция окончена.

Герман Васильевич повернулся, широкими шагами промерил проход между партером и вышел из зала…

– Что это он на тебя напал? – поинтересовалась Леночка,

– Бог его знает… Говорят, у него с женой нелады.

– Это нас совершенно не касается! – заявила Серафима Степановна. – Ну, молодёжь, как собираетесь встречать Новый год?

– Мы, Серафима Степановна, ясно как. В компании большой и весёлой, – отозвалась Леночка. – А вы?

– Для весёлой компании я, к сожалению, уже не подхожу. Мы решили встречать вдвоём с мужем. Кстати, знаете, чем буду заниматься? Соберу в кучу все географические атласы, карты, глобус и после Нового года презентую какой-нибудь школе. Все, хватит. Муж ушел на пенсию, – тридцать пять лет географию преподавал, и я так решила. А то не квартира, а филиал географического музея… Ну, я пошла. Счастливого Нового года, молодёжь…

– Володя, – сказала Леночка, – чуть не забыла. Стэлла не сможет с тобой встретиться.

– Почему?

– Ну, так получилось.

– Нет, Ленка, тут что-то не так. Давай быстро выкладывай, почему это твоя подруга Стэлла не сможет…

– Ну, хорошо, – согласилась Леночка. – Скажу. Это я ее отговорила.

– Ты?

– Я. Как думаешь, приятно мне, что ты со всеми моими подругами романы крутил? В общем, так. Если хочешь встретить Новый год у меня, приходи со Светой. А если приведешь другую, не пущу. Не обижайся. А Стэллы не будет. Её уже пригласили. И не чета тебе. Хороший парень, инженер. Кстати, имеет самые серьёзные намерения. Так что промазал ты, Охотник…

– Голованов! Виктор! Еще не ушёл? – Администратор театра, скучный полноватый мужчина в модном кожаном пиджаке просунул голову в дверь, ведущую в фойе, и, найдя глазами Виктора, крикнул, – вечно какие-то бабы звонят. Смотри, последний раз зову!

Звонила Галочка из фирмы «Сервис» и после проходных «как дела?» предложила:

– Слушай, есть возможность подзаработать.

– Провести ёлку? – поинтересовался Виктор.

Дни, когда в школах, домах культуры проводили утренники с Дедами Морозами, стариками Хоттабычами, волками из «Ну, погоди», Виктор ждал с нетерпением. На них можно было подзаработать на новый айфон, модную одежду, да мало ли есть вещей, на которые не хватает зарплаты актёра второй категории.

– Нет, – сказала Галочка, – За ёлки не беспокойся. Для тебя уже три школы «замётано». Ты нужен по другому поводу. В нашей конторе ввели новую форму обслуживания. Клиент платит, а мы ему на дом доставляем Деда Мороза с новогодними подарками.

– Согласен, – быстро произнёс Виктор. – Только неудобно как-то в халате и с бородой бегать по городу.

– За кого ты нас принимаешь? – рассмеялась в трубку Галочка.– У нас же солидная фирма… Забыл, на чём Деды Морозы передвигаются?

– На ковре-самолёте, что ли, – неуверенно произнёс Виктор, – или нет, на тройке, запряжённой в сани…

– Ковер-самолёт не обещаю, но машина обязательно будет. Появись, так, часа в четыре, я адреса подготовлю… Да, кстати, слышала, в вашем театре скоро премьера…

– Не волнуйся, без тебя не состоится. Считай, два билета в партер уже у тебя…

– По-моему, где-то здесь! – сказал водитель Сергей Антонович, чуть опустив стекло. Внутрь машины мгновенно ворвался холодный воздух, и Виктор поёжился.

– Конечно, вон пятьдесят шестой, а за ним, значит, будет пятьдесят седьмой.

Виктор наклонился и, сквозь тронутое изморозью лобовое стекло, из-за плеча Сергея Антоновича увидел на торце скучной девятиэтажки выведенные синей краской цифры. Пятёрка была выведена аккуратно, а шестерка почему-то здорово завалилась на правый бок.

Сергей Антонович вдруг резко нажал на тормоза и Виктора качнуло вперёд.

– Надо же, чуть-чуть не сели, чёрт побери, – выругался Сергей Антонович.

Прямо перед носом их автомобиля спокойно лежала неизвестно зачем выкопанная траншея. Края ее сильно оплыли, было видно, что появилась она на свет давным-давно, может летом или даже весной. Через траншею была перекинута неширокая доска, a дальше, огибая чахлую клумбу, тянулась узкая, протоптанная в снегу дорожка.

Отогнув рукав, Виктор посмотрел на часы. Стрелки показывали восемнадцать пятьдесят шесть, до Нового года оставалось еще пять часов четыре минуты.

– Сергей Антонович, – предложил Виктор. – Да я сам дойду. Здесь близко.

– Добре, – согласился Сергей Антонович, – только давай, парень, побыстрее, а то, если я к восьми домой не попаду, старуха весёленькую жизнь устроит. Дочка-то с мужем столик в ресторане заказали, а внука к нам, понимаешь, завезут.

– Да скоро я, скоро, Антоныч. Всего один адрес остался, – успокоил его Виктор.

Придерживая полы широкого красного халата, он выбрался из машины, с заднего сиденья забрал большой, почти пустой уже мешок.

– Я пока развернусь, – крикнул вслед Сергей Антонович. – А ты уложись в десять минут. Если задерживать станут, объясни людям вежливо. Дескать, Новый год сегодня, и у всех дел под самую завязку…

Виктор осторожно перешёл по доске через траншею, переложил мешок на другое плечо и выудил из кармана небольшой листок, вырванный из блокнота. Все строчки с адресами и фамилиями были уже вычеркнуты им, кроме последней.

Оставляя крупные следы на снегу, он потопал к дому и под ярко светившим фонарем (уже стемнело) приблизил листок к глазам: «Улица Чехова, дом 57, квартира 33. Гарибянц Рафаэль». Вторая тройка в квартирном номере была написана неразборчиво, и Виктор засомневался. «Вроде, девятка», – подумал он и направился мимо сломанной песочницы, в которой одиноко скучала замерзшая снежная баба, к нужному подъезду.

Сейчас он быстренько поздравит этого Рафаэля Гарибянца, заедет домой переодеться, поймает такси и отправится к Свете. Виктор представил, как носится сейчас Светка по своей вылизанной до блеска крошечной однокомнатной квартирке, успевая одновременно делать сразу множество различных дел.

– Ты что, чокнутая, наверное, – иногда не выдерживал Виктор. – Ну скажи, для чего нужна эта стерильная чистота?

Но Света только улыбалась и пожимала плечами.

Вообще-то он привык к ней за полтора года. Привык, что в любой момент может позвонить ей в поликлинику, где она работала медсестрой. Сказать, что приедет. И после спектакля притащить кучу друзей, а Светка, радостная, что он наконец появился, постелит на стол старенькую льняную скатерку и мгновенно заведёт на кухне вкуснющие пирожки с картошкой…

– Дурак ты, Голованов, – сказала ему как-то Леночка. – На твоем месте я молилась бы на такую девушку. Когда ей предложение сделаешь?

– Зачем мне молиться? – засмеялся Виктор. – Она сама на меня молится.

– Увидишь, бросит она тебя, и правильно сделает, – обозлилась Леночка.

«Ну уж нет, – подумал Виктор, – не бросит». В этом он был совершенно уверен…

Виктор подошёл к двери, поискал взглядом звонок и, не найдя, постучал. Потом прислушался. В квартире работал телевизор, и Виктор отчётливо различал знакомые слова из популярного мультфильма:

«Скажите, пожалуйста, вы не знаете, что на завтрак кушает крокодил?»

«Подойди, подойди ближе, я шепну тебе на ушко, что я кушаю на завтрак».